На следующее утро я просыпаюсь в холодном поту – по лбу катятся крупные капли, а пижамная рубашка липнет к телу мокрыми пятнами. Ночью меня мучили навязчивые сновидения, которые путались и не имели никакого смысла, и мне требуется время, чтобы сообразить, где я нахожусь. Секундой позже на меня снова обрушивается чудовищная новость о Джилл.

Имя подруги было первым в списке, который я отослала констеблю Уолтону. Интересно, когда он прочитал мой список, он уже знал о смерти Джилл и сразу вычеркнул ее имя? А потом размышлял над оставшимися четырьмя, ткнув пальцем в самое подозрительное?

Я откидываю толстое бордовое одеяло и нащупываю рукой телефон, глядя на время на экране. Связи по-прежнему нет, но я все равно проверяю электронную почту и сообщения, надеясь, что, возможно, ночью появлялся сигнал.

Там ничего нет. Сейчас уже полдевятого, значит, я пропустила завтрак. К тому времени, когда я приняла душ, оделась и спустилась в столовую, Рэйчел уже нигде не было видно, однако она оставила несколько коробок с хлопьями, немного молока в кувшине и чайник на буфете, чтобы я смогла приготовить себе чашку чая.

Сегодня я нанесу визит Бобу и Руфи. Одна только мысль постучать к ним в дверь парализует меня, но я не смогу еще два дня провести на острове, избегая Тейлоров.

Воспоминания о них кружили в моей голове прошлой ночью, не давая уснуть. Тейлоры были парой противоположностей. В те редкие дни, когда мы с Джилл сидели у нее на кухне, Руфь растворялась на заднем плане, занимаясь готовкой и уборкой и иногда тихо посмеиваясь над нашими разговорами, но никогда не вмешивалась, как это делала моя мама. Руфь Тейлор словно чувствовала себя третьей лишней, а в присутствии мужа ее робость лишь усиливалась: громогласный великан, Боб врывался в комнаты, полный неуместного темперамента и, как правило, черезчур много пива.

Джилл пыталась объяснить это тем, что они живут рядом с пабом и отцу приходится выпивать, когда предлагают, но мне казалось, что вся семья только выиграла бы, получи Боб другую работу. Правда, я не представляла, к чему еще мог бы быть пригоден Боб Тейлор.

Джилл не всегда заступалась за отца. Я знала, она не любила его и лишь чувство вины не позволяло ей высказываться об этом вслух. Два раза я видела у нее на руках синяки и однажды, не подумав, коснулась фиолетового пятна, отчего Джилл вздрогнула.

– Прости! Тебе больно? – спросила я. – Откуда он взялся?

Джилл быстро опустила рукав и перевела тему, но я не сдавалась.

– Расскажи, что случилось, Джилл, – настаивала я. – Мы же лучшие подруги, помнишь?

Я перевернула руку ладонью вверх и показала шрам на среднем пальце, пораненном еще год назад. Джилл тогда в ответ порезала свой, и мы прижались кровоточащими ранками, произнеся клятву «кровных сестер». Идею мы взяли из фильма, однако побоялись резать себе запястья, как это сделали героини в фильме.

– Лучшие подруги, – кивнула Джилл и снова прижала палец к моему. – Отец не хотел этого делать, он просто слишком сильно схватил меня, когда рассердился. Но он извинился и пообещал, что этого больше не повторится. А потом он… заплакал. В конце концов я сказала ему, что это пустяки.

Меня передернуло от того, что такой человек, как Боб, может раскиснуть до слез.

– Ты расскажешь маме? – спросила я.

– Папа просил не делать этого, она расстроится. И ты тоже не должна никому говорить. Держи это в секрете! Поклянись клятвой кровной сестры!

– Клянусь, – буркнула я, убирая палец.

Мне была ненавистна мысль что-то скрывать от моей мамы, меня возмущал отец Джилл, но клятва кровной сестры означала, что придется держать слово.

Впрочем, Боб обещания не сдержал, и к концу лета я тоже посчитала себя свободной от клятвы и рассказала своей маме о том, что происходит. Не знаю, что она потом сделала, однако вскоре после этого мы уехали с острова.

