Согрешил я пред Господом (2 Цар. 12, 13). Если я тут же прибегну к откровению помыслов, к исповеди, если сохраню общение с братьями, если я отстранюсь от самого себя, от греха, который сделал, тогда я успокоюсь и грех уже перестанет существовать. Но если я буду противоборствовать ему сам — поскольку это я согрешил пред Господом, — тогда я замкнусь в себе, грех начнет убивать меня и поведет к другим, еще более смертоносным грехам [1, 85].

 

 

«Если хочешь знать, прощены ли твои грехи, то признак этого следующий, — говорит авва Исаия. — Если ничто из того, в чем ты согрешил, не движется в твоем сердце или если другой говорит тебе об этих грехах, а ты уже не знаешь, каковы они были, то явно, что пришла к тебе милость».

Когда ты исповедуешь грехи, нисходит благодать Божия, содействием которой священник просит Бога простить тебе грех. Но это не значит, что грех уничтожен, прощается лишь вина. Внутри же тебя еще остается корень и сила греха, вожделение греха и услаждение им, любовь и стремление к нему. Прощение, которое ты получил на исповеди, пусть тебя не только не успокаивает, но еще больше обязывает к попечению о себе, потому что может оказаться, что ты, получив великую благодать, оттолкнешь ее и не почувствуешь страха, который тебе подобало бы иметь перед Богом, не ощутишь того, насколько тяжко ты перед Ним согрешил.

Ты исповедался в том, что разгневался. Не движется ли опять в твоем сердце гнев? Ты исповедался в том, что украл или что имел постыдный помысел. Не движется ли вновь в твоем сердце то, в чем ты исповедался?

Ты должен дойти до такого забвения, утраты памяти и безстрастия, чтобы, когда кто-нибудь напомнит тебе о твоих грехах, ты ничего не мог припомнить. Он скажет тебе: «Не ты ли это сделал?» А ты будешь в недоумении: «Я? Когда?» Так сильно желает авва Исаия, чтобы человек был чужд жала греха, а еще более чувственного восприятия греха и услаждения им; так желает он, чтобы в человеке не шевелилось ничего: ни память, ни страсть, ни услаждение грехом, ни любовь к нему. Итак, если другой говорит тебе о твоих грехах, а ты не только отвергаешь их, но и ничего о них не знаешь, тогда ты можешь сказать, что милость Божия почила на тебе [1, 288–289].

 

 

Ты спрашиваешь меня: «Что мне делать, чтобы не впадать в грех осуждения?» Я отвечаю: «Думаю, что лучше всего было бы не ходить по чужим кельям, не вступать в разговоры и говорить только „благослови“». Ты приходишь во второй и третий раз и снова спрашиваешь меня о том же грехе. Что я должен тебе сказать? Авва Исаия советует: «Затвори уста и ничего ему не говори». То, что он спрашивает об одном и том же грехе, доказывает, что у него нет никакого расположения исправиться. Он сам связал свою свободу [1, 293].

 

 

Сколь благ Господь! Какой у нас Бог и как себя ведем мы! Стоит человеку покаяться, Бог забывает его грехи. Он принимает его, с радостью обнимает и не вменяет ему прежних грехов, не судит его и не спрашивает о грехах, которые он совершил.

Некоторые приходят на исповедь и говорят, говорят… о каких-то мелочах: «Я сделал то, сделал это, скажу вам еще и другое, чтобы мне от этого избавиться». Конечно, мы их выслушаем, потому что если кого-то не выслушать и сказать: «Оставь, я это знаю», то увидишь, что человек сникнет. Иными словами, такого человека не волнует, чего желает Господь, ему важно сделать свое дело: все высказать, ощутить, что вопрос улажен, — обмануть Бога.

Но Бог не спрашивает тебя о прошлом. Он тебя принимает. Когда? Когда ты покаешься. Посмотрите, как замечательно говорит авва Исаия: «Ибо такова благость Божия, что, в какой бы час ни обратился человек от своих грехов…» Не говорит: «Когда перестанет грешить», но: «когда обратится». Ты побывал в гостях и теперь возвращаешься домой, чужой дом ты оставил. Иными словами, человек теперь чувствует, что он не имеет никакого отношения к тому, что он сделал когда-то. Вот тогда начинается настоящая жизнь. Тогда мы получаем право на дерзновение пред Богом. Но до тех пор, пока мы еще не обратились, пока предаемся помыслам, имеем желания, стремления, для нас остаются чем-то ненужным и благость Божия, и Его любовь, потому что они не могут достучаться до нашего сердца [1, 530–532].

☾