Глава 22

Годы впереди

1

Некоторые мужчины и женщины ещё в начале жизни знают, кем они хотели бы стать, и тогда рассказ об их жизни становится повествованием об их пути к реализации своих стремлений. Такая ясность не была характерна для моего жизненного пути. В своих устремлениях я постоянно сталкивался с конфликтом желаний и интересов. Повороты, которые делала моя жизнь, были определены и стремительным общим ходом событий.

И хотя я не понимал этого в то время, когда впервые пришёл на Уолл-стрит, это был конец одной эры в истории страны и начало другой. Доминирующие финансовые фигуры тех дней, Морган, Гарриман, Райан, Хилл, Дюк, Рокфеллер, находились в зените своей славы и могущества.

Наблюдая за ними и слушая истории об их деяниях, я спрашивал себя: «Если у них получилось сделать это, то почему не получится у меня?» Я изо всех сил старался подражать им, особенно Эдварду Гарриману, который казался мне символом всех смелых начинаний. Будучи сыном священника, он, как и я, начинал с чистого листа. Он делал ставки на лошадей на скачках, на призовых боях, на выборах – на все те вещи, что любил и я.

Изучая железные дороги, я был поражён, как ему удалось завладеть компанией «Юнион пасифик» в тот момент, когда это были просто две ржавеющих полосы стали, и как он сумел сделать из неё одну из лучших железных дорог Америки. Мою любимую историю о Гарримане рассказал мне Джеймс Стиллман из Национального городского банка. Он как-то спросил Гарримана, что тот любит делать больше всего.

– Это – узнать, что что-то можно сделать, – ответил Гарриман, – и совершить прыжок в это дело обеими ногами.

Но мне никогда так и не удалось стать вторым Гарриманом. Может, я не был для этого подходящим человеком. К тому же я думаю, что те условия, в которых могли существовать «бароны-разбойники» или «боги-создатели», как их называют некоторые писатели, постепенно уходили в прошлое. Тот день, 4 июля 1898 г., когда я воспользовался случаем, предоставленным мне окончанием американо-испанской войны, быть может, был более символичным, чем я тогда мог предположить. Потому что годы, когда Соединённые Штаты превращались в мировую державу, одновременно явились началом конца эры неограниченного индивидуализма в американском мире финансов.

С началом нового века, с одной стороны, финансовая арена стала слишком огромной, чтобы допустить доминирование на ней одного человека или даже группы людей. Если в 1907 г. Морган ещё мог своей властью остановить панику, то в 1929 г., когда плотину прорвало в очередной раз, никто уже не смог сдержать потока.

Эти перемены можно увидеть и в самой бирже. В 1898 г. примерно 60 процентов ценных бумаг из перечисленных в большом списке относились к железным дорогам. Это, разумеется, отражало тот факт, что главным бизнесом в Америке после Гражданской войны было физическое расширение и завоевание континента. К 1914 г. железные дороги представляли собой менее 40 процентов в списках фондовой биржи, к 1925 г. – около 17 процентов, а в 1957 г. – всего 13 процентов.

Вплоть до Первой мировой войны почти единственными случаями финансирования других государств нашей страной стали англичане во время Англо-бурской войны и японцы в Русско-японской войне. Сегодня, как всем известно, Соединённые Штаты являются самым важным центром зарубежного финансирования.

Другим фактором, свидетельствующим о смене эпох, стала смена поколений. Морган и Рокфеллер были более чем на 30 лет старше меня, Гарриман – старше на 22 года, Райан – на девятнадцать. Моё поколение было в меньшей степени склонно довольствоваться тем, чтобы просто делать деньги. В моём случае я постоянно имел перед глазами пример собственного отца, который беспокоил мой ум вопросом: «А теперь, когда у тебя есть деньги, что ты собираешься с ними делать?»

Но в те времена в стране только просыпалось чувство социальной ответственности. Титаны, заработавшие огромные состояния, начали отдавать часть своих денег, и порой сделать это разумно было сложнее, чем заработать свои богатства. Более важными были многочисленные изменения в обществе и появление мышления, нашедшего своё отражение в прогрессивных идеях Теодора Рузвельта и Вудро Вильсона.

Как уже писал, я очень медленно шёл к тому, чтобы найти свою философию в политике. Свой первый избирательный бюллетень я отправил в 1892 г. в пользу Гровера Кливленда. В 1896 г. мои мысли были настолько запутанными, что я даже не помню, за кого проголосовал. Когда в Нью-Йорк приезжал Уильям Дженнингс Брайан, я ходил слушать его и был захвачен его искусством оратора. Но когда я вышел из здания Мэдисон-сквер-гарден, то чем дальше я отходил от него, тем глуше во мне звучал его голос и меньшим становился эффект, который он на меня произвёл. Все мои знакомые были против того, о чём он тогда говорил.

Я был почти готов голосовать за Маккинли, когда мой двоюродный дед Фишель Коэн, некогда находившийся в окружении Борегара, начал говорить о «проигранном деле» и о «реконструкции». Он заявил мне тогда, что моя рука просто должна будет отсохнуть, если я проголосую за республиканцев. Кажется, я тогда проголосовал за Джона М. Палмера, пламенного демократа, за которого голосовал и мой отец.