С замирающим сердцем я ступаю на усыпанную гравием аллею, ведущую к пабу. Переросшие, вытянувшиеся растения чахнут по обе стороны дорожки. Подойдя ближе, я отмечаю, каким нелюбимым, заброшенным выглядит дом. Облупившаяся краска на подоконнике сворачивается стружками: стоит слегка потянуть, и можно будет сорвать ее всю.

Я стучу в боковую дверь, и мое сердце колотится, отзываясь на каждый удар. Через несколько мгновений я вижу, как за затемненным стеклом движется фигура; три засова с лязгом отодвигаются, дверь медленно открывается, и тень Руфи Тейлор появляется на пороге. Вокруг желтоватых глаз залегли темные круги, седые волосы подстрижены в ровное каре.

– Я больше не желаю говорить с прессой, – произносит она с хмурым видом, отчего вокруг ее печальных глаз собираются морщинки, однако она не делает попытки закрыть дверь. Мне кажется, что Руфь Тейлор даже не прочь с кем-то поговорить. Она пристально вглядывается в меня, стараясь вспомнить, и я вижу, что она узнает меня.

– Я Стелла, – улыбаюсь я.

– Боже мой! – Руфь зажимает рот ладонью. Хмурость исчезает с ее лица без следа. – Я столько лет тебя не видела!

– Простите, что я пришла без предупреждения. Надеюсь, вы не против моего визита. – И я осторожно добавляю, наблюдая за выражением ее лица: – Я только вчера узнала о Джилл.

Лицо миссис Тейлор вытягивается, но она открывает дверь шире и отступает, пропуская меня в большую комнату, смежную с пабом. Здесь мало что изменилось: на стене над камином появился большой плоский телевизор, однако у кухни все тот же стиль восьмидесятых, с барными стульями из красной кожи и красно-белым кафельным «фартуком». Мне вспоминается дом Энни: удивительно, как жители острова будто застыли во времени.

Руфь опускается в кресло, и я, не зная, что еще делать, тоже сажусь.

– Боба здесь нет, – говорит миссис Тейлор.

– Это хорошо, – не подумав, брякаю я. – То есть я хотела сказать… – Руфь останавливает меня жестом руки. – Мне так жаль, что Джилл… Это огромное потрясение. Надеюсь, вы не против, что я пришла.

Ее глаза затуманиваются, будто подернувшись пленкой, а пальцы теребят край бумажной салфетки под вазой для фруктов. Когда Руфь оставляет салфетки в покое, ее пальцы по-прежнему заметно дрожат.

– Когда это случилось, я была потрясена. Все произошло очень быстро.

Я будто услышала голос Энни Уэбб. Миссис Тейлор почти дословно повторила ее слова.

– Ей было трудно дышать, она говорила, что у нее болит в груди. – Руки женщины сжимаются в кулаки, и я невольно задерживаю на них взгляд. – Местный доктор ничем не помог, и мы отвезли Джилл в больницу на материк. Там ей предложили обследование. Мне так хотелось побыть с ней, – бормочет она, глядя сквозь меня, словно пойманная в ловушку своего воспоминания. – У нее развилась острая сердечная недостаточность, – заученно произносит Руфь. Весь ее рассказ звучит как хорошо вытверженная роль.

– Мне очень жаль. Я не знала, что такое бывает в юном возрасте.

– У нее обнаружили что-то очень редкое, – поясняет Руфь.

– Что именно?

– Я о таком никогда не слышала – гипертрофированное сердце… – Руфь, не договорив, поспешно отворачивается, зажимая рот рукой. В уголках глаз собираются слезы. Я жду, но она так и не заканчивает фразу. – В больнице мне сказали, что уже ничего нельзя сделать. Господи, – она шарит по карманам в поисках носового платка и промакивает глаза. – Никто не спрашивал о Джилл уже так давно.

– Простите, я не хотела вас расстраивать. Наверно, мне не стоило приходить.

