— Поминали-поминали, Поля-Поля-Полинарья, — прогундосил дед Мишка.

Дым от папиросы растворялся в морозном воздухе, тяжело надвисало черное небо.

— А что ж теперь, дядь? — рассмеялась сорокапятилетняя Поля. — Баба Вера светлый человек была, земля ей пухом. Она сама и не хотела племяшкину свадьбу откладывать, все торопила, говорила: «Деточки, не живите в грехе, венчайтесь, хорошие мои». Вот и расписали, вот и обвенчали, вот и гуляем! И схоронили, и по девяти днях племяшков обвенчали, волю ее выполнили! Племяшка-то уж сама с пузом пляшет, куда ж тянуть-то? Идем, дядь, идем веселиться.

— Нехорошо-о-о, — протянул дед Мишка.

— Что тебе нехорошо-то? — вспылила Поля. — Выпил много, вот и нехорошо. Сначала сам ел-пил, теперь нехорошо ему.

И ушла, и хлопнула деревянной дверью избы.

За большим столом гомонила вся большущая родня. В основном слышалась русская речь, но нет-нет да кто-то заговаривал на родном языке их маленького народа. В Полиной юности говорить на нем значило быть «деревенщиной», сейчас же все смелее и свободнее вспоминали земляки родные слова. «Мам, не пой!» — ругалась дочь, когда Поля укачивала внучку под жалобную колыбельную родной деревни. А сейчас, смотри-ка, и дочь и внучка сидят рядом с приехавшими оттуда дядьями-тетками и что-то у них на родном спрашивают.

Одно из почетных мест нынче пустовало. Его всегда занимала тетка Ирина. В их большущем семействе она считалась «ответственной» за обычаи, как прежде ее мать. Ирина была образованной и верующей, грубых суеверий не допускала, говорила — грешно это, Бога прогневит и несчастье принесет. Однако традиции блюла. Ей верили. Возила с собой Псалтирь на церковнославянском и два молитвослова: один с русскими буквами, другой на родном языке.

— Теть Ир, — говорила ей при последней встрече Поля, — да ведь ты знаешь, как заведено было! Несли нашего ребеночка в церковь крестить, а оттуда выносили и говорили: русским стал! У нас креститься — считалось русским стать. Так разве надо на нашем-то еще молитвы читать?

— А как же родной язык именем Христовым не освятить? Что ты? Как могу — так и молюсь.

— А вдруг Бог только русский понимает? — смеялась Поля.

— А ну не кощунствуй, — понижала голос тетка. — Сама в церковь не ходишь, еще и смеешься. Поехали со мной в церковь!

— Не поеду. Далеко до нашего села, у меня хозяйство.

— Да не до села. В монастырь хочу, с Анной поеду, спросить мне надо. В нашей церкви батюшка послушал меня и говорит: нет такой молитвы, которую ты после утреннего правила читаешь. А как же нет? Всю жизнь читали. Всегда благодарили и землю, и воду…

— И царя нашего, это и я помню, мамка шептала у икон, — обрадовалась Поля. — Вот только царя-то давно нет! За кого молимся-то тогда?

— Значит, за президента, — уверенно отвечала тетка Ира.

Как не свадьба, а поминки — так про церковь много разговоров. Весь вечер говорила тетка Ира. Сначала стаканы с водкой и с солью повыбрасывала — неправильно, от безбожников набрались. Потом рассказывала, как правильно жить по-христиански и что баба Вера так жила. Как молодым жить, как семью вести. Мужики заметно заскучали без водки и то и дело выходили вроде как покурить. Молодые о чем-то своем болтать в уголок ушли. А женщины слушали, где-то и слезу роняли.

— Помните, какие у нас предки были? — говорила тетка Ира. — Церковь — главная святыня села. Говорят, ее наши предки вообще украли!

— Украли?! — ахнули женщины.

— А, — махнула рукой тетка. — Было это когда-то давно. Рядом с нашим селом стало другое строиться. Все они откуда-то везли: и чтоб избы строить, и церковь чтоб. Дома себе построили, а то, что для церкви, так и осталось за селом! Видано ли дело? Уж в кабак к нашим не раз успели, а церковь строить — «потом»! Сгниет же! А у нас была деревня, не село, потому как церкви не было, в соседнее село ходили. И наши мужики не выдержали. В одну ночь дошли, принесли и у нас церковь поставили! Те хвать — а нету. Наши им: ходите к нам! А те обиделись и не пошли. И стало у нас село, а не деревня, и батюшку прислали, и школа русская появилась… И наши предки туда ходили, и мои, и ваши, а по праздникам ездили в монастырь… Да, про монастырь: Настю-то не отпустили, да? Ой, батеньки мои! Насте-то сообщили, что мать умерла?!