Когда пришли времена Теодора Рузвельта, я тем не менее голосовал за него, так как он выступал против «банды грабителей». Я помню, каким неудовлетворённым и усталым чувствовал себя в конце почти каждого дня.

Глядя на Уолл-стрит и церковь Святой Троицы из окна своего офиса, в своих мыслях я задумывался об «Элегии» Грея и размышлял о том, почему в своё время не стал врачом.

Одним моим частым посетителем во второй половине дня в те дни был Гарет Гарретт, в то время работавший в «Нью-Йорк ивнинг пост», а позже ставший редактором «Нью-Йорк трибюн» и «Сэтудей ивнинг пост». Он приходил после закрытия биржи и часто выслушивал мои мысли вслух. Как-то перед уходом он заявил мне:

– Я всё время говорил и буду говорить вам, Б.М., что вы не будете своим на Уолл-стрит. Вам следует быть в Вашингтоне.

2

Но настоящим поворотным моментом в моём мышлении и, думается мне, в мышлении американских бизнесменов в общем стала Первая мировая война. Война заставила забыть о традиционной политике невмешательства и побудила наше правительство выступить в совершенно новой роли. То, что было сделано в те военные годы, никогда не будет забыто. Впоследствии, где бы ни возникало чрезвычайное положение, был ли это внутренний кризис, как в случае с Великой депрессией, или Вторая мировая война, страна начинала следовать порядку, заложенному и впервые применённому правительством во время Первой мировой войны.

Я, разумеется, был лишь одним из человеческих инструментов, по которому можно судить о той революции в национальном мышлении и роли правительства. Это произошло со мной не потому, что я отличался какой-то особой дальновидностью. Когда началась Первая мировая война, я точно не обладал способностью мыслить глобально. Военная стратегия для меня не значила ничего или почти ничего. Не обладал я и пониманием того, что необходимо сделать, чтобы мобилизовать национальную экономику для тотальной войны.

Но когда разразилась война, я начал размышлять, что может произойти в случае, если Соединенные Штаты окажутся втянутыми в конфликт. Впервые я посетил Белый дом, когда министр финансов Вильям Макаду назначал мне аудиенцию у президента Вильсона, чтобы я разъяснил ему план, составленный мной для мобилизации наших экономических ресурсов для национальной обороны.

Когда был создан Консультативный комитет совета национальной безопасности, я стал его членом. Моими обязанностями было контролировать наличие сырья для обеспечения нашей подготовительной программы. Поскольку сырьё используется в любом производстве, мне пришлось заниматься всеми сегментами экономики. Я быстро понял, что поставленные мне задачи не могут быть выполненными при обычном подходе ведения бизнеса.

Был необходим совершенно новый подход, при котором учитывается каждое предприятие и все виды сырья, каждый руководитель бизнеса и каждый рабочий, являющийся частью одной гигантской промышленной армии.

Я понял, что каким-то образом должен найти новый тип бизнесмена. Это был нелёгкий труд. На наших первых собраниях, как только начинал говорить руководитель отрасли, его тут же перебивали бизнесмены вопросами о своих комиссионных. Мне часто приходилось вмешиваться:

– Пожалуйста, дайте мистеру Гомперсу закончить. Я хотел бы дослушать, что он считает нужным сказать.

В той новой промышленной армии людям, привыкшим быть генералами от бизнеса и финансов, часто приходилось играть роль лейтенантов и даже сержантов. Многие лидеры нашего бизнеса давно привыкли думать о себе как о законодателях в своём мире, они не желали терпеть вмешательство со стороны правительства или кого-либо ещё в то, как управлять своими предприятиями. Было совсем непросто объяснить таким людям, почему они должны отказаться от своих личных целей и поставить деятельность своего предприятия в зависимость от распоряжений правительства и начать взаимодействовать с конкурентами.

Мне не всегда удавалось заставить ведущих бизнесменов принять такой более широкий подход, научиться учитывать национальные интересы. Так произошло, например, с Генри Фордом. Я пришёл на встречу с ним в отель в Вашингтоне, где он проживал, чтобы объяснить ему, почему сталь, которую он использует в производстве автомобилей, понадобилась для военных нужд и производство гражданских автомобилей придётся резко сократить.

Форд настаивал на том, что может одновременно производить и автомобили, и вооружение.

– Только скажите мне, что вам нужно, и я сделаю это, – заявил он мне.

И хотя я попытался объяснить ему, что для одновременного производства и гражданских, и военных автомобилей просто не хватит стали, мне так и не удалось убедить его в этом.

Тем не менее другие, порой такие же до крайней степени индивидуалисты, сумели посмотреть на вещи шире. Однажды я пригласил Джеймса Дюка на ланч, чтобы обсудить наши планы на развитие табачной промышленности. Дюк сразу же заявил, что всё, что мы делаем, делаем неправильно. Я позвонил человеку, который отвечал за табачный рынок, и заявил:

– Отныне этой отраслью будет управлять мистер Дюк.

Когда Дюк запротестовал, я заметил:

– Вам не нравится, как мы работаем. Так покажите нам, что мы должны сделать. Эту проблему мы так или иначе должны решить.

Дюк дал мне несколько очень ценных советов. Несмотря на то что он был противником политики Вильсона, он стал одним из моих ярых сторонников.

