♂ Скучать по Птице
Майк Гелприн
Уно выбрался из носовой пазухи, встряхнулся, разминая затекшие за время вахты мускулы. Запрокинув лицо, улыбнулся жёлтому южному солнцу, неторопливо катящемуся к зениту навстречу белому, северному. В тот момент, когда солнечные диски ободьями коснутся друг друга, настанет конец первой вахты, тянущейся от рассвета до полудня и зовущейся утренней. Его вахты, Птицы-1, которого братья называют Уно. Одновременно начнётся вторая вахта, вечерняя.
Птица-2, которого братья называли Дуалом и которому эту вахту предстояло нести, уже спешил вдоль левого гребня на нос. Там, где голова корабеллы заканчивалась и переходила в кожистый бугристый загривок, братья встретились. Привычно обнялись, затем Уно шагнул в сторону, освобождая проход.
— Спокойной вахты, брат, — пожелал Уно. — Передай Птице, что я буду скучать по ней.
— Я передам ей это.
Дуал, преодолев загривок и махнув на прощание рукой, ловко нырнул в пазуху. Обе фразы были неизменными, ими мореходы издревле обменивались при смене вахт. Однако бессмысленными, как большинство ритуальных фраз, эти две никогда не были. Сдавая вахту, мореход и в самом деле начинал скучать по корабелле, так же, как та по нему. Знать, что команда непрестанно думает о ней, для Птицы было важно.
Так они корабеллу назвали — Птицей. Назвали в тот самый день, когда та, будучи ещё детёнышем, завершила отбор команды. Тем же вечером Птица впервые отвалила от причалов Острова Кораблей, а они вчетвером утратили сухопутные имена и, как положено мореходам одной команды, назвались братьями.
Уно постоял с минуту недвижно, понаблюдал, как жёлтое солнце наползает в серо-голубом небе на белое, и неторопливо двинулся вдоль спинного хребта к хвосту. Птица была огромна, величественна, заботлива и надёжна — как и положено зрелой корабелле на пятом году хождения по морям. Уно на мгновение остановился, затем шагнул в сторону, к полупрозрачному, с перламутровыми прожилками и золотистыми складками правому гребню. Гребни шли вдоль спины корабеллы, от загривка до самого хвоста. Или, как говорили мореходы, по палубе вдоль бортов до кормы. На высоте в два с половиной человеческих роста гребни смыкались, создавая над палубой подобие купола. Он надёжно защищал команду от ветра, дождя и града, а заодно от атаки извне, хотя атаковать мореходов не рискнули бы ни сухопутные смельчаки, ни морские удальцы. Выгоды нападение не принесло бы: даже удайся атакующим перебить команду, товар бы корабелла не отдала. И хотя причинить вред ей самой было под стать невозможному, умерла бы вслед за своей семьёй, выбросившись на прибрежные камни.
Уно запустил руки в складки гребня, и тот вздрогнул под его пальцами, а миг спустя Птица ответила на ласку — обдала ладони и запястья мягким влажным теплом.
— Птица моя, — сказал Уно, прижавшись к гребню щекой. — Птичка моя, Птиченька…
Он поцеловал корабеллу и пошагал дальше, кряжистый, бородатый, наголо бритый, с распирающими рукава нательной рубахи узловатыми мышцами. Было Уно под сорок. Чем он занимался до того, как стать мореходом, не знали даже братья. Где взял деньги, чтобы уплатить ловчим свою долю, не знали тоже.
Триал ждал брата на корме. Он сидел, скрестив ноги и привалившись спиной к левому гребню. Поджарый, тонкий в кости, горбоносый и черноглазый Птица-3, в отличие от братьев, не был потомственным мореходом. Долю за него внёс отец, состоятельный столичный вельможа. Как правило, корабли и корабеллы таких, как Триал, в команду не брали, чутьём определяя чужака. Птица-3 стал исключением: морем он грезил с детства, хотя и сам не верил, что удастся когда-либо в него выйти. За торговлю в семье Птицы отвечал он, и он же выбирал очередной маршрут. Морские карты Триал держал в голове, географию Мира Тысячи Островов знал едва ли не наизусть, начиная со столицы в восточной части архипелага и заканчивая населённой полудикими скотоводами Западной Грядой. Плавание в неизведанные южные моря, к островам, на карты не нанесённым, затеял также он. Мореходы рассказывали о южных островах истории удивительные, противоречивые и странные. Некоторые поговаривали, что земли там богаты и плодородны, а островитяне простодушны и дружелюбны, так что за одно плавание можно обогатиться. Иные, напротив, утверждали, что южные моря ядовиты, а аборигены воинственны и коварны. Веры, впрочем, не было ни тем, ни другим, потому что говорили они с чужих слов. Все, кроме братьев Стрел.
Стрела вернулась с юга чудом, обессиленная, едва держащаяся на плаву и с неполной командой на борту. И уже без всякого чуда выбросилась на камни, стоило двоим уцелевшим братьям её покинуть.
Триал вспомнил, как отрешённо, безучастно глядел перед собой Стрела-2, седой, с измождённым лицом старик, и как бросился с прибрежного утёса Стрела-4, совсем ещё юнец. Стрела-2 ненадолго пережил брата, но перед смертью успел рассказать кое-что. По его словам выходило, что южные земли богаты товаром, а аборигены цен на него не знают, не торгуются и отдают чуть ли не даром. О том, что случилось с не вернувшимися братьями, Стрела-2, однако, не сказал ни слова, лишь точил редкие стариковские слёзы по щекам, когда о тех заходила речь.
