Не сумев выключить громкость, София в сердцах запустила пультом в приборную доску. Не обращая внимания на острую боль, прошивающую позвоночник, наклонилась вперед, потянувшись к консоли, и начала давить на кнопки наугад в отчаянной попытке вернуть управление. Всю карьеру она добивалась, чтобы о ней говорили, и упивалась вниманием. Но не теперь. Теперь ее единственным желанием было укрыться от мира и провести последние мгновения наедине с собой и своим псом.

Слушать, как чужаки копаются в секретах, которые она тщательно таила сорок лет, было худшим кошмаром Софии. Но теперь они выставлены на всеобщее обозрение, и того, что все о ней знают, обратно не отыграешь. Она бы предпочла, чтобы ее авто разорвалось на миллион крохотных осколков, чем предстать еще хоть перед одной живой душой.

Выдернув слуховые аппараты из ушей, София швырнула их на пол. Стащила с шеи ярко раскрашенный шарфик «Эрмес», купленный за то, что напомнил ей закат, однажды виденный на съемочной площадке в Марокко. Поставила сумочку на приборную доску, частично придавив шарф, чтобы его конец болтался перед объективом камеры. И вдруг осознала, что больше никогда не увидит ни закат, ни съемочную площадку.

– Хотелось бы мне, чтобы люди были, как ты, – шепнула она Оскару, почесывая его за ушком. Тот повернул голову в сторону, чтобы ее пальцы могли забраться глубже. – Хотелось бы мне найти человека, настолько же преданного мне, как ты… Тогда, наверное, все могло бы сложиться иначе. Может статься, я принимала бы более удачные решения. Может статься, тогда мы с тобой не сидели бы тут сейчас.

София налила себе еще бренди и тут же выпила половину, пустив вдогонку две капсулы обезболивающего. До встречи с Патриком она и капли в рот не брала и в том, что стала пьяницей, винила только его.

Среди всех неудачных решений Софии отказ обзаводиться собственными детьми был редкостным проявлением мудрости. Ей не очень-то и хотелось детей, пока сестра Пегги не забеременела Бобби, за которым через два года последовала Пейдж. София не раз видела, как актрисы, равные ей по рангу, упускали роли, способные определить всю дальнейшую карьеру, чтобы завести детей. Вернуть свой звездный статус впоследствии, когда они готовы были вернуться к работе, большинству уже не удавалось. София бессовестно впитывала их упущенные роли, как губка. И они зарабатывали ей дифирамбы, награды и премии, сделав ее самой высокооплачиваемой британской актрисой 1970-х.

Однако вскоре после знакомства с харизматичным бизнесменом Патриком Свонсоном ее приоритеты переменились. Своей статью он напомнил ей легендарного голливудского киноактера, от которого она в юности была без ума. Он был наделен элегантностью и учтивостью Кэри Гранта, чувством юмора Джеймса Стюарта и мужественностью Кларка Гейбла – и все это в одной красивой оболочке.

В тридцать восемь лет, оставив за спиной четыре развода, найти пятого мужа София даже не помышляла. Но не смогла устоять перед искрами в синеоком взоре Патрика, когда тот пригласил ее на обед. После бурного романа пустила осторожность по ветру и через два месяца после знакомства сказала «да» на предложение руки и сердца. Такого блаженства за кулисами она еще не испытывала.

Кадастр ее неудачных браков сделал Софию мишенью для шуток всех и каждого – от таблоидов до стендап-комиков. Для виду она смеялась со всеми, но в глубине души ей было тошно выступать посмешищем. И в результате ее решимость построить прочные отношения хоть на этот раз была тверда, как никогда. София приняла к сведению критику, обрушенную на нее бывшими супругами, предприняв сознательные усилия не подавлять Патрика, чтобы их брак был построен на равноправной основе. Внесла его имя в свидетельство собственности на свою недвижимость в Ричмонде и Бэкингемшире. Ее банковские счета стали совместными, равно как и ее многочисленные инвестиции.