В общих чертах таким был мой подход ко всем проблемам мобилизации, с которыми нам пришлось столкнуться. Когда шли бои, у нас не было времени перетянуть на свою сторону всех бизнесменов. Но в каждой отрасли промышленности мне почти всегда удавалось найти одного или нескольких человек, на которых можно было положиться и которые делились с нами опытом, как лучше решить ту или иную проблему.

Я уже рассказывал, как Дэн Гуггенхейм помог нам урезать действующие на тот момент цены на медь более чем в полтора раза. Позднее нам пришлось принимать решение о том, сколько должно платить государство за стальные плиты, используемые в кораблестроении. Я обратился к Х. Фрику, который принял меня в своей знаменитой библиотеке. Я спросил его о том, какую цену должно назначить правительство.

– Это нечестно задавать этот вопрос мне, – запротестовал Фрик. – Я являюсь председателем финансового комитета «Ю. С. Стил».

– Я пришёл к вам не как к представителю сталелитейной компании, – парировал я. – Я обращаюсь к вам как к патриоту и гражданину.

– Два с половиной цента за фунт, – резко бросил Фрик.

В это время представители некоторых сталелитейных компаний запрашивали по четыре с четвертью цента за плиты, которые продавали государству для строительства кораблей. А на чёрном рынке цена достигала восемнадцати с половиной центов.

Многие другие бизнесмены, такие как Эндрю Меллон, Прайс Маккинни из Кливленда, Клинтон Крейн из компании «Сент-Джозеф Лиид», Альфред Бедфорд из «Стандард ойл оф Нью-Джерси», Эдгар Палмер из «Нью-Джерси цинк» и многие другие, которых было слишком много, чтобы перечислять на страницах этой книги, отвечали мне в той же манере, как это сделали Фрик и Гуггенхейм.

Если бы не было тех лет, проведённых на Уолл-стрит, то сомневаюсь, что мне удалось бы справиться с возложенными на меня в военное время обязанностями. Мои финансовые операции позволили мне узнать до мелочей характер личностей многих руководителей бизнеса. Я знал, кто из них откликнется на прямой призыв проявить патриотизм. С другими, как я знал, если хотим с ними сотрудничать, мы должны были продемонстрировать, что государство в любом случае сильнее любого частного лица.

Когда наступал момент таких столкновений характеров, я радовался, что в своё время делал деньги на Уолл-стрит, действуя в одиночку как независимый игрок. Если бы моё состояние было связано с интересами в какой-либо отрасли промышленности, то я непременно подвергся бы встречному давлению со стороны деловых кругов, с которыми мне пришлось вступать в конфронтацию. Когда пришёл момент определить цены на сталь, один из членов комитета по установке цен заметил, что крупные сталелитейные компании могли бы вдребезги разрушить компанию, в которой он был заинтересован, просто отобрав её бизнес.

Я заверил его, что буду здесь идти в качестве основной фигуры, и пояснил:

– Они ничем не могут мне навредить.

Была масса и других случаев, когда мой опыт деятельности на Уолл-стрит помогал мне выстоять. Я постоянно с удивлением сознавал, как много мобилизационных проблем требовали в значительной степени того же подхода, что и мои финансовые операции.

В частности, я быстро понял, что во многих случаях нехватка того или иного сырья на рынке носит явно психологический характер. Напуганные, что не смогут получить того, что им необходимо, производители зачастую делали закупки с запасом. И наоборот, рассчитывая, что цены вот-вот должны скакнуть вверх, как ракета, поставщики любили придерживать сырьё и материалы.

На фондовом рынке я понял, как быстро рынок «быков» может превратиться в свою противоположность, если нарушить ход мыслей тех, кто следит за тенденциями на нём. Когда я сокращал закупочные цены на основные военные материалы сразу же после того, как мы вступили в войну, я больше всего хотел бы нарушить общепринятые ожидания, что цены теперь обязаны лишь расти, расти и ещё раз расти.

Там же, на Уолл-стрит, я научился тому, что планирование успешной финансовой сделки очень похоже на планирование военной операции. Прежде чем идти в бой, необходимо выявить сильные и слабые стороны противника.

Часто мы добивались сотрудничества от тех, кто не желал идти на него, оказывая давление на их слабые точки. На внутреннем рынке мы применяли угрозу конфискации, урезания поставок топлива для производителей или лишения их доступа к железнодорожному транспорту. С компаниями, действующими в других странах, меры воздействия несколько отличались, но принцип оставался тем же.

Например, как-то во время войны британские представители настаивали на том, что они не в состоянии контролировать цены на джут в Калькутте, так как Индия имела собственное правительство. Я отправился к министру Макаду и попросил его воздержаться от дальнейших поставок в Индию серебра, которое было там необходимо, чтобы стабилизировать местную валюту. Мы направили в Лондон миссию во главе с Лиландом Саммерсом, который заявил британским представителям, что мы будем настаивать на своих позициях, даже если возникнет угроза закрытия биржи в Бомбее и Калькутте. Вскоре англичане нашли способ контролировать цены на джут.

Возможно, самой важной проблемой, которую мы испытывали с поставками за всё время войны, были поставки нитратов. Спрос на нитраты, которые были одинаково необходимы для производства как удобрений, так и пороха, превышал все возможности их производства. Эта нехватка остро ощущалась почти до самого конца войны. Всякий раз, когда был потоплен очередной долгожданный пароход с грузом нитратов, это было для нас тяжелейшим ударом.

