Я на ощупь вставляю ключ Энни в замок, толкаю дверь и вскрикиваю от испуга, увидев ее стоящей в коридоре. Энни походит на призрак в своей ночной рубашке и со свечой, мерцающей на тарелке в ее руке. Она скользит по мне взглядом, глубоко вздыхая, но ничего не говорит. Осторожно отставляя свечу в сторону, она аккуратно снимает с меня мокрый плащ.

– Я беспокоилась о тебе, – наконец произносит она, встряхнув плащ над ковриком, прежде чем повесить его на деревянные рога. – Я сошла вниз и обнаружила, что тебя нет. Где ты была?

Старуха с трудом опускается на колени и начинает приподнимать мою ногу, чтобы снять ботинок. Постепенно я подчиняюсь, позволяя ей это сделать, и Энни аккуратно ставит мокрую обувь у двери, через силу распрямившись.

– Я наберу тебе горячую ванну, – говорит она и, тяжело опираясь на перила, поднимается на второй этаж, исчезая за углом наверху.

Я все еще стою на коврике у двери, безмолвная и измученная, в перепачканной одежде и промокшая до нитки. Энни возвращается с толстым серым полотенцем.

– Раздевайся, – велит она, и я, опуская взгляд, стягиваю с себя футболку.

Когда на мне остается только нижнее белье, Энни оборачивает мое дрожащее тело мягким полотенцем и ведет меня вверх по лестнице. На площадке я останавливаюсь:

– Он сказал, что моя мама убила Айону.

Энни делает долгий и глубокий вдох, прикусив губу, прежде чем отправить меня в ванную.

Там она отпускает меня, наклоняясь, чтобы проверить воду рукой, и закрывает краны. Я чувствую себя ребенком, когда Энни бережно снимает с меня полотенце и вешает его на крючок, кивая на мои трусы и лифчик. Я молча снимаю белье, забираюсь в ванну и, погружаясь в горячую воду, радуюсь, что густая пена скрывает мою наготу.

– Энни, расскажи мне, что произошло. Я должна знать.

– Поговорим внизу, когда ты согреешься, – отвечает Энни.

– Нет, – мотаю я головой, – сейчас. Это же была не мама, правда?

Энни хмурится и тихо произносит:

– Боюсь, что все-таки она.

– Нет! – Я издаю истошный вопль, закрывая глаза и глубже погружаясь в воду. Когда я снова открываю их, то вижу перед собой ту же душевную боль на лице Энни. – Ты знала! Ты все это время знала, что она сделала. Это ты посоветовала им уехать с острова?

– Нет, твои родители решили это сами.

– И ты столько лет лгала, покрывая ее? Почему?

– Я очень любила твою мать, – просто говорит Энни. – Я вас всех любила. То, что она сделала, может, было и неправильно, но… – Энни делает паузу, подтягивая к себе плетеный табурет, стоящий возле ванны, и неловко присаживается. – Я не верю, что она хотела этого, произошел несчастный случай. Твоя мама очень испугалась.

– Разумеется, – бормочу я, еле сдерживая слезы. – После того, что она сделала.

Энни пристально смотрит на меня, однако ее лицо ничего не выражает, и я не могу понять, что у нее на уме.

– Ты знаешь о Бонни?

– Да, – отвечает она.

– Кто еще знает? – Я начинаю плакать.

– Никто. В целом свете – никто.

– Кроме Боба и Руфи.

– Да, кроме них.

– Господи, я не верю в то, что они все сделали! Это ты помогла маме и папе переехать на остров? Папа сказал, что они знали тебя и раньше.

– Да, я им помогла, – спокойно отвечает Энни.

– Зачем? – недоверчиво переспрашиваю я. – Зачем тебе это понадобилось?

– Много лет я была знакома с твоей бабушкой. Она была мне хорошей, верной подругой. Однажды она сделала для меня то, чего я никогда не забуду. Она спасла мне жизнь. Уберегла от человека, который мог серьезно навредить мне. Поэтому, когда она попросила меня об ответной услуге, я не колебалась ни секунды.