Чувствуя себя за ним как за каменной стеной, София обрела уверенность, позволившую ей задуматься о материнстве. Сыграть эту роль она никогда не жаждала, а уж тем паче – с кем бы то ни было из бывших шалопаев-мужей. Но Патрик – дело другое. Каждый раз, когда Пейдж и Робби приезжали с ночевкой, он осыпал их вниманием, как родных чад. И глядя, как они играют часами кряду, София чувствовала все более острые угрызения совести за то, что отказывает ему в возможности завести собственных детей. И в конце концов – Патрик как раз навестил ее во время работы над американским мини-сериалом – она подняла эту тему, когда они шагали по пляжу в Санта-Монике к отелю.

– С чего это вдруг? – несколько ошарашенно спросил муж. – Когда мы только начали встречаться, ты ясно дала понять, что о детях не может быть и речи. Так что же переменилось?

Заглянув на самое дно его глаз, София ощутила источаемое ими тепло. Ни разу в жизни она не любила сильнее, чем в тот миг.

– Передумывать – женская прерогатива, – ответила она. – Сам знаешь.

– Нет, правда. Скажи.

– Мне тридцать восемь лет, и ни ты, ни я моложе не становимся. Если я еще промешкаю, природа лишит меня возможности решать. Ты, я, мы… Теперь я понимаю, что ждала этого всю свою сознательную жизнь. Что скажешь?

Остановившись, Патрик обнял своими сильными руками жену за талию, привлек к себе и поцеловал.

– Скажу: когда начнем пытаться?

Продев пальцы сквозь две шлевки его пояса, София увлекла Патрика через вестибюль отеля прямо в номер…

А четыре месяца спустя случайное отражение в окне оранжереи выжгло дотла все, о чем она начала было мечтать. Оно было столь мимолетным, что длилось не больше секунды, но изгладить его из памяти София уже не смогла.

Изрядную часть выходных они провели с племянницей и племянником в плавательном бассейне ричмондского дома Софии.

– Патрик, будь добр, вытри детей, а я попрошу кухарку приготовить обед.

– Ладно, – ответил муж.

Выбравшись из бассейна, он взялся за полотенце. Робби и Пейдж на ярко раскрашенных надувных матрасах гоняли из конца в конец бассейна, загребая руками, как веслами.

– Поживей, ребятишки, – сказал Патрик, когда Пейдж направилась к нему. Подняв ее из воды, усадил на шезлонг.

Уже направляясь в кухню, София спохватилась, что не спросила, какие им подать напитки. Обернулась, но затем поймала отражение Патрика, стоя на коленях вытиравшего Пейдж. Одной рукой водя полотенцем ей по спине, другую он неподвижно держал там, где ей совсем не место. Оцепенев, София увидела, как муж поспешно отдернул руку, как только сообразил, что жена вернулась.

Актерское мастерство помогло ей не допустить, чтобы голос предательски дрогнул.

– А что мы хотим пить?

– Коку, пожалуйста, – чирикнули оба ребенка.

София помедлила, впившись взглядом в его глаза, отыскивая в них хоть намек на то, что ей привиделось. Но в них светилась лишь невинная улыбка. Повернувшись, она удалилась, снова оставив детей наедине с Патриком.

В последовавшие за этим недели София мысленно проигрывала этот момент снова и снова. Неужто собственные глаза обманули ее? Может, она раздувает слона из руки, случайно попавшей не туда? Патрика она любила крепче всех на свете, хотела детей только от него… Как он может быть совсем не тем, кого она знает? Это невозможно. Но, как ни старалась, избавиться от докучных сомнений не могла.

А через несколько месяцев, вернувшись домой со съемок на юге Франции, София застала Патрика одного с Пейдж и Робби. Это тут же взвинтило ее. Она не ожидала увидеть их всех вместе, и воспоминание о руке Патрика не там, где положено, тут же вернулось. Она затаила дыхание, поджидая в тени и высматривая приметы недостойного поведения. Но все трое невинно играли на качелях, которые Патрик сделал, закинув толстую веревку на крепкий сук дерева.

– Почему дети здесь? – спросила София, стараясь скрыть тревогу.

– Твоя сестра спросила, не могу ли я приглядеть за ними, пока она с Кенни будут в Риме на выходных, – ответил он.