— Квар ещё не проснулся? — Уно присел рядом с братом на корточки.
— Пока спит.
Квар был самым юным из них четверых. Сын ловчего, он и сам хотел стать ловчим, но корабелла распорядилась иначе. Птица была торговым зверем или, как говорили мореходы — торговым судном. Тем, кого она из множества претендентов выбрала для себя, предстояло стать торговцами. Ни один мореход не станет противиться решению судна — так было испокон, так есть ныне и будет всегда. Квару досталась самая трудная вахта — с полуночи до той минуты, когда на юге восходит жёлтое солнце и делает первый робкий шаг по небосводу навстречу северному. Квар не жаловался, тем более что в ночные часы единение с Птицей было глубже, полнее, чем в дневные. А ещё оттого, что кормилась корабелла ночью, на втором часу четвёртой вахты, под неровным и бледным светом трёх лун. Следить за тем, чтобы она насытилась, было обязанностью Квара.
— Я хочу поговорить с тобой, брат, — сказал Птица-1. — Я волнуюсь за Дуала.
— Я тоже, — признался Триал. — Но мы забрались слишком далеко на юг. Возвращаться нелепо — мы можем достичь суши со дня на день. Дуалу придётся потерпеть, брат. Нам всем придётся.
— Ты уверен?
Триал пожал плечами.
— Если южные земли не выдумка, мы скоро увидим их, — твёрдо сказал он. — А значит, увидим людей и среди них женщин. Дуал выберет любую… Птица чует, вот в чём беда, — задумчиво добавил Триал. — Чует, что Дуал не в себе.
Птица-2 пребывал не в себе вот уже много дней. Принимая у него вахту, Триал всякий раз успокаивал корабеллу, которой состояние Дуала передавалось и которая неизменно начинала тревожиться, рыскать, иногда даже теряя связь с вахтенным и сбиваясь с курса. Женщина была Дуалу необходима, вынужденное воздержание неблагоприятно сказывалось на нём. Птица-2 то замыкался в себе, то срывался, метался, не находя себе места, по палубе. Двое суток в лечебной пазухе не помогли — Птица умела врачевать телесные раны, но не душевные.
— Будем надеяться на лучшее, — подытожил Уно. — Пойду, разбужу Квара. Нечего ему столько спать.
* * *
Дракон-1, которого братья называли Примо, цепляясь за гребень, пробрался по палубе на корму. Он только что сдал вахту Секондо. Терцо и Куатро спали вповалку у борта.
— Подъём, бездельники! — гаркнул Примо и для убедительности беззлобно пнул Терцо в бок. — Просыпайся, увалень! Пьян?
Терцо трудно завозился, затем разлепил глаза и часто заморгал.
— Пьян, спрашиваю? — Примо нагнулся и ухватил Терцо за грудки.
— Немного во хмелю, — заступился за брата пробудившийся Куатро. — Не волнуйся, к смене вахт Терцо протрезвеет.
Дракон-1 недовольно поморщился. Древняя пословица гласит: «корабельщики братьев не выбирают, их выбирает судно». Один раз и на всю жизнь. Дракон и выбрал, давно, семь лет назад. По мнению Примо, с Терцо корабль ошибся. Был тот рыхлым, неуклюжим и неопрятным, зато настойку из хмельной ягоды потреблял исправно.
— Ладно, — проворчал Примо и протянул брату руку. — Вставай. К закатам изволь протрезветь.
— Как скажешь, брат.
Примо подавил в себе недовольство. В конце концов, Дракон знал, что делал, когда брал Терцо в команду. И хотя в кулачной сваре тот слаб, зато стрелок отменный. Стреляет из пистолей с двух рук, навскидку, не целясь и редко промахиваясь. И сопли не распускает, когда приходится палить в сухопутных людишек. В отличие, кстати, от зануды Куатро, которому больше пристало быть плакальщиком на похоронах, чем морским удальцом.
— Не нравится мне это плавание, братья, — в который раз заладил Куатро. — Можно подумать, кроме нас Кистеням некого было послать.
Братья Кистени возглавляли стаю из полусотни кораблей, или, как говорили морские удальцы — эскадру. Эскадра наводила страх на малые острова и взимала дань с больших. Почему для плавания в неведомые южные воды Кистени выбрали именно команду Дракона, было неизвестно. Но приказ вожаков — закон, а ослушание равнозначно выдворению из эскадры. В одиночку морским удальцам не прожить, даже если их корабль самый быстрый, маневренный и послушный во всём Поморье.
— Гордиться надо, — буркнул Дракон-1. — Гордиться, что выбрали нас, ты понял?
— Да понял, понял, — Куатро явно особой гордости не испытывал. — Было бы чем. Сложим головы и корабль угробим.
Примо смолчал. Плавание к южным островам, пробное, разведывательное, поначалу казалось лёгкой морской прогулкой. Еды и питья братья загрузили вдоволь, и пускай Дракон не торговая корабелла с утробой, достаточной для хранения сотен сундуков с товаром, съестного должно было хватить на многие месяцы. Шесть из них, однако, уже позади, а южных земель так и не видать. В последние дни Примо начал сомневаться, есть ли эти земли вообще. А если даже есть, неизвестно, как там их встретят.
