Книга: Варяго-Русский вопрос в историографии инири-2
Назад: Фомин В.В. Ломоносовофобия российских норманистов
Дальше: Байер, Миллер, Шлецер и Ломоносов как историки

Часть первая. Ломоносовофобия и ее норманистские истоки

Южнобалтийская родина варягов, или научная несостоятельность норманской теории

Дикость, подлость и невежество не уважает прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим.

А.С. Пушкин[1]

В отечественной историографии особое место занимают два выдающихся деятеля нашей науки В.Н.Татищев и М.В.Ломоносов. И это особое место определяется не только тем, что они стояли у истоков русской исторической науки, но и сверхкритическим восприятием творчества этих ученых их же соотечественниками. Причем в основе такого гиперкритицизма и его непременного спутника критиканства лежит только антинорманизм Татищева и Ломоносова. Ибо он перечеркивает ошибочные воззрения немецких исследователей Г.З. Байера, Г.Ф. Миллера и АЛ. Шлецера на начало Руси, что является в глазах норманистов, в прошлом и настоящем жестко определяющих настрой в науке, непростительным грехом. Вместе с тем сторонники норманской теории, давно навязав научному и общественному сознанию России и Западной Европы в качестве непогрешимого догмата мысль, что признавать эту теорию - «дело науки, не признавать - ненаучно», создали невероятный культ Байера, Миллера и Шлецера, преподнося их в качестве родоначальников «научной» - норманистской - разработки истории Руси, противостоящей якобы «патриотическим измышлениям» русских историков, в первую очередь Ломоносова и Татищева.

 

Но отождествлять истинную науку с норманизмом не позволяет ни один источник - ни отечественный, ни иностранный. В противном случае не было бы никаких оснований для споров по поводу этноса варягов и руси, активно участвовавших в возведении государственности на Руси, и в утверждениях норманистов, будь они, конечно, правы, естественно, никто бы не сомневался. Да и странно, конечно, делить русских ученых на «патриотов» и, получается, «непатриотов» (само же настойчивое и многовековое стремление норманистов выдавить варяго-русский вопрос из плоскости научной в плоскость политическую и эмоциональную прямо сигнализирует об отсутствии у них действительной доказательной базы).

 

Согласно древнейшей нашей летописи Повести временных лет (ПВЛ), варяги и русь, в 862 г. прибывшие из пределов балтийского Поморья в северозападные земли Восточной Европы и этническая принадлежность которых летописцами, в связи с общеизвестностью для их времени этого факта, прямо не обозначена, говорили на славянском языке. А такой непреложный вывод вытекает из чисто славянских названий городов, которые они по своему приходу там построили: Новгород, Изборск, Белоозеро и другие. И вряд ли кто будет отрицать, что названия поселениям дают именно их основатели, в связи с чем эти названия четко маркируют язык последних, а зачастую и их родину (так, по названиям многих городов Северной Америки можно безошибочно определить не только из какой страны, но даже из какой конкретно ее местности прибыли переселенцы в «Новый Свет»), И славянский язык пришельцев на Русь, их предводителей и их потомков - князей Рюрика, Трувора, Синеуса, Олега, Игоря, Ольги, их бояр и дружинников - предельно точно указывает на их родину - южный берег Балтийского моря. Ибо из всех земель Поморья только в данном районе проживали славянские и славяноязычные народы, создавшие высокоразвитую цивилизацию, которая приводила их соседей германцев в восторг и которые смотрели на земли южнобалтийских славян, как на «землю обетованную», где всего было вдоволь[2].

 

На южнобалтийское Поморье как на родину варягов очень конкретно указывает и летописец конца X в., говоря, что варяги «седять» по Варяжскому морю «к западу до земле Агнянски...». Земля «Агнянски» («Английская») - это не Англия, как заблуждаются и сегодня норманисты (В.Я. Петрухин и Д.А. Мачинский, например), хотя они, если бы не поверхностно знакомились с ПВЛ, то бы увидели, что собственно Англия именуется в летописи «Вротанией», «Вретанией», «Британией», сиречь Британией. Довольно показательно, что крупнейший норманист прошлого В.Томсен, размышляя над приведенным пояснением летописи, выражал сомнение в привязке «земли Агнянски» к Англии и задавался вопросом: «англичане или англы в Шлезвиге?»[3]. То, что земля «Агнянски» - это южная часть Ютландского полуострова, в 40-х - 70-х гг. XIX в. обращали внимание антинорманисты[4], работы которых датский славист Томсен, в отличие от своих современных последователей, все же читал. Именно в юго-восточной части Ютландского полуострова обитали до переселения в середине V в. в Британию англо-саксы (память о них сохранилась в названии провинции Angeln в земле Шлезвиг-Голштейн ФРГ), с которыми на Балтике очень долго ассоциировались датчане: даже во времена английского короля Эдуарда Исповедника (1042-1066) названия «англы» и «даны», отмечал в 1907 г. И.Н. Сугорский, «смешивались, считались чуть ли не тождественными», а мифологическими родоначальниками датчан являются братья Дан и Ангул.

