♀ Русалочка
Ольга Рэйн
Царица умирала. Её огромное тело уже не двигалось, остановившиеся синие глаза смотрели далеко вверх, туда, где поверхность океана пронзали солнечные лучи. Подданные Царицы подплывали, прижимались трепещущими губами к перепонкам её рук, к обмякшим плечам, к бессильно повисшим плавникам. Разбирали на пряди длинные зелёные волосы, нежно прикасались к едва движущимся жабрам. Прощались.
Глаза многих были красны от горя — Царицу любили, она была очень сильной, сильнее тех, что были до нее. Она укрепила Скалу, возвела загоны для рыбы, помогла поднять из бездны множество вещей из канувшего города Ремисэ — артефакты, оружие и машины. Сейчас ими занимались ученые. Одни пытались разобраться, другие — вспомнить. И она оставляла двенадцать Детей — столько не удавалось ни одной Царице уже много десятков лет.
В старых легендах Детей было всегда много, каждый год десятки юных голосов звенели среди белых стен, молодые плавники рассекали воду просторных улиц, звучал смех, много смеха. Юные смеются легко, радуются себе, миру, друг другу. Смех, радость и любопытство закручиваются солнечными водоворотами, и тёплыми течениями несут весь народ в будущее, туда, где все они будут лучше, свободнее, сильнее. Легенды канули в бездну вместе с молодым смехом, великими городами, чудесными подвигами, силой и будущим.
Миима, Плывущие, были старым народом. Царицы стали слабы, они не могли поправить изменившуюся планету. Они перестали оставлять достаточно Детей. Плывущие еще длились, но из года в год усиливалось ощущение поражения, выцветания красок, истончения расы. Несколько тысяч жили в осколках цивилизации, построенной миллионами.
Но каждые три года одна девочка по-прежнему становилась Царицей, обменивая собственное бессмертие на силу для своего народа. И всегда находился мужчина, готовый слиться с нею, породить Детей и умереть, чтобы продолжить Миима, стрелой из гарпуна выстрелить собою в будущее. Пока они были, были и Плывущие.
И была надежда.
Дерке сидела на слишком большой для нее стулке, выточенной из коралла. Синего, как глаза ее умирающей матери.
— Ей еще больно? — спросил Оанес, Великий Везир, Первый из Семи.
— Нет, — сказала Дерке. — Ей уже хорошо. Спокойно. Она нами довольна. Особенно мной.
Оанес кивнул, погладил девочку по длинным темно-красным волосам, задержал в пальцах шелковые пряди.
— Конечно, тобой. Таких, как ты, я много лет не видел. Такие, как ты, были давно, до Сдвига. Удивительно, что в наши угасающие времена ей и твоему отцу удалось подумать такую, как ты.
Он надавил на какие-то выпуклости на предмете, который держал в руках. Тот щелкнул, засветился зеленым, начал раскладываться в замысловатой формы широкую трубку.
— Это древний прибор для чтения небосвода, — объяснил он девочке. — Мы все поднимемся на поверхность и простимся с Царицей. Будет ночь и будут звёзды.
— Что такое звёзды? — спросила Дерке.
Оанес сложил трубу.
— Солнца других миров, — сказал он. — Если ты закроешь глаза и о них подумаешь, то вспомнишь и поймешь.
Дерке послушно закрыла глаза. Ничего не происходило. Было темно и спокойно, так же, как до того, как толчок изнутри «пора!» заставил ее тело выгнуться, забиться, разорвать тесную кожистую оболочку икринки.
— Не помню звёзд, — сказала она, открывая глаза и потирая живот там, где ещё вчера был тёплый тугой жгут пуповины. — Помню темноту, тепло, любовь мамы, шёпот отца. И голоса. Нам пели. И ты пел.
Оанес усмехнулся.
— Да, у меня очень запоминающийся голос. Каждый раз, когда я пою среди людей, они бросают в меня различные предметы. Иногда попадают. По своей воле я бы не стал вас так терзать, но это обязанность Везиров — петь нерожденным Детям. Они обычно туго спеленуты в икринках и ничем в меня бросить не могут.
Дерке рассмеялась.
— Я помню, мне нравились твои песни. Спой мне. Я не уплыву и не буду в тебя ничем бросать… даже этими непонятными предметами…
Она подняла прозрачный диск размером с ее руку. Чем дольше она его держала, тем больше ей казалось, что она вот-вот поймёт, что он такое и что с ним можно делать.
Темны воды будущего,
А в небе звезды
Сияют глазами Парящих,
Мой плавник разрезает воду,
Я не знаю, куда я плыву,
Но я верю, что свет впереди…
— Свет! — сказала Дерке, дважды сжимая диск. Он засветился мягким белым сиянием, сначала слабым, потом все ярче, и вот уже вся пещера заполнилась им, девочка видела каждую деталь цветных мозаик на потолке, связки книг на стенах, радостное удивление на прекрасном лице Оанеса, его губы, все еще изогнутые в мелодии. Дерке знала — он сам сочинил эту песню. Только что, для нее.
— Сколько тебе лет? — спросила она тихо.
— Сто семьдесят девять, — ответил он.
— А сколько живут Царицы?
— Три года, Дерке. Всего три года.
— А если я не стану Царицей? И никто не станет?
Оанес вздохнул и отвернулся к окну.
— Тогда никто не умрет. Но никто и не родится. Никогда. Мы все будем жить долго-долго. Но без будущего. Пока нас не станет. Мы будем погребены в обвалах наших руин, побеждены в схватках с животными, раздавлены бесцельностью жизни, которая может только длиться, но никогда не сможет продолжиться.