Дракон-1 опустился на палубу рядом с братьями. С Терцо надо что-то делать, думал он, скосив взгляд на одутловатую, заросшую щетиной физиономию с мутными глазками. С каждым днём тот распускается и разгильдяйничает всё больше, уж лучше бы канючил и ныл, как Куатро. Недаром Дракон стал капризным и плохо слушался вахтенного, даже когда в носовой пазухе лежал он, Примо, или немногословный, надёжный и решительный Секондо. Если так пойдёт и дальше, неровен час, случится самое страшное — то, чего отчаянно боятся и торговцы, и ловчие, и морские удальцы. Примо вздрогнул, стоило ему подумать об этом: если судно разлюбит команду, им всем не жить.
* * *
Ночь высеребрила небосвод, разбросав по нему звёзды. Прямо по курсу молочным подтёком на чёрном холсте зависла полная луна. Две другие, ущербные, медленно надвигались на неё с запада и с востока.
Лёжа в носовой пазухе, Триал глядел на подсвеченное лунами, разрезаемое Птицей напополам ночное море. Сейчас, как и любой вахтенный, он чувствовал себя частью корабеллы, её продолжением, её птенцом. Человеческому языку Птица не разумела, но мыслям внимала и воле была покорна. Сквозь прорезь в пазухе Триалу были хорошо видны голова корабеллы, два ряда узких, с неподвижными зрачками глаз и чудовищных размеров зубастая пасть. Триал мысленно приласкал Птицу, передал ей свои почтение и любовь, окутался ответным теплом и нежностью — той, что исполинский зверь дарил людям, которых для себя избрал. Триал вспомнил, как страшно ему было, когда впервые поднимался на борт — вслед за полусотней неудачников, которых Птица отвергла, сбросив с палубы в воду. Как готовился полететь за ними вслед, когда спинная пазуха внезапно раскрылась, распахнулась перед ним, и он не сразу понял, что это означает, а когда, наконец, понял, не сразу смог поверить своему счастью.
Стать мореходом мечтал каждый мужчина в Мире Тысячи Островов, но удавалось это лишь избранным. Будущие корабли и корабеллы доставлялись из северных морей ловчими — смельчаками, сумевшими отбить детёныша от дикой свирепой стаи. Ловчие просили за корабль огромные деньги, за корабеллу ещё большие. Скопить четвёртую часть этой суммы удавалось немногим. Но даже скопив и даже сумев не расстаться с золотом в пути на Остров Кораблей, куда ловчие пригоняли будущие суда, большинство претендентов так и оставались ни с чем.
Корабеллы были самой большой ценностью островного мира. Морским торговцам не приходилось надрываться на каменистых склонах, распахивая скудную почву и получая за это гроши. Не приходилось отказывать себе в еде и питье. Не приходилось отдавать последнее морским удальцам. И, главное, не приходилось оставаться бездетными из-за того, что заплатить женщинам за рождение детей было нечем.
У Триала на Острове Ткачей рос сын, на Острове Рыбаков — две дочери. За дочерей он не беспокоился, как не стал бы беспокоиться любой на его месте: пройдут годы, девочки созреют и станут женщинами. Тогда недостатка в желающих провести с ними время мужчинах не будет, а значит, появятся деньги и на рождение детей, и на обеспеченную почтенную старость. А вот сын… Кто знает, сколько ещё сыновей у Триала будет, и кто знает, сколько он сумеет отложить для них, чтобы исполнить отцовский долг, обязательный для каждого морехода. Неизвестно, сумеет ли он отложить деньги вообще. Жизнь вольного торговца сытна, беззаботна, но крайне недешева. Прибыль от торговли велика, однако время с красивой женщиной стоит немалых денег. А её постоянство вплоть до дня зачатия так просто бешеных.
Триал на мгновение посочувствовал Дуалу, который брал женщин на каждом острове, в гавань которого заходила Птица. Остальные братья умели воздерживаться, Дуал же меры не знал. А значит, сыновьям его не достанется ничего, им придётся пробиваться самим, и шансы выйти в море у них невелики.
Когда ущербные луны разминулись на небосводе и поползли друг от друга прочь, Триал покинул пазуху. Близилась полночь, Птица-4 уже ждал своей очереди. Братья обнялись.
— Спокойной вахты, брат, — пожелал Триал. — Передай Птице, что я буду скучать по ней.
— Я передам ей это.
Птица-3 медленно побрёл к корме. Четвертая часть суток пролетела, казалось, единым мигом. Триал мысленно улыбнулся: дай ему волю, он нёс бы вахту круглые сутки — все сорок восемь часов. Однажды он поделился этой мыслью с Уно, и тот согласно кивнул. Дуал и Квар, однако, такую беззаветную привязанность к Птице не разделяли. Они любили её, как и положено мореходам, каждый по своему. Но свободные от вахты часы предпочитали тем, что приходилось проводить в пазухе.
На корме, там, где гребни плавно истончались, сбегая к плоскому раздвоенному хвосту, Триал обнаружил Дуала. Поникшего, ссутулившегося, обхватившего руками голову. Триала передёрнуло: в Птице-2 сейчас нелегко было узнать рослого атлета и красавца, самого весёлого и жизнерадостного из них четверых. Триал приблизился, обнял брата за плечи. Он собрался было произнести слова ободрения, но не успел.
* * *
— Земля! — донёсся из носовой пазухи крик Ква-ра. — Земля, братья! Земля!
— Земля! — донёсся из носовой пазухи крик Куатро. — Земля, братья! Земля!