 

С англо-саксами на востоке соседили «варины», «вары», «вагры», населявшие Вагрию, т. е. варяги. Историк А.Г. Кузьмин, констатируя наличие в индоевропейских языках основного обозначения воды словом «вар», заключал, что «романо-кельтскому суффиксу "ин" в этнонимах в германских языках часто соответствует "инг", переходящий у западных славян в "анг" и у восточных в "яг". "Варяги", следовательно, значит "поморяне"». Варягами затем будут именовать на Руси всю совокупность славянских и славяноязычных народов, проживавших на южном побережье Балтики от польского Поморья до Вагрии включительно, а еще позднее - многих из западноевропейцев (в комментарии 4 к В.А.Мошину приведены слова шведа П. Петрея, в 1614— 1615 гг. констатировавшего, что русские называют варягами очень широкий круг западноевропейских народов)[5].

 

С приведенным мнением ПВЛ, а оно присутствует в наших источниках и более позднего времени, причем там уже прямо говорится о выходе варягов и руси из пределов Южной Балтики, абсолютно согласуются показания западноевропейских памятников и, прежде всего, свидетельства немцев С. Мюнстера (1544) и С. Герберштейна (1549) о выходе Рюрика и варягов из южнобалтийской Вагрии. Так, констатирует Мюнстер, Рюрик, приглашенный на княжение на Русь, был из народа «вагров» или «варягов», главным городом которых являлся Любек: «...einer mit Namen Rureck auB den Folkern Wagrii oder Waregi genannt (deren Haupstatt war Lubeck)». Герберштейн также указывает, что родиной варягов была «область вандалов со знаменитым городом Вагрия», граничившая с Любеком и Голштинским герцогством (германские источники называют балтийских и полабских славян «венедами» и «вандалами»), И эти «вандалы, - завершает Герберштейн свою мысль, - не только отличались могуществом, но и имели общие с русскими язык, обычаи и веру, то, по моему мнению, русским естественно было призвать себе государями вагров, иначе говоря, варягов, а не уступать власть чужеземцам, отличавшимся от них и верой, и обычаями, и языком» (вместе с тем он отметил, «что, как полагают, Балтийское море и получило название от этой Вагрии»)[6].

 

Стоит подчеркнуть такую немаловажную деталь, что достоверность информации о южнобалтийской родине варягов, растиражированной как многократными переизданиями сочинений Мюнстера и Герберштейна, так и трудами других авторов XVI-XVII вв., в Западной Европе никто, за исключением шведских писателей XVII в., истинных создателей норманской теории, не ставил под сомнение, т. к. это был общеизвестный факт. И о южнобалтийском происхождении Рюрика речь вели в XVII - первой половине XVIII в. немцы Б.Латом, Ф.Хемниц, И.Хюбнер, Г.В.Лейбниц, Ф.Томас, Г.Г.Клювер, М.И. Бэр, С. Бухгольц. И они в один голос утверждали, что родоначальник династии Рюриковичей жил около 840 г. и был сыном ободритского князя Годлиба (Годелайва, Годелейба и т. п.), убитого датчанами в 808 г. при взятии главного города ободритов Рарога, расположенного у Висмарского залива, и который датчане именовали Рериком, а немцы - Микилинбургом (Великим городом, ободриты-рериги - одно из самых могущественнейших славянских племен Южной Балтики). В 1722 г. датчанин А.Селлий напомнил русским, что «три княжие, Рурик, Трувор и Синав все братья родные из Вагрии в Русскую вышли землю званны».

 

Одним из источников, которыми пользовались названные авторы, а все они - представители германского мира, была живая традиция, очень долго державшаяся в землях Южной Балтики среди потомков славян, ассимилированных немцами и датчанами, но не вытравившими из их памяти знаменательное событие. Так, француз К.Мармье в 1830-х гг. посетил Мекленбург, расположенный на землях славян-ободритов и граничащий на западе с Вагрией (она с 1460 г. входила в состав Дании), и записал там легенду (ее он опубликовал в 1840 г.), которая гласит, что у короля ободритов Годлава были три сына - Рюрик Миролюбивый, Сивар Победоносный и Трувор Верный. И эти братья, идя на восток, освободили народ Руссии «от долгой тирании», свергнув «власть угнетателей». Собравшись затем «вернуться к своему старому отцу», Рюрик, Сивар и Трувор должны были уступить просьбе благодарного народа занять место их прежних королей и сели княжить соответственно в Новгороде, Пскове и на Белоозере. По смерти братьев Рюрик присоединил их владения к своему и стал основателем династии, царствующей до 1598 года[7].

 

На принадлежность варягов и руси к славянской общности указывают и арабские авторы. Так, Ибн Хордадбех информировал не позже 40-х гг. IX в., что русские купцы есть «вид славян» и что их переводчиками в Багдаде выступают «славянские рабы». Ибн ал-Факих (конец IX - начало X в.) дает параллельный вариант чтения этого же известия, но в его сообщении присутствуют только «славянские купцы». Ибн Хордадбех и Ибн ал-Факих, по заключению А.П. Новосельцева, «пользовались каким-то общим, нам не известным источником», относящимся, как можно сделать вывод, к началу IX или даже к концу VIII века. А ад-Димашки (1256-1327), повествуя о «море Варенгском» (Варяжском) и используя не дошедшее до нас какое-то древнее известие, поясняет, что варяги «суть славяне славян (т. е. знаменитейшие из славян)»[8]. Локализует русь на южных берегах Балтийского моря и иудейская традиция X в. в лице еврейского хронографа «Книга Иосиппон» (книга «Иосифа бен Гориона или Иосиппона-Псевдо-Иосифа») и испанского иудея Ибрагима Ибн-Якуба. «Книга Иосиппон» (середина X в.) помещает русов рядом с саксами и англами-датчанами, «по великому морю», а Ибрагим Ибн-Якуб, посетив в 960-х гг. германские и славянские земли (в том числе полабских славян), отметил, что на прусов производят «набеги русы на кораблях с запада». При этом несколькими строками выше он отмечал, что с польским князем Мешко на севере соседят прусы, а на востоке русы[9], т. е. автор не смешивает русов, нападавших на кораблях с запада на прусов, с жителями Древнерусского государства.