Он повернулся к девочке. Глаза его были красными.
— Не обязательно это будешь ты, — сказал он. — У тебя семеро сестер…
Дерке смотрела ему в лицо, но слушала не его.
— Мама готова, — сказала она. — Нам пора.
Процессия медленно двигалась вверх сквозь темную воду. Тело Царицы было огромным и тяжёлым, двигаться сама она уже не могла. Сотни Плывущих тянули её к поверхности в ритуальной сети, сплетенной из мягких трав. Еще несколько сотен, вооруженные, охраняли процессию — сверху, снизу и кольцом. Прежде, чем отправиться в путь, Оанес приказал пересмотреть тюки с артефактами, выбрать все световые диски, раздать их воинам и научить ими пользоваться.
То здесь, то там из руки воина бил луч белого света, выхватывая из темноты оскаленную гигантскую морду кровавого олфина, или щупальца скуда, или пасть окулы в кольце невероятно мерзких черных круглых глаз. Воины дергали копьями, пару раз стреляли, но в целом яркого света было достаточно, хищники испуганно ретировались.
Дерке плыла впереди вместе с остальными Детьми. Они не разговаривали между собой — каждый из них был занят разговором с Мамой. Последние слова, любовь, напутствие.
Царицы не уходят насовсем. Её тело, истраченное на Детей, изъеденное Силой, будет колыхаться на поверхности, ожидая восхода. Когда взойдёт солнце, оно превратится в кроваво-красную пену океана. Мама растворится в мире, вольётся в Океан, останется его частью. Но океан огромен, он куда больше мамы, её станет не слышно.
— Любимая моя, — шептала мама в голове Дерке. — Ты — это самое лучшее, самое великое, что мне удалось сделать за всю жизнь. Ты — наше последнее творение, младшая дочь, морская Царевна. Ты — наш последний, отчаянный рывок в будущее, мой и вашего отца. Я не могу сказать тебе, как туда попасть, не могу показать дорогу. Могу лишь сказать, что у тебя достанет силы пройти по любой. Если ты станешь Царицей — ты будешь великой царицей. Если ты станешь везирой, охотницей, охранительницей, ткачихой — кем угодно, ты будешь велика и прекрасна. Проживешь ли ты сто тысяч лет или умрешь завтра от укуса морены — ты уже была, уже осветила собою наш народ, уже оставила след. Следуй своему сердцу. Я ухожу, вот уже совсем ухожу, я растворяюсь в мире, а вместе со мной — моя любовь. Мир огромен, и моя любовь к тебе станет его частью. Мир любит тебя, Дерке. Помни об этом. Помни…
— Дай мне посмотреть, — попросила Дерке. Оанес неохотно оторвал от глаза и протянул ей древний прибор. Девочка припала к окуляру, обвела трубой небо.
Звезды поразили Дерке. Вселенная была бескрайней и прекрасной превыше любых слов.
Дерке вспомнила, что такое звёзды, она вспомнила, как вращается её планета — вторая от Солнца, белого карлика спиральной галактики. Она вспомнила, что случилось с её зелёной планетой двести лет назад, когда гигантский астероид с шипением ударил в океан, и вода вскипела и встала до неба, и твердь погрузилась в океан, и была тьма, и была ночь, и было утро, наставшее уже в новом мире. Течения в океане стекали в бездну кровью Плывущих, а с неба на его поверхность дождем лилась кровь Парящих…
— Ты ли это? — раздался рядом щёлкающий голос. Дерке повернула голову. Парящий был совсем небольшой, чуть крупнее её плавника.
Когда суша ушла под воду, над поверхностью остались Столпы — вершины самых высоких гор. Теперь Парящие гнездились там, в немыслимой тесноте, в чудовищных лишениях. Но они выживали. Они соединялись в семьи, любили друг друга и обменивались клетками своих тел, и каждый год новые птенцы взмывали в небо.
— Я ли? — спросила Дерке. Парящий подлетел ближе. У него были большие глаза и острый клюв. В темноте было не различить цвета его перьев.
— Ты — она? — спросил Парящий. Его голос отражался от воды металлическим звоном. Дерке протянула ему руку. Парящий сел на запястье, тут же клюнул его, пробивая крепкую кожу, пронзая Дерке нетрудной острой болью. Защелкал клювом, сглатывая каплю крови, растирая её по нёбу.
— Да, я узнаю тебя, — защебетал он. — Мы видели тебя, мы ждали. Мы смотрели в будущее. Посмотри в небо, Великая Царица. Посмотри на огни в черной пустоте. Их свет летит к нам сквозь пустоту много лет. Некоторых из них уже нет, они взорвались, перегорели, вывернулись наизнанку, но мы еще долго будем видеть их свет. Потому что свет — часть оболочки мира и у него есть скорость, законы и правила. У тебя, у твоего внимания и страсти правил нет. Понимание мгновенно. Посмотри на звезды, Дерке. Нащупай жизнь. Пойми её. Впусти её в себя.
Дерке подняла к глазам прибор Оанеса. Парящий сердито зашипел, прыгнул ей на плечо, опять больно клюнул руку.
— Не так. Смотри глазами. Смотри сердцем.
— Смотри сердцем, — откликнулась в голове у Дерке ее Мама. Море вздохнуло.
