Глава пятая
#марианскаявпадина
16 июля
Максим 12:02
Привет, Полин! Грущу в командировке, без тебя радость не в радость, я бы лучше с тобой время проводил. Как ты? Как прошел твой первый день? Как тебе город? Как вообще все? Скучаю. Максим.
Полли 12:15
Приветище! Как же я рада твоему письму. Город замечательный, жалко только, что тебя нет. Я познакомилась с одним парнем, он помог мне в первый день (смешная получилась история – приедешь, вместе посмеемся), а сегодня он меня по Питеру водил.
Максим 12:17
То есть прямо все хорошо? Все идет по твоему плану? Целиком?
Полли 12:22
Ну, не совсем, если честно.
Максим 12:23
А что такое? Расскажи, я так переживаю, как ты там.
Полли 12:30
Спасибо, Максим. Мне приятно это слышать. Знаешь, я тебе на самом деле не все рассказала. Оказывается, бабушка в мае написала мне письмо, отец только недавно мне его отдал. Бабушка раньше никогда не говорила, что она из Петербурга. А в письме она рассказала мне одну историю, связанную с поэтом Тагановым. Он же тоже питерский, ваш. У бабушки с ним был роман, знаешь, бурный такой и грустный. Ей всегда было тяжело говорить об этом, а тут – целое письмо, подробное. Наверное, она не могла это все вслух проговорить. А бабушка, оказывается, всю жизнь жалела, что рассталась с Тагановым. Представь, пятьдесят лет жалела! И я хочу увидеть все места, описанные в ее письме. Это все так странно и волшебно, если честно. Как будто прочитал книгу, а потом смотришь ее экранизацию в режиме реального времени, только декорации настоящие. Одной сложновато все маршруты искать, я плохо пока ориентируюсь, а времени не так уж и много. А мой новый знакомый – Андрей – странный он, конечно. Дерганый какой-то. И мне кажется, приврать любит. Рассказывал, что водит катер, ты представляешь? В общем, мне неудобно его послать (наша семейная извечная проблема, ха-ха), вот и мучаюсь немного. Вот, выговорилась, и сразу легче стало! Какой же ты молодец, Максим, возвращайся уже скорее!
Полина, я не верю и никогда не верила в любовь с первого взгляда. По-моему, это чувство формируется с действиями и поступками, которые совершает или не совершает понравившийся нам человек. Грубо говоря, мы любим или не любим людей «за что-то», в хорошем смысле конечно. Нами движет сочувствие или сострадание, восхищение и интерес, удивление или даже непонимание.
Совершенно точно помню момент, когда я осознала, что действительно буду с Тагановым. Это была такая точка невозврата, я четко ее почувствовала: момент, когда еще можно было уйти и сказать «нет», и то ощущение, когда он уже прошел, буквально секунду назад.
Слава был сиротой, но от матери ему в Петербурге осталась девятиметровая комната, в которой он, беспрестанно воюя с соседями, и проживал. Я не хотела к нему идти. Казалось, что меня и так уже с космической скоростью затягивает в его абсурдный, хаотичный, переполненный бесконечными новыми знакомствами, словами, стихотворениями и его собственной персоной мирок.
Как подобрать слова? Знаешь, в чем разница между понятиями «бегать» и «носиться»? Бег подразумевает конечную цель. Таганов – носился. И все мое существование вместе с ним было сплошным хаосом. Как будто он, пробегая мимо, схватил меня за руку, и пришлось оставить все решения на потом и мчаться вместе с ним, пока ни во что не врезались и не упали.
«Послушай, что я написал», – говорил он не подразумевающим возражения тоном, и это выходило настолько естественно, как будто в моей жизни всегда было принято идти посередине улицы или декламировать стихи, толкаясь в автобусе.
Таганов всегда вел себя непосредственно. Он вообще очень часто говорил: «Пойдем», «послушай», «посмотри», «повремени», «подержи». И так же он заявил мне: «Пойдем ко мне домой, ты же там ничего не видела!» Но тогда мы были еще плохо знакомы, я не понимала его с ходу, и ему пришлось пояснять: мол, это же понятно, что мы должны быть вместе, а ты даже не видела, как я живу, ну ты что?
И я пришла в его комнату. Я представляла себе аскетичную берлогу настоящего интеллигента или донельзя захламленный хлев, но, представляя место, где мы никогда не бывали, мы часто не угадываем сразу во всем.
У Славы было чисто и вместе с тем ужасно тесно. Как в архиве или на складе книжного магазина, где добросовестно убирается уборщица. Книги заполонили всю эту светлую маленькую комнатушку. Самодельные полки тянулись вдоль всех четырех стен – огибая поверху окно и продолжая свой путь над диваном, над старыми, потемневшими этажерками. На подоконнике бесконечными рядами тоже были составлены книги. Солнце проникало в эту комнату лишь благодаря тому, что окно было очень высоким и выходило на солнечную сторону.
