Во время богослужения мы, естественно, должны стоять. Если другие сидят, это не значит, что и мне надо садиться. Вероятно, сидящий болен или, что более вероятно, просто ленится, особенно если богослужение короткое. Когда вечерня длится сорок пять минут, а утренняя служба два с половиной часа, неужели мы не можем постоять? Наверное, у нас или с головой не все в порядке, или мы настолько внутренне расхлябанны, что совсем не владеем собой. Ведь устаем мы в большинстве случаев не от работы, а от душевной вялости. Те, кто сидят на службах, обычно больны душой. Причин физического характера, по которым человеку необходимо сидеть, чрезвычайно мало. Но больному душой не станет легче, как бы ты ни старался, хотя бы давал ему сладости и обмахивал его веером.

Поэтому я не буду садиться, подражая тем братьям, у которых нет душевного мира. Наоборот, своим стоянием в церкви я должен напоминать другим, что мы — ангелы и молимся вместе, подобно ангелам. Когда все святые и ангелы со страхом и трепетом стоят у престола, невообразимо, чтобы мы сидели. Конечно, в монастыре мы проявляем долготерпение, доброту и снисхождение, чтобы не обидеть другого человека. Хочет он сидеть? Пусть сидит. Хочет разговаривать? Мы не выгоняем его из храма. Хочет есть с маслом? Мы даем ему масло. Мы не станем каждый день напоминать ему, что он грешит, потому что тогда он еще больше будет сопротивляться. В целом мы снисходительны. Но сам ты должен знать: если ты садишься на службе только потому, что так делают другие, ты грешишь перед Богом, хотя бы делал это по неведению, подражая другим [2, 119–120].

Ты идешь в церковь и садишься там поудобней. Можешь ли ты так молиться? Сколько бы ты ни говорил, что молишься, но, будь ты хоть ангелом, ты не можешь молиться в таком положении. Ангелы трепещут и стоят бодренно, как бы им самим случайно не впасть в нерадение, а ты, человек из костей и плоти, которая противится духу, думаешь, что можешь так молиться Богу? [1, 507–508].

☾