Дерке заметалась глазами по небосводу, уже слегка бледнеющему — над горизонтом востока зарождалось предчувствие скорого света. Её взгляд остановился на неприметной желтой звездочке в созвездии Окулы, у самого хвоста. Она смотрела в её дрожащий ореол, и понимала, что прямо сейчас…
Лодку уносило все дальше в океан. Арам смирился со скорой и неприятной смертью. Ураган сломал его весла, унес парус, бросил рыбака о скалы, приложил головой о выступ, но потом зачем-то позволил залезть обратно в лодку, не стал утягивать на дно. Теперь шторм улёгся, как и не было, морская поверхность стала гладкой, отражала звёздное небо, казалось, бросишься вниз — и не будет всплеска, улетишь. Голова звенела болью, перед глазами проходили странные видения — Арам видел города в глубине, огромных чудовищ, плывущих в небе и прекрасную девочку с красными волосами. Когда девочка приподнялась над водой, Арам увидел, что она наполовину рыба.
«Богиня!» — понял он.
Смотреть на чудесную девочку было приятно, Арам улыбнулся растрескавшимися губами, откинулся на груду старых рыболовных сетей на дне лодки. Тима не дождётся его с уловом. Поплачет, наверное. Утешится быстро — женаты они были недавно и особенного счастья пока друг в друге не находили. Арам смотрел на девочку, а та — на него.
— Дерке… Деркето… — понял Арам. Девочка в море-небе улыбнулась и исчезла. На звезды нашла туча, поверхность моря вскипела нежданым ливнем. Арам лежал на дне лодки, пил воду из неба, и снова наполнялся жизнью. Она его ждала еще длинная.
Дерке была поражена. Она видела их, видела и чувствовала то же, что они — похожие на Миима, но сухопутные, вдыхающие воздух. Мужчины сидели у бивачных костров, женщины склонялись над колыбелями, дети смеялись, умирали от лихорадки, пели, рисовали на песке. Десятки жизней промелькнули перед нею быстрыми образами, воспоминания о том, что было не с нею.
— Миима умели читать звезды, — грустно сказал Парящий, все еще сидевший на её руке. — Они видели жизнь в бесконечности, они вбирали её в себя, учились любить её — непохожую, разную, любую. Понимая иные миры, они умножали свою силу. Мы, Раави, смотрели для них в прошлое и будущее. Дыхание их Цариц ветром проходило по планете и стаи Парящих взмывали над своими городами, радуясь и кувыркаясь в теплых потоках, и деревья качали листьями и роняли в воду сладкие плоды. Дети Миима ловили их и смеялись… — он замолчал, сглотнул, пощелкал клювом.
— Это было давно, царевна, — сказал он. — Теперь это не имеет никакого значения.
— Кто ты? — спросила Дерке. Парящий смотрел на неё, склонив голову.
— Риик-Ра, — сказал он наконец. — Мы больше не увидимся. С тех пор, как мир изменился, Раави не переживают зиму. Мы вьем тугие гнезда из морских трав. В немыслимой тесноте наших скал мы укутываем в них яйца. С первыми холодами мы запечатываем гнезда своими телами и умираем. Весной новое поколение разбивает скорлупу и вылезает в мир, раздвигая наши гладкие кости и растрепанные перья. Они смотрят в прошлое — великий дар нашей расы — и видят, как мы их любили и тосковали по ним. Мы перед смертью смотрим в будущее — и видим, как они будут любить нас и тосковать по нам. Так мы выживаем, из года в год пролетая по тонкой струне любви над морем скорби и смерти.
— Прощай, Риик-Ра, — сказала Дерке, поднимая руку. Легкое тело Парящего взмыло с её ладони в небо, наполняющееся пурпурным рассветом.
— Прощай, Дерке, — сказала Мама, и в её голосе девочке послышался отзвук другого — её отца. Эхо эха, отражение отражения.
Солнце взошло. Миима запели в воде, Раави вторили им из воздуха. Тело матери Дерке вскипело на свету, стало пеной, разошлось по поверхности океана.
— Так проходит Атарге, Царица Морская, а с нею Даарис, — провозгласил Оанес. — Пусть всегда их души звучат в течениях океана.
В году было шесть сезонов, они считались от зимы, когда поверхность океана застывала коркой льда, а обитатели солнечного слоя воды уходили в глубину или умирали. Дерке ежилась, представляя себе застывшую ледяную пустыню размером с планету, с заметенными снегом Столпами, усиженными трупами Парящих.
Вода становилась холоднее с каждым днем, и Мнима торопились убрать урожай тугих маслянистых гурдов и круглых рыблок до того, как холод придаст им горечь.
Дети играли в высоких залах Скалы. Снаружи, за пределами обжитой воды, было опасно, стерегли хищники. Охранителей не хватало, а окулы и олфины, чувствуя приближение холодных сезонов, торопились нагулять жир, нападали агрессивно и смело. Были раненые, их лечили в пещере лазарета. Дерке, её сестры и братья помогали, учились работать с ранами, меняли повязки.
Дети помнили многое, что было до них, но не всё. К воспоминаниям матери и отца они могли обратиться легко, но чем дальше в память предков они пытались заглянуть, тем путанее были картинки, образы и слова. Но однажды, держа сосуд с бинтами для лекаря, который обрабатывал раны от окульих зубов охранительнице с волосами темно-красными, как у неё самой, Дерке вспомнила совершенно точно, что когда-то все было не так. Огромные генераторы вырабатывали энергию, свет заливал улицы городов, в красивых зданиях было тепло, фильтры очищали воду, а та, кого Дерке вспоминала, смотрела в гладкую светящуюся поверхность, улыбалась и разговаривала с кем-то, кто был далеко, на другой стороне планеты.