 

И эти независимые друг от друга традиции - русская, германская, арабская, иудейская - о связи летописных варягов и руси с Южной Балтикой подкрепляются массовым археологическим и антропологическим материалом. Особенно впечатляют масштабы распространения керамики южнобалтийского облика, охватывающей собой обширную территорию до Верхней Волги и Гнёздова на Днепре, и удельный вес ее среди других керамических типов в древнейших горизонтах культурного слоя многих памятников Северо-Западной Руси: Старой Ладоги, Изборска, Рюрикова городища, Новгорода, Луки, Городка на Ловати, Городка под Лугой, Белоозера и других (так, на посаде Пскова эта керамика составляет более 81 %, в Городке на Ловати около 30 %, в Городке под Лугой ее выявлено 50 % из всей достоверно славянской). На основании чего археологи В.Д.Белецкий, В.В.Седов, Г.П.Смирнова, В.М.Горюнова, С.В.Белецкий, К.М. Плоткин в 1960-1980-х гг. вели речь о переселении в северо-западные земли Руси жителей Южной Балтики.

 

О массовом присутствии в Северо-Западной Руси выходцев из Балтийского Поморья дополнительно свидетельствуют характер металлических, деревянных и костяных изделий (сплавы новгородских изделий из цветных металлов X-XI вв., обращают внимание специалисты, «тождественны сплавам подобных изделий, происходящих с южно-балтийского побережья»), характер домостроительства, конструктивные особенности музыкальных инструментов и оборонительного вала (Старая Ладога, Новгород, Псков, Городец под Лугой, Городок на Маяте), присущие только древностям южнобалтийских славян. Одну из ранних староладожских «больших построек» ученые сближают со святилищами южнобалтийских славян в Гросс-Радене (под Шверином, VII—VIII вв.) и в Арконе (о. Рюген). На Рюриковом городище и в Ладоге открыты хлебные печи, сходные с печами городов нынешнего польского Поморья. Кожаная обувь нижнего слоя Ладоги, Новгорода, Пскова, Белоозера находит себе прямые аналоги также в землях южнобалтийских славян (например, Волина, Гнезна, Колобрега).

 

В середине 1980-х гг. лингвист А.А.Зализняк, основываясь на данных берестяных грамот, запечатлевших разговорный язык новгородцев XI-XV вв., пришел к выводу, что древненовгородский диалект во многом отличен от юго-западнорусских диалектов, но близок по ряду признаков в фонетике, морфологии, синтаксису, лексике к западнославянскому, преимущественно севернолехитскому (причем особенно заметные отличия наблюдаются в самых ранних грамотах). В 2003 г. археолог В.Л.Янин подчеркнул, что «поиски аналогов особенностям древнего новгородского диалекта привели к пониманию того, что импульс передвижения основной массы славян на земли русского Северо-Запада исходил с южного побережья Балтики, откуда славяне были потеснены немецкой экспансией». Эти наблюдения, обращал внимание ученый, «совпали с выводами, полученными разными исследователями на материале курганных древностей, антропологии, истории древнерусских денежно-весовых систем и т. д.».

 

В 1995 г. антрополог Н.Н.Гончарова показала генетические связи новгородских словен с балтийскими славянами, а ее учитель Т.Н. Алексеева в 1999 г. увидела в них исключительно «переселенцев с южного побережья Балтийского моря, в последствии смешавшиеся уже на новой территории их обитания с финно-угорским населением Приильменья». И эти переселенцы шли на восток по давно налаженным между южнобалтийскими и восточноевропейскими славянами путям и шли несколькими волнами (о ранних попытках проникновения первых в земли вторых говорит уникальная каменно-земляная крепость в устье Любши, в 2 км севернее Старой Ладоги, возведение которой археологи связывают с появлением здесь в конце VII - первой половине VIII в. нового населения). По этим же активно действующим путям прибыли в Восточную Европу в середине IX в. к приглашающим им племенам - славянским и угро-финским - варяги и варяжская русь[10]. «Наши пращуры», резюмировал в 2007 г. академик В.Л.Янин, прекрасный знаток варяго-русских древностей, призвали Рюрика из пределов Южной Балтики, «откуда многие из них и сами были родом. Можно сказать, они обратились за помощью к дальним родственникам»[11].

 

На фоне громадного южнобалтийского материала, обнаруженного на территории Северо-Западной Руси, абсолютно теряются малочисленные и чаще всего случайные скандинавские вещи, попавшие туда в ходе торговли и военных действий. К тому же подавляющее большинство самого незначительного числа скандинавских находок в Восточной Европы, включая Новгород и Киев, относится ко второй половине X - началу XI в.[12], т. е. они позже времени призвания варягов и варяжской руси как минимум на сто лет. Вот почему в ПВЛ нет никаких указаний - ни прямых, ни косвенных - на принадлежность варягов и варяжской руси к скандинавскому миру. Напротив, летопись постоянно подчеркивает этническую индивидуальность варягов и варяжской руси и не смешивает их с другими западноевропейскими народами, в том числе скандинавскими: «Афетово бо и то колено: варязи, свей, урмане, готе, русь, агняне, галичане, волъхва, римляне, немци, корлязи, веньдици, фрягове и прочии» («Потомство Иафетова также: варяги, шведы, норманны (норвежцы), готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы, корлязи, венецианцы, генуезцы, и прочие»). Это слова летописца конца X века.