Когда Соединённые Штаты вступили в войну, цены на нитраты практически за одну ночь выросли на одну треть, а затем в течение трёх недель они удвоились. Потом скакнули ещё выше в ходе завязавшейся всеобщей драки за нитраты, когда рыночные спекулянты попытались стать монополистами, получив контроль практически над всем рынком и удерживая этот рынок таким образом, что цены вынужденно продолжали идти вверх.

Примерно в это время меня вызвал к себе президент Вильсон, который сделал меня единственным ответственным за решение проблемы. Я пытался напрягать свой мозг и так и эдак, но всё безрезультатно. Комитет представителей производителей боеприпасов прибыл в Вашингтон, чтобы узнать, каким образом они смогут получить нитраты, которые им необходимы для выполнения контрактов. Я заверил этих людей, что нитраты будут им поставлены.

По окончании встречи возглавлявший в нашем комитете отдел химии Чарльз Макдауэлл спросил меня:

– Шеф, что вы намерены предпринять, чтобы выполнить своё обещание?

– Не знаю, Мак, – признался я. – Но я не мог позволить им уйти с мыслью, что правительство ничего не может сделать.

Следующие несколько дней стали для меня самым большим испытанием в моей жизни. Я не мог ни есть, ни спать. Даже когда я пил воду, она вставала у меня поперёк горла. Думаю, что я тогда был как никогда в своей жизни близок к панике. Однажды утром во время бритья, взглянув в зеркало на своё бледное вытянувшееся лицо, я вслух сказал себе:

– Слушай, ты, трус. Соберись наконец и начинай действовать, как мужчина.

То, что произошло после этого, заставило меня подумать: может, провидение специально заботится обо мне? Я заставил себя проглотить завтрак и отправился к себе в офис. Прошло немного времени, и ко мне явился офицер военно-морской разведки с несколькими перехваченными телеграммами, из которых следовало, что правительство Чили, которое хранило свои золотые запасы в Германии, безуспешно обращалось к немецкому правительству с просьбой передать их обратно.

Наконец-то у меня было нечто, с чем можно было работать. Через несколько дней я принимал у себя чилийского посла. Он начал жаловаться на трудности, которые испытывает его страна в связи с нехваткой целого ряда продуктов и невозможностью обуздать инфляцию. Я знал, что в Чили находилось примерно 200 тысяч тонн нитратов, которые закупило правительство Германии, но которые не имело возможности вывезти из страны. Если Чили конфискует эти принадлежавшие немцам нитраты, предложил я послу, я куплю всё это количество по цене четыре с четвертью цента за фунт и заплачу по этой сделке золотом через полгода после подписания мирного договора.

Как только чилийский посол покинул мой офис, я тут же стал делать распоряжения относительно фрахта необходимого количества судов, которые следовало немедленно отправить в Чили, так как нельзя было терять ни минуты, чтобы заполучить поскорее так необходимые нам нитраты.

Любопытно, что некоторые чиновники госдепартамента возражали против этой сделки на том основании, что она якобы нарушает Акт о торговле с противником. Я был поражён их возражениями.

– Вы хотите сказать, – потребовал я ответа, – что я не могу купить немецкие нитраты для того, чтобы с их помощью стрелять в немцев?

Вопрос был передан на рассмотрение президенту Вильсону, который поддержал мою сделку. В результате было подписано соглашение, удовлетворявшее всех: мы получали нитраты, в которых отчаянно нуждалась наша промышленность, а чилийской стороне оказывалась помощь, которая способствовала преодолению правительством Чили трудностей внутри страны. И всё же такое соглашение было бы невозможно, если бы мы не знали о проблемах в Чили, которые и использовали как основу для соглашения.

Разрешение взаимных проблем всегда является наилучшей основой для международных соглашений. Пусть это и может показаться очевидным фактом, но после окончания Второй мировой войны мы так и не научились правильно использовать этот факт в отношениях с нашими союзниками. Мы слишком привыкли полагаться на формальную сторону договоров и часто пренебрегаем тем, что действительно необходимо сделать для укрепления структуры взаимных интересов. А ведь только это может служить основой для долговременного союза.

Никто не может купить дружбу других народов. «Друзья», приобретённые подобным образом, очень скоро отрекаются от дружбы под самым незначительным предлогом. А там, где в основе лежит настоящий взаимный интерес, народы прощают друг другу ошибки и снисходительно смотрят на недостатки партнёров.

Наряду с взаимным интересом, в отношениях с союзниками следует быть безупречно честными. Можно перефразировать применительно к союзникам золотое правило: не требуй от других того, что не готов сделать сам.

Первым этот принцип от имени Соединённых Штатов провозгласил президент Вудро Вильсон. Он настаивал на том, что что бы мы ни приобретали с целью ведения войны, то же самое должно быть доступно и нашим союзникам по той же цене, какую заплатим мы сами.

Во время обсуждения этого самого принципа я впервые увидел в Уинстоне Черчилле те качества великого лидера, что сделали его влиятельным военачальником. Мы предложили, чтобы англичане платили ту же цену, что и мы, за любой товар или изделие, приобретённое в Соединённых Штатах, а американцы платили бы одинаковую с англичанами цену за всё, что приобретается в империи. Некоторые из представителей британских деловых кругов выступили против этого. Когда проблему представили на рассмотрение Черчиллю, который в ту пору занимал пост министра вооружений и боеприпасов, он согласился, что это является единственным честным способом строить отношения между союзниками.