Это было давно. Теперь, как сказал тот обречённый Парящий, это не имело никакого значения. Раненая окулой воительница мелко тряслась от озноба, согреть её было невозможно и через три дня она умерла. Зубы окулы выделяли паралитический яд, справиться с которым могли не все.
Дерке и её братья и сестры спали вместе, в одной пещере. Дети согревались друг у друга на груди, их длинные волосы переплетались в слабом течении пещеры. Засыпая, они пели. Иногда взрослые приплывали послушать, и глаза их краснели от сильных чувств. Когда среди них был Оанес, сонной Дерке казалось, что он смотрел только на неё.
— Звезда, про которую ты спрашивала — это жёлтое солнце, свет от которого летит к нам чуть больше нашего года, — сказал Оанес, выныривая из связки огромных книг. — На третьем из его миров есть жизнь. Была еще на четвёртом, но больше нет.
— Почему? — спросила Дерке.
— Потому что миры меняются, — Оанес повёл рукой, очевидно имея в виду планету вокруг. — Иногда необратимо. И несовместимо с продолжением жизни.
— Расскажи мне, — попросила Дерке, устраиваясь поудобнее. Она росла быстро, стулка была ей уже почти по размеру.
— О том мире?
— О том. И об этом. Раньше. Ты помнишь?
Оанес кивнул.
— Тот мир очень быстрый. Планета кружит вокруг своей звезды в сотни раз быстрее нашей. Многие её обитатели устроены почти как мы, но с одним странным отличием — их клетки стареют, тела дряхлеют и скоро, совсем скоро, все они умирают. Смерть для всего живого в том мире — не случайность, а необходимость, встроенная в их тела, в саму структуру их плоти.
— Как у меня, — сказала Дерке. Оанес всплеснул руками, ударил хвостом, книги разлетелись по всей пещере. Дерке знала, что сейчас он будет горячо спорить, поэтому бросилась к нему и приложила руку к его губам.
— Не надо, — сказала она. — Ты же понимаешь, что это буду я. Так она меня подумала.
Оанес смотрел на неё в упор. Его глаза быстро наливались красным. Дерке пожалела о своем порыве.
— Расскажи мне о нашем мире, — попросила она, убирая руку. — Каким он был.
— У нас был свет, — медленно сказал Оанес. — Мы управляли стихиями. У нас были машины, знания, сила. Города были разбросаны по всей планете — как правило, неглубоко и близко к суше. Мы живем в руинах окраины одного из великих, Ремисэ. Это было дно тёплого голубого моря, лежавшего в полукольце самого большого из островов Парящих. Воздух и вода были сладкими, потому что остров был покрыт деревьями и их листья струились кислородом, насыщали им планету. Сейчас цикл, конечно, нарушен, кислорода едва достаточно для дыхания, мы выживаем, но…
Оанес говорил, и перед глазами Дерке вставали стройные башни, верхушки которых поднимались над искрящейся поверхностью, счастливые Миима с лентами в волосах, живущие в тепле и безопасности, занятые искусством, изобретениями, обустройством мира, в котором будущее их народа было светлым и прекрасным.
Оанес отнес её, уснувшую, в детскую пещеру, где уже спали, тихо напевая во сне, остальные, и долго смотрел на прижавшихся друг к другу Детей. Повернувшись, заметил еще двоих Везиров, тоже наблюдавших за ними от стены.
— Они так прекрасны, — сказала беловолосая Атарге. — Жаль, что они растут так быстро.
— Я думаю, следующей Царицей станет Дерке, — заметил Рамес. — Такая красивая девочка, давно такие не рождались. Жаль… Оанес, нас ждет важное обсуждение — как мы будем распределять урожай рыблок, если хранилища неполны и до весны их явно не хватит…
Год спустя Дерке стояла над бездной. Трое из её сестер и братьев стояли рядом, глядя вниз, в темноту. Чуть позади держались опытные ныряльщики, вполголоса переговариваясь и посмеиваясь над новичками.
— Держаться всем вместе, — говорила Атарге, Третья из Семи. До того, как стать Везирой, она много лет водила в Бездну отряды ныряльщиков — они доставили в Скалу множество книг, оружия и артефактов. Сегодня она снова вела группу — новички, едва перешагнувшие порог взросления, хотели попробовать свои силы.
— Ты уверена? — опять спросил Немис, любимый брат Дерке. — Зачем тебе? У тебя же в лазарете все так хорошо получается.
Дерке упрямо передернула плечами. Как она могла объяснить ему, что, когда чувствуешь, что времени остаётся так мало — до церемонии Воцарения оставалось лишь полгода — то попробовать себя хочется во всем, схватить как можно больше жизни, разной, разной…
Они спускались вниз очень долго, давление нарастало, дышать становилось тяжело. Даже опытные ныряльщики перестали переговариваться — берегли силы.
Ремисэ предстал перед ними мутной громадой во тьме. Лучи света, который они принесли с собой, скользили по темным поверхностям, как крохотный люминесцентный планктон по шкуре Крита — морского гиганта. Ныряльщики разделились на команды и с разных сторон заплыли в большое здание, отмеченное на карте Атарге. Разведка полагала, что здание было библиотекой или лазаретом.