– Нет-нет, – живо возражает Руфь. – Я рада поговорить о Джилл – мне кажется, о ней совсем забыли. Боб не говорит о ней, и другие, кто ее знал, тоже молчат. Они просто не… – Она замолкает и добавляет шепотом: – Никто не говорит о ней со мной.

Ее пальцы снова сжимаются, скомкав влажный платок.

– Должно быть, это очень тяжело, – отзываюсь я, желая, чтобы она открылась еще больше. Миссис Тейлор явно требуется высказаться.

– Так и есть, – и она начинает плакать.

Не дождавшись продолжения, я спрашиваю:

– Как вы считаете, почему люди, знавшие Джилл, так себя ведут?

Мне кажется, что я слышу голос моего психотерапевта, но Руфь, ничего не замечая, качает головой:

– Не знаю. Думаю, им запретили касаться этой темы. – Ее взгляд становится неподвижным, будто обращенным внутрь себя, и я замечаю, что она снова мысленно возвращается в прошлое. – Боб это тяжело воспринял. – Она вдруг оживляется и смотрит на меня, расслабив наконец руки. – Она очень скучала по тебе, когда вы уехали, – Руфь слегка улыбается, однако ее лицо тут же грустнеет. – Впрочем, это было так давно, – она снова принимается теребить край салфетки, не сводя с нее глаз.

– Я тоже скучала, – отвечаю я. – Я посылала письмо за письмом, но Джилл ни разу не ответила.

– О! – Руфь комкает салфетку, однако тут же отпускает и разглаживает. – Ума не приложу, почему она этого не сделала. – Она качает головой, избегая моего взгляда, и я мгновенно понимаю – Руфь Тейлор прекрасно знает, что помешало Джилл выполнить свое обещание. Однако сейчас не время проявлять настойчивость.

– Я видела памятную скамью в ее честь, – говорю я. – На вершине утеса.

– Это была идея Боба. Он сказал, что это ее любимое место. А ведь я даже не догадывалась, – глаза Руфи снова мутнеют. – Я сижу на скамейке каждый день, а все проходят мимо. Наверно, боятся, что я заведу разговор о Джилл.

– Люди часто не знают, что сказать о смерти, поэтому им легче не упоминать о ней. Возможно, они думают, что вы хотите побыть в одиночестве.

Руфь кивает.

– Многие из моих друзей также не знали, как себя вести, когда не стало мамы.

– Да, Энни говорила мне.

Я жду, что Руфь выразит какое-нибудь сочувствие, но она ничего не добавляет и шумно вздыхает, едва заметно напрягшись. Они с мамой не были подругами, однако, насколько я помнила, довольно дружелюбно общались. Меня удивляет, что Руфь молчит.

Нахмурившись, она поднимается.

– У меня много дел, – говорит она, когда снаружи дома вдруг раздается шум, и мы обе поворачиваемся к окну.

Когда я вновь перевожу взгляд на Руфь, она уже стоит, оправляя юбку и поглядывая то на меня, то в окно.

Я соображаю, что в любой момент в комнату может войти Боб, но у меня еще остались вопросы к Руфь. Я не собираюсь по просьбе Фреи что-то выпытывать у моих друзей и в то же время хочу знать, что у них происходит.

– Как все-таки приятно вернуться на остров, жаль только, что при таких печальных обстоятельствах, – поспешно говорю я.

Руфь кивает:

– Да, это ужасное событие.

– Кто-нибудь знает, что случилось? – спрашиваю я, ожидая, что Боб вот-вот ввалится в паб.

Руфь поворачивается ко мне:

– Почему же мы должны знать?

Ее руки висят без движения, а лицо ничего не выражает.

– Я надеялась, кто-нибудь знает, вот и все.

Какое-то время Руфь остается стоять неподвижно, пока боковая дверь не распахивается, заставляя ее резко повернуться к ней.

– Вот чертова баба! – кричит Боб, входя. – Никогда не смотрит, куда идет. Влетела прямо в меня! – Он останавливается, увидев меня за кухонным столом. – Кто это? – требовательно спрашивает он, повернувшись к жене. – Я запретил тебе пускать этих людей! Нам нечего им сказать.