 

А летописец начала XII столетия специально выделяет в Сказании о призвании варягов русь, откликнувшуюся на приглашение восточных славян и угро-финнов, из числа других варяжских, говоря современным языком, западноевропейских народов, и называет ее в качестве особого, самостоятельного племени, вроде шведов, норвежцев, готов, англян-датчан, но племени не родственного им: «И идоша за море к варягом, к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гьте, тако и си»[13] («пошли за море к варягам, к руси, ибо так звались те варяги - русь, как другие зовутся шведы, иные же норманны, англы, другие готы, эти же - так»). Наряду с летописью решительно отвергает приписываемое норманистами скандинавство варягам и руси и такой очень важный в истории свидетель, как «язык земли» Восточной Европы. Согласно ПВЛ, варяги и русь и после 862 г. занимались активным возведением городов: в 882 г. Олег, сев в Киеве, «нача городы ставити...», а в 988 г. «рече Володимер: «се не добро, еже мало городов около Киева». И нача ставити городы по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне...». Но при этом среди многочисленных наименований древнерусских городов IX-X вв., т.е. времени самого пика деятельности варягов и руси среди восточных славян, приведшей к образованию государства Русь, совершенно отсутствуют, подводил в 1972 г. черту польский лингвист С.Роспонд, «скандинавские названия»[14].

 

И это тогда, когда скандинавские названия в огромном количестве сохранились в тех местах Западной Европы, куда действительно устремляли свои набеги норманны, и где они затем действительно оседали. Так, «приблизительно 700 английских названий, включающих элемент Ьи, без сомнения, доказывают, - констатировал в 1962 г. крупнейший английский специалист по эпохе викингов П.Сойер, - важность скандинавского влияния на английскую терминологию». А сверх того, добавлял он, в Англии «существует много других характерно скандинавских названий топографических объектов»: thorp, both, lundr, bekk, и что в целом «в английских названиях присутствует множество скандинавских элементов, но наиболее характерны и часто встречаются Ьи и thorp». И шведский ученый И.Янссон подчеркивал в 1998 г., что в Британии и Ирландии скандинавы «оказали значительное влияние на... местную топонимику». Также во Франции насчитываются сотни скандинавских топонимов, например, с суффиксом -bee (др.-сканд. bekkr), -bu (bú), -digue (dík), -tot (topt, toft) и т. п., а название области расселения скандинавов - Нормандия - до сих пор хранит память о них, и в Нормандии, подытоживает английская исследовательница Ж. Симпсон, «встречается очень много скандинавских географических названий»[15].

 

Ничего подобного не встречается в восточнославянских землях. А в якобы скандинавских - «русских» - названиях днепровских порогов, а в них и в именах русских князей и их ближайшего окружения норманисты видят главнейшие свои доказательства, усомнился еще АЛ. Шлецер, сказав в 1802 г. в отношении интерпретации шведского ученого Ю.Тунманна в 1774 г. этих названий как скандинавские, что некоторые из них «натянуты». Но данное предостережение нисколько не смутило многочисленных продолжателей тенденциозной манеры толкования Тунманна, и точную оценку результату уже сверх всякой натянутости ими «русских» названий порогов дал в 1825 г. немецкий историк И.Г.Нейман, говоря, что результат этот уже «по необходимости брать в помощь языки шведский, исландский, англо-саксонский, датский, голландский и немецкий... делается сомнительным» (понятно, что при таком подходе - а именно так и создавались норманистские «доводы» лингвистического свойства - даже чисто славянские слова непременно зазвучат по-германски). То, что вывод «русских» названий порогов возможен буквально из любого языка, если на то есть хотя бы малейшее желание, прокомментировал другой немецкий исследователь Г. Эверс. Отмечая в 1814 г., что «неутомимый» Ф.Дурич объяснил русские названия порогов из славянского «также счастливо», как и Ю.Тунманн из скандинавского, а И.Н. Болтин из венгерского, он с большой долей иронии заметил: «Наконец, может быть найдется какой-нибудь словоохотливый изыскатель, который при объяснении возьмет в основание язык мексиканский»[16].

 

Современные отечественные и зарубежные исследователи указывают, что «даже сегодня отзвуки» скандинавского языка «слышны в нормандском диалекте французского языка...» и что завоевание датчанами восточных областей Англии отразилось в английском языке в виде многочисленных лексических заимствований (до 10 % современного лексического фонда) и ряда морфологических инноваций[17]. Но в русском языке, на что обращали внимание в 30-х гг. XIX в. С.М.Строев и Ю.И. Венелин, нет ни одного шведского заимствования. О совершенном отсутствии влияния скандинавского языка на русский речь вел, в данном случае объективно оценивая ситуацию, сам А.Л. Шлецер (и причину совершенно необъяснимого с позиций норманской теории такого факта он видел в том, что шведов среди восточных славян была «горсть», «было очень немного по сразмерности; ибо из смешения обоих очень различных между собою языков не произошло никакого нового наречия». При этом ученый не заметил, в силу ослепляющей норманистской тенденциозности, что подобные «разъяснения» спокойно подходят под какую угодно этническую характеристику варягов, даже самую фантастическую, т. к. для того не требуется никаких доказательств).