— Свет, — сказала Дерке, быстро сжимая диск. Немис и Атарге плыли впереди неё, еще двое — позади. В белом облаке света Дерке видела прекрасные мозаики потолка — счастливые люди танцевали, читали, управляли машинами, мчались сквозь воду на запряженных олфинах. Лекари склонялись над больными, дети кружились в лучах солнца. У стены она увидела то, что осталось от одного из счастливых персонажей мозаик — зеленоватый узкий череп, кости, сосуд для бинтов, полоски из неизвестного материала, изогнутый трубчатый предмет из него же. Дерке подняла предмет, долго вертела его в руках, пытаясь вспомнить, что это и как им пользоваться. Трубка заканчивалась острым лезвием, на боках были выпуклости. Дерке вдруг осознала, что все вокруг уже заканчивают загружать книги и предметы в большие кожаные мешки. Она встрепенулась и начала наполнять свой. Путь наверх казался быстрее, и, несмотря на давление, все переговаривались возбужденно и облегчённо — опасное приключение заканчивалось благополучно.
Кровавые олфины атаковали их стаей, когда они были уже у самого края Бездны — еще чуть-чуть, и выплыли бы к Скале. Крупный самец схватил Немиса за плечо мощными челюстями, потащил за собой. Немис успел выхватить копье свободной рукой, вонзил в твёрдый бок. Олфин закричал, мотнул головой, почти без усилия вырвал его руку из сустава и тут же проглотил.
Как во сне Дерке увидела, как кровь ударила в воду, окутала оседающего без памяти Немиса мутным облаком. Вода сжималась и разжималась вокруг — те, у кого было оружие, стреляли. Закричала Атарге, взвизгнул один из воинов. Дерке бросилась к Немису, схватила его поперек туловища, потянула его к Скале, уже понимая, что не успеет — кровь била из разорванного плеча слишком сильно. Олфин развернулся, поплыл прямо на них. Дерке плечом ощутила горячие волны — Атарге трижды выстрелила прямо в раскрытую пасть. Голова олфина взорвалась кровавой кашей. Крови вокруг было много, слишком много, наверняка на эту кровь уже спешили окулы — они её чуяли издалека.
Немис застонал, и Дерке, в отчаянии, внезапно вспомнила назначение гнутой трубки из своего мешка. Через несколько секунд она уже орудовала ею, заваривая и прижигая обрывки сосудов в плече Немиса. Один из ныряльщиков потерял большой кусок мышцы из хвоста — она остановила кровь и ему. Они едва успели уплыть из кровавого облака, когда появились первые окулы.
Все добрались до Скалы живыми. Дерке била крупная дрожь. В лазарете им тут же дали успокаивающей травы, Дерке послушно жевала, обнимая Грие, свою сестру. Но по-настоящему она успокоилась только когда увидела Оанеса. Он на миг сжал её плечо, проплывая в глубину лазарета. Она закрыла глаза и погладила сестру по мягким синим волосам.
Дерке и Атарге сидели на стулках в лазарете, ожидая, когда Немис очнется.
— Он хотел быть воином, — мрачно сказала Дерке. — Он уже им был. Что с ним теперь будет?
Атарге пожала плечами.
— Есть много других занятий. И потом… — она помедлила. — Найдутся такие, кто скажут, что теперь он, как никто другой, должен предложить себя Царице в качестве Отца Детей на предстоящей церемонии.
Жить так сильно искалеченным ему будет трудно и неприятно, а всё, что требуется от Отца — это его часть клеточной информации. Чистая биология. Необязательно тратить на ритуал… полноценного члена общества.
— И ты так скажешь? — прищурилась Дерке. Атарге с тоской посмотрела на Немиса, погладила его волосы.
— Очень трудно править умирающим народом в обреченном мире при нехватке ресурсов, — сказала она. — Если ты станешь Везирой, то поймешь.
— Почему ты не стала Царицей? — спросила Дерке. Глаза Атарге стали серебряными от гнева, но Дерке очень хотелось знать.
— Наша биология причудлива, — наконец ответила Атарге. — Девочка может стать Царицей лишь однажды в жизни — во время самой первой Церемонии, когда она только-только достигает порога зрелости. Тогда же она выбирает самца и впитывает его информацию, поглощая его тело. Её клетки меняются. Она рождает Детей. Спеленутые в икринках, они созревают и оформляются. Эти два процесса — слияние и нерест — меняют саму природу её плоти. Она получает Силу — и может возводить стены, двигать воду, управлять огромными косяками рыбы — никто не знает пределов этой силы. Царица растет, её тело становится огромным, клетки меняются и, под воздействием Силы, начинают разрушаться. Перед смертью она поднимается на поверхность, где солнечный свет вступает в реакцию с… Впрочем, ты спросила не об этом, правда? Ты спросила обо мне…
Атарге оттолкнулась от стулки и поплыла к выходу. От двери она обернулась, в облаке белых волос.
— Я бы давно уже стала Царицей, — сказала она. — В любой год из последних ста. Мужчины живут с этим выбором всю жизнь — они могут стать Отцами в любом возрасте. Но женская природа нашего вида требует, чтобы эту жертву принес еще по сути ребенок, девочка. Я оказалась не готова. Если подумать, то это чудо, что каждый раз находится одна, которая готова.
Атарге исчезла за дверью, а Дерке долго сидела в тишине, вцепившись в края стулки. Подняв глаза, она обожглась о взгляд Немиса.
— Я все слышал, — сказал он. Они оба помолчали.
— Иди сюда, царица, — сказал Немис.
Дерке лежала на его забинтованной груди, он гладил её по волосам, а она смотрела в стену остановившимися красными глазами.
Дерке снова была на поверхности и искала глазами свою любимую звездочку. Два светящихся пятнышка отвлекли её — к ней спускался Парящий, совершенно такой же, как прежний.
— Риик-Ра? — спросила она удивленно, протягивая руку.