Трое свободных от вахты Драконов высыпали из спальных пазух на палубу. Обгоняя друг друга, помчались на нос. Примо застыл, глядя на подсвеченную лунным серебром сплошную чёрную полосу на южном горизонте. На глаз оценил расстояние — судно должно было достигнуть суши с рассветом, как раз к началу его вахты.
— Готовьтесь, — хрипло бросил Примо. — Кто знает, что нас там ждёт.
Когда северное белое солнце перекрасило небосвод из чёрного в серо-голубой, смахнуло с него звёзды и погасило луны, Дракон приблизился к суше на расстояние пистольного выстрела. Распластавшись в носовой пазухе, Примо повёл судно вдоль берега. Был тот каменистым, обрывистым и безлюдным, волны с маху расшибались о прибрежные валуны и пенными бурунами откатывались в море. Поросшие редким лесом утёсы, подобно зубцам крепостной стены, шли вдоль берега сплошной чередой.
Примо нервничал, его волнение передавалось Дракону, тот двигался резкими гребками, то удаляясь от суши на полсотни шагов, то вновь приближаясь к ней. Так продолжалось час, другой. Глубоко врезавшаяся в берег бухта открылась, лишь когда южное жёлтое солнце оседлало вершины прибрежных скал.
Повинуясь приказу вахтенного, Дракон сбавил ход, затем замер, покачиваясь на ленивой волне. Бухта вдавалась в сушу подковой, и вдоль обеих её ветвей берег отстреливал в воду побеги деревянных мостков-причалов, к которым жались десятки рыбачьих лодок, плоскодонок, баркасов и шаланд. Селение начиналось сразу за неширокой полосой сбегающего к воде галечного пляжа. Ряды глиняных хижин, прячущихся в тени широколистых, осыпанных бордовыми цветами деревьев, поднимались по склону пологого прибрежного холма и обрывались на полпути к вершине.
— Людей нет, — крикнул с палубы Секондо. — Никого, словно все вымерли.
Он замолчал, всматриваясь в ряды глиняных построек. Рослый, грубый, решительный, до отчаяния храбрый Секондо считался в команде человеком из стали.
— Нас боятся, — сквозь зубы процедил Терцо. — Разбежались все. Это хорошо, братья. Мы у них возьмём, что хотим.
— Как же, «что хотим», — заворчал Куатро. — Женщин ты тоже возьмёшь? Откуда, позволь узнать, если все дали дёру?
— Заткнитесь оба! — каркнул Секондо. — Вот они!
По разделяющей ряды глиняных хижин тропе к пляжу спускались двое здоровяков. Оба кряжистые, босые и выряженные в перепоясанные широкими ремнями белёсые туники. За ремень у каждого был заткнут и колотил при ходьбе по щиколоткам длинный кривой клинок.
Примо направил Дракона в бухту. С каждым гребком лица застывших у береговой кромки аборигенов становились видны всё отчётливее. Они были похожи друг на друга, эти двое. Сероглазые и светловолосые, скуластые, сосредоточенные. У одного щёку пересекал косой шрам. Примо вгляделся — страха в глазах у этих двоих не было.
— Я Дракон-2, — зычно выкрикнул Секондо, когда судно остановилось в двух десятках шагов от берега. — Со мной мои братья, мы нуждаемся в пище, крове и женщинах. Дайте нам это, и мы уйдём.
Аборигены не ответили.
— Вы понимаете наше наречие? — сменил брата Куатро. — Мы просим дать нам то, в чём нуждаемся. Не задаром, у нас есть золото, мы заплатим.
Абориген со шрамом на щеке шагнул вперёд.
— Мы говорим на одном языке, — неторопливо ответил он. — Почему бы вам не сойти на берег, братья Драконы? Здесь живут свободные люди, они не прислуживают чужестранцам.
— И вы дадите то, что мы хотим, в обмен на золото? — недоверчиво переспросил Терцо.
Абориген пожал плечами.
— Золото нам ни к чему, — небрежно обронил он. — Если вам нужен кров — берите любую хижину и живите, сколько пожелаете. Если голодны — берите пищу, мы не знаем в ней недостатка и не торгуем ею. И женщинами не торгуем тоже — берите тех, которые придутся по душе.
Примо стиснул зубы. Ему внезапно стало не по себе, он сам не знал отчего.
Секондо переглянулся с братьями.
— Хорошо, — принял решение он. — Мы спускаемся.
Секондо размашисто пошагал на корму, Терцо и Куатро двинулись следом.
— Будьте осторожны, — напутствовал братьев При-мо. — Очень осторожны. Кто знает, не ловушка ли это.
— Не волнуйся, брат, — Терцо поправил пару пистолей, заткнутых за пояс спереди, затем ту, что сзади. — Мы будем осторожны. Пошли.
Терцо спрыгнул с хвоста Дракона на дощатый причал вслед за братьями.
— А как же ваш четвёртый? — по-прежнему неторопливо осведомился абориген со шрамом. — Он не нуждается в пище, крове и женщине, как вы?
— Дракон-1 несёт вахту, — буркнул Куатро. — Он не может оставить корабль.
— Вы называете этого зверя кораблём? — поинтересовался абориген. — Мы слыхали, что люди севера приручили морских зверей, только видеть их ни разу не доводилось.
Примо, подобравшись в носовой пазухе, не сводил напряжённого взгляда с братьев, пересекающих вслед за аборигенами галечный пляж. Дракона-1 не оставляло ощущение надвигающейся опасности, он нутром чуял, что происходит что-то не то, только не мог понять, что именно. Он понял это, лишь когда процессия уже почти одолела пляж.