 

Вместе с тем весьма проблематично вообще наличие германского следа в русском языке. Еще в 1814 г. Эверс говорил, а как не ему, представителю германского мира, не знать это, что в нем «очень мало» германских слов. В 1849 г. И.И.Срезневский выделил в русском языке около десятка слов происхождения либо действительно германского, либо возможно германского, которые могли перейти к славянам от германцев, как было подчеркнуто этим выдающимся лингвистом, кстати сказать, сторонником норманской теории, «даже и без непосредственных их связей, через посторонних соседей»[18]. Необходимо также добавить, что скандинавы в Линкольншире и Йоркшире наложили, отмечал П.Сойер, «свой отпечаток на тамошнюю административную терминологию...». А.С.Кан в целом констатировал, что «скандинавская колонизация и владычество оставили на Западе прочные следы в топонимике и политико-правовой терминологии. Ни того, ни другого на Руси не наблюдалось»[19]. А раз не наблюдалось, то летописные варяги и скандинавы не имеют друг к другу никакого отношения и представляют собою совершенно разные народы.

 

Но все в нашей истории преображается до неузнаваемости, когда за ее «реконструкцию» берутся норманисты, например, особо чтимые и цитируемые отечественными филологами и археологами датчане В.Томсен и А.Стендер-Петерсен. И эти ученые, как потомки норманнов стремясь «объективно» воссоздать историю Киевской Руси и следуя, по их заверениям, «принципам современной науки» и «скандинавской филологии» (Томсен), «строгой филологии» вообще и «известным этимологическим фактам, которые пора бы считать незыблемыми» (Стендер-Петерсен), пошли дальше Шлецера и придумали - и это профессиональные лингвисты! - «скандинавско-русское наречие» или «особый смешанный варяго-русский язык», якобы контаминировавший элементы древнескандинавского и древнерусского, и якобы существовавший, как его именовал Стендер-Петерсен, в «скандинавско-славянском» государстве, т. е. на Руси, где, по его же убеждению, весь высший слой - князья, дружинники, управленческий аппарат, а также купцы - были исключительно скандинавами.

 

К чему же сводился весь «объективизм» Томсена и Стендер-Петерсена, предельно ясно из слов Томсена, произнесенных на первых страницах исследования «Начало Русского государства» (1877) и не оставляющих никаких сомнений в том, каков будет его конечный «научный» вывод. Вначале он, процитировав рассказ о призвании варягов под 862 г., заключает: для того, кто читает этот рассказ «без предвзятого мнения и ухищренных толкований, не может быть сомнения в том, что имя варяги употреблено в смысле общего обозначения обитателей Скандинавии и что русь есть имя одного отдельного скандинавского племени, пришедшего под предводительством Рюрика и его братьев из-за моря и положившего основание государству, столица которого некоторое время находилась в Новгороде; это государство и есть зерно, из которого выросла современная нам Российская империя». А затем через несколько страниц провозглашает задачу своего сочинения: «Я надеюсь, что буду в состоянии разобрать вопрос без пристрастия и национальных предубеждений и доказать ко всеобщему умиротворению, что племенем, которое основало в IX в. русское государство, и к которому первоначально применялось имя руси, были действительно норманны или скандинавы, родом из Швеции». И эту задачу он решает без всякого, разумеется, труда и, как это подчеркнул в 1931 г. норманист В.А.Мошнн, «своим огромным авторитетом канонизировал норманскую теорию в Западной Европе»[20].

 

В отношении же той «строгой филологии» и незыблемых «этимологических фактов», с помощью которых, по точной характеристике Г.Эверса, «словоохотливые изыскатели» до сих пор создают видимость принадлежности норманизма к науке, в 1880 г. Д.И. Иловайский заметил, что «филологическая сторона» рассуждений норманистов - это «гадания и натяжки», хотя норманская школа «и считает себя наиболее сильной с этой стороны. Мы же по-прежнему утверждаем, что филология, которая расходится с историей, никуда не годится и пока отнюдь не имеет научного значения»[21]. Справедливость как этих слов, так и того, что элита Древней Руси - князья, бояре, дружинники и влиятельные в ту пору «заморские» купцы - не была связана со скандинавским миром, хорошо видны из языческого пантеона князя Владимира Святославича 980 г., который свидетельствует, на чем акцентировал внимание, начиная с 1970 г., историк А.Г.Кузьмин, «о разных культурных традициях и разноэтничности Руси эпохи складывания государственности».

 

И свидетельствует потому, что в нем присутствуют боги разных народов - славян, иранцев, угро-финнов (Перун, Хоре, Даждьбог, Стрибог, Симаргл, Мокош). А данный факт означает, что каждая этническая группа, входившая в состав древнерусского общества, могла молиться своим богам. Но вместе с тем в пантеоне нет, подчеркивали и А.Г.Кузьмин, и Е.Б.Кудрякова, и Б.А.Рыбаков, ни одного скандинавского бога. И не было тогда, обращал внимание Кузьмин, когда скандинавы, как уверяют норманисты, «в социальных верхах численно преобладали». Хотя, напоминал он азбучную истину, «обычно главные боги - это боги победителей, преобладающего в политическом или культурном отношении племени». В 1980 г. Кудрякова указывала на также хорошо известный факт, «что языческий пантеон учитывал многоэтнический состав Руси и дружины князя, но германских божеств в нем не было». Дополнительно Рыбаков в 1987 г. констатировал, что «ни одно из имен славянских божеств (как вошедших в пантеон, так и не вошедших в него) не находит аналогии ни в скандинавской, ни в германской мифологии: Водан-Один, Тор-Донар, Фрейя и Фрейр и др. неизвестны славянской мифологии и фольклору»[22].