Женщины повскакивали с мест, на крик вбежало несколько мужиков. Настя, младшая дочь бабы Веры, была монахиня, в постриге Анна, и жила в монастыре неподалеку.

— Бабоньки, что ж наделали, — запричитала тетка Ира. Она набросила полушубок, подхватила свои сумки и побежала прочь из избы — на трассу, на попутке ехать в монастырь.

И с тех пор ее никто не видел, и место ее сегодня за столом пустовало.

Полю вывел из раздумья громкий смех. Давали наставления молодым, и дед Мишка, уже изрядно навеселе, напутствуя жениха защищать свою семью, не нашел ничего лучше, чем брякнуть:

— А защищать своих надо — как Поля дочку от того нахала!

Поля выдавила из себя улыбку. Вся родня знала, как за ее дочкой ухаживал уроженец южных краев и как отчаянная Поля ударила его во дворе чем под руку подвернулось: лыжной палкой. Боялась милиции, но южанин только потом хвастался друзьям и сородичам шрамом — «во какая у меня теща будет!», и те компанией стояли за Полиными воротами — не навредить ей, нет, наоборот — посмотреть на женщину, которая на такое способна. Кое-кто и за ней после этого ухаживать пытался, но она пригрозила той же палкой, что теперь стояла аккурат у калитки в качестве местной достопримечательности. Ухажеров у Поли, впрочем, было хоть отбавляй, об этом судачили в деревне, — она стыдилась и боялась, что слухи доползут до родины, но образ жизни менять не спешила…

Посмеялись — и пошел перепляс. Поля всегда была первая плясать, — «Поля-Поля!» — но сегодня как-то не плясалось. Без Поли вышло неудачно, и скоро все вернулись за столы, затянули песни. Поля, сама себя не понимая, чего-то ждала и глядела на пустое место у стола. И вдруг долгожданно скрипнула дверь, и появилась, вся заснеженная, тетка Ира. Чинно перекрестилась на иконы, поклонилась всем, важно прошла к своему стулу.

— Матушка Анна наша желает всем здравствовать. И молодых поздравляет, и молится о всей родне. А игуменья мне вот что для молодых передала и благословила жить в мире и согласии.

Тетка развернула ткань, показала всем красивейший образ Божией Матери с белой лилией в руке и, крестообразно осенив молодых, передала икону жениху и почему-то застыдившейся невесте.

С теткой Ирой как-то всем стало спокойнее и теплее, так и досидели до ночи. У кого машины — взялись везти остальных, кому в другие края — погостевать друг у друга решили. Но как стали расходиться-разъезжаться — подозвала она к себе Полю:

— Иди, что сказать хочу. Даже не знаю, как говорить-то. Ты не болеешь?

— Да ты что! — хохотнула Поля. — Меня ж и в аварии тогда в колхозе размяло, все органы порвались… пока до города довезли, сколько зашивали — и то жива! Что мне будет?

— А ты послушай. Я к Насте, то есть Анне теперь, приехала и не знала, как сказать ей. Мало того что не сообщили про мать, так еще и схоронили без нее! Анна выходит в своем черном, а сама будто светится. Я, говорит, знаю, теть, что ты мне хочешь сказать. Мама у меня была. Во сне приходила. Просила не печалиться. Как хорошо!

— Ого! А не врешь? — переспросила бойкая Поля.

— Так вот, — словно не услышав последних слов, продолжила тетка. — Я с разрешения игуменьи осталась в монастыре. А ночью во сне и ко мне Вера приходит! В белом, радостная! Я ей говорю: плачем о тебе, убиваемся, ты же мертвая! А она мне и говорит… — Тетка запнулась.

— Ну, ну?

— А она вдруг тоже грустная стала и говорит: обо мне плакать не надо, я живая. А вот Поля у вас мертвая, о ней плакать надо. И исчезла, и я проснулась. Вот я те и говорю: к врачу б тебе, провериться, может?

Поля замерла. В этот момент она отчетливо увидела всю свою жизнь, с молодости, когда уехала она по распределению в чужое село и решила там «жить вольно» — вдалеке от родительских глаз. Жила она дальше всех родственников, родители ее не навещали, были только на свадьбе, уже через месяц сыгранной, — единственные из родни, — и еще раз приезжали, пожалеть и к себе позвать, когда пьющий муж к другой ушел. А как жила Поля прочее время, как этого мужа сама хоронила и как кавалеры приходили, как выпить могла наравне с мужиками, как сняла «немодный» крест — того не знали. С каждым теткиным словом понимала она все больше: дело не в том, чтобы идти к врачу. Мертвая — душа ее, делавшая то, от чего умоляли держаться подальше родители, сохранить от чего просила Бога ее мать по ночам перед старыми иконами, перед монастырской восковой свечкой, что пахла медом.