«Четвёртый! — Примо прошибло холодным потом. — Островитянин спросил, где четвёртый. Если аборигены никогда не видели кораблей, они не могут знать, что в носовой пазухе таится вахтенный. И что такое вахта, знать тоже не могут».
Примо рывком выбросил себя из пазухи наружу.
— Назад! — отчаянно закричал он. — Живо назад, ну! Быст…
Он не успел закончить фразы. Абориген со шрамом крутанулся на месте и всадил Куатро ногой в живот. Второй, выдернув из-за пояса клинок, бросился на Секондо.
Птица достигла гавани за три часа до полудня.
— Вот это да… — ахнул прильнувший к левому гребню Дуал. — Это же настоящий город. А нам, похоже, решили устроить торжественную встречу.
Гавань лазурным клином врезалась в берег, вдоль которого бежала умостившаяся на сваях набережная. Утопающие в садах глиняные строения начинались сразу за ней. Несколько сотен островитян, столпившись на набережной, приветливо размахивали разноцветными лентами.
— Женщины, — не сводя с толпы взгляда, шептал Дуал. — Красивые женщины.
Уно, плашмя лёжа в носовой пазухе, осторожно и медленно провёл Птицу в гавань. В тридцати шагах от набережной велел судну остановиться.
— Мы торговцы, — крикнул с палубы Дуал. — Нашу корабеллу зовут Птицей. Я Птица-2, со мной мои братья. Как называется этот остров?
От толпы встречающих отделился рослый седобородый старик с перетягивающей лоб алой лентой.
— Я Стрела-1, — представился он, — управитель этого селения. Вы…
— Стрела-1? — прервал Дуал. — Я не ослышался? Если ты тот, о ком я думаю, то мы знали твоих братьев.
Старик отшатнулся, будто его ударили. Замер, уставившись себе под ноги.
— Что с ними? — не поднимая глаз, глухо спросил он.
— Они погибли, — за брата ответил Триал. — Стрела-4, как подобает мореходу, бросился в воду с утёса. Стрела-2 истаял от горя.
Старик долго молчал. Притихли и окружающие его аборигены. Разноцветные ленты больше не развевались.
— Что ж, — сказал наконец Стрела-1 и вскинул голову. — Они знали, что выбрали. Добро пожаловать, Птицы! Сходите на берег и ничего не бойтесь: мы не причиним вам вреда.
Братья переглянулись.
— Ты так и не сказал, как называется остров, — подал голос Квар.
— Никак. Здесь нет островов. Земля, которую вы видите, называется землёй и никак иначе. Она простирается на много тысяч шагов с запада на восток и с юга на север. Никто не знает, где её края.
— Тебя не интересуют наши товары, Стрела-1? — вступил Триал. — Корабелльная утроба полна. У нас есть ткани из шёлка и ситца, изделия из бронзы и стали, украшения из серебра и драгоценных камней. У нас есть хмельные напитки, горячащие сердце и радующие душу. Есть настой горной ягоды, который женщины пьют, чтобы избежать зачатия. И ещё… — Триал выдержал паузу, — ещё у нас есть золото.
Старик усмехнулся.
— Мы не торгуем, — сказал он. — Мы можем принять ваши товары в дар, а можем обойтись без них. Наши земли плодородны, моря богаты рыбой, а леса дичью. Наши кузнецы и оружейники трудолюбивы и сильны, а ювелиры искусны. Мы рады гостям-мореходам, потому что сами мореходы и их потомки. Я ещё раз приглашаю вас сойти на берег, но настаивать больше не буду.
— Идите, — велел из носовой пазухи Птица-1. — Мне кажется, он говорит правду.
Два часа, что прошли с ухода братьев до полудня, Уно провёл в беспокойстве. Неспокойна была и Птица. Когда южное солнце встретилось на небосводе с северным, на борт вернулся мрачный нахмуренный Дуал.
Братья встретились на загривке, обнялись.
— Мы попали в беду, брат, — с горечью сказал Дуал. — Старик не соврал: они ни в чём не нуждаются, и всё, что пожелаешь, отдают даром. Кроме одного.
— Чего же?
— Они не ценят золота, брат. И их женщины не отдают своё время мужчинам в обмен на деньги.
— Как же так? — изумился Уно. — В обмен на что же они его отдают?
— В обмен на… Они говорят, что в обмен на любовь.
— На что?!
Уно опешил. Любовью называлось чувство, которое возникало между командой и судном. То чувство, которое превращало пятерых в единое целое, в семью. То, которое начиналось со дня, когда судно впервые отваливало от причалов Острова Кораблей с командой на борту, и длилось вплоть до дня, когда оно умирало. Как можно любить женщину, Уно не понимал. Ради чего её любить — тоже.
— Спокойной вахты, брат, — пробормотал Уно. — Передай Птице, что я буду скучать по ней.
— Я передам ей это.
* * *
На мгновение Примо растерялся, окаменел, глядя, как из-за глиняных хижин, из-за деревьев, из-за садовых оград выбегают и мчатся к пляжу вооружённые люди. А затем зарычал от боли и гнева Секондо, и вслед за ним взревел и вздыбился под ногами у Примо Дракон.
Терцо выстрелил с двух рук, островитянин со шрамом запрокинулся, рухнул навзничь, но второй увернулся и наотмашь хлестанул Куатро клинком по горлу. Терцо бросил разряженные пистоли, выдернул из-за пояса оставшуюся пару. Он не успел — оперенная стрела пронзила предплечье, вторая вошла меж рёбер, пущенный из пращи камень угодил в висок.