– Ты не упомянул об этом, когда мы говорили вчера вечером.

– Приходящая няня отказалась в последний момент. Это ведь ничего, правда?

– Конечно. А что? – Она блекло ему улыбнулась.

Положив камеру на шезлонг, Патрик поцеловал жену в щеку.

– Можешь ты себе представить, как будет, когда здесь будет бегать наша собственная малышка Пейдж?

– Почему Пейдж? Почему не Робби?

– Не знаю… Наверное, потому что представлял, что у нас будет девочка. Мини-София. Которая сможет по твоим стопам пойти на сцену. Настоящая папочкина девочка…

При этих словах Патрика кровь отлила у нее от лица, и внезапно беременность его ребенком стала для Софии страшнее чумы. Внутренний голос, направлявший ее на протяжении всей карьеры, вдруг прозвучал очень отчетливо: «Ему нельзя доверять!»

Не сомкнув глаз всю ночь, она дождалась, когда Патрик покинет дом ради утренней партии в гольф, и лишь тогда подступилась к Пейдж. Они сидели в уютной каморке, глядя мультики.

– Вы забавлялись с дядей Патриком вчера? – спросила София, и Пейдж кивнула. – И что вы делали?

– Играли в лесу.

– Вместе с Робби?

– Нет, он катался на велике.

– Так вы были вдвоем? – Пейдж снова кивнула. Сердце Софии зачастило. – И что вы затеяли?

– Мне нельзя говорить, – ответила Пейдж, прижав пальчик к губам и издав звук «тссс». – Это секрет.

– Мне ты можешь сказать. Я никому не скажу.

– Но я же пообещала.

– Иногда нарушать обещания можно. Ты ведь мне веришь, правда?

– Да, – ответила девчушка. – Он меня фотографировал. Сказал, мамочка его попросила, чтобы показать ей, как я расту.

София окостенела.

– И что за фотографии?

– Как я бегаю среди деревьев. Он взял камеру, где надо потрясти фотку и она появляется, как по волшебству.

Пейдж имела в виду камеру «Полароид», которую София купила Патрику, когда они отправились на отдых в Сент-Люсию. София вспомнила, что камера была при нем вчера в саду, когда она приехала. Бросилась во флигель, служащий Патрику кабинетом. Подстегиваемая адреналином и тревогой, она не знала, где начинать поиски и что искать. Начала с папок в его шкафчике, затем принялась пролистывать книги на полках и обшаривать выдвижные ящики, набитые бумагами. Ничего инкриминирующего. Но чувство облегчения смыла досада. Ее внутренний голос не ошибался еще ни разу. Она прекрасно знает, что видела в тот день у бассейна…

Тут ее внимание привлек уголок коробки, выглядывавший из-под стопки старых пиджаков. София неуверенно приподняла крышку и заглянула внутрь. Внутри лежала стопка коричневых конвертов формата А4, каждый адресованный на почтовый ящик без имени, каждый с голландским почтовым штемпелем. Она изучила содержимое одного из конвертов. Внутри лежал глянцевый цветной журнал, где страница за страницей были заполнены непристойными фотографиями маленьких девочек. Уронив журнал на пол, София попятилась на шаг, учащенно дыша.

В конце концов она нашла в себе силы продолжить расследование. Внутри других конвертов были другие номера того же самого журнала. А на самом дне коробки лежал белый конверт с голландским адресом, надписанным на нем почерком Патрика, содержавший разрозненные полароидные снимки. Прищурив глаза, София достала горсть снимков, и ее худшие опасения тут же подтвердились. Это были снимки Пейдж в одежде и без одежды. Патрик сделал их не только ради самоублажения, но и ради того, чтобы поделиться с себе подобными.

София привалилась спиной к стене, боясь, что ноги могут подкоситься. Хоть голова у нее и шла кругом, она сгребла фотографии, сунула в карман, вернула коробку на прежнее место и побежала к себе в спальню. Там, за запертой дверью санузла, ее стошнило в раковину. Еще ни разу в жизни она не чувствовала такой боли, понимая, что человек, которого она любила, лишил ребенка невинности – и под ее же кровом…

Перед возвращением племянницы домой София заставила ее пообещать не говорить матери о снимках, а за это она устроит для Пейдж и ее подруг фотосессию в лондонской студии. Племянница аж заскулила от восторга и поклялась не обмолвиться ни словом.