— Я здорова, теть Ир, — проговорила Поля. — Ты помолись обо мне.

— Что-то ты задумала, а, Поль? Я тебя знаю, вон как глаза блестят. Ты смотри, а?

— Я здорова, — повторила Поля. — Уже здорова.

* * *

Добравшись до своей калитки, в свете уличного фонаря — добились-таки жильцы, что председатель электриков прислал! — Поля столкнулась с внучкой. Внучка была в легонькой куртенке не по погоде, — холод, снег, а эта что творит! Курточка осенняя, колготочки прозрачные, глаза подведенные, на скулах блесточки… ой, мама родная!

— Ты чего это творишь! — всплеснула руками Поля. — Юбку дома забыла!

— Ба-а-а, я не забы-ы-ыла, — закатила глаза Даша. — Вот она, юбка. Короткая просто.

— В таком дранье, отстудишь все! Ну мать, ну нашла что тебе купить! А ты куда это так раскрасилась-то, как индеец, а? Перо вот тебе еще, сейчас в курятник слазим!

— Ба-а-а, ну отста-а-ань, — захныкала Даша. — Меня ребята ждут! На дискотеку!

— Кто? — Поля растерянно оглянулась и увидела каких-то парней у соседской калитки, пришлых, не из села. С собой у них были бутылки пива, пили они из горлышка и пересыпали речь матом. С ними, делая страшные глаза Дашке, ежилась от холода соседская Инка.

— А ну давайте отсюда! — гаркнула Поля. Хотела было по привычке добавить пару слов из тех, которыми парни забавлялись, но будто прозвучал в ушах голос тетки Иры: «мертвая…»

Инка визгнула и скрылась за своей калиткой.

— Тебе чего, теть? — спросил один из мальчишек.

— Я те дам — теть! Племянник тоже! Еще пьет! — начала привычно Поля. Но вдруг ей стало жалко вот этих вот, пьющих, курящих и мерзнущих, у которых где-то есть родители, и она помягче добавила: — Щеня совсем, вот замерзнешь пьяным в сугробе, а мамка плачь. Домой иди, домой, какая дискотека. Я вот завтра заместительше Людке скажу, чтоб не смела детей на танцы пускать, да еще в пьяном виде. А то ишь ты, завела моду.

И, решительно взяв за руку Дашку, она зашагала в дом. Дашка хныкала и упиралась.

— Надя! — крикнула, переступив порог и скинув шубейку, Поля. — Надя, иди сюда! Оторвись от своего интернету, Дашка без штанов по морозу за мальчишками сбежала! А ты, Дарья, бегом к умывальнику!

— Мам, ты чего? — округлила глаза дочь. — Ты же никогда против не была!

— А теперь буду! — Полю было не остановить. — Брат твой где?

— Да кто ж его знает, работает, наверное, до сих пор. А вот невеста его приходила сейчас, глаза на мокром месте. Я ей сказала, что не приехал еще, она убежала.

— Плакала? — Поля почуяла неладное. — Давно?

И, как есть, в пуховом платке на кофту, по морозу, побежала к дому Алины.

И калитка нараспашку, и дверь в доме Алины была не закрыта. Слышались рыдания, крики Алининой матери, Поля с порога различила слово «аборт».

— Стой, Елениванна, какой аборт? — Поля прямо в валенках вбежала в комнату и встала между рыдающей девчонкой и ее матерью.

— Такой аборт! Твой же сын натворил, а теперь что? — кричала женщина, замахнувшись на дочь.

— Стой! Или меня не знаешь? — громко и внятно сказала Поля, схватив Елену за поднятую руку. — С ума сошла? Много нам с тобой счастья аборты-то принесли, а? Твой муж где, а?

Елена опустилась на пол рядом с дочерью и тоже разрыдалась.

— Слушай меня, Елена, — сказала твердо Поля. — Алинку трогать не смей. А завтра бери ее за руку и все вместе поедем о росписи договариваться. И к батюшке, про венчание. Свадьбу сыграем, у меня как раз пристройка для сына, сам он строил, парень не безрукий, работает — вот и будут там жить, а потом, глядишь, и жилье свое будет. Ты ее не расстраивай, не смей, дите все понимает.

На этих словах, споткнувшись у двери, в дом влетел запыхавшийся Полин сын.

— Ах ты… — замахнулась теперь уже Поля.

И теперь уже Елена остановила и улыбнулась даже:

— Тихо, сватья, тихо.

А Алинка на полу смеялась сквозь слезы.

Оставив сына разбираться с будущей тещей, Поля вернулась домой, к дочери.

— Ну что там, мам? Что теперь будет?

— Что будет? Свадьба будет. Готовить будешь, салат порежешь, суп сваришь, не все тебе в экран твой смотреть.

— Да я отчет составляю! И вообще все сейчас в ресторане празднуют.