Секондо метнулся, подхватил падающего Терцо, потащил, прикрывая своим телом, назад. В трёх шагах умирал с перерезанным горлом Куатро.
Примо влетел в пазуху.
«Вперёд! — отчаянным усилием мысли подстегнул он Дракона. — Вперёд!»
Корабль выгнулся, мощным гребком покрыл расстояние до берега и выбросил страшное, закованное в хитиновую броню тело на сушу. На мгновение вид поднявшегося в полный рост морского чудовища ошеломил аборигенов, и эта задержка подарила уцелевшим братьям шансы на жизнь.
«Мой Дракон! — взмолился в пазухе Примо. — Вперёд, заклинаю, вперёд!»
Корабль рванулся. Слабые лапы подломились, Дракон, изнемогая от ярости и боли, упал на брюхо и, извиваясь, пополз.
Окровавленный, с располосованным бедром Секондо, надрывая жилы, тащил и тащил Терцо к кораблю.
В десяти шагах Примо не выдержал. Вывалился из носовой пазухи, с высоты в три человеческих роста спрыгнул. Обдирая кожу, прокатился по гальке. Вскочил, грудью принял пущенную с полусотни шагов стрелу. Устоял на ногах, превозмогая боль, выдрал наконечник и перехватил Терцо из рук у брата. Он не помнил, как удалось добраться до корабля, скрыться от камней, стрел и копий за его могучим торсом. Не помнил, как одного за другим затаскивал братьев на борт. Он пришёл в себя, лишь когда Дракон, пятясь, достиг воды и оттолкнулся от берега. Трое аборигенов боевыми топорами рубили тело мёртвого Куатро.
* * *
Стрела-1 отхлебнул хмельной настойки из глиняной кружки, затем отставил кружку в сторону.
— Забытый вкус, — задумчиво сказал он. — Местное вино никуда не годится. Крепкие напитки, пожалуй, единственное, чего мне не хватает. Я скучаю по выпивке.
Уно подобрался.
— А по братьям? — жёстко проговорил он. — А по Стреле?
Старик поморщился.
— Стрела-3 жив и здравствует, — сказал он. — Что до покойников — каждый избирает свой путь. Мир Тысячи Островов скверный мир, Птица. Люди в нём подобны зверям. Мы здесь живём по-иному. Мы не грабим, не обманываем, не унижаем женщин. Мы сыты и не думаем о том, как бы не протянуть ноги с голоду. Одеты и не заботимся о том, чтобы не околеть от холода. Наши женщины не принадлежат всем, как в стае диких зверей. А их дети видят своих отцов каждый день, а не два-три раза в жизни. И эти отцы — мужья их матерей, а не пришлые незнакомцы на ночь. Нашим детям не приходится полжизни тратить на то, чтобы скопить золото, которое купит для них любовь морского чудовища. И не приходится бросаться с утёсов на камни, если чудовище раньше срока издохнет. Или если раньше срока умрут чужие люди, по недоразумению называемые братьями.
Уно вскочил, злость и ярость распирали его.
— Ты кощунствуешь, старик! — выкрикнул он. — Корабеллы, которых ты назвал чудовищами, жертвуют собой ради команды. Они…
Уно осёкся и не стал продолжать. Он мог бы сказать, что корабеллы изменяют своё тело, перекраивают его, чтобы было удобно и уютно команде. Что обрекают себя на бесплодие ради неё. Что дарят четвёрке избранных то, о чём мечтает каждый из них. Дарят волю, кров, безопасность. Семью. А ещё дарят любовь.
Уно смолчал — говорить не было смысла — собеседник знал всё это и без него.
— Вы уже много дней прожили у нас, — насмешливо сказал старик. — Вы забили вонючую утробу своего зверя товаром. Взяли у нас, что пожелали, мы не прекословили. Почему же вы не отплываете, Птица?
Уно смутился. Старик прав — отплыть можно было бы уже давно. Только вот Дуал каждый день всё откладывал и переносил отплытие на завтра. И Квар его в этом поддерживал.
— Мы покинем вас через три дня, — решительно сказал Уно.
— Ты уверен? — усмехнулся старик. — Мореходы желанные гости для нас. Все, если не считать разбойников. Этим среди нас места нет, мы их уничтожаем, чтобы не вернулись с ватагой. Но таких, как вы, мы не гоним. Живите с нами, сколько хотите, любите наших женщин и делайте им детей — нам нужна свежая кровь. А хотите — оставайтесь навсегда, как остался я и такие, как я.
— Этого не будет, старик.
Уно развернулся и размашисто пошагал прочь.
* * *
Дуал потянулся за сладким сочным плодом, разломил его пополам, поднёс половину золотоволосой девушке, сидевшей у него на коленях.
— Спасибо, — поблагодарила та. — Что ты решил?
Дуал закаменел лицом. Он не решил ничего, он страшился, отчаянно боялся решать.
— Бросить команду всё равно, что убить, — мрачно сказал он. — Если один из братьев уходит, судно с его уходом слабеет и гибнет. А значит, зачастую гибнут и остальные.
— Это ужасно, — охнула девушка. — Почему это происходит?
