Николай Маратович не мог простить себе вчерашней минутной слабости. Нужно было, услышав, что первый раунд переговоров прошел без успеха, сразу принять решение остаться в этом городе, спокойно все продумать, подготовиться и на следующий день прийти к строптивому Веденееву с новым набором аргументов. Но Латыпов изначально настроился на то, что проведет как минимум полдня в обществе Зои, потом аэропорт, перелет, снова аэропорт, предложение подвезти ее домой, а там – кто знает… Он влюбился мгновенно и неожиданно для самого себя, ощущал непривычную растерянность и даже какую-то несобранность, не рассчитывал ни на что и не загадывал, просто очень хотел быть рядом, смотреть на нее, пусть даже она молчит. Эта ночная поездка в машине так глубоко засела в его надеждах, что мысль «остаться и не лететь» не имела шансов быть вовремя услышанной. Николай Маратович после разговора с Каменской и Зоей тут же рванул объясняться с Веденеевым. И потерпел фиаско.

Успех не с первой попытки, а со второй – дело обычное. А вот третья попытка после двух предыдущих провалов редко заканчивается победой, Латыпов знал это по собственному опыту. Но сдаться? Отступить, не исчерпав весь арсенал? Ни за что! Николай Латыпов никогда не проигрывает. Если бы не вчерашний морок с несбыточными надеждами, сегодняшняя попытка была бы лишь второй и – он не сомневался – удачной. Ночь, проведенная в местной гостинице, позволила выстроить план разговора, и к Веденееву продюсер явился во всеоружии. Разумеется, без предварительного звонка по телефону во избежание вежливого отказа.

Дверь долго не открывали, Николай Маратович слышал приближающиеся неровные звуки шагов и понял, что Константин дома один, иначе дверь давно бы уже открыл Максим Викторович. Латыпову не были рады, он сразу это понял. Однако Константин проявлял вежливость и воспитанность, гостя не выгнал и даже предложил чаю. Предложение было, разумеется, тут же принято с огромной благодарностью.

– Тогда нам придется разговаривать на кухне, – предупредил Константин. – У меня в комнате весь стол занят.

– Конечно-конечно, – торопливо и радостно согласился Латыпов.

Он был готов разговаривать с Веденеевым где угодно, даже в санузле, лишь бы заставить автора повести выслушать его доводы.

Когда на столе в кухне появились чашки с дымящимся чаем, Николай Маратович предусмотрительно выждал некоторое время, давая напитку чуть-чуть остыть, а потом провернул свой обычный трюк, который так хорошо срабатывал с женщинами: опрокинул чай на себя, залив джемпер и джинсы. Трюк был старым, хорошо известным и дешевым, но от этого не менее эффективным: не имеет значения, понимает ли собеседник, что ты сделал это нарочно, все равно одежда у тебя мокрая и в таком виде ты на улицу выйти не можешь.

– Не обожглись? – встревоженно спросил Константин, когда Латыпов театрально чертыхнулся и вскочил с места.

– Не особенно, это уже не кипяток. Но мокро…

Николай Маратович принялся демонстративно оглядывать себя и с виноватым видом ощупывать залитую чаем одежду. На светло-сером джемпере, наверное, останется пятно, придется в химчистку сдавать, а если не выведут – выбрасывать, но это фиг с ним, лишь бы делу помогло.

– Мне так неловко… Как бы это все высушить?

Худой узкоплечий Константин задумчиво посмотрел на статного, атлетически сложенного гостя.

– Мои вещи вам не подойдут. Если только папины.

– Да мне какие угодно! Лишь бы не сидеть перед вами в одних трусах, пока одежда подсохнет. У вас стиральная машина с сушкой?

– Да. Я сейчас подотру здесь и принесу папин спортивный костюм.

Николай Маратович смотрел, как медленно двигается Константин, собирая тряпкой воду с пола и стола, и как сильно он припадает на одну ногу, иногда непроизвольно морщась от привычной боли, и у него щемило сердце. Ну почему, почему он упирается? Да, деньги «Старджет» предлагает не бог весть какие, другие компании платят авторам побольше, а если автор именитый – то еще больше. Но все равно, если закладываться на восемь серий и платить автору литературной основы по сто пятьдесят тысяч рублей за серию, сумма выйдет солидная. На нее можно и лечение какое-никакое организовать, и начинку квартиры подновить. Хороший ведь парень, честный, скромный, работящий, к тому же инвалид, такому заплатить – одно удовольствие, не то что какому-нибудь зазвездившемуся мэтру, не просыхающему от водки и чувства собственной гениальности и считающему, что все должны пасть ниц и описаться от восторга, когда он снизошел и соизволил.

