27
— Так, Рамзин, а давай без фанатизма, -
пробормотала я, сглатывая ком, неизвестно откуда взявшийся в горле.
Само собой, это никак не замедлило мужчину, надвигавшегося на меня с той же ужасающей красотой и неумолимостью, с какой в твою сторону может катиться снежная лавина. Согласитесь, зрелище должно быть завораживающее, хоть и четко отдаешь себе отчет, что все — пипец котенку.
Ломануться по кабинету с криками «Помогите!
Насилуют!» было по меньшей мере глупо, да и,
скорее всего, бесполезно. Нет, ну кто, в самом деле, явился бы отстаивать мою давно почившую девичью честь? Если та же охрана,
то еще неизвестно, кому они помогать возьмутся.
Да и от мысли о том, что Рамзин готов сотворить с моим телом нечто порочное, все нутро начало трястись и гореть, так, словно вглубь живота поместили нечто горячее и источающее бесконечный поток влаги.
Рамзин обошел стол, встал у меня за спиной, и я едва не свернула себе шею,
неотрывно следя за ним.
— Смотри вперед! — скомандовал он низким,
угрожающим голосом. Ну опять начинается!
Он приказывает, а я, вместо того что бы заковыристо послать его, подчиняюсь, будто у меня в голове засел какой-то чертов чип,
который включается, стоит ему только начать говорить со мной этим своим долбаным повелительным тоном. Мелькнула только мысль, что, как ни странно, когда Рамзин пытается по-настоящему давить своей упыринной супер силой, у меня нет ни малейшего желания подчиниться, а вот когда он говорит так, я просто делаю. Но эта самая мысль быстро стала тонуть в потоке крови,
что ускорилась до сверхсветовой в моем теле и ударила в голову, наполняя ее грохотом пульса и создавая настоящий хаос.
И при всей этой какофонии в голове я абсолютно отчетливо слышала шуршание ткани за своей спиной. Мне вообще не надо было смотреть, чтобы в красках рисовать в своем воображении, как Рамзин не спеша снимает свой пиджак. Через секунду он упал на мой стол. Потом опять шелест. Наверняка галстук.
— Встань! — одно слово, а у меня ощущение,
что он с оттяжкой провел языком по моей спине. И опять это рвущее на две половины состояние. Одна желает яростно огрызнуться и послать на хрен, а другая восторженно вопит: «Да! ДА! ДАААА!!».
— Ты же знаешь, что я тебя ненавижу,
Рамзин? — уточняю я, но все равно делаю, что сказано.
— Я знаю, что ты точно ко мне неравнодушна,
— сексуальное мурлыканье и выдох у самого моего уха, от которого мой лифчик становиться орудием пытки для моих сосков,
и на мои глаза опускается повязка из
Рамзинского галстука. И мне моментально становится трудно дышать.
Большая ладонь ложится мне на спину прямо между лопаток и слегка надавливает.
— Наклонись и обопрись руками о стол! -
звучит еще ниже и в тысячу раз опасней для моего самоконтроля. Ой, ну ладно,
самоконтроль в моменты, когда Рамзин так близко и ведет себя подобным образом, это нечто из разряда мифических явлений. Типа,
все об этом слышали, но кто же на самом деле верит в его существование в реальной жизни?
Мои ладони ложатся на прохладную гладкую поверхность стола, и от этого я снова вздрагиваю. Рука Рамзина движется вниз по спине, никуда не торопясь, но я прямо-таки вижу, как натягиваются некие струны во мне с каждым сантиметром его продвижения.
Ничего не могу поделать со своим дыханием,
все силы уходят на то, чтобы не застонать. В
противоположность медлительной руке на спине вторая рамзинская конечность вдруг в один момент расстегивает мои брюки и оказывается внизу живота. Я почти испуганно выдыхаю, сдерживая вскрик. А мое изголодавшееся по нему тело прошивает судорога чистейшего удовольствия.
— Рамзин, а что, до дома потерпеть не вариант? — пытаюсь я ухватиться за жалкие обломки разумной активности плавящегося мозга, в котором еще не стерлась инфа, где мы, и кто нас может услышать.
