В последний раз я видела Энни Уэбб за день до отъезда с острова – они с мамой разговаривали в саду. Помню, как она схватила маму за локти, ее рот округлился буквой «о», и она мелко затрясла головой, не в силах поверить, что мы уезжаем, или смириться с этим.

Когда они с мамой вернулись в дом, руки Энни, висевшие как плети, странно дернулись, прежде чем она потянулась меня обнять.

– Береги себя, Стелла, – только и сказала она. – Береги себя.

Я ожидала увидеть слезы в ее глазах, но они были совершенно сухими.

Как повсюду на острове, сегодня здесь нет никаких признаков движения. Даже озера кажутся мертвенно- тихими, точно стянутые корочкой льда. Я медленно обхожу их по берегу, направляясь к дому Энни, первому из особнячков, выстроенных в шахматном порядке.

Энни Уэбб всегда опекала меня, словно я была ее собственной дочерью. Она могла бы быть членом нашей семьи, названой тетушкой для всех нас. От воспоминаний все дурные предчувствия вдруг начинают казаться мне глупыми. Но тем не менее на острове все уже совсем не так, как прежде.

Подойдя, я громко стучу в дверь – мой стук гулким эхом отдается в доме. Слышится слабое шарканье приближающихся шагов, дверь медленно открывается, и я оказываюсь лицом к лицу с Энни.

Забыв дышать, я не свожу с нее глаз. Я вижу обвисшую кожу на ее лице, глубоко запавшие под скулами щеки, отчего глаза кажутся неестественно большими. Скрюченная спина заставила ее согнуться почти пополам. Я медленно выдыхаю и улыбаюсь, старательно скрывая свои эмоции от того, как сильно она постарела.

– Здравствуй, Энни!

– Стелла? – Старуха чуть наклоняет голову. – Стелла Харви? – Рука, опирающаяся на дверной косяк, трясется. – Рэйчел сказала, что ты приедешь, и я гадала, когда же ты заглянешь ко мне. – Помолчав, она улыбается: – Ну, моя дорогая, незачем стоять в дверях и мерзнуть. Тебе лучше войти.

Я шагаю в ее просторную прихожую, и меня сразу охватывают воспоминания. В углу по-прежнему тикают напольные часы, а на стене висит знакомый гобелен с изображением леса.

– Дай-ка я на тебя посмотрю, – приговаривает Энни, взяв меня за локти и поворачивая к себе. Она качает головой, и провалившийся рот растягивается в улыбке. – Сколько лет прошло, – произносит она. – Не представляю, узнала бы я тебя, если бы не ждала!

– Рада тебя видеть, Энни! – говорю я, проходя за ней через гостиную в кухню.

– Чего тебе налить? Ты всегда любила горячий шоколад.

Я улыбаюсь.

– Чего захочешь.

– Тогда будем пить чай, – решает Энни, разыскивая чашки. – Садись, – велит она, и я отодвигаю стул от маленького круглого столика, который так и стоит посреди кухни. Сколько раз я сидела здесь, пока Энни угощала меня горячим шоколадом и печеньем! Я набивала карманы «Джемми Доджерсами»  и конфетами, чтобы потом съесть их в домике на дереве, а Энни гордо стояла на пороге, когда я уходила, набив живот сладостями.

– Сколько же лет… – ностальгически повторяет она.

– Двадцать пять, – подсказываю я.

Старуха кивает:

– Я знаю. Это я хорошо помню, – она поворачивается ко мне со слезящимися глазами и подходит к столу, аккуратно ставя чашки на подставки. – Я так горевала, узнав о твоей маме. Какая страшная авария, – бормочет она. Я не знаю, как Энни узнала о нашей трагедии, – на похороны она не приезжала. Видимо, отец сообразил ей позвонить. – Она была особенной женщиной… – Ее голос срывается, не давая договорить. – Но я очень рада увидеть тебя. – Она выпрямляется, насколько позволяет спина, и протягивает мне руку над столом: – Я очень скучала по тебе и по вашей семье.

– А я еще больше скучала по всем вам и по острову!

– Угораздило же тебя сейчас приехать, – Энни качает головой, будто я совершила серьезную ошибку. – Лучше бы ты этого не делала, Стелла. Для тебя сейчас не самое подходящее время.

– Я была так потрясена этой новостью, – признаюсь я. – Я не могла в это поверить.

– Так ты поэтому приехала?

– Не знаю, – сомневаюсь я. – Отчасти. – Я смотрю в окно. Летом у дома цвел вереск, розы и лаванда, однако сейчас садик выглядит голым и мрачным. – Есть вопросы, которые я хочу прояснить. Я слишком давно ломаю над ними голову.