Еще там был письменный стол. Именно глядя на этот стол, я почувствовала, как подхожу к той самой точке невозврата. Стол был завален так, что вместе с завалами формой смахивал на радиоактивный гриб. Стула не было.
«Зачем стул, если на столе нет свободного места?» – возмутился тогда Таганов.
Лампа каким-то чудом теснилась среди раскрытых и закрытых книжек, листочков, журналов и бумаг, поэтому Таганов, верхнего света в комнате не имевший, читал на полу, подслеповато щурясь, сердито вздыхая и дергая лампу поближе. Провод был короткий, поставить лампу на пол рядом с собой он не мог.
Помню как сейчас: Таганов, согнувшись в три погибели, искал в тетради стихотворение, которое вычитал в журнале и желал мне немедленно показать, а я начала просматривать валяющиеся на столе книги. Я думала о том, что, если я их разберу, Таганов, скорее всего, в них запутается. И тогда я поняла, что уже не уйду.
Леше я сразу сказала все как есть: кажется, мне нравится другой человек, а значит, все, что может случиться дальше, будет нечестно.
Это очень важно, хотя, может быть, несколько по-максималистски, стараться жить так, чтобы поступки соответствовали твоим чувствам. Один мой знакомый однажды сказал мне: «Если ты думаешь о том, можешь ли прожить без человека, если ты просто об этом думаешь, значит, можешь и, значит, пора уходить».
Полиночка, я хотела, чтобы в этом откровенном нашем с тобой разговоре не было нравоучений, а теперь выходит, что все это письмо – одно большое нравоучение!
* * *
Я живу, как в больничной палате,
Меня пичкают препаратами.
Так не лечат дурной характер.
Азиаты, вы, азиаты.
Я живу, как в кафе привокзальном,
И не помню ни лиц, ни имен
До чего ж моя память засалена,
Как на Курском вокзале перрон.
Я живу в постоянной тревоге
За тебя, за отца и за мать.
Нас с тобой выбирают дороги,
Пока есть из чего выбирать.
* * *
Максим 12:39
Постараюсь!!! Полин! А чего ты раньше это не говорила?! Я всегда знал, что бабушка у тебя крутая и замечательная. А по поводу этого Андрея… Может, дашь ему шанс? Он же ничего не знает, вроде нормальный, судя по твоим словам. Пиши мне, пожалуйста, обо всем, переживаю, скоро приеду!
Максим 12:50
Кеш, привет! Как твои дела? Ты учишься? Если да, то куда поступил? У меня к тебе вопрос: может быть, ты знаешь такого поэта – Вячеслава Таганова?
Максим 12:59
Чел, ты уже приехал? Давай забьем на все, мир?
* * *
Андрей – настоящий Андрей – не очень любил литературу. Читать-то он читал, и много: и бумажные книги, и с экрана планшета, но все это была не художественная литература. На романы, а уж тем более стихи или очень длинные стихи – поэмы – ему было жалко тратить время и силы. Дома у них было так принято – отец считал художественную литературу развлечением, и Андрей тоже стал так считать.
А развлечения еще нужно было сначала заслужить.
Самая первая книга, которая произвела на него неизгладимое впечатление, была справочно-информационным изданием: энциклопедия с разными занимательными фактами о Земле. Там, например, рассказывалось, что гепард – самый быстрый хищник на планете, и вообще описывалось различие между травоядными и хищниками.
Книгу ему подарили на празднике по случаю окончания начальной школы. Кроме энциклопедии, был еще альбом с 3D-картинками машинок и динозавров и энциклопедия для маленьких джентльменов (девочкам дарили книги из той же серии, для юных принцесс).
Андрей еще тогда решил, что хищником быть гораздо выгоднее, чем травоядным, потому что, если ты травоядное, тебя может сожрать какой-нибудь распоясавшийся хищник. А ты его не можешь, потому что ешь траву.
Максиму подарили такой же набор, но он свою энциклопедию так и не прочитал.
Но больше всего Андрея поразила история про рыб, которые живут на дне Марианской впадины, на большой глубине, где ужасное давление и температура не поднимается выше двух градусов. Эти рыбы слепые, большие и очень древние. Синий кит – самое большое животное в мире – не может погружаться на такую глубину, которую выдерживают эти рыбы.
Но самое удивительное – и самое страшное – заключалось в том, что бедные древние слепые рыбы не могли всплыть на поверхность. Если они всплывут, их разорвет на части. Без этого чудовищного давления они не могли жить. Маленького Андрея это так поразило, что он зарыдал от ужаса и от жалости.
С тех пор всякий раз, когда Андрей так или иначе сталкивался с понятием «ад» – неважно в каком контексте, – он невольно представлял себе Марианскую впадину и плавающих на ее дне одиноких и наверняка уродливых рыб.
Андрей вообще вспоминал о древних слепых рыбах довольно часто, хотя никогда не задумывался о том, что сам всю жизнь жил примерно под таким же давлением, что и они.
Вот Максима гораздо больше потрясла история про злобного карлика крошку Цахеса, которую они всем классом смотрели в Театре юного зрителя. Максим так ревел, что пришлось тащить его на улицу проветриваться.