— Саат-Ра, — ответил Парящий, опускаясь на её запястье. — Я вышел из костей того, кто вышел из его костей. Я знаю о вашей встрече.
Парящий пронзительно вскрикнул, пощелкал клювом.
— Знаешь ли ты о том, какой была наша планета, царевна? Знаешь ли ты о цикле, дающем жизнь — в воде и в воздухе?
— Я знаю о Сдвиге, — сказала Дерке. — Я знаю, как ушла суша и провалилось океанское дно…
— Планета умирает, — перебил её Парящий. — Мы все поглощаем кислород, вы — из воды, мы — из воздуха. Водоросли выдыхают его, но недостаточно. Цикл не воспроизводится. Еще девяносто-сто лет, и мы начнем задыхаться, и однажды весной птенцы не разобьют свою скорлупу. В море все будет дольше, но день придет, и ваши Дети не выйдут из икринок…
Парящий молчал долго. Дерке слышала, что вокруг начинают поговаривать о возвращении. Воины оглядывали волны с нарастающим беспокойством.
— Мы живем лишь год, Дерке, — наконец сказал Саат-Ра. — Мы умираем каждую зиму, потому что море замерзает, мы не можем охотиться, нам нечего есть. Но в сердце каждой из наших Скал мы храним самое дорогое сокровище нашей планеты. Это капсулы с семенами и спорами всех деревьев и трав, которые росли на суше и яйца насекомых, опылявших их. Их хватило бы на зиму любому из наших поколений. Им было бы необязательно умирать в морозных муках. Но поколение за поколением умирает, не прикасаясь к семенам. Знаешь, их достаточно, чтобы вновь завести кислородный цикл. Чтобы спасти планету. Для ваших и наших детей. Но им нужно где-то расти.
— Зачем ты мне об этом говоришь, Саат-Ра? — медленно спросила Дерке.
Парящий не ответил, снялся с её руки, исчез в темном небе.
Желтая звездочка подмигнула ей, притянула её взгляд. Там сухопутные люди строили города, убивали друг друга сверкающим железом, молились друг за друга богам — добрым, строгим, равнодушным, множественным, единому, прижимали к груди орущих младенцев, поднимали на копья других орущих младенцев, плавали по океанам на деревянных кораблях, сжигали и мучили тех, кто не угодил их добрым богам, и любили, так любили друг друга…
Дерке стояла в центре огромной мраморной чаши — Царской Площади. Она уже сказала ритуальные слова и голос её не дрожал. Она была Царицей Морскою. Трое Везиров, среди которых не было Оанеса — почему-то её это больно удивило — увенчали её древней короной. Ей отчаянно хотелось, чтобы все неизбежное уже состоялось и прошло.
Все Мнима ждали у краев чаши — тысячи глаз смотрели на Дерке. Многие глаза были красными — её любили, её жалели. Дерке ждала Немиса, всё было уже решено. Ему помогут выплыть в центр площади. Он заучил свои ритуальные слова.
Ряды у края чаши дрогнули, Дерке узнала синие волосы Немиса. Она с болью смотрела, как он, прежде такой ловкий, боком выдвигается из толпы, пытается поймать равновесие, кружится на месте. Сестра, Грие, ловит его за здоровое плечо, выправляет, пытается подтолкнуть. Наблюдая за ними, Дерке не заметила, как кто-то другой появился на площади. Что что-то случилось, она почувствовала по реакции толпы — это было потрясенное, тяжелое, абсолютное молчание.
Перед нею на мраморе ждал Оанес — невозможно прекрасный, с черными волосами, собранными в тяжелые косы, с загадочной улыбкой на гордых губах.
— Ты? — выдохнула Дерке, ошеломленная.
— Перед Пдрицей простираюсь я, — начал Оанес ритуальную речь, но смотрел на Дерке, как будто говорил что-то совсем иное, только для неё одной. — Возьми мою плоть и умножь её, возьми мое будущее и сделай его будущим моего народа…
Вокруг неё Плывущие переговаривались, от удивления забывая понизить голос, шелест и восклицания расходились вдаль, далеко за площадь, дальше, чем она могла видеть. Никогда еще на народной памяти Великий Везир не отрекался от правления, не оставлял руководство, не отказывался от бессмертия ради почетной, но чисто биологической функции продления рода. Люди не верили своим ушам и глазам.
Оанес поднялся и поплыл к Дерке.
— Возьми меня, — сказал он.
— Почему? — спросила она. — Почему ты? Почему сейчас?
— Потому что это ты, — сказал он просто и взял её руку. — Ты — великая Царица, которая изменит мир. И ты — девочка, которой нравится, как я пою. Знаешь, я живу уже целую вечность, и никому никогда еще не нравилось, как я пою.
Дерке задрожала, чувствуя, как краснеют её глаза. Оанес смотрел прямо, не отрывая взгляда.
— Возьми меня, Царица, — повторил он настойчиво. — Возьми меня с моими знаниями, с информацией и силой в моих клетках, с моей любовью к тебе. Никого и никогда я так не любил, как тебя. Возьми меня — для будущего нашего народа. И для меня. И… — он прошептал ей в самое ухо — для себя.
Дерке дрожала все сильнее, она боялась, что это было уже заметно всем. Она помнила слова ритуала — «я беру… я принимаю… я сливаюсь… да будет…» и так еще долго. Она молча вцепилась в плечи Оанеса, он махнул толпе рукой, рассмеялся в тишину и повлек Дерке к ритуальной капсуле Скалы.
— Всем спасибо за прекрасные годы, — крикнул он. — Жить среди вас и править вами было неописуемым удовольствием!