Этому основополагающему принципу мы следовали и при распределении нитратов, приобретённых в Чили. Я отверг все предложения воспользоваться нашим контролем над этой партией нитратов, чтобы дать американской стороне преимущество в коммерции. Вместо этого мы решили распределить их на равных правах через международный комитет по нитратам. Этот комитет оказался предшественником объединённых комитетов, которые занимались вопросами распределения остро необходимых материалов между союзниками во время Второй мировой войны.

Я предоставил право назначить председателя Международного комитета по нитратам Черчилля. Впоследствии мы часто шутили, что на тот момент я сделал его «королём нитратов во всём мире».

За более чем сорок лет нашей дружбы я не знаю ни одного случая, чтобы Черчилль сделал предложение, унижающее или оскорбляющее Соединённые Штаты. Готовый выступить в защиту британских интересов, он всегда при этом оставался горячим приверженцем и американских интересов. Во время Второй мировой войны, когда Соединённым Штатам пришлось столкнуться с необходимостью перенацелить часть поставок, лишив их Англию, я часто слышал, как он открыто выражал свой протест Франклину Рузвельту:

– Мой народ сейчас живёт на грани аскетизма, и поставки продовольствия ему нельзя урезать!

Я слышал также, как он бурно выражал свой протест против пренебрежительного отношения со стороны некоторых англичан к нашей стране и её руководителям.

На одном из ужинов, который он давал в мою честь в Лондоне, присутствовало несколько представителей партии тори, недолюбливавших Франклина Рузвельта и его «новый курс». Один из этих джентльменов решил позабавить компанию и задал мне вопрос-загадку: чем похожи Рузвельт и Колумб? Ответом, по его мнению, было то, что Рузвельт, как и Колумб, не знал, куда он направляется, где очутился и когда попадёт обратно.

Встав, я ответил:

– Возможно, это правда, что Рузвельт и Колумб похожи, так как оба искали новые земли и новые горизонты и оба открыли новый мир, который призван исправить все ошибки старого.

Черчилль одобрительно стукнул ладонью по столу и воскликнул:

– Верно! Верно!

3

Когда Первая мировая война закончилась, американский народ в общем и бизнесмены в особенности пытались вернуться к порядку вещей, который установился до войны. Но только не я. Главной причиной, насколько я знаю, было то, что я нашёл для себя государственную службу более привлекательной, чем финансовые операции. Но я видел и то, что война с самого начала создала много проблем, которые не могли бы быть решены по принципу «Пусть всё идёт как идёт».

И в то время как многие из моих коллег стали вновь пытаться воскресить принцип невмешательства, я продолжал хвататься за решение проблемы того, какой должна быть роль государства в современной жизни. Президент Вильсон вызвал меня в Париж, где я должен был выполнять функции его советника по экономической части Версальского договора. Вместе с ним я боролся за то, чтобы Америка вошла в состав Лиги Наций. Позднее я боролся за то, чтобы дать нашим фермерам более значительную долю национального дохода. Я даже пытался строить планы реорганизации железнодорожной сети страны, а также искать пути выхода из тупика с репарациями и военными задолженностями.

Когда сейчас я снова задумываюсь о тех и многих других трудностях, с которыми нам пришлось столкнуться – от проблем депрессии и Второй мировой войны до холодной войны с Россией, – меня поражает факт, что большинство из них вращаются вокруг одной важнейшей взаимосвязанной проблемы – проблемы войны и мира.

По меньшей мере с 1914 г. наша страна и весь остальной мир то втягивались в войны, то выходили из них. Но мы упорно продолжали считать, что законы экономики мирного времени и общества мирного времени будут соответствовать нашим потребностям. Однако вряд ли можно назвать после 1914-го хоть один год, о котором можно было бы сказать, что это было время свободное от войны и её последствий.

Большая часть наших экономических проблем, начиная от перепроизводства в сельском хозяйстве и кончая тем, как погасить государственный долг, изначально вызвана неурядицами военного времени. Дважды при жизни одного поколения нам пришлось разворачивать внутреннюю экономику нашей страны на нужды войны, а затем ставить её обратно на мирные рельсы.

В то же время вся история говорит, что война учит выделять и ускорять те изменения, которые необходимо пройти ещё до того, как она разразится. Например, мы, может, до сих пор не умели бы расщеплять ядро атома, если бы не страх, что противник научится делать это раньше нас.

На уровне правительства мы так и не научились справляться с проблемами и грамотно учитывать все силы, что вырвались на свободу в результате двух мировых войн. Что бы мы ни делали, ещё больше оставалось несделанным. Это было похоже на безуспешный бег за поездом, на который мы катастрофически опаздываем.

Наверное, последние страницы данной книги мне следует посвятить нескольким мыслям о природе кризиса, который переживает наш мир, о том, как каждый из нас мог бы прийти к лучшему пониманию своего места в этом мире.

