В миру ты вынужден брать на себя обязательства, заботиться и безпокоиться о своей жизни и жизни близких, ты не в силах возвести очи к небу. Тогда как монах свободен от мирских попечений и каждый миг может пить истинное вино — Христа, веселящего сердце, душу и дух человека.

Конечно, именно в монастырях и пустынях просияли многочисленные святые нашей Церкви, известно, что около девяноста процентов святых были монахами. Однако главным отличием монашеской жизни от мирской является даже не святость, но безмолвие и безпопечительность. Монашеская жизнь, ее строй и порядки сами по себе не делают человека святым. В Церкви и мирской, и монашеский образ жизни считаются одинаково достойными [3, 257].

Монах руководствуется не человеческой волей, не человеческими законами, а внушениями, веяниями Святого Духа, Божиими установлениями. Монах живет не для этого мира и не в этом мире. Он освободился от всех земных пожеланий и переживаний, он готов совершенно умертвить свою плоть, всякое человеческое чувство, всякую земную радость, чтобы стать выше всего мирского.

Если монах свободен от всякой привязанности к земному, он может достичь полного соединения со Христом во едино тело и един дух, то есть обо́жения. Мы достигаем обожения как через непрестанное причащение, вкушение Тела и Крови Христовых, так и через причастие Божеству в непрестанной умной молитве — самом совершенном духовном делании.

Духовная жизнь — это, в сущности, преодоление времени и выход за границы бренного мира, это смерть для всего тленного и предвкушение жизни будущего века. Поэтому полный покой я могу найти только в жизни будущего века, только там исполнятся все мои желания. А до тех пор, пока я живу в мире сем, если, конечно, я подлинный монах, ничто не может меня привлечь или удовлетворить, так чтобы я сказал — все, хватит, нечего больше и желать. Нет, всю свою жизнь я буду видеть себя ничтожным лжецом, даже если я настолько преуспел, что мне наяву являются ангелы и архангелы. Видя свою ничтожность, я не смогу произнести ничего иного, кроме тех слов, что нередко говорили о себе подвижники: «Лжец я, и лжива моя жизнь». И действительно, только Бог верен, а всякий человек лжив (Рим. 3, 4). Истинным я стану только тогда, когда переселюсь в мир иной, когда все видимое будет упразднено и исчезнет, когда я буду видеть Бога лицом к лицу и царствовать с Ним, а Бог будет царствовать со мной.

Пока я не достигну истинного отечества, разве для меня будет существовать в этой земной жизни что-либо радостное или скорбное? Смерть отца, гибель близких, нищета, безчестье или же достаток, похвалы от окружающих — какое все это имеет значение? Если и могу я о чем-то скорбеть, то лишь о своей греховности. Но даже и моя греховность не должна всецело занимать мое внимание. Все мое существо должно быть обращено к Богу. Ни земля, ни небо, ни высота, ни глубина, ни мой успех или неудача — ничто меня не интересует. Совершенно ничто.

Единственное, что меня интересует, — когда же я достигну горнего мира, когда же настанет совершенное (1 Кор. 13, 10), когда все: и жизнь, и смерть, и я сам — будет положено к ногам Иисуса Христа. Отец, Который сказал Своему Сыну: Седи одесную Мене, дондеже положу враги Твоя подножие ног Твоих (Пс. 109, 1), когда-то возложит все на небесный жертвенник и отдаст Сыну, а Сын воссядет на Свое законное место одесную Отца, как нам возвещают пророческие слова Псалтири. Только после всего этого я смогу успокоиться и сказать: Сей покой мой во век века, зде вселюся, яко изволих и (Пс. 131, 14). Ради этого я подвизался, ради этого уставал. Ныне отпущаеши раба Твоего (Лк. 2, 29), Боже мой, теперь я спокоен. И это ныне отпущаеши станет вечностью, потому что исчезнет время, история, вселенная, упразднятся предания, учения, подвиги. А что же останется? То, что не имеет конца, — Бог и все, что освещается светом Его трисолнечного Божества. Звезды небесные исчезнут, поглощенные Божественным сиянием, потому что все станет единым в Боге. Это райское состояние, будущее духовное совершенство и есть единственное упование истинного монаха [3, 212–215].

Некоторые говорят, что монашество — это уход из мира. Конечно, монахи оставляют мир, уходят из него, но это не обозначает, что они вычеркивают себя из общества людей. Нет, они оставляют мир как символ плотского состояния, противоположного небесному жительству. Всякий человек живет в определенном обществе, и монахи образуют свое отдельное общество, свой мир. Мнение, что монах нелюдим, — это величайшее заблуждение. Монах — это самый открытый для людей человек, вмещающий в своем сердце всех [3, 265].

☾