В ритуальной капсуле не было времени, не было пространства, не было ничего, кроме них двоих. Древние механизмы в их крови запустились, изменяя клетки, создавая одно из двух, перекачивая информацию, переписывая структуру материи.
Дерке пила кровь Оанеса, принимала его семя, сливалась с его плотью. Энергия обволакивала их.
Как малёк в икринке, в древней каменной сфере рождалось новое существо — недолговечное, но очень могущественное.
Перед их глазами проходили миллионы жизней изо всех уголков Вселенной — проходили в борьбе, в наслаждении, в голоде познания, в радости открытий, в любви и страдании. Носители мужского и женского начал сливались в бесконечных огненных поцелуях, сплетали щупальца, терлись перьями, прорастали друг в друга, погибали, дав жизнь, жили вечно, жили недолго, рожали в муках, нерестились в оргазмах, кормили крохотных существ своими телами, телами своих жертв, молоком, кровью, плодами своих планет. Солнца всходили и заходили над мирами — красноватые, желтые, пурпурные и ослепительно-белые двойные. Дерке и Оанес смеялись и были везде, и всем, и всегда. Они были в начале вселенной — той самой безумной плотности и температуры точкой, в которой не было времени. И они были в конце — ею же.
— Деркето, — сказала та, что была Дерке, приходя в себя. — Мы — Деркето.
Оанес, физическая оболочка которого уже растворилась в ней, перестала существовать, счастливо рассмеялся в её голове.
— Давай изменять мир, — сказал он. — Начнем с Детей.
Они думали Детей. Они представляли себе образ, качество, взаимоотношение с миром, мелодию, оттенок любви — и он облекался в плоть, закручивался спиралью генетического кода, прорастал в Деркето. Она нежно отделяла его, окутывала оболочками икринки — вот желток, чтобы питать и строить растущее тело, вот пласт воспоминаний, который прорастет синапсами в мозгу, вот кожистая оболочка, которую дочь или сын разорвут, когда будут готовы. Всё, что Дерке видела и чувствовала, помнила об этом мире и о том, лежащем за ледяной пустотой космоса, всё, что Оанес знал и любил за свою долгую и разную жизнь — все это нашло свое место в Детях, всё стало ими.
Семьдесят пять голосов, душ, лиц, песен, судеб. Дети ждали своего часа, безопасно укрытые в икринках в Детской пещере Скалы.
— У нас еще целый год жизни, — сказал Оанес. — Она была бы приятной. Мы можем сделать много хороших дел для нашего народа. Мы дождемся Детей и расскажем им о своей любви…
— Или мы не станем тратить Силу на мелочи и умрем сегодня, — эхом отозвалась Дерке. — И пусть о нашей любви им расскажут другие. И мир, в который они родятся.
Деркето стояла над бездной. В бездне лежал город Ремисэ, темный и мертвый, полуразрушенный, покрытый донными отложениями. Плоские чудовища гнездились там, где должны были играть её дети. Рыбы с челюстями, способными раскрыться всемеро, ждали добычу среди книг, собранных её предками. Деркето раскинула руки и сосредоточилась.
— Мы сможем, — сказал в ней Оанес. — Почувствуй структуру донной коры. Под ней бушуют силы — используй их. Начинай, нам нужно успеть до рассвета, а он всегда ближе, чем кажется.
Деркето замерла в обманчивой неподвижности, и её волею и силой далеко внизу с подводных гор покатились камни, трещины разрезали океанское дно, течения магмы начали поворачивать вспять. Она толкнула, потянула на себя — и мир задрожал и подчинился.
Ремисэ вставал из бездны в черном облаке донной мути. Деркето остановилась, когда усилие стало невыносимым, а город лежал у её ног. Мнима проплывут по его улицам, отмоют и восстановят здания, найдут и прочитают книги, вспомнят, как пользоваться машинами и инструментами. Нужна была энергия, чтобы начать цивилизацию заново — Деркето отыскала глазами огромные генераторы, проверила их. Один был разрушен полностью, второй требовал сложной починки — это будет позже, а в третьем нужно было возобновить, заново завести реакцию. По сравнению с усилием по подъему города это было мелочью. Реакция пошла, генератор ожил, тут и там огни города засветились сквозь слои ила. Нужна была безопасность — Деркето нашла и активировала силовой щит. Когда его отрегулируют и настроят, он укроет город от хищников.
Она обернулась. Плывущие стояли за нею и смотрели на великий город. Её братья и сестры, её друзья, друзья и братья её предков, те, кто встретит и научит её детей.
Деркето улыбнулась.
— Немис, — позвала она.
Он выплыл из толпы, неловкий и изломанный. Деркето протянула к нему огромную руку. Когда он поднялся на ладонь, она приложила палец к его груди. Немис закричал. Она держала его крепко, он кричал и бился, а когда она разжала сияющие пальцы, у него снова было две руки. Он держался за плечо, глаза закатывались, грудь трепетала часто-часто.
— Благодарю Царицу, — простонал он. — Спасибо, Дерке…
— Ему нужен отдых в лазарете, — сказала она. — Кто еще?
Жизнь текла с её пальцев. Она возвращала руки, хвосты, плавники, потерянные много лет назад, она восстанавливала нарушенный кровоток, заставляла расти выбитые зубы и вытекшие глаза.
Им понадобится много сил, чтобы восстановить мир. Дверь в будущее распахнётся широко.
— Прощайте, — сказала она и помчалась вверх, к поверхности, взбивая воду мощным хвостом, разрезая её огромным гибким телом.