Он хмыкает прямо мне в затылок,
прижимается сзади и потирается, давая ощутить его стоящий член настолько отчетливо, насколько это только возможно сквозь ткань между нами. О-о-ох, Яна! Все плохо, плохо! Рамзин толкается жестче, и мои ноги вдруг начинают обращаться в мягкую резину. Все просто мегахреново!
— Рамзин, а как же быть с твоим обещанием не трахать меня, пока я не попрошу? — я прямо горжусь собой ровно одну секунду. Надо же,
какая у меня титаническая сила воли. Но
Рамзин отстраняется, и я едва не падаю,
получая от своего тела удар под дых от потери контакта с ним, и моё торжество както моментально испаряется.
— А ты уже готова попросить? — вот если бы не более низкий и хриплый тембр голоса, я могла бы сказать, что стоящему позади мужчине вообще по фиг на происходящее.
— Не-а. Не так быстро.
— Ну тогда, может, скажешь мне то, что я хочу знать о твоей реакции на Романа?
Почему, собственно, для него это так важно?
И если, и правда, важно, разве нельзя тоже пойти мне навстречу и поделиться хоть капелькой инфы? Почему я всегда должна быть той, кто уступает?
— А что мне будет, если откажусь? — я понимаю, что все разговоры просто оттягивают неизбежное.
— Лучше спроси, что будет если согласишься,
— руки опять блуждают по моему телу, и я,
кажется, прямо вижу, как мои рассудочные мысли начинают заплетаться и путаться, как нажравшийся пьянчуга в своих ногах.
— Ну и?
— Я не собираюсь отступать от своих слов, но если будешь послушной девочкой, то обещаю сделать нечто, что тебе понравится, — тягучее такое мурлыканье, за которым искусно спрятан властный рык. Этакая мягкая и ласкающая кожу нежная замша, натянутая на живой раскаленный камень.
Интересно, а можно пойти в полицию и пожаловаться на применение пыток в виде этого обволакивающего и выворачивающего наизнанку голоса?
— Бонус для нас обоих в ожидании, пока ты достаточно не поумнеешь, — продолжает издеваться Рамзин. — А если ты заупрямишься, то этот самый бонус будет только для меня.
Его пальцы спускаются ниже и оказываются там, где я их так желала почувствовать сегодня утром, и совсем слегка надавливают.
Внутренние мышцы отзываются такой судорогой, что, не опирайся я на стол, рухнула бы на колени. Да что б тебя, упырь деспотический!
— Так что ты скажешь? — его грудь опять прижимается к моей спине, сокрушая меня чрезмерной близостью.
Я должна еще и разговаривать? Прямо сейчас? Не-е-ет, это уже явный перебор.
Молчу, как стойкий оловянный солдатик, а мой хищник выжидает минуту, а потом так знакомо хмыкает. Даже знаю, как сейчас выглядит его лицо с этой «сама-ты-Янанапросилась» улыбочкой. А потом обе его руки уверенно ложатся на мои бедра, и я лишаюсь одежды ниже пояса. Мои брюки оказываются на лодыжках, и одну из них обхватывают пальцы моего мучителя и тянут.
— Подними! — командует он, и, само собой, я подчиняюсь. Ненавижу это. Хотя вы в курсе.
Рамзин действует стремительно и без остановок. Снимает мою туфлю и следом стягивает штанину и белье, а потом обувь возвращается на место. Тут же надавливает на ноги в районе коленей вынуждая расставить их как можно шире. А в следующую секунду я чувствую его рот… ну прямо там. И засранец все же оказался пророком, потому что я в самом деле ору и буквально падаю грудью на столешницу. Да,
Рамзин — тиран, скотина неизвестной породы и самовлюбленный придурок, но то, что он вытворяет своими губами и языком это просто невозможно выразить словами. Хотя бы потому, что, когда стонешь и извиваешься на его лице, способность к членораздельной речи у меня полностью отключается. Господи,
как же я обходилась без этого всего столько дней-то? Рамзин облизывает меня, трется лицом, прикусывает и протяжно рычит,
сотрясая все мои внутренности этим пробирающим до костей звуком. Нет ни секунды передышки. Его язык, губы,
твердость зубов с секундной вспышкой боли и опять язык. Его пальцы, буквально погруженные в плоть моих ягодиц из-за того,
как крепко он меня удерживает. Я вцепляюсь в край стола, царапая его и даже отдаленно не представляю, какие звуки издаю. Только осознаю, что тело свело такой судорогой болезненного предвкушения, что, кажется,
самое время начать лопаться мышцам от напряжения. И тут все исчезает — и рот, и руки, и даже жар разгоряченного мужского тела. Я повисаю в одном крошечном шаге от оргазма и начинаю медленно сползать обратно в это невыносимое предвкушение.
