Долгими часами Ахилл стоял на мачте своего корабля и следил за ходом битвы, исполненный одновременно раздражения и ликования. Как он и предполагал, ров стал для них настоящим бедствием: бой в буквальном смысле завяз, и воины скорее копошились в грязи. С тем же успехом можно было послать к Приаму гонца с вестью – не тревожься, старик, мы знаем, что нам не победить.

Что же, значит, – еда, вино, празднества?.. Еще чего. Вечерние трапезы походили скорее на тризны. Оказалось, что он не единственный наблюдал за битвами, но далеко не всех радовал возможный разгром греческого войска. Патрокл не произносил за вечер и двух слов. Вообще-то он никогда много не говорил, и могло показаться, что все оставалось по-прежнему… Но это было не так. Его молчание говорило громче любых слов.

После ужина Ахилл пытался завязать разговор, но, не дождавшись отклика, взялся за лиру. Как и всегда, с первых же нот он забылся в музыке. В очаге потрескивали поленья, мирно вздыхал пес, спящий возле ног Патрокла. Отзвучали последние ноты песни… Ахилл открыл было рот, но Патрокл вскинул руку. С веранды послышались шаги, шелест сандалий по доскам. Друзья переглянулись. Никто не заходил к ним в этот час – к ним вообще никто не приходил. Ахилл отложил лиру, и в следующий миг дверь распахнулась. Пламя факелов дрогнуло под порывом холодного воздуха, и тени заплясали по стенам. Собаки обнажили зубы и зарычали, но Патрокл узнал гостей, в нерешительности стоящих у порога, и произнес: «Свои!», и собаки неохотно, с утробным рычанием снова улеглись на пол.

Одиссей шагнул в свет факелов; следом за ним вошел Аякс. Одиссей – низкий и жилистый, Аякс – непомерно высокий, с веснушками вокруг носа, словно искусанный комарами. Он ухмыльнулся, обнажив неровные ряды крупных белых зубов.

– Проходите же. – Ахилл вскочил и стал пододвигать кресла поближе к очагу. – Садись, Аякс, а то голову расшибешь.

Патрокл захлопнул за ними дверь. Факелы снова разгорелись, перестали трепетать гобелены, и после приветственных слов Ахилла повисло неловкое молчание.

– Что-нибудь из еды? – спросил Ахилл, по-прежнему с улыбкой, но настороженно, словно мгновением раньше это был вовсе не он.

– Нет, благодарю, – ответил Аякс, потирая колени.

– Мне тоже ничего не нужно, – сказал Одиссей и осторожно опустился в кресло.

– Ты ранен, – заметил Ахилл.

– Царапина.

Ахилл взглянул на его руку, затем на лицо.

– Я бы так не сказал…

Он протянул руку, желая снять повязку, но Одиссей отмахнулся.

– Да это и в самом деле пустяки. – Он прикрыл раненую руку плащом. – Ты наблюдал за битвой?

– Время от времени.

– Они встали лагерем по другую сторону рва.

– В самом деле? Так близко?..

– Да их же слышно!

– Вот теперь, когда ты сказал, кажется, я действительно услышал голоса.

Патрокл разлил вино по чашам. Ахилл поднял свою, Одиссей и Аякс подняли свои… И никто не мог произнести тост.

Когда молчание стало затягиваться, Одиссей поставил чашу на стол.

– Брось, Ахилл, ты знаешь, зачем мы здесь.

– Боюсь, что нет. Ты умен, Одиссей, а мы с Аяксом всегда действуем наобум.

Услышав свое имя, Аякс вскинул голову, но так и не придумал, что сказать. Одиссей откинулся на спинку кресла – рана причиняла ему куда больше страданий, чем он пытался показать, – и натянуто рассмеялся.

– Ты, кажется, растолстел?

Ахилл пожал плечами.

– Это вряд ли.

– Уверен? – Одиссей ткнул себя в бок. – А по-моему, набрал полмеры, не меньше.

– Доспехи еще впору.