Глаза Энни округляются, она убирает руку и обхватывает чашку. Глядя на темный чай, она осторожно делает глоток. Я жду, что она начнет расспрашивать меня, но Энни молчит.

– Ты с кем-нибудь уже виделась? – спрашивает она наконец.

– Только с Эммой Грей, – отзываюсь я, зажмурившись при воспоминании о странной встрече с ней. – И с Фреей Литтл, журналисткой.

Я вспоминаю ее слова о том, что полицию особенно заинтересовала Энни Уэбб, и меня передергивает от догадки: Фрея ждет, что я начну выведывать у Энни какие-то секреты.

Но пока писака знает явно больше моего, я не могу сказать ей, что не желаю иметь с ней ничего общего.

– Эвергрин будто вымер, – тихо добавляю я.

– Люди напуганы. Сперва чьи-то останки, теперь допросы. Журналисты вроде этой Фреи просто стравливают нас!

– Это ужасно.

– Да, – Энни переводит взгляд на окно. – Можно было бы надеяться, что общая беда объединит соседей, однако… – она качает головой.

– Отчего же так не выходит?

– Из-за таких, как эта Фрея, – Энни снова поворачивается ко мне. – Полицейским положено задавать вопросы по должности, но журналисты просто норовят залезть в душу. Лучше держись особняком, Стелла, тогда ты не станешь частью чьей-то абсурдной выдумки.

– Энни, а ты? – спрашиваю я. – Тебя не трогают?

Энни всегда была старейшиной острова. Мысль о том, что ее преследует кто-то вроде Фреи Литтл, беспокоит и злит меня.

Энни пожимает плечами.

– О, я вполне могу сама о себе позаботиться, – убеждает она, хотя ее усталые глаза говорят о другом. – Почему-то всем кажется, что у меня есть ответы на все вопросы. – Она едва улыбается мне. Я ерзаю на стуле: Энни Уэбб должна знать, что я тоже пришла за ответами, пусть даже на совсем другие вопросы. – Расскажи, чем ты занимаешься, – вдруг говорит Энни, будто важнее сейчас ничего нет.

– Я семейный психолог, – отвечаю я, немного расслабившись и взяв свою чашку. – Консультирую семьи.

– Самая подходящая работа для тебя, – одобряет она. – Ты всегда была очень чуткой. А как поживает твоя сестра?

Я рассказываю, что Бонни замужем и у нее двое сыновей, которых она обожает, но умалчиваю о том, что едва ли не каждый день я нервно наблюдаю за ней в поисках признаков, что ей нестерпимо, смертельно хочется выпить. Я тут же вспоминаю, что так и не сообщила сестре, куда поехала.

Я смотрю на телефон, стоящий на подоконнике, соображая, можно ли отсюда позвонить, когда Энни говорит:

– В тот день, когда твои родители приехали на остров, Бонни кричала так, будто ей уже не нравилось все вокруг. – Она делает паузу. – Я рада, что она наконец счастлива. А как ваш отец?

– Папа переехал, – начинаю я и, не выдержав, опускаю взгляд, играя с ручкой чашки.

– Я знаю, что он ушел, дорогая, – помогает мне Энни. – Твоя мама мне об этом писала. Ты его часто видишь? Он по-прежнему с той женщиной?

– Да, с Оливией. – Я делаю глубокий вдох. – Отчего-то они все еще вместе, и я вижу его не так часто, как хотелось бы, – вздыхаю я. Энни пристально всматривается в меня, ожидая подробностей, однако я лишь добавляю: – Не знала, что вы с мамой общались.

– Мы не общались, только писали друг другу, если нужно было сообщить что-то важное. Когда ваш папа ушел, она прислала длинное письмо. Мне показалось, ее больше задел выбор мужа, чем сам поступок.

– Правда?

– Ладно, дело прошлое, – отмахивается Энни. – А ваш брат, как он сейчас?

Любопытно, что мама не сочла уход Дэнни достойным упоминания в письме.

– Дэнни тоже уехал. Мы ничего о нем не знаем, но мне кажется, он так и хотел.

– Так и не вернулся? – Энни откидывается на спинку стула и снова смотрит в сад. Значит, мама ей все же сообщила.

– Да, все так и не наладилось, – говорю я, и мы погружаемся в тягостное молчание.