Нам необходимо пройти через очень важное и тяжёлое испытание, в сущности, это будет проверка на нашу способность управлять самим собой. У нас нет недостатка ни в каких материальных ресурсах. В наших руках сосредоточена немыслимая мощь, не имеющая прецедентов в истории человечества, которую можно использовать как для созидания, так и для разрушения. То, чего нам не хватает, так это способности контролировать и направлять эту мощь, эти обширные производственные ресурсы, оказавшиеся в наших руках.

Пройти это испытание на способность управлять самими собой является критически важной по трём причинам.

Во-первых, это проверка ценностей, тест на то, от чего нам следует отказаться, а что необходимо сохранить во что бы то ни стало.

Во-вторых, это проверка нашего умения мыслить, того, обладаем ли мы достаточным разумом, чтобы обдумать свои проблемы и довести их до эффективного решения.

И в-третьих, это тест на самодисциплину, на нашу способность отстаивать собственные ценности, придерживаться собственной политики чего бы это ни стоило.

Вопрос о том, какие суммы должны затрачиваться на национальную оборону, представляет яркую иллюстрацию всех трёх аспектов данного испытания. Некоторые заявляют, что «наша экономика не вынесет слишком тяжёлого бремени». Но во время обеих мировых войн она была способна вынести бремя гораздо более тяжкое, чем могут себе представить и предложить эти борцы за мир.

Пределы того, на что способна наша экономика, зависят от того, насколько мы желаем стать более дисциплинированными и организованными. Может, мы не сможем иметь в нашей обороне всё, что нам захочется. Но у нас есть все ресурсы для того, чтобы сделать всё необходимое, чтобы не дать нашим противникам заполучить то, чего желают они, но что идёт вразрез с нашими интересами.

На пути к достижению намеченной цели лежит и разгоревшаяся борьба за то, как распределять расходы на оборону среди основных слоёв нашего населения. Каждая из крупных влиятельных групп хотела бы возложить это бремя на плечи кого-либо другого. Такой подход, который можно выразить словами «управляйте кем-то другим, а меня оставьте в покое», был одной из главных причин инфляции, которая разразилась в период между Второй мировой и корейской войнами. Он оставался основной причиной постоянного бремени инфляции, которое довлело над нами в годы холодной войны.

Что касается понимания цены, которую необходимо платить за обороноспособность, в нашем демократическом обществе отказываются продумывать или, по крайней мере, принимать то чувство дисциплины, которое заставляет каждого из нас подчинять свои эгоистические интересы интересам страны.

Мы отказываемся признавать и необходимую роль государства, которую оно должно играть для выживания в условиях холодной войны. Некоторые склонны думать лишь о сокращении налогов, не понимая, что лишь тогда, когда платим налоги, мы способны обеспечить необходимую защиту всего того, что нам дорого. Однако некоторые продолжают предлагать обширные программы государственного финансирования, не чувствуя границ того, что может себе позволить демократическое государство, живущее за счёт налоговых сборов.

Чем тяжелее бремя налогов, тем сложнее становится рассмотреть, что это бремя равномерно распределено среди всех слоёв населения. Мы научились понимать, что во время войны очень важно для морального состояния в стране, чтобы каждый честно нёс свою долю национального долга, что некоторые вещи следует отложить в интересах жизненно более насущных нужд. Кажется, мы не полностью осознаём, что в условиях холодной войны необходимо похожее понимание.

Поддержка населением даже самых важных политических мер будет ослаблена, если наши налоги уходят на другие программы, имеющие меньшее значение или если система нашего налогообложения, а также инфляция создают для некоторых граждан несправедливое распределение всеобщего бремени. Мы не можем вести холодную войну с соблюдением стандартов мирного времени как в экономике, так и в обществе.

Я никогда не жалел средств на выплату более высоких налогов. Пока я не считаю, что многие государственные траты можно безболезненно урезать, то не стану выступать за сокращение налогов. Так будет до тех пор, пока наша обороноспособность не станет достаточно надёжной, а доверие к государству – достаточно прочным. Полное доверие своему правительству, подчёркиваю, является жизненно важным для создания прочной системы национальной обороны. Без этого правительство является недостаточно сильным, и оно не может должным образом реагировать на любые возникающие чрезвычайные обстоятельства.

В последнее время слышится много разговоров о создании новейшего «самого эффективного» оружия, которое, как считают люди, способно решить проблемы нашей безопасности. Межконтинентальные баллистические ракеты своим созданием действительно могут внести революцию в военное искусство. Но даже после того, как это оружие станет совершенным, мы всё равно останемся перед необходимостью пройти проверку на способность управлять самими собой, на то, сможем ли мы правильно обдумывать проблемы, а затем, обладая достаточной дисциплиной, правильно расставить приоритеты.

За восемьдесят семь лет жизни я стал свидетелем целого ряда технических революций. Но ни одна из них не привела к тому, что наличие характера и способности мыслить каждого из нас потеряло своё значение.

4

Рассуждения о необходимости дисциплины и умения мыслить могут прозвучать как старомодные нотации. Эта тенденция отбрасывать старые истины является ещё одной проблемой нашего общества. Многие из нас готовы выслушивать их, кивая в знак согласия, но ничего не предпринимают на практике. И поскольку мы не думаем, что же нужно, чтобы на практике применять эти старые истины, они остаются просто словами.