Дуал не ответил. Он сам не знал почему. Он знал лишь то, что положено знать мореходу. В сутках сорок восемь часов, четыре двенадцатичасовых вахты. Так было, есть и будет. Судну необходима команда из четырёх человек, по одному на вахту. Так тоже было всегда. Судно само выбирало этих четверых и выбирало под стать себе. Корабеллы — людей торговых и мирных. Корабли — лихих и отчаянных. А потом судно дарило команде любовь, одну на всех. Если же один из четверых выбывал, любовь рвалась, истончалась, а затем…
— Иногда судам удавалось найти замену, — буркнул Дуал. — Иногда. Только это случалось редко.
* * *
Дракон умирал. День за днём от тянул на восток вдоль кажущейся бесконечной береговой линии, с каждым днём всё хуже слушаясь вахтенного и двигаясь всё медленнее.
Примо знал, что Дракон умирает, так же, как знал, что ничего поделать нельзя. В лечебной пазухе угасал Секондо. В прежние времена Дракон излечил бы его за несколько суток. Он и сейчас старался, отдавая Секондо последние силы. Но их было недостаточно и с каждым днём становилось всё меньше.
Примо теперь нёс в носовой пазухе все вахты, пытаясь поддержать судно тем, что в нём ещё оставалось. Тщетно, он знал это.
На корме доходил Терцо. Раны его воспалились, кое-как наложенные повязки набухли кровью. Толстое обрюзгшее лицо Терцо истончало, кожа обтянула скулы, и запали глаза. Терцо пил. Нырял в забытье, выныривал и снова пил, благо хмельной настойки оставалось ещё немало. Примо не препятствовал, нести вахту Терцо по-любому был не способен, а запретить ему умереть было невозможно.
Вот и всё, думал Примо, тоскливо глядя в прорезь носовой пазухи на зависшие в зените солнца. Им осталось несколько дней, в лучшем случае. В худшем — Секондо умрёт уже сегодня. Или Терцо — неизвестно лишь, кто раньше. Тогда Дракон выбросится на береговые камни, а вместе с ним испустит дух сам Примо и тот его брат, который переживёт другого.
* * *
За два часа до отплытия Триал встречал братьев в условленном месте и едва не приплясывал от нетерпения.
— Наконец-то, — выпалил он, увидев приближающегося Дуала и плетущегося за ним Квара. — Вы опоздали, Уно, небось, уже заждался.
Братья остановились в пяти шагах.
— Уно напрасно ждёт, — бросил Дуал. — Мы остаёмся.
— Что? — выдохнул Триал ошеломлённо. — Что ты сказал?
— Сказал, что мы остаёмся, — повторил Дуал. — И надеемся, что вы с Уно останетесь с нами.
Триал потряс головой.
— Ты шутишь? — едва слышно прошептал он.
— Нет, он не шутит, — за Дуала ответил Квар. — Я кое-что понял, Триал. Мы оба поняли. Любовь и счастье это не то, что мы думали. Это совсем другое. И вольная жизнь тоже другое. Воля — это не когда на долгие годы повязан с морским зверем и тремя чужаками. Не когда спишь в тесной пазухе, которую этот зверь отрастил для тебя. Не когда понукаешь его, чтобы плыл, куда тебе нужно. И не когда бездельничаешь в ожидании своей очереди понукать.
Триал, переводя взгляд с одного брата на другого, словно изучая их, молчал. Долго. Потом произнёс спокойным, лишённым выражения голосом:
— Вы только что убили меня. Убили Уно. И нашу Птицу, вы тоже её убили.
Дуал пожал плечами.
— Мне жаль Птицу, — проговорил он. — Но себя мне жаль гораздо больше. Что касается вас с Уно — ты преувеличиваешь. Никто вас не убивал. Вы попросту должны остаться здесь с нами.
Триал попятился.
— Подожди, — метнулся к нему Квар. — Это ещё не всё. Выслушай меня, брат!
Триал плюнул ему под ноги.
— Ты мне больше не брат, — сказал он.
Повернулся и побрёл прочь. Дуал и Квар наперебой кричали что-то ему в спину, Триал не слышал, слова потеряли смысл, всё потеряло смысл, всё вообще.
Нервничал Уно с самого утра, с той минуты, как принял у Квара вахту. Когда солнца подобрались к зениту, а братья так и не появились, Уно уже не находил себе места от беспокойства. Он чувствовал, как под ним исходит тревогой Птица, и к полудню окончательно извёлся.
— Что ж такое, — сказал Уно вслух. — Что ж такое творится? Может быть…
Он не договорил. Корабелла вдруг дёрнулась под ним, затем рванулась и понеслась прочь из гавани. Вылетела в глубокие воды, помчалась вдоль берега на восток.
Распластавшись в носовой пазухе, Уно с ужасом смотрел на застывшую на вершине берегового утёса человеческую фигуру. Разглядеть лицо было невозможно, но Уно знал, кто это, понимал, кто это всем своим существом. И для чего человек оказался на вершине, понимал тоже.
Корабелла описала в воде полукруг и понеслась к берегу. Уно выскочил из носовой пазухи.
— Триал! — отчаянно закричал он. — Триаааааааал!
Человеческая фигура оторвалась от вершины холма и полетела в прибой. Птица-3 отправился в последнее плавание.
Уно не видел, как тело брата размозжило о камни. Он знал, что сейчас произойдёт с корабеллой, а значит, и с ним. Уно опустился на колени и, сложив на груди руки, приготовился умереть.