Наконец Энни произносит:

– Однако ты все-таки приехала, и, повторюсь, – в самый неподходящий момент, Стелла. – Она поворачивает голову и смотрит мне прямо в лицо. – Возвращайся, когда все уляжется, когда все… – она замолкает, подбирая подходящие слова, – …все вернется в привычное русло.

Я допиваю свой чай и ставлю чашку на стол, аккуратно отодвинув ее.

– Энни, маме очень нравилось на острове, правда?

Женщина вопросительно смотрит на меня.

– Я точно знаю, она никогда не мечтала жить где-то еще, – добавляю я.

Она беспокойно ерзает на стуле и все еще медлит с ответом.

– Мне никогда было не понять, почему она позволила отцу увезти нас.

– Я не знаю, чего ты от меня хочешь, Стелла, – тихо, но твердо говорит Энни.

– Если кто-то и знает правду, так это ты, – не сдаюсь я. – Вы с мамой всегда дружили. Она относилась к тебе как к матери, особенно после смерти бабушки.

Энни низко опускает голову.

Я беру ее за костлявую руку и мягко сжимаю, опасаясь, что надавлю чересчур сильно. Ее запястья кажутся слишком хрупкими, и мне становится грустно от мысли, как же ей, должно быть, досталось за последние дни.

– Мама тебе доверяла. Я уверена, она поделилась бы с тобой всем, о чем думала.

Энни смотрит на меня снизу вверх:

– К чему ты клонишь?

– Она о чем-то узнала? – спрашиваю я.

Губы Энни приоткрываются, она делает еле заметное движение головой, и я читаю в ее глазах – она что-то от меня утаивает. Я жду ответа. Моя работа научила меня ждать.

Выпрямившись, насколько позволяла ее спина, Энни произносит:

– О чем идет речь, Стелла?

Ее голос дрожит от неуверенности, и я почти вижу, как Энни затаила дыхание. Как профессионалу, мне совершенно ясно, когда вопросы задают для отвлечения внимания. Энни знает, почему моя мать согласилась уехать, теперь я в этом не сомневаюсь.

Я никогда и ни с кем не говорила о том, что видела перед нашим отъездом. Сделать это сейчас означало бы вывалить наружу все, что я затолкала в одну из своих воображаемых коробок.

– Мама узнала, что у отца был роман? – вырывается у меня.

– Интрижка? – Энни в момент расслабляется, откинувшись на спинку стула. – Почему ты так решила? Я ни на минуту не думаю, что у вашего папы был роман.

Энни, похоже, так позабавило мое предположение и, как ни странно, даже принесло облегчение, что я невольно улыбаюсь в ответ, вопреки вопящему внутреннему голосу: «Но я же сама видела!»

Энни поднимается, относит кружки в раковину и принимается мыть. Вернувшись, вместо того, чтобы присесть, она останавливается у стола.

– Это прошлое, Стелла, – тихо говорит она. – Лучшее место для многих вещей.

– Но это мое прошлое. Я имею право знать, что заставило нас уехать!

– Никакого права у тебя нет, если твоя мама не хотела, чтобы ты знала.

– Значит, что-то было. Умоляю, пожалуйста, скажи!

– Мне нечего тебе сказать, – отвечает Энни, хотя я знаю, что она подразумевает другое – она не готова ничего мне сказать. Спустя много лет она остается верной моей матери.

Сникнув, я откидываюсь на спинку стула. Мы больше не говорим, но я не хочу уходить, хотя, похоже, Энни только этого и ждет. Кивнув, будто смирившись с ее ответом, я заговариваю о найденных останках:

– Должно быть, это страшно, ведь на острове никто не пропадал. Наверное, все теряются в догадках, кто это может быть.

– Разумеется, – хмурится Энни.

– Но никаких версий пока нет?

– Ты все-таки веришь, что я знаю все секреты, Стелла, – говорит, улыбнувшись, Энни. – Ты сейчас похожа на Фрею Литтл.

– Я не хотела, – спохватываюсь я. – Просто меня не покидает мысль, что это кто-то из наших знакомых.

Энни медленно кивает, однако ничего не отвечает.

– Я надеялась повидать на острове своих подруг.

Она улыбается, тяжело опершись рукой о стол и вытянув ногу. Кажется, ей больно стоять, и мне сразу становится неловко.

– Кого же? – спрашивает она.

– Джилл.

По ее лицу пробегает тень, и на мгновенье она смотрит на меня с отсутствующим выражением.

– О, моя дорогая, – она сжимает руки, но тут же разжимает их, чтобы коснуться моего плеча. – Я думала, что твоя мама сказала тебе. Дорогая, Джилл мертва.