Печально, но господствующие в образовании тенденции, как мне кажется, лишь углубляют это игнорирование. Вместо того чтобы учить молодых людей думать, слишком во многих наших школах считают, что их задачи выполнены, если им удаётся поддерживать интерес учащихся. Перечень дисциплин максимально расширяется, чтобы включить в себя как можно больше предметов, в то время как дисциплине совершенно не уделяется внимания. Наряду с ростом специализированных учебных заведений, целью которых является подготовка технических специалистов, пришли иллюзии, будто простое накопление информации является признаком хорошего образования.

Но сама по себе информация не является адекватной заменой умения мыслить. Позвольте мне привести пример одного события. Когда Вторая мировая война подходила к завершению, многие экономисты и специалисты в области статистики предрекали, что по окончании войны без работы останутся примерно десять миллионов или даже более рабочих. Такой мрачный прогноз поддерживался и впечатляющим количеством статистических данных.

Президент Рузвельт попросил меня и моего верного соратника Джона Ханкока разработать меры, которые позволили бы нам перестроиться с войны на мирные рельсы. Мы не видели скачка безработицы сразу же после окончания военных действий. Напротив, в нашем отчёте просматривался не имеющий параллелей «путь к процветанию». Вскоре после того, как в 1944 г. вышел наш отчёт, я пошёл ещё дальше и прямо заявил, что после окончания войны у нас в запасе будет не меньше пяти – семи лет всеобщего процветания, независимо от того, в какой сфере человек будет намерен приложить свои силы.

Что послужило основой для такого прогноза? Мы не изучали статистику «покупательной способности» или «потребительского подхода», не делали исследований и других показателей, которыми любят оперировать экономические предсказатели, размышляя о будущем. Мои суждения главным образом основывались на том факте, что война оставит половину мира в руинах. Я был уверен, что ничто не остановит процесса восстановления в мире того, что было разрушено. Как я тогда говорил своим коллегам, «мужчины и женщины, народы и правительства будут выпрашивать, брать взаймы и, если будет нужно, воровать», но они найдут способ восстановить свои дома и удовлетворять те потребности, которых не могли позволить себе во время войны.

Этим примером я пытаюсь доказать, что информация без умения рассуждать и анализировать мало чего стоит.

Для того чтобы сделать верное умозаключение, человек должен иметь перед глазами целостную картину. Наши лучшие специалисты в области образования начинают понимать, что здесь нужно не знакомство с мельчайшими деталями, а именно эта способность видеть ряд проблем как часть общего взаимосвязанного целого. Почти ничего в нашем мире не происходит отдельно. Что-то всегда происходит за счёт чего-то другого. И если действие на каком-либо участке фронта оказалось по-настоящему эффективным, обычно необходимо предпринять массу действий на других второстепенных участках фронта.

Такая борьба за целостность является прямо противоположной фрагментарному подходу, который долгое время был основополагающим в, как ни печально это звучит, безуспешной борьбе против инфляции во время Второй мировой войны. Конгресс и большинство руководящих чиновников во власти считали, что одного валютного контроля здесь хватит или что достаточно контролировать лишь несколько участков финансовой системы, в то время как проблемой заработной платы и цен на сельскохозяйственную продукцию можно пренебречь. Протестуя против такого мелкосегментного подхода, я заявлял, что необходим целый ряд мер во всей экономике, которые обеспечили бы одновременную мобилизацию всех наших ресурсов.

После окончания Второй мировой войны я вновь вступил в бой за единый подход, на этот раз в связи с послевоенным устройством. Если уж мы провозгласили своей глобальной стратегией победу в войне, я призвал выработать аналогичную стратегию, охватывающую все аспекты, в борьбе за мир, чтобы мы могли наиболее эффективно использовать все имевшиеся в нашем распоряжении силы. Многие официальные лица в своих речах говорили о необходимости «тотальной дипломатии». Но задача скрупулёзно собрать вместе множество взаимосвязей единой глобальной стратегии так и не была выполнена.

Одной из причин этого явилось наше стремление к быстрым и простым решениям. Американскому обществу потребовалось некоторое время на то, чтобы понять, что в деле послевоенного мироустройства нет места кратчайшим путям.

Задача не допустить третьей мировой войны будет довлеть над нами на протяжении всей нашей жизни и жизни наших детей.

По любой предложенной акции мы должны спросить себя не только о том, сколько будет стоить её выполнение, но и во сколько обойдётся нам неспособность сделать это.

Ещё очень важно убедиться, что наши усилия направлены на успешное решение самой проблемы, что мы не станем распылять силы на второстепенные задачи. Чем сложнее и многочисленнее эти проблемы, тем более важным становится постоянно помнить о них, так как для человека характерно стараться забывать о том, с чем он не в состоянии быстро справиться.

Как часто нам доводилось поражаться тому, насколько люди склонны углубляться в мелкие свары в моменты самой тяжёлой кризисной ситуации. Я не думаю, что такая мелочность свидетельствует о непонимании серьёзности положения. Скорее всего, я полагаю, это отражает то, что можно было бы назвать законом отвлечения. То есть, когда люди оказываются перед лицом сложных проблем, которые их угнетают и решение которых ставит их в тупик, они склонны сами создавать для себя нечто, на что можно отвлечься.