— Скажи мне, что чувствовала, когда Роман пялился на тебя, — говорит Рамзин.
Господи, да какой такой Роман? Кто это вообще? Вернись и доведи начатое до конца,
мерзавец!
— Серьезно, Рамзин? — выдавливаю я. -
Чертовски утомительный способ добывать нужные сведения. С мужиками ты тоже им пользуешься?
— Ты еще способна веселиться, дорогая. Надо это исправлять.
И все возвращается обратно. Жесткие пальцы, мягкие губы, горячий язык и твердые зубы. Я взлетаю, добираюсь до самого края, а потом опять откатываюсь назад стараниями
Рамзина, точнее их отсутствием. То, что вылетает из моего рта, заставило бы,
наверное, и портовых грузчиков залиться стыдливым румянцем. И способы расправы,
которые я пророчила Рамзину, очень обогатили бы какое-нибудь пособие для убийц-профессионалов. Да, мое воображение весьма креативно, особенно когда над ним так бесстыдно изгаляются.
— Ты ведь нарочно искал повод, сука, -
шиплю я, когда он останавливается в очередной раз.
— А разве ты сама не так же специально провоцируешь меня на это? — рычит он и прикусывает мою ягодицу. — Тебе нравится все, что я делаю, ты с ума сходишь, почему бы просто не покориться мне во всем?
Неужели это правда? Я сама ищу повод для конфликта, чтобы обратить наше противостояние в секс, за который мне потом не будет стыдно, потому что, типа, у меня не было выбора? Как будто я готова признаться себе в этом. Особенно сейчас.
— Черта с два! Никогда! Никогда! Никогда! — я кусаю до крови губы. Хочу его. Хочу до потери рассудка, до темноты в глазах, до разрывающей боли внутри. Но не могу просто смириться, не так. Не на его условиях. Я ведь тоже желаю, если уж если не победить, то хотя бы ощутить, что он тоже готов сдаться такому же нестерпимому вожделению.
Забыть от желания обо всех наших боданиях.
Чтобы не было проигравших или победителей.
А были только мы двое — умирающие от раздирающего на части наслаждения.
— Никогда! — рявкает Рамзин и снова отнимает у меня все свои мучительно невыносимые прикосновения. В его голосе,
наконец, прорывается то, что он точно так же балансирует на грани полного безумия от неистовой похоти.
Чувствую колебания воздуха и понимаю, что он встал позади меня. Слышу, как он расстегивает ширинку, и замираю в ожидании.
— Я тебя предупреждал! — волна его гнева омывает меня, добавляя еще больше топлива в огонь сжигающий меня. Что-то опять будто щелкает во мне, и я перехожу ту грань, за которой имеет значения хоть что-то кроме желания провалиться на самое дно наполненной похотью бездны и пребывать там как можно дольше.
Твою же ж мать, если он ворвется в меня, я буду вопить от наслаждения, наплевав на всю свою гордость и принципы. Прямо сейчас мне так нужен он глубоко внутри. Раскаленный член Рамзина упруго шлепается по моей ягодице, пачкая предсеменем, и я выгибаюсь,
как ошалевшая в течку кошка, желая подставится ему. Но вместо этого понимаю,
что мужчина обхватывает свой ствол рукой и делает резкие, грубые движения, задевая при каждом меня. Мне не нужны глаза, чтобы представлять себе, как это выглядит. Как стремительно движется его кулак по члену,
как исчезает и снова появляется раздувшаяся, сочащаяся влагой головка. Как вздуваются мускулы на руках.