Немис был первым, кто запел ей вслед. Тысячи Плывущих подхватили песню, мелодия догоняла Деркето, как теплый восходящий поток. Она улыбнулась, узнав одну из песен Оанеса.
Она стояла в воде, закрыв глаза, между океаном и звездным небом, где в созвездии Окулы мерцало желтым светом её любимое дальнее солнце. Она была Силой. Она чувствовала в океане силу всех, кто был до неё. Ей казалось, она слышит маму.
Деркето распахнула глаза, вобрала в себя всю вселенную и ударила своей волею по планете под нею. Из океана вставала огромная суша, забирая в полукольцо великий город на дне. Сила, с которой она тянула дно вверх, была несопоставима с её телом — каким бы оно ни было гигантским. Кровь полилась изо рта и глаз, она закричала — но суша была все выше, все ближе к поверхности. На кровь тут же примчались окулы, закружили вокруг Деркето в смертельном танце, стягивая и сжимая круги. Но её тело было слишком огромным, неуязвимым для внешних опасностей — единственным существом, способным себя повредить, была она сама.
Она остановилась, дрожа. Ей нужно было подняться выше, над поверхностью. Она больше не могла ничего сделать из воды. Она посмотрела на небо. Звезды появлялись и исчезали — в небе скользили миллионы темных теней.
Летели Парящие — все Раави этого мира. Они летели парами, и в клювах каждая пара держала концы лент. Каждый год, оплакав родителей, птенцы вплетали их перья в семейную ленту — чтобы почти год спустя, в преддверии собственной смерти, узлами записать на ней несколько слов, обращенных к будущим детям.
Парящие продевали свои ленты под её руками, плавниками, шеей. Все больше их взлетало, поднимая Деркето от воды, и новые сотни Парящих подхватывали усилие. Они ныряли в воду, окулы хватали и рвали их легкие тела. Воздух наполнился скорбными криками, но Раави не останавливались, и вот они уже поднимали Деркето в воздух.
Её кровь лилась дождём, сначала в океан, а потом, когда над поверхностью показались первые уступы — в тину и ил, на бьющихся, погибающих рыб и червей, на водоросли, на окул, не успевших уплыть от стремительно поднимающейся суши. Все это станет богатой почвой, в которой начнется новая жизнь. Её дочери поднимут новые острова, Парящие посадят там новые семена, планета начнет дышать, как раньше.
Деркето кричала в невыносимом усилии, как кричали в родах сотни женщин в мире её любимого Желтого солнца. Она рождала новый мир, и это было очень больно.
Мир родился, над ним взошло солнце. Его лучи ударили по Деркето, она едва успела улыбнуться, как её плоть разлетелась по воздуху облаком розовой пены. Хлопья падали в океан, на новую землю, черную и осклизлую, неслись по воздуху с ветром, соединялись с облаками, несущими дождь. Раави кружили и пели о ней.
Так прошла Деркето, Царица Морская, а с нею Оанес. Пусть всегда их души звучат в струнах мира.
Звезды над Сестри Ливанте, небольшой рыболовецкой деревушкой, были огромными, крупными и теплыми. Ганс осмотрелся. Кажется, именно у этой скалы Анжела назначила ему свидание ровно в полночь. Впрочем, его итальянский был так плох, что она могла предложить ему купить двенадцать устриц и рукой показать, где именно их поймали. Он сам не знал, зачем пришел ночью к морю — нельзя сказать, чтобы девичьи прелести переполняли его интересом.
Ночь была теплой, южное море пахло тайнами. Ганс почувствовал себя очень живым и счастливым. Он набрал горсть камней, бросал их как можно дальше в темную воду, загадывая на плеск приятные мелочи — примут ли в печать новую пьесу, будет ли встреча с тем, кого так хотел видеть, в Риме… И вдруг замер, потрясенный. Случайно зацепившись взглядом за непримечательную белую звездочку между луной и горизонтом, он вдруг увидел и почувствовал там Её, красноволосую девочку, отдававшую бессмертие за любовь, летевшую с Детьми Воздуха младшую морскую Царевну.
Его колени ослабели, он сел на песок, неловко, боком, и разрыдался от боли и неимоверного, выстраданного счастья.
— Пеной морскою, — прошептал Ганс, глядя в небо полными слез покрасневшими глазами.
Когда он попытался снова отыскать чудесную звездочку, то не смог, она навсегда затерялась в бесчисленных россыпях Вселенной.
Пройдет много лет, и поручик Михаил Лермонтов, стоя у подножия горы в ожидании выстрела, вспомнит ту далекую звездную ночь, когда ему приснилась прекрасная девушка, плывущая вверх из глубины, разрезающая своим сильным русалочьим телом тугую темную воду.
В видении не было слов, слова он подобрал потом, все его существование было бесконечным подбором слов и их расстановкой в том единственном, богом желанном порядке, который и был его сутью. В ту секунду, когда пуля вошла в его грудь, а над горой Машук с чистого неба раздался оглушительный удар грома и хлынул ливень, он понял, что этот же процесс бесконечного перебора слов, значений и сущностей в поисках единственно верного и самого прекрасного является и сутью самого Бога.
Тогда он рассмеялся, перестал держаться за эту пустую и глупую, разочаровавшую его реальность, зацепился сознанием за солнечный свет, с невозможной яркостью пронзающий его расширившиеся зрачки и полетел с ним дальше — к другим мирам, туда, где он видел Её.
Для наружнего же наблюдателя он истек кровью в течении трех минут и умер, не приходя в сознание.
И старалась она доплеснуть до луны серебристую пену волны.