 

Отсутствие скандинавских богов в официальном пантеоне русского государства, установленном его весьма разнородной в этническом плане, но давно уже славяноязычной верхушкой - политической и торговой, прямо говорит об отсутствии в ее составе скандинавов. Но археологи-норманисты В.Я. Петрухин, Д.А.Мачинский, Л.С.Клейн пытаются перечеркнуть совершенно очевидный вывод, вытекающий из состава пантеона Владимира, и утверждают, что якобы скандинавы переняли славянское язычество (по Мачинскому, в начале X в. религия Перуна-Велеса была усвоена «скандинавами поколения Рюрика-Олега...», такое усвоение скандинавами совершенно чуждой и враждебной им религии Петрухии объясняет тем, что «именно от местных богов зависела удача», а также «прагматической» ориентацией норманнов «на славянские обычаи и язык, необходимые в отношениях как с данниками-славянами, так и с Византией и Халифатом», что скандинавы клялись при заключении договоров с греками «именами славянских богов Перуна и Волоса: ведь они пришли из славянских земель», Клейн как бы добавляет, что, «по скандинавским нормам, боги сильны только на своих землях» и что в представлениях норманнов «славянский громовержец Перун мог легко подменить скандинавского громовержца Тора»)[23].

 

Петрухин, Мачинский и Клейн, видимо, не в курсе, что, как еще в позапрошлом столетии отметил С.А.Гедеонов, «промена одного язычества на другое не знает никакая история» (да не могли норманские конунги поступить так, как их заставляют делать норманисты, ибо они, становясь поклонниками Перуна и Велеса, «тем самым отрекались от своих родословных», которые вели от языческих богов, следовательно, навлекали на себя и на своих подданных неминуемую беду). Не учитывают эти археологи, также по причине очень плохого знакомства с трудами историков, высококлассных специалистов в варяго-русском вопросе, и того принципиального обстоятельства, на котором почти сто сорок лет тому назад заострял внимание Д.И. Иловайский, что если даже принять, что русь - это «скандинавская династия со своею дружиной, которая составила только высшее сословие, так называемую аристократию в стране славян, и тогда нет никакой вероятности, чтобы господствующий класс так скоро отказался от своей религии в пользу религии подчиненных. Удивительно, как это несообразность не бросилась в глаза норманистам»[24].

 

Да и сравнительно недавно, в 1980 г., Е.Б.Кудрякова сказала по поводу голословных утверждений американского историка Е.С. Райзмана (серьезно уверявшего, что якобы «мифолологические представления скандинавов были перенесены на славянских богов и оказались тем самым приспособленными к местным условиям, сохранив при этом исходные черты...», которые он увидел в 1978 г. в традиции почитания на Руси Бориса и Глеба), что, «не будучи в состоянии найти заметные следы пребывания скандинавов на территории Восточной Европы, современные норманисты стремятся в настоящее время обосновать тезис о быстрой культурной адаптации варягов-скандинавов» и что «предположение Райзмана о скандинавских мотивах в культе Бориса и Глеба есть следствие неправильного прочтения источников...». Но как и в случае с американцем Райзманом, так и в случае с россиянами Петрухиным, Мачинским и Клейном имеет место быть не «неправильное прочтение источников», т. е. вполне допустимые ошибки и заблуждения в творчестве любого исследователя, а все та же норманистская тенденциозность, которую на примере М.П.Погодина полно продемонстрировал в 1851 г. С.М.Соловьев и которая грубо искажает истину.

 

Наш выдающийся историк и, как известно, норманист, но все же не возводивший, в отличие от своего учителя, эти убеждения в абсолют, правомерно критиковал его за то, как он свое «желание» «видеть везде только одних» норманнов легко воплощал на деле, создавая одну фикцию за другой: «важное затруднение для г-на Погодина представляло также то обстоятельство, что варяги-скандинавы кланяются славянским божествам, и вот, чтобы быть последовательным, он делает Перуна, Волоса и другие славянские божества скандинавскими. Благодаря той же последовательности Русская Правда является скандинавским законом, все нравы и обычаи русские объясняются нравами и обычаями скандинавскими»[25] (исторический анализ Погодин подменял установлением сходства. Так, на вопрос Иловайского почему варяги клянутся Перуном и Волосом, а не скандинавскими Одином и Тором он ответил репликой: «Но почему Вы знаете, что между этими божествами не было соответствия? Перун разве не близок Тору?». Знак равенства между этими божествами без лишних рассуждений ставил и А. Стендер-Петерсен[26]).