– Так ты их надеваешь? – Он бросил взгляд на Патрокла. – Что ж, вам, видно, по нраву тихая жизнь… Вид у вас очень довольный.

– А у тебя вид паршивый. Почему бы не перейти к сути?

– Я здесь по просьбе Агамемнона.

– Он ранен в обе ноги и не может ходить?

– А ты и вправду ждешь, что он явится сам?

– Да.

Одиссей покачал головой.

– Как ты можешь сидеть сложа руки, когда в нескольких сотнях шагов троянское войско готовится атаковать, – вот чего я не в силах понять. Хорошо, предположим, что ты не наблюдаешь за битвой – допустим, совесть тебе не позволяет, – но не говори мне, что не знаешь, каковы наши дела.

– Моя совесть в порядке, спасибо.

Патрокл подался вперед.

– Надеюсь…

Ахилл отмахнулся.

– Не тревожься, мы не ссоримся. Мы с Одиссеем через многое прошли и прекрасно понимаем друг друга. – Он перевел взгляд на Одиссея. – Ведь правда?

– Похоже на то.

Ахилл потянулся к чаше с вином.

– Продолжай, не держи в себе.

– Я пришел к тебе с предложением. В обмен на которое ты поведешь мирмидонян в бой завтра утром…

– Завтра утром?

– В полдень, возможно, будет поздно! Так ты хочешь выслушать, что тебе предлагают?

Прерываясь, чтобы перевести дух, Одиссей стал перечислять все дары, которые Агамемнон готов был преподнести: треножники, шелка, золото, коней, девушек… Ахилл внимательно слушал, но когда Одиссей закончил, он сидел с таким видом, словно ждал чего-то еще. Чего-то большего.

– Ну так что? – спросил Одиссей.

– Это всё?

– По-моему, это немало.

– Ничто из этого не стоит моей жизни.

Одиссей выглядел озадаченным.

– Да, я знаю… Но когда ты сражался ради вещей? Ты сражался ради славы, почестей…

– Только не теперь. У меня было время, чтобы поразмыслить, Одиссей. Это не моя война, я не хочу быть ее частью. Что сделали мне троянцы? Они не угоняли мой скот, не жгли моих полей, не забирали моих наград… Нет. Ничего – вот ответ. Они ничего мне не сделали.

– Брось, тебе же самому не терпится.

– Что? Прости, не понял – что мне не терпится?

– Вступить в бой. Ты сам знаешь, что жить без этого не можешь. Ты живешь войной.

– Люди меняются, Одиссей.

– Сомневаюсь. – Царь Итаки откинулся в кресле. На его верхней губе блестели капельки пота, он с трудом сдерживал гнев. – Ты согласился сражаться, ты вступил в войну… Ты дождаться не мог начала.

– Мне было семнадцать.

– Неважно. Ты согласился в этом участвовать – и не можешь теперь отступить просто потому, что переменил свое мнение. В этом нет благородства, Ахилл.

– Я отступил не потому, что переменил свое мнение. Он оскорбил меня. И не говори мне о благородстве, явившись сюда холуем Агамемнона.

Повисло молчание. Затем Патрокл прокашлялся.

– А Брисеида?

– Ах да!

Одиссей стал подниматься. Ахилл хотел помочь ему, но тот лишь отмахнулся. Шаткой поступью Одиссей подошел к двери, привалился к ней всем весом, чтобы открыть. И вновь заколыхалось пламя факелов, и тени заплясали по стенам. Несколько сказанных вполголоса слов, и вот он уже вернулся, а следом за ним – женщина, закутанная в вуаль, точно ожившая покойница. Одиссей ввел ее в круг света у очага и с изяществом фокусника сдернул с нее вуаль.

– Вот она!