Максим потом еще долго вспоминал проклятого карлика. И всякий раз в споре о том, хорошо ли быть единственным ребенком в семье, он приводил в пример эту жуткую сказку: будь у него сестра, как у Андрея, ему не страшно было бы ночью, потому что он был бы не один в комнате, и не пришлось бы позориться и идти будить бабушку.
Вообще со сказками у Андрея сразу не заладилось. В детстве ему их не читали, зато таскали по кружкам в таком количестве, что он света белого не видел. Хорошо еще, они с Максимом, подружившись, быстро догадались, что уроки можно прогуливать. Жить стало немного легче.
В сказках Андрею не хватало мотивации – что значит колдун сказал куда-то там идти? Зато к сказкам, где на всякие изощренные подвиги сыновей отправлял царь, Андрей относился благосклоннее. Бедных сыновей он понимал и очень им сочувствовал.
А когда они читали сказку «Счастливый принц», Андрей второй раз в жизни заплакал над книгой. Правда, плакал он не над сказкой, а над собой. Если ты богатый, у тебя все есть и все тебе завидуют, ты должен все отдавать. Но даже если раздашь все, что есть, ты все равно останешься отрицательным персонажем.
Бедный принц-памятник из сказки даже глаза отдал. Но это ничего не изменило, все кончилось скверно, его выкинули на свалку, а потом вообще решили переплавить на что-то другое.
Андрей был богатым. Он очень боялся, что его не будут любить. Отец часто повторял, что в России быть успешным неудобно и некрасиво. Поэтому Андрей старался изо всех сил быть лучшим во всем и при этом вести себя так естественно и непринужденно, что по нему вообще не было заметно, как он на самом деле старается.
* * *
В глубине души Андрей страшно обрадовался, что Максим предложил помириться. Но подавать виду было нельзя. В книгах по конфликтологии советовалось в таких примерно ситуациях делать вид, что ссоры не было и вовсе. Так проще и эффективнее всего продолжать совместную деятельность.
Тем более Андрей не смог бы, даже если бы захотел, объяснить Максиму, почему он сорвался. А сорвался он потому, что отец снова как-то уж очень сильно на него надавил. Сестра Юля, как только вышла замуж, оставалась с отцом в одном помещении только в присутствии мужа. Мама ее всячески поддерживала.
Получалось, что Максим был единственным, на ком можно отыграться, тем более отец прошелся и по его поводу тоже: мол, мы те, кто нас окружает. Человека постоянно, в любой ситуации и при любых обстоятельствах, так или иначе оценивают. И время, когда Андрей выгодно смотрелся на фоне своего друга, давно прошло. Пора обрастать новыми связями, а не мотаться в их старый район, чтобы бездельничать с Максимом.
– Мы те, кто мы есть! Что мы есть, что нам есть и что мы едим!
Максим интенсивно работал челюстями, видимо радуясь примирению. Картошка во внушительных размеров картонной коробке таяла на глазах. Андрей был склонен к полноте, поэтому ничего калорийнее капусты не ел и занимался спортом, как бешеный. Так что о его склонности к полноте никто из окружающих тоже ничего не знал.
– Дамблдор какой-то квелый, ты не замечаешь? – спросил Максим, а затем заметил как бы между прочим самым таким непринужденным голосом, что, пока Андрей там скакал по Англии, он с собакой даже на пробежки ходил.
Пес и вправду растянулся на асфальте с самым печальным видом. Детская площадка выглядела сказочно: в темном, с оранжево-фиолетовой подсветкой небе, как бешеная, лупила луна. Отцветший шиповник блестел в свете фонарей тугими узелочками. Поскрипывали под Максимом металлические детские качели. В глубине темных арок, ведущих в освещенные переулки, таял теплый свет.
При таком освещении яркие цвета всяких детских оздоровительно-развлекательных железяк выглядели неуместно посреди глухого двора-колодца с одиноким окном на одной из окружающих площадку стен. На окне в горшочках всегда росли цветы, что добавляло особенную выразительность этой несусветной эклектике.
Сейчас цветочков было не видно, но Андрей точно знал, что они есть, потому что просидел на этой площадке полжизни.
Мосты уже развели, и на несколько кварталов вокруг не было слышно ни одной машины.
– Жара проклятая, – простонал Максим, покончив с картошкой окончательно.
Тему ссоры оба осторожно обходили, потому разговор не клеился. Максима что-то беспокоило, но Андрей пока не решался спросить.
В конце концов Максим опасливо поинтересовался, как у Андрея прошла поездка, и друг радостно поделился, что просто ужасно. Он ни за что не хотел бы жить в Англии.
Когда они закончили увлеченно ругать Лондон и все его окрестности, беседа логически подошла к встречному вопросу со стороны Андрея.
Стоило ему поинтересоваться, как прошла эта неделя у Максима, того прорвало так, что даже лабрадор немного оживился от его жестикуляции. Так Андрей узнал о бедной обманутой Полине.