– Так это бабушка все придумала? – спрашиваю я сквозь слезы.

– Она видела, как эти семьи жили в трущобах. Ты даже представить себе не можешь: обои отваливаются с отсыревших стен, дыры в половицах. Твоя бабушка часто говорила мне, что это было похоже на жизнь в зоне боевых действий. Порой дети вшестером спали в той же грязной комнате, где они ели и мылись. Однажды она застала свою подопечную с младенцем на руках, когда та пыталась остановить бульдозер, сносивший ее дом. Нищета была ужасающей, но, по крайней мере, большинство матерей старались заботиться о своих детях. Однако, представь, были и те, кто надолго оставлял младенцев одних или принимал наркотики. Твоя бабушка по долгу службы знала каждого из них, в том числе и тех, кто не мог присматривать за своими детьми.

– Но если даже и так, убеждать их продавать детей…

– Она надеялась, что деньги помогут им выбраться из нищеты, – перебивает Энни, явно огорченная тем, что я никак не могу принять то, что услышала. – Мать Бонни, например, справилась. Повторюсь, я обязана твоей бабушке жизнью и любила твою мать, как родную дочь.

– Почему ты помогла Тейлорам? – спрашиваю я. Энни поднимается с табуретки.

– Прими ванну и согрейся, – она проверяет воду. – А я приготовлю нам по стаканчику, и мы поговорим в гостиной.

Она не успевает уйти, когда громкий стук заставляет нас обеих вздрогнуть. Я резко выпрямляюсь в ванне, а Энни хватается за стену.

– Это не гром, – говорю я. Только сейчас я осознаю, что гроза закончилась, хотя дождь по-прежнему барабанит в маленькое окошко.

– Я схожу и взгляну.

– Энни, будь осторожна, – прошу я ее, когда старуха идет к двери. – Боб… Я ему не доверяю. Думаю, это он посылал мне угрозы, а сегодня вечером заявил мне, что я не выберусь с острова.

Энни останавливается в дверях.

– Тебе никак не выбраться, – подтверждает она.

– Я должна! Боб хочет помешать мне пойти в полицию, но я не могу позволить Дэнни сесть в тюрьму за то, чего он не совершал. Утром его обвинят в убийстве, если я не расскажу им правду.

– Но твои близкие… твоя мать. Все это выйдет наружу. Об этом никто не должен узнать, Стелла.

– Ты же не думаешь, что я буду молчать? – Я изумленно смотрю на Энни. Уже несколько дней ей известно, что Дэнни признался в убийстве. – Ты позволишь посадить в тюрьму невиновного?

– О, моя дорогая, – глаза Энни наполняются слезами.

– Энни, я ценю, что ты сделала для моей мамы, но Дэнни… Ты не можешь так поступить с ним.

– Дело в том… – начинает Энни, держась рукой за открытую дверь.

– В чем?

– Той ночью, когда все произошло… Я знаю о случившемся только со слов твоей матери.

– Не понимаю.

– Она клялась мне, что сама толкнула Айону, но…

– К чему ты клонишь?

– В глубине души я… мне всегда казалось, что она может прикрывать Дэнни. Он спорил с Айоной на вершине утеса прямо перед тем, как это случилось.

– Нет, – с вызовом произношу я.

– И если все было именно так…

– Нет, не так, – сердито обрываю я ее. – Даже если и так, мама никогда бы не допустила, чтобы Дэнни обвинили в убийстве. Ты только что сказала, что это сделала мама, ты не можешь придумывать новые версии. Это уже слишком! – запальчиво кричу я. – Я не знаю, чему верить. Мне нужно поговорить с полицией, – тихо добавляю я чуть позже. – Это мой долг.

Энни испускает тяжелый вздох.

– Я все же налью нам по бокалу, а ты постарайся не волноваться, – говорит она и выходит. Я слышу щелчок закрывающейся двери.