Константин принес старенький, но чистый и аккуратно сложенный спортивный костюм, еще из тех, что лет тридцать назад массово завезли в Россию «челноки». Латыпов, в те годы совсем юный, и сам такой носил, купил на вещевом рынке в Лужниках. От костюма едва заметно пахло стиральным порошком, значит, бережливый Максим Викторович до сих пор его носит. Веденеев деликатно отвернулся к окну, пока Николай Маратович переодевался, потом забрал джемпер и джинсы, засунул в стоящую здесь же стиральную машину, включил режим сушки.

Теперь Латыпов чувствовал себя куда свободнее. В ближайшие полчаса ему уж точно не укажут на дверь, как бы разговор ни повернулся. Но Константин – пассажир тяжелый, это Николай Маратович признал еще накануне. С эмоциональным человеком, бурно реагирующим на то, что ему говорят, и не жалеющим слов для возражений, договориться куда легче: главное – внимательно слушать, и обязательно найдешь, за что уцепиться, чтобы выстроить новый довод, если старых недостаточно. С Веденеевым так не получалось, он был спокоен, по крайней мере, внешне, сдержан и отвечал настолько коротко, что нивы для вспахивания Латыпов найти не мог. Пришлось использовать аргумент, который самому Латыпову ужасно не нравился, но который был в ходу у сценаристов. Спасибо Каменской, она вчера невольно навела его на эту мысль, когда рассказывала.

– Константин, я прошу вас подумать вот о чем, – начал Николай Маратович и ощутил во рту кисловатый привкус, который всегда появлялся, стоило ему наткнуться в сценарии на нечто подобное. – Если бы вы не запретили вашему другу Андрею передавать права на экранизацию, все могло бы повернуться совсем иначе. Но вы запретили. Его сестра Юлия об этом узнала, ведь она постоянно толклась у него в квартире, высматривала, что можно украсть, подслушивала, чтобы знать планы брата и сообразить, когда лучше в следующий раз прийти, чтобы его не было дома. Наверняка и в бумагах его рылась и наши первичные предложения по договору видела. Юля – наркоманка со стажем, вы знали об этом? Такие люди невероятно лживы, изворотливы и предприимчивы, когда дело идет о добыче денег на дозу. Она услышала очередной разговор Андрея, может быть, даже с вами, а возможно, со мной или моим редактором, и поняла, как можно обогатиться. Если Андрей продает права, то все деньги останутся у него. Часть из них можно будет попробовать украсть. Но только часть и только если получится. Если он отказывается от уступки прав, то никаких денег не получит. А вот если их продадут наследники, то… Вам понятен ход ее мысли?

– Вполне, – кивнул Константин.

– Если бы Андрей согласился с нашим предложением, он остался бы жив. Но вы вынудили его отказаться, и случилось то, что случилось. Я ни в коем случае не хочу сказать, что в этой трагедии есть часть вашей вины, нет, помилуй Боже! – Николай Маратович сделал выразительный жест рукой, словно открещиваясь от кощунственной мысли, хотя на самом деле именно ее он и намеревался внедрить в сознание Веденеева. – В гибели вашего друга виновата только его сестра. Ну и ее подельник тоже, разумеется. Полиция считает, что она действовала не одна. Но получилось так, что Андрей погиб, защищая ваше право распоряжаться судьбой своей книги. Ваше, Константин, право. Так неужели эта жертва была напрасной? Кислов хотел блага для вас, он радовался возможности сделать вас известным и богатым. Он ничего не хотел для себя лично, а заплатил за это своей жизнью.

В последней части тирады явно хромала логика, Латыпов это понимал, но надеялся, что собеседник не заметит, погрузившись в обдумывание формулы «жертва – искупление».

Тренькнул дверной звонок. Константин недоуменно взглянул на наручные часы, и Латыпов сообразил, что Веденеев, вероятнее всего, ждет клиента в другое время, попозже. Как бы там ни было, никакой клиент сейчас не нужен, Константин не должен отвлекаться. Опытный переговорщик, продюсер нутром чуял, что попал в болевую точку, пошатнул несгибаемое упрямство Веденеева, и теперь останется только дожимать. Любой отвлекающий фактор будет совсем некстати.

Звонок тренькнул снова, издав уже не один, а два длинных звонких сигнала. Константин начал подниматься, опираясь руками о столешницу. Но Латыпов оказался проворнее и легко вскочил на ноги.

– Сидите-сидите, я сам открою.

Да, он сам откроет дверь, скажет, что Константин занят, и предложит посетителю зайти попозже, скажем, через час-полтора. Николай Маратович решительно распахнул дверь, заранее заготовив строгое и недовольное выражение лица.

Потом он понял, что почему-то лежит.

А затем почувствовал, что не может сделать вдох. И еще отчего-то сильная боль в груди. Сознание плыло и ускользало, стало очень страшно и одновременно почему-то весело. Латыпов попытался повернуть голову и краем глаза увидел лежащего на полу рядом с ним Константина. Он слышал какие-то звуки, но сложить их во что-то осмысленное не получалось.

Николай Маратович устало закрыл глаза и перестал сопротивляться.