Несколько дней София не могла заставить себя переступить порог спальни, ссылаясь на некий вирус, не позволивший ей посетить репетиции для пьесы в Вест-Энде, в которой ей предстояло играть под конец лета. Патрик регулярно наведывался к ней, и она из-под одеяла с кислой улыбкой заверяла его, что ей нужно лишь отлежаться.

Это было самое трудное решение в жизни Софии. Она буквально разрывалась пополам. Патрика надо остановить, а Пейдж и других детей – защитить от извергов вроде него. По-хорошему следовало бы обратиться к своему стряпчему, чтобы тот устроил встречу с полицией. Дважды София набиралась храбрости для звонка – и дважды вешала трубку, прежде чем он успевал ответить. Свое бездействие она оправдывала ссылкой на Пейдж – дескать, не хочет подвергать любимую племянницу подобным мытарствам. Кроме того, ее родители будут просто убиты, узнав, что вверили собственных детей в руки человека, которого считали членом семьи, а тот изуверски воспользовался их малышкой.

«Ты можешь лгать миру, но себе ты лгать не сможешь, – воззвал внутренний голос Софии. – Ты будешь помалкивать, поскольку, если проговоришься хоть кому-нибудь, всё, ради чего ты так тяжко трудилась, будет кончено».

Даже в своем спутанном состоянии София сознавала, что, разоблачив Патрика, поставит крест на карьере, которую так любит. Репутация, кассовые сборы, творческое наследие… все это утратит значение, как только ее имя станет отождествляться с мужем, питающим деятельный интерес к маленьким девочкам. Ни один режиссер, продюсер или актер не пойдет на риск, чтобы его имя ассоциировалось с человеком вроде нее.

Однако, как ни воротило ее от извращенных наклонностей Патрика, свои чувства к нему отключить она не могла. Он воплотил в себе все, чего она только могла желать от мужа и друга. Они строили планы вместе повидать мир, инвестировать в бизнес-инициативы и завести детей. Мысль, что все это придется отбросить и начать жизнь заново в полном одиночестве, ужасала ее. Потерять и Патрика, и свою публику было свыше ее сил. Так что она предпочла сохранить и то, и другое.

Стоя за порогом кабинета Патрика, София наблюдала, как он обшаривает комнату в поисках пропавших фото. Потерпев провал, сокрушенно двинулся к выходу – и тут же наткнулся на мертвенно-бледную жену, с покрасневшими глазами, преисполненными скорби. С первого же взгляда Патрик понял, что она знает, за кого вышла замуж. Открыл рот, но не мог произнести ни слова.

София сунула ему в руку визитную карточку с контактной информацией врача-психиатра Питера Хьюитта.

– Я записала тебя на четверг, – сообщила она. – Он не болтлив.

Патрик спорить не стал.

В последующие месяцы София находила какую-нибудь отговорку всякий раз, когда сестра хотела подъехать с детьми. Возлагала вину на все подряд – от работы до болезни, пока озадаченная Пегги в конце концов не перестала напрашиваться. Отталкивать сестру было не по нутру Софии, но идти на риск, оставляя Пейдж наедине с ее дядюшкой, она не могла.

Тем временем, пока Патрик регулярно посещал врача дважды в неделю, София частенько пользовалась возможностью обыскать кабинет на предмет свежих улик его компульсивных влечений. Но ничего не обнаруживалось.

Затем, после года жизни порознь и сна в разных спальнях, отчаявшийся Патрик принялся молить жену принять его обратно.

– Я знаю, что поступал дурно, – смиренно вещал он. – Доктор Хьюитт помог мне понять, почему я делал то, что делал… как я делал другим то, что случилось со мной, когда я был еще ребенком, тем самым продолжая цепочку. Жизнью клянусь, что я уже не такой.