— Отчет она… Батеньки! А на шее вместо креста — что?

— Глаз, от сглаза. Светка продает в сельпо.

— В окошко твой глаз бесовский выкинуть! И не тащить в дом нечисть всякую. Сглазу боишься — в церковь иди, для кого батюшку недавно к нам прислали? Говорят, там петь некому, — зря я вас с Дашкой, что ли, музыке учиться возила-платила? Вот и идите прямо завтра в церковь.

Поля впервые за день остановилась, перевела дух:

— И я пойду.

* * *

Уставшая и обессилевшая, сидела бабушка Поля на крыльце большого храма с голубыми куполами. Старость не в радость, болезни одолевают, а болеть-то некогда! С самой первой исповеди своей — еще не под этим куполом, еще в сарайчике холодном, — почитай и не выходила она из храма. Дома сготовит, уберет, в огороде поработает — и бегом в церковь опять, и ведь все успевала! И кирпичи таскала, и искать денег на стройку помогала, и с кружкой по односельчанам ходила, и к Серегиному начальнику за помощью. Потом дел прибавилось, Серега с Алинкой родили двоих подряд, потом Дашка замуж вышла. Как молилась Богородице уберечь Дашку — и вот, в девстве замуж пошла, и муж попался непьющий, тоже внуки теперь.

Родня впервые за годы недавно приехала, всех приняли, накормили-разместили, вместе порадовались. Вместе, всей толпой и в храм пошли. Батюшка радостно разрешил ектеньи на их языке попеть, — тетка Ира быстро научила, Надя с Дашкой и с соседской Инной так хорошо спели, что всему приходу понравилось. Инна тоже с ними в церковь тогда же начала ходить, и тоже сейчас замужем и все прилично. А подружки-то их тогдашние — ох… кто в подоле принес совсем молоденькими (Поля отговаривать ходила от абортов, нянчить детишек тоже помогала, сама отговаривала — сама помогает, и крестной всем стала), а кто и спился, кто что. Недавно целую компанию девочек вообще судили, еще и за воровство, — ох стыда натерпелись родители бедные! Поля и о них молится, хоть и никому не говорит. Поминает она всегда и бабу Веру, что с того света ей новую жизнь открыла. Новую жизнь, живую.

«Поля-Поля-Полинарья», — вспомнилось ей.

Теперь постоянно молится Богу, теперь она не мертвая. Поначалу, когда приходила к вере, ой сколько дров наломала! Хотелось горы свернуть, да не всегда те горы, что нужно, сворачивала. Где и ругалась с детьми, где и силком пыталась заставить к Богу идти, а ведь невольник не богомольник, и от того, что она поняла свой собственный грех и к Богу бросилась, детям-то Он еще не открылся… Ошибок много, но и много радости за эти годы. Давно все примирились, простили друг друга, и такой крепкой семьи, наверное, нигде нет… ох, грешница, опять хвастается ведь.

И еще один «грешок» есть, ох есть. Бабка старая уже, целый пятьдесят один год — ее мать до такого и не дожила. Правнуков увидела, о душе пора подумать, а она все будто ждет чего-то, будто… Даже, чтоб мыслей избежать, в монастырь вот просилась, в тот, где Анна. А игумения взяла и не благословила. И батюшка тамошний не благословил, отправил домой к внукам. Постояла-постояла она тогда в монастырском храме, постояла — да и поехала обратно. В монастырской лавке купила маленьких иконочек Божией Матери «Неувядаемый Цвет» — для подарков тем, с кем о Боге говорит. Полюбила она этот образ, и дома он есть, и у храма и у дома своего посадила она белые лилии. С автобуса сначала в храм родной зашла, вот сейчас отсидится и домой. Только что попросила у батюшки благословения съездить на родину, может, отпустит подступившая в последние дни кручина. Услышит, какие там поют колыбельные, как на родном языке говорят. Может, и читать у тетки Иры поучится.

— Поля, — послышалось вдруг.

Поля встрепенулась, как воробьеныш на солнышке.

Нет, это не кажется.

Совсем другой. И — как будто не изменился.

— Да, я. Знаю, с тех пор мы и не виделись, как ты уехала. Я за тобой хотел ехать, а ты сразу замуж вышла, в тот же месяц. Я поздно женился, очень поздно. Жена с сыном от первого брака была, кровных у меня нет, болела она, умерла очень быстро. Сына воспитал, дед теперь, а все тебя забыть не могу. Не увяла любовь-то и не увянет, как в нашей свадебной песне поется. Вчера помолился на службе и поехал, вот решился поехать и все это сказать. Я же у нас в алтаре помогаю… Поля!

Поля вскочила на ноги, снова почувствовав себя молодой, засмеялась:

— В украденной церкви?

— В украденной! — засмеялся и седовласый жених.