Запрокидывается голова, открывая дергающийся кадык. Распахивается рот,
выпуская наружу не уместившееся внутри освобождение. Обо всем этом мне абсолютно отчетливо орут звуки, его дыхание и стоны.
На самом деле все происходит так быстро,
что я толком даже и не успеваю ничего осознать, только увидеть эту ослепительную картинку в своем разуме, а потом слышу сдавленный низкий стон и ощущаю, как обжигающая влага ударяет в мою кожу и начинает медленно стекать, остывая. А я осознаю, что стою тут, согнувшись над столом в самой что ни на есть развратной позе, вся открытая для Рамзина, а он просто взял и отказал мне в оргазме. Я просто не могу поверить в это до тех пор, пока моей кожи не касается что-то мягкое. Рамзин необычайно бережным движением вытирает свою сперму с меня, и это оказывается просто последней каплей.
Я поднимаюсь, резко разворачиваюсь и срываю с глаз его проклятый галстук. Моё тело колбасит от рвущегося наружу разочарования охренительной силы. В
бешенстве я хватаю первый попавшийся предмет со стола и пытаюсь ударить
Рамзина. Он перехватывает мою руку, но я снова атакую, желая вцепиться ему в лицо ногтями. Но опять неудача, и обе мои руки обездвижены. Я извиваюсь и бьюсь в его железном захвате, ору, как хочу его убить,
как ненавижу. Потому что это правда в эту самую минуту. Он довел меня до такой крайности, что я совершенно потеряла себя от дичайшего неописуемо мучительного возбуждения, и бросил, отказав в оргазме.
Поэтому да, я хочу причинить ему боль, хочу его гребаной крови. Но Рамзин резко разворачивает меня и прижимает к себе,
полностью обездвиживая. Я рвусь так, что кажется мышцы лопнут, но ничего не помогает. В этот момент моя злость прорывается наружу первым сокрушительным рыданием, я давлю его, давлю, но не справляюсь. Это какая-то чертова истерика,
слезы льются позорным потоком и никак не хотят остановиться. Рамзин будто каменеет.
— Яна? — почти испуганно спрашивает он.
— Пошел на хер! Убери лапы! — сквозь всхлипы хриплю я. — Ненавижу тебя. Ненавижу,
слышишь? И буду ненавидеть всегда, хоть через тысячу лет!
Рамзин вдруг подхватывает меня, и я оказываюсь лежащей спиной на столе, а он стоит между моих раздвинутых ног и напряженно всматривается в моё лицо.
Выглядит растерянным и виноватым, растеряв всю свою властность. Я снова стараюсь его стукнуть или лягнуть, но тело какое-то непослушное и ослабевшее, и он с легкость удерживает мои ноги. Но я не собираюсь останавливаться и убиваю его хотя бы взглядом.
— Прости, — сипло говорит Рамзин и, не обращая внимания на мои потуги достать его,
опускает голову и накрывает ртом мой клитор.
Я все сыплю ругательствами, хотя тело тут же выгибает такой жесткой дугой, что столешницы едва касаются одни лопатки.
Мой оргазм наступает почти мгновенно, но после всего он не приносит наслаждение, а будто выпотрашивает, оставляя звенящепустой. Я обмякаю и лишаюсь способности двигаться.
— Яна, — шепчет Рамзин и нежно гладит мои бедра, скользя по ним влажными от моих соков губами. — Яна, прости меня, я перегнул.
Яна. Яночка.
Я же не слушаю его и смотрю в потолок.
Плевать, что он сейчас скажет и что сделает.
Все его слова эхом мечутся в той пустоте, что он сам же во мне и сотворил, нигде не задерживаясь.
Он сам аккуратно одевает меня и, взяв на руки, выносит из кабинета. Наверняка все на нас пялятся. Только мне плевать на это сейчас. Эмоции отсутствуют сейчас в принципе. В машину Рамзин так и садится со мной на руках и всю дорогу удерживает, тесно прижимая к себе и перебирая волосы.
Возможно, его прикосновение можно назвать нежными и даже трепетными, только мне теперь не нужно это.