Когда же он принялся растолковывать, как изменился и теперь располагает средствами контроля своих будущих порывов, Софии отчаянно хотелось ему верить. Ей недоставало его запаха при пробуждении по утрам, ощущения легкого прикосновения его пальцев, пробегавших по ее телу, и эха смеха в коридорах их дома. Год без смеха казался дольше века.

София осталась глуха к внутреннему голосу и повиновалась сердцу. Отказалась от противозачаточных, убедив себя, что с приближением ее сорокалетия собственное дитя может поспособствовать исцелению ее любимого. В полетевшие следом недели их отношения становились крепче и крепче, и она еще никогда не чувствовала себя столь любимой.

И лишь случайно, открыв двери летнего садового домика, чтобы проветрить, обнаружила, что Патрик хранит свежие номера своих журналов внутри пыльной оттоманки. Это ее как громом поразило. Но вместо того, чтобы расклеиться вдрызг, София закрыла крышку и пошла прочь. Даже изыскала способ оправдать свое поведение – дескать, если он получает сексуальное удовлетворение от фотографий в журнальчиках, то не ищет его от детей во плоти. Это меньшее из двух зол.

Однако, чтобы как-то жить с тем, что она знает о нем, требовалось пойти на большие жертвы. Уберечь и брак, и карьеру можно лишь одним способом: не допустив, чтобы между ними встало искушение в облике собственного ребенка. И, не обсуждая этого с Патриком, София записалась в частную клинику на стерилизацию.

Пока девяностые мало-помалу перерастали в миллениум, а за ними минули еще два десятилетия, боль решения умеряли периоды зависимости от алкоголя и транквилизаторов. И лишь в трезвые моменты просветления могла она признаться себе, какую чудовищную ошибку совершила, поставив свою репутацию превыше всего. Прониклась отвращением к Патрику за то, что загнал ее в этот угол, а там и от их брака осталось лишь название. На публике и красных дорожках муж и жена проводили вместе больше времени, чем дома. Благотворительность, особенно сбор средств для больниц, стала ее епитимьей за то, что закрывала глаза на преступления Патрика. Получая приглашения сопровождать Софию на церемонии открытия или посещения детских отделений, муж никогда не отказывался, и она не спускала с него глаз.

Однажды утром она, положив телефонную трубку, широким шагом направилась прямиком в его кабинет и рывком распахнула дверь. Патрик сидел на софе, загородившись раскрытой широкоформатной газетой.

– Мой бухгалтер звонил по поводу недостачи тридцати тысяч фунтов на счету, – начала София.

– И?..

– И где они?

– Я взял их, чтобы позаботиться кое о чем.

– О каком «кое-чем»?

– О таком, какое тебя не касается. Мне казалось, у нас уговор. Ты живешь своей жизнью, а я – своей. Не задавая вопросов.

– Что ты натворил, Патрик?

Опустив газету, он вздохнул.

– Это… неосмотрительность. Мне понадобились деньги, чтобы уладить недоразумение.

София ощутила биение пульса где-то в горле.

– Ты попался, так ведь? Тебе надо было откупиться.

– Я же сказал, ты живешь своей жизнью, а…

– Ты и мою жизнь обосрал, к чертям! – вскричала она. – Кто это был? Что ты натворил?

– Мать одной девочки неправильно все истолковала, и я воспользовался деньгами, чтобы гарантировать, что больше никто этого неправильно не истолкует.

– Так ты что, откупился от нее? Каким же надо быть родителем, чтобы позволить тебе выйти сухим из воды?

– Ты в самом деле гнобишь ее за то, что она посмотрела на это дело сквозь пальцы? Чья бы корова мычала, моя дорогая…

– А что, если она заявится, требуя еще денег? Или пригрозит обратиться в газеты или в полицию?

– Не явится и не обратится; она подписала соглашение о неразглашении. Она мне чуть руку не откусила вместе с баблом.

– Где это ты добыл соглашение о неразглашении?

– Составил мой друг-адвокат. Довольно стандартное.

– О боже! – На Софию накатила дурнота. – Сколько раз ты это проделывал?

Патрик поглядел на нее поверх очков:

– Ты и вправду хочешь знать?

София и хотела, и нет.