– Она не из газет, – резким голосом перебивает Руфь, замотав головой. – Это Стелла Харви, она дружила с Джилл.

Лицо ее остается бесстрастным, и у Боба Тейлора физиономия тоже будто деревенеет, когда он наконец оборачивается ко мне.

– Девчонка Марии и Дэвида, – медленно произносит он, оглядывая меня своими холодными глазами.

– Я только зашла высказать свои соболезнования, – поясняю я, вставая.

Боб белеет от гнева и таращит на меня глаза:

– О чем ты, черт возьми, говоришь?!

– Джилл, – вставляет Руфь все тем же пронзительным голосом. – Она пришла поговорить о Джилл.

Боб немного успокаивается:

– Джилл… Ясно.

Секунду я молчу, соображая, чего же так перепугалась Руфь, поспешив перебить мужа.

– Я только что узнала. Мне очень жаль, – говорю я.

Боб набирает полную грудь воздуха – гигантские легкие будто вбирают в себя весь воздух из комнаты.

– Только что? Наша дочь умерла шестнадцать лет назад! Именно поэтому ты вернулась? – спрашивает он с оттенком сарказма.

– Нет, я узнала об этом уже здесь.

Бросив сумку на пол, Боб Тейлор складывает руки на груди, впиваясь в меня взглядом.

– Зачем же ты пожаловала, черт тебя побери?

Руфь снова хватает салфетку, дрожащими пальцами сминая ее в тугой комок. Я понимаю, что не обязана объяснять свои действия Бобу, но не знаю, как иначе выбраться отсюда. Сейчас мне хочется этого больше всего.

Боб наклоняется, приблизив лицо почти вплотную к моему, и произносит:

– Ваша семья давно уехала с острова, и никому из вас не надо возвращаться. Что бы ты здесь ни делала, это никому не нужно.

Постояв несколько мгновений, он выпрямляется и отступает, указав на открытую дверь.

– Я больше не хочу тебя здесь видеть, – заявляет он, и я понимаю, что Боб говорит не о своем доме, а об острове.

Дойдя до начала аллеи, ведущей к пабу, я останавливаюсь, пытаясь восстановить дыхание. Я не ожидала теплого приема от Боба Тейлора, но к такому я была не готова.

Сжав кулаки, я стою, не зная, что предпринять. Фрея права, я пробыла здесь двадцать четыре часа и не добилась ни единого ответа, а вопросов только прибавилось.

– Стелла!

Я оборачиваюсь. Руфь зовет меня тихо, но настойчиво, спеша по дорожке и оглядываясь на паб. Значит, Боб, скорее всего, не догадывается, что жена решилась меня догнать.

– Спасибо тебе, – произносит она.

– За что?

– За то, что поговорила со мной о Джилл. Я уже несколько лет не слышала, чтобы кто-то произнес ее имя вслух.

– О Руфь, мне так жаль, – я пытаюсь взять ее за руку, но миссис Тейлор отстраняется. – Можем поговорить о ней еще, если хотите. Я могу рассказать столько историй из детства! – продолжаю я. – Было бы неплохо встретиться где-нибудь в другом месте, где нам не сможет помешать Боб.

Прикусив губу, Руфь снова оглядывается.

– Боб не может запретить вам говорить о Джилл, – говорю я, понимая, что это не правда. – Почему он меня выгнал?

– Мне не следовало выходить, – Руфь качает головой и направляется к пабу. Чуть помедлив, она оглядывается: – Это не моя вина, я не знала, не догадывалась… – ее глаза наполняются слезами.

– Конечно, вы не могли знать, – подхватываю я, заметив, что Руфь ищет моего взгляда, и понимаю – она считает, что обязана была догадаться. – Вы не можете винить себя в ее болезни – есть вещи, на которые мы не можем повлиять.

Руфь снова качает головой, приоткрывая рот, будто готова сказать что-то, что помогло бы избавиться ей от тяжкого груза на душе. Однако она произносит:

– Ты не сможешь понять.