 

Многие имена, которые носят герои нашей истории IX-XI вв., не являются славянскими, но это не повод объявлять их, по формулировке лингвиста А.Стендер-Петерсена, «сплошь скандинавскими именами»[27]. А данная «несообразность», если применить оценку Иловайского, вошла в науку по той причине, что Г.З.Байер и А.Л.Шлецер, указывал в 1830-х гг. Ю.И.Венелин, желая «ввести в Россию шведов» и основываясь только на созвучиях, «превратили» летописные имена в скандинавские (и сделали это лишь потому, что, по убеждению Байера, «есче от Рюрика все имяна варягов, в русских летописях оставшияся, никакого иного языка, как шведского, норвежского и датского суть никакого иного языка, как шведского, норвежского и датского суть; и сие не темно и не слегка наводится». Но что значит в устах норманиста «не темно и не слегка наводится», видно из того, как Байер даже чисто славянские имена Владимир и Святослав представил, посредством лингвистических изысков, в качестве «нормандских»). Хотя этим именам, справедливо заметил Венелин, «можно найти созвучные, и даже тождественные не только у скандинавов, но и у прочих европейских и азиатских народов», и что вообще, заключал он, говоря о ложности лингвистических «аргументов» норманистов, «всякому слову в мире можно найти или сделать подобозвучное, стоит только переменить букву, две, и готово доказательство». Что именно так и готовили «доказательства» Байер и его последователи позже прямо сказал норманист В.О. Ключевский: характеризуя способ этого немецкого ученого «интерпретировать» русские имена как скандинавские, он подчеркнул: «Впоследствии многое здесь оказалось неверным, натянутым, но самый прием доказательства держится доселе»[28].

 

Прошли столетия, кардинально поменялся мир, но этот основной прием доказательств норманистов, который они именуют «научным», так и продолжает «держаться доселе». В связи с чем летописные имена даже в школьных учебниках давно представлены «сплошь скандинавскими именами», что в корне расходится с реалиями далекого прошлого. Древнерусская народность, как показывает лишь только один пантеон Владимира, возникла из слияния многих народов и вобрала в себя имена, не связанные со славянской традицией, но и не имеющие отношения к германцам. В полиэтничном древнерусском именослове, подытоживал А.Г. Кузьмин, во-первых, «германизмы единичны и не бесспорны» (по его оценке, норманская интерпретация, сводящаяся лишь к отысканию приблизительных параллелей, а не к их объяснению, противоречит материалам, «характеризующим облик и верования социальных верхов Киева и указывающим на разноэтничность населения Поднепровья»), во-вторых, он содержит славянский, иранский, иллиро-венетский, подунайский, восточнобалтийский, кельтский, фризский, финский и другие компоненты (так, имя, Олег «явно восходит к тюркскому «Улуг» - имени и титулу, со значением «великий». Имя это в форме Халег с тем же значением известно и у ираноязычных племен», имя Игорь «может быть славянской формой, обозначающей выходца из Ингарии или Ингрии (Ижоры)», а имена Рюрика и его братьев Синеуса и Трувора, прибывших во главе варягов и руси к нашим предкам, имеют прямые параллели в кельтских языках)[29].

 

И совершенно иная картина предстает, по факту многолетнего проживания на этих землях норманнов, во Франции и в Англии. Так, во Франции зафиксировано, констатирует Г.Джонс, «множество скандинавских личных имен, к которым добавлен суффикс -ville». А «линкольнширский судебный реестр за 1212 г., - приводит П.Сойер результаты изысканий своих предшественников 1920-1930-х гг., - содержит 215 скандинавских имен, и только 194 английских». Согласно же кадастровой описи 1086 г. - «Книге Страшного суда», «у землевладельцев в период до нормандского завоевания в ходу было по меньшей мере 350 скандинавских личных имен...»[30].

 

В целом же «мнимонорманское происхождение Руси», как это блестяще показал в 60-х - 70-х гг. XIX в. С.А. Гедеонов, не отразилось «в основных явлениях древнерусского быта»: ни в языке, ни в язычестве, ни в праве, ни в народных обычаях и преданиях восточных славян, ни в летописях, ни в действиях и образе жизни первых князей и окружавших их варягов, ни в государственном устройстве, ни в военном деле, ни в торговле, ни в мореходстве, ни во всем том, что составляло, как им было специально подчеркнуто, «саму жизнь Руси». Как, например, отразилось, правомерно акцентировал внимание этот тонкий знаток русского и европейского раннего Средневековья, «начало латино-германское в истории Франции, как начало германо-норманское в истории английской» (так, Шлецер, как норманист удивляясь, что «славенский язык ни мало не повреждается норманским...», с нескрываемым недоумением, рожденным все тем же норманизмом, восклицает: «Как иначе против того шло в Италии, Галлии, Гиспаиии и прочих землях? Сколько германских слов занесено франками в латинский язык галлов и пр.!», и что, поражается он далее, не находя в русской истории тех явлений, которые были характерны для германцев и которые ему так хотелось увидеть на Руси, «германские завоеватели Италии, Галлии, Испании, Бургундии, Картагена и пр. всегда в роде своем удерживали германские имена, означавшие их происхождение»).

 

Гедеонов, справедливо отметив, что ПВЛ «всегда останется, наравне с остальными памятниками древнерусской письменности, живым протестом народного русского духа против систематического онемечения Руси», назвал и причину столь плачевного итога российской и зарубежной историографии: «Полуторастолетний опыт доказал, что при догмате скандинавского начала Русского государства научная разработка древнейшей истории Руси немыслима»[31]. Со времени произнесения этих слов минуло почти те же полтора столетия, но сегодня они звучат еще более актуально. Ибо сейчас - и это в XXI в., когда наука раскрыла и продолжает успешно раскрывать самые сокровенные тайны бытия - все также господствует «скандинавский догмат», в связи с чем наша историческая наука в решении варяго-русского вопроса находится все в том же состоянии, которое очень точно обрисовал в 1875 г. князь П.П. Вяземский, отмечая «научные заслуги» норманистов: «...Мы движемся в поте лица в манеже, не делая при этом ни шага вперед»[32].