– Этому надо положить конец. Ты должен сдаться в полицию, другого выхода нет.

– Нет. Я этого не сделаю. В тюрьме меня съедят живьем.

– Тогда ложись в больницу и пройди лечение.

– Да нет никакого лечения для таких, как я! Уж ты-то должна это знать. Мои… потребности… впечатаны в мой мозг. Компенсаторные механизмы не работают.

– И что тогда? Так и будешь до конца жизни растлевать детей и откупаться от их родителей?

– Я бы не так выразился, – Патрик покачал головой.

– Ты насчет «растлевать»? С чего бы это? От себя не отвертишься, растлитель малолетних. Я замужем за растлителем малолетних.

– И знала об этом давным-давно, так что не пытайся меня убедить, что это для тебя новость.

Прикусив губу, София отвела взгляд.

– Патрик, умоляю. Так продолжать нельзя. Твое поведение меня убивает. Я должна кому-то сказать…

Хлынувшие слезы, размыв тушь, побежали по щекам черными ручьями. Оставив газету на подушках, Патрик поднялся на ноги. Ласково положил ладони ей на плечи, словно ради увещевания.

– Сожалею, София, искренне сожалею, но продолжать в том же ключе – единственный путь. Если публике станет известно, что ты знала обо мне, но мы остались вместе, или что это наши деньги я употребил в обмен на родительское молчание, тогда твоя жизнь встанет с ног на голову так же быстро, как моя. И, клянусь тебе, один я на дно не пойду. Как ни больно мне будет, но я поведаю всем, кто имеет слух, какую роль сыграла ты.

Взор Софии застлала красная пелена. Отведя руку назад, она наотмашь изо всех сил влепила ему пощечину. Толчком одной руки Патрик отпихнул ее к стене, где София не удержалась на ногах и грудой съехала на пол. Потерев саднящую щеку, муж невозмутимо налил себе бренди из графина.

– Может, мне тебя соблазнить? – походя полюбопытствовал он. – Обычно это помогает затуманить твои глаза, подглядывающие сквозь пальцы…

– Зачем тебе губить меня? – умоляюще спросила София. – Что я тебе такого сделала?

– Ты лишила меня шанса стать отцом. Я знаю о твоей стерилизации. Твой врач звонил, чтобы осведомиться, как ты поправляешься, не зная о моем неведении и твоем обмане.

– Как могла я завести от тебя ребенка, зная, на что ты способен?

– Это могло бы изменить что-то внутри меня, но теперь-то нипочем не угадаешь, а?

София беспомощно смотрела, как Патрик, пожав плечами, направился из кабинета прочь небрежной походкой, на ходу потягивая из бокала…

…Вдруг громкий стук вернул ее к действительности: какой-то предмет, отскочивший от заднего стекла авто, заставил ее вздрогнуть. София обернулась к источнику звука в тот самый миг, когда второй предмет врезался в дверь.

– Господи! – вскрикнула она, а Оскар затявкал.

Настороженно поглядев за окно, София впервые увидела, что улицы запружены людьми, глядящими на ее автомобиль, медленно проезжающий мимо. Без слухового аппарата она не могла понять, что они кричат, но в их гневных жестах и искаженных лицах прочла глубокую ненависть к себе. Некоторые принялись швырять в ее автомобиль что под руку подвернется – камни, булыжники, комья земли. София загородилась рукой, когда впереди мужчина на мосту поднял шлакоблок, идеально подгадав момент, чтобы отпустить его. Завизжала, когда тот отскочил от ветрового стекла на капот, оставив на армированном стекле кольца трещины, напоминающие паутину.

– Пожалуйста, перестаньте! – умоляла она дрожащим голосом. – Прошу, простите. Умоляю, просто скажите, чтобы оставили меня в покое. Я знаю, что поступила дурно, я лишь хочу умереть с миром.

Она испустила очередной пронзительный вопль, на этот раз когда о ветровое стекло, боковые окна и двери, расплескав жидкость, разбились бутылки, заткнутые горящей ветошью. И в конце концов автомобиль с ускорением устремился прочь от толпы, будто пылающая комета.