Оторопелая, точно застигнутый врасплох кролик, Брисеида переводила взгляд с одного лица на другое. Ахилл стиснул чашу в руке, но ничего не сказал. Одиссей выглядел сбитым с толку – очевидно, он ожидал иной реакции, ведь этот миг был во всех смыслах переломным: награда Ахилла, девушка, проклятая девчонка, из-за которой все и началось, возвращена. С царским выкупом в придачу. Что еще ему нужно? И все-таки он сидит и ни слова не произносит.

Одиссей, сделав над собой усилие, продолжил:

– И он готов поклясться перед всем войском, что не притронулся к ней. Она жила нетронутой вместе с другими женщинами.

– Не притронулся к ней?

– Именно. И он готов поклясться в этом.

Ахилл поднялся и шагнул к Брисеиде. Они стояли так близко, что он чувствовал ее дыхание на своем лице, но она не смотрела на него. Ахилл тронул один из опалов – согретых ее теплом, – взвесил в ладони и стал поворачивать, пока в мутной глубине его не всколыхнулось пламя. Внезапно он выпустил камень, указательным пальцем коснулся ее подбородка и приподнял. Их взгляды встретились…

В следующий миг Ахилл повернулся к Одиссею.

– Скажи ему, что может трахать ее, пока не переломит ей хребет. Какое мне дело?

Брисеида зажала рот ладонью. Патрокл мгновенно оказался рядом, обнял ее за плечи и вывел из комнаты.

– Что ж, – произнес Одиссей с глубоким вздохом. – Возможно, идея была не из лучших, но хотя бы выслушай меня.

– Хочешь сказать, он обещает еще что-то?

– Когда мы возьмем Трою…

– Когда?

– Ты получишь двадцать девушек по своему выбору – за исключением Елены, конечно же, – семь укрепленных городов, золота и бронзы, сколько сможешь увезти на своих кораблях, и – нет, подожди – дочь Агамемнона в жены. Он сделает тебя своим зятем, во всем равным его собственному сыну…

– Постой. Чтобы я все правильно понял: я стану равным во всем его собственному сыну?

– Так он сказал.

– Равным во всем мальчишке пятнадцати лет, который и меча никогда не поднимал? – Ахилл подался вперед; теперь они с Одиссеем стояли почти вплотную. – Какая честь…

– И его дочь принесет немало приданого – а это превосходит все прочее. И не говори, что это не великодушно.

– Откуда же он все это возьмет?

– Полагаю, из своих сокровищниц.

– Да, но сколько из этого добыто в городах, которые я брал? В то время как он просиживал жирный зад и ничего не делал…

Одиссей опустился в кресло и потер глаза.

– Чего ты хочешь, Ахилл?

– Чтобы он явился. Сам.

– Этого не будет.

– Я хочу извинений. Чтобы он признал, что был не прав.

Одиссей повернулся к Аяксу.

– Пойдем, мы зря тратим время.

Он взял свой плащ и направился к двери. Но затем, словно мысль только теперь пришла ему в голову, развернулся и спросил:

– Это твой окончательный ответ? Или ты просто выжидаешь ради чего-то большего? Потому что если это так, то выкладывай, во имя богов, – у нас нет времени на эти игры.

– Я хочу извинений. Все предельно просто. И не так растратно.

– Значит, я могу вернуться и так ему передать?

– Думаю, можно передать вот еще что. Скажи ему: будь у меня выбор, жениться на его дочери или дохлой свинье, я выбрал бы свинью при любом раскладе. Вот, так уже лучше.

Одиссей уже открывал дверь, когда, вопреки всем ожиданиям, заговорил Аякс.

– Там погибают воины. Не враги, не троянцы, а твои соратники. Люди, которые смотрели на тебя, которые почитали тебя, – но тебе нет до них дела, ведь так? Тебе ни до чего нет дела, кроме собственной чести – и дурацких извинений. Они погибают, и ты, Ахилл, можешь помочь им, но не делаешь этого. Разве это достойно? – Он едва сдерживал слезы. – Я стыжусь такого родича. И мне стыдно, что я называл тебя своим другом.

Аякс схватил свой плащ и, утирая слезы и сопли, вышел во мрак ночи.