 

Но норманисты совершенно напрасно проливают пот, имитируя движение вперед, что означает не просто бег на месте, а консервацию давно отживших взглядов (сродни тому, если продолжать, исходя из лишь бытового представления, выдавать Землю за центр мироздания, вокруг которого вращаются Солнце и вся Вселенная), следовательно, и все большее отставание от научного прогресса. То, что скандинавы не имели никакого отношения ни к Рюрику, ни к варягам и руси, свидетельствует, наконец, сама память скандинавских народов, запечатленная в исландских сагах. И эти чрезмерно хвастливые саги, не только ничего не упускавшие из подвигов викингов, но и занимавшиеся в этом плане явными приписками, из русских князей первым упоминают Владимира Святославича, княжившего в Киеве в 980-1015 гг. (до 977 г. он семь лет сидел в Новгороде в качестве наместника киевского князя). А данный факт означает, что скандинавы стали появляться на Руси лишь только во время его правления (а на это же время указывает, как было сказано выше, и археологический материал). По причине чего они не знали никого из предшественников Владимира, в том числе и знаменитого Рюрика - основателя правящей на Руси династии. Как верно заметил М.В.Ломоносов в «Древней Российской истории» (1766), если бы Рюрик был скандинавом, то «нормандские писатели конечно бы сего знатного случая не пропустили в историях для чести своего народа, у которых оный век, когда Рурик призван, с довольными обстоятельствами описан».

 

В 1808 и 1814 гг. Г. Эверс правомерно говорил, что «ослепленные великим богатством мнимых доказательств для скандинавского происхождения руссов историки не обращали внимание на то, что в древнейших северных писаниях не находится ни малейшего следа к их истине». И, удивительно метко охарактеризовав отсутствие у скандинавов преданий о Рюрике как «убедительное молчание» (или «Argumentum ах selentio» - «довод, почерпнутый из молчания»), действительно, лучше любых слов подтверждающее их полнейшую непричастность к варягам и руси, он резюмировал: «Всего менее может устоять при таком молчании гипотеза, которая основана на недоразумениях и ложных заключениях...».

 

Ибо, по совершенно справедливым словам Эверса, и Ломоносову, и мне кажется очень невероятным, что «Рюрикова история» «не дошла по преданию ни до одного позднейшего скандинавского повествователя, если имела какое-либо отношение к скандинавскому Северу. Здесь речь идет не о каком-либо счастливом бродяге, который был известен и важен только немногим, имевшим участие в его подвигах. Судьба Рюрикова должна была возбудить вообще внимание в народе, коему принадлежал он, - даже иметь на него влияние, ибо норманны стали переселяться в таком количестве, что могли угнетать словен и чудь». Развивая свою мысль далее, ученый также резонно сказал: «...Как мог соотечественник Рюрик укрыться от людей, которые столько любили смотреть на отечественную историю с романтической точки. После Одина вся северная история не представляет важнейшего предмета, более удобного возвеличить славу отечества». Причем сага, акцентирует на этот факт внимание Эверс, «повествует, довольно болтливо», о походах своих героев на Русь «и не упоминает только о трех счастливых братьях. Норвежский поэт Тиодольф был их современник. Но в остатках от его песнопений, которые сохранил нам Снорри, об них нет ни слова, хотя и говорится о восточных вендах, руссах»[33].

 

Выводы русского Ломоносова и немца Эверса еще больше оттеняет тот факт, что младший современник Рюрика (ум. 879) норвежец Ролло-Роллон (ум. 932), основавший в 911 г. - спустя всего сорок девять лет после прихода Рюрика к восточным славянам - герцогство Нормандское, сагам хорошо известен (он, начиная с 876 г., т. е. еще при жизни нашего Рюрика, неоднократно грабил Францию, в 889 г. обосновался в низовьях Сены, а в 911 г. принес ленную присягу французскому королю Карлу IV Простоватому и получил от него титул графа Руанского, обязуясь защищать его от прочих норманнов и бретонцев)[34]. Как отмечал бросающуюся в глаза несуразность норманизма Эверс, погибшие древнейшие исторические памятники доставили Снорри Стурлусону «известия об отдаленном Рольфе и позабыли о ближайшем Рюрике?».

 

Скандинавы, словно уточняя мысль Эверса говорил в 1876 г. Д. Щеглов, основали на Руси «в продолжение трех десятков лет государство, превосходившее своим пространством, а может быть, и населением, все тогдашние государства Европы, а между тем это замечательнейшее событие не оставило по себе никакого отголоска в богатой скандинавской литературе. О Роллоне, овладевшем одною только провинцией Франции и притом не основавшем самостоятельного государства, а вступившем в вассальные отношения к королю Франции, саги знают, а о Рюрике молчат». Но саги не просто знают Ролло, они еще особо подчеркивают, что властители Нормандии «всегда считали себя родичами норвежских правителей, а норвежцы были в мире с ними в силу этой дружбы». И при этом ни в одной из многочисленных саг, уделявших исключительное внимание генеалогиям своих конунгов и в самых мельчайших деталях их расписывавших, не сказано, констатировал С.А. Гедеонов, чтобы Владимир Святославич состоял в родстве с ними. Более того, подытоживал исследователь, в них «не только нет намека на единоплеменность шведов с так называемою варяжскою русью, но и сами русские князья представляются не иначе как чужими, неизвестными династами»[35].

 

Назад: Фомин В.В. Ломоносовофобия российских норманистов
Дальше: Байер, Миллер, Шлецер и Ломоносов как историки

настя
ош
Настя
Я не робот