Человечество вообще отличается склонностью подменять разум энергией, как будто то, что ты бежишь быстрее, поможет тебе бежать в верном направлении. Время от времени нам необходимо останавливаться и спрашивать себя, действительно ли мы сосредоточились на сути вопроса. Необходимо также понять, существует ли приемлемое решение. А если мы попусту тратим энергию на второстепенные задачи, они в любом случае не заменят основное решение, как бы много усилий мы на них ни затратили.

Это, разумеется, в огромной степени важно в борьбе за мир. В деле достижения мира, на мой взгляд, есть проблема, заслоняющая собой всё остальное. Без её решения невозможно создать основу для долговременного мира.

Непременным условием долговременного мира является надёжная система инспекции и контроля над всеми формами ядерной энергии. Любое нарушение в данной области должно наказываться. И после того как данное соглашение будет достигнуто, не должно быть никаких возможностей наложить на него вето.

План обеспечения международного контроля над атомной энергией, который я имел честь представить на рассмотрение Объединённых Наций от имени правительства Соединённых Штатов, не предполагает, что наша страна будет сохранять за собой монополию на этот вид энергии в течение бесконечно долгого периода. Мы прекрасно представляем, что со временем и другие народы разработают собственное ядерное оружие. Но независимо от того, владеет ли ядерным оружием одно или шестьдесят одно государство, это не отменяет непреложного факта, что ни одна нация не сможет быть гарантированно защищена от атомного уничтожения до тех пор, пока не будет создана надёжная система контроля, которая обеспечила бы недопущение использования кем-либо атомной энергии в военных целях.

Пожалуй, необходимость такого контроля будет расти по мере роста количества государств, обладающих ядерным оружием.

Мир стоит перед всё тем же выбором: либо реальный контроль, либо ничего. Запрет на испытание ядерного оружия не решит проблемы. Даже если прекратить их, всё равно не удастся избежать угрозы атомного нападения. К тому же малые страны не примут сложившуюся в теперешнем виде ситуацию, когда только великие державы могут обладать ядерным оружием, на долгое время. Если не обеспечить и им защиту от ядерного удара, все страны будут продолжать поиски путей обретения собственного атомного оружия, а это, в свою очередь, приведёт к тому, что им потребуется провести его испытание.

Мрачная перспектива радиоактивного заражения исчезнет, если будет установлен надёжный контроль за ядерными арсеналами. В этом случае не будет нужды проводить дополнительные испытания. Учёные всего мира будут совместно трудиться над проблемой использования атома в мирных целях.

Учёные и всё человечество должны более эффективно использовать своё влияние в вопросе достижения надёжного контроля за всем атомным оружием, не ограничиваясь лишь частичным его испытанием.

Равным образом все меры по расширению спектра использования атома в мирных целях, как, например, предложение президента Эйзенхауэра о создании международного атомного пула, стоит принять во внимание. Но что бы ни происходило в рамках этого «агентства по использованию атома в мирных целях», различные государства всё равно будут накапливать материалы, поддающиеся реакции деления атомного ядра, для развития атомного и других видов ядерного оружия. Угроза атомного нападения не уменьшится.

Если не удастся обуздать угрозу атомной войны, будет гораздо лучше, если мы будем воспринимать её факт с открытыми глазами, не дадим захватить себя ложному чувству безопасности после подписания ряда не имеющих смысла второстепенных соглашений.

Мы не должны оставлять мысли о способах достижения эффективного контроля. Постоянно следует прислушиваться и изучать предложения других народов. Но мы не должны позволять нашему глубокому стремлению к миру и страху перед новой войной ослеплять нас перед лицом реальности. Следует всегда об этом помнить, если мы хотим и дальше сохранять свои свободы и достичь подлинного мира для всех народов.

Несколько лет назад я читал лекцию студентам одного из колледжей, в которой попытался суммировать свою жизненную философию.

Я указал на цикличность войны и мира, взлётов и падений, рабства и свободы, характерных для человеческой истории. После каждой катастрофы всегда наступает период восстановления, после чего человечество идёт к новым высотам, по крайней мере с материальной точки зрения.

Однако сегодня мы серьёзно задумываемся над тем, сможет ли человечество пережить очередное падение. Вместо прежних чередований периодов катастроф и восстановлений после них мы стремимся создать некую систему стабильного развития. Это, я считаю, должно стать доминирующей тенденцией нашего времени.

Для того чтобы разорвать цикл сменяющих друг друга провалов и взлётов, мы должны освободить самих себя от традиционной человеческой тенденции бросаться из одной крайности в другую. Мы должны избрать для себя курс осознанного разумного развития, который позволит избежать как слепого подчинения, так и необузданного бунтарства.

Я верю в разум не потому, что существует мудрость, продемонстрированная нашими предками, а потому, что он является лучшим средством управлять самим собой. Существует довольно серьёзная вероятность, что там, где обществом овладевает безумие, первой его жертвой становится разум. Человек не в силах до конца постичь ни путь постепенного совершенствования, ни утопию. Но если мы в состоянии понять нереальность надежд на то, что витает высоко в облаках, то в то же время можем избежать паники и не впадать в глубокое отчаяние. И это при условии, что мы научимся верно анализировать стоящие перед нами проблемы, решать, что именно нам дороже всего: самоорганизовываться как личность и как народ, уметь понимать, что первостепенные задачи и следует решать в первую очередь.