Он не умер. Он успел лишь увидеть, как раскрылись над ним гребни, а в следующий момент Птица накренилась вправо и ушла под воду. Уно выбросило с палубы за борт, завертело в тугой, солёной воде. Затем он всплыл и закричал, завыл от бессилия и отчаяния. Преданная командой Птица неслась к берегу умирать. В одиночестве. Пощадив последнего своего птенца.
Уно закрыл глаза, чтобы не видеть, как корабелла выбросится на камни. Когда он разлепил веки, всё уже было кончено. Задыхаясь от горя, Уно поплыл за Птицей вслед. Чудом одолел прибой, из последних сил дотянул до берега и на негнущихся ногах побрёл к тому, что осталось от его мореходного счастья.
Корабелла была ещё жива.
— Птица моя, — припав к распоротому о камни брюху, лепетал Уно. — Птичка моя, Птиченька…
Он не знал, сколько пролежал так. Поднялся он, когда корабелла начала уже остывать. Невидящим взглядом окинул высыпавшиеся из разверзшейся утробы товары. Тюки с тканями, сундуки с оружием, ларцы с украшениями, мешки с отборным зерном, ящики с плодами и корнеплодами. Белое северное солнце закатывалось на юге. Жёлтое южное — на севере. Пора было умирать.
С минуту Уно решал как. Броситься в воду с утёса, как пристало торговцам, или уплыть на закат, как поступали морские удальцы. Третий способ — смерть от горя — Уно не подходил, в нём оставалось ещё слишком много сил.
Он задрал голову, оценил расстояние до ближайшей вершины, затем перевёл взгляд на ткнувшееся в северный горизонт жёлтое солнце и, наконец, решился. Сорвал рубаху, отбросил в сторону и пошёл в море. Когда вода стала по грудь, Уно поплыл на закат.
Он плыл, отдаляясь от берега мощными размеренными гребками. Когда солнца зашли и в чёрном небе зажглись звёзды, сил у Уно было ещё вдоволь. А потом в бледном свете полной луны он вдруг увидел корабль.
Он решил, что ему померещилось. Протёр глаза, но корабль не исчезал. Он шёл прямиком на Уно, грузно осев в воду и накренившись на левый борт. Тогда Уно перестал плыть. Он завороженно смотрел на приближающийся корабль и думал, что сошёл от горя с ума, потому что взяться здесь кораблю было неоткуда. Он продолжал так думать, даже когда судно приблизилось, поднырнуло под него и плавным движением раздвоенного хвоста забросило на палубу.
* * *
Прильнув к гребню, Примо в ошеломлении смотрел на сидящего на палубе, сгорбившегося и закрывшего руками лицо незнакомца.
— Ты кто? — спросил Примо, когда пришёл в себя.
Незнакомец не ответил. Он был коренастый, наголо бритый, с могучими плечами и вздувшимися на руках мускулами. Примо невольно подумал, что они с этим человеком похожи.
— Кто ты? — вновь спросил он.
Незнакомец поднял голову, и в глазах у него плеснулось такое, что Примо отшатнулся.
— Я… — пришлый запнулся. — Меня зовут Птица-1.
Примо скривил губы.
— Торговец? — недоверчиво переспросил он. — Ты лжёшь, Дракон никогда не стал бы спасать торговца.
— Дракон? — вслед за Примо повторил пришлый. — У твоего корабля хорошее имя. Я не всегда был торговцем. Я начинал разбойником, морским удальцом, но мой корабль погиб, когда был ещё детёнышем. А потом меня взяла себе Птица.
— Ты лжёшь! Корабелла никогда не взяла бы в команду разбойника.
— Я говорю правду, — Птица-1 опустил голову. — Я умирал от горя после того, как погиб Альбатрос. Птица… Знаешь, я думаю, она пожалела меня. А теперь я потерял её. И братьев.
Примо охнул.
— Прости, — сказал он. — Я не знал этого. Скольких братьев ты потерял?
Назвавшийся Птицей-1 незнакомец долго молчал.
— Всех, — выдохнул он наконец.
— Всех? — с ужасом повторил Примо. — Всех троих?
Он опустился перед незваным гостем на корточки.
— Я Дракон-1, — сказал он. — Братья называют меня Примо. Недавно мы потеряли Куатро. А теперь умирают и остальные двое.
Птица-1, не поднимая взгляда, молчал.
— Дракон взял тебя, — сказал Примо.
Птица-1 молчал.
— Он взял тебя вместо Куатро, — сказал Примо. — Ты поможешь нам… — он запнулся, потом добавил несмело: — поможешь нам, брат?
* * *
Белое солнце подсветило северный горизонт. Смахнуло с небосвода звёзды и погасило луны.
Примо шёл по палубе к носу. По пути пожал руку хромающему навстречу Секондо, потрепал по плечу Терцо. Тот был трезв, с того самого дня, как на судне появился Птица-1. Бочонок с хмельной настойкой тот выбросил за борт, Терцо тогда схватился за пистоли, но стерпел и стрелять не стал.
Дракон шёл на север. С каждым днём он набирал силы, и вместе с ним набирала силы команда. Мешки с отборным зерном и ящики с плодами и корнеплодами — прощальный дар погибшей Птицы — не дали команде умереть с голоду.
Примо добрался до загривка, когда Уно показался из носовой пазухи. Они обнялись.
— Спокойной вахты, брат, — пожелал Уно. — Передай Птице, что я буду скучать по ней.
— Дракону, — поправил Примо.
Уно глядел на него в упор.
— Птице, — сказал он.
Примо помедлил. Кивнул.
— Я передам ей это.
