Глава двадцать четвертая

– Вы с мамой открывали шкатулку? – спросила я у Ани.

– При жизни бабушки нет, – ответила клиентка, – она строго оберегала свою личную территорию. У нас большая квартира, каждый имел по спальне, плюс гостиная, столовая, кухня и два санузла.

– Даже сегодня такие апартаменты называют элитными, – отметила я, – вам повезло с жильем.

– Да, – согласилась Волкова, – но Ксения Федоровна меня редко к себе пускала, по пальцам можно пересчитать, когда она со мной в своей спаленке беседовала. А меня в детстве прямо тянуло там побывать. Одно время я думала, что бабуля там золото-бриллианты хранит. Лет в десять я спросила у мамы:

– Мамочка, ты бабулины сокровища видела?

Она растерялась.

– Ты о чем?

Волкова засмеялась.

– Ну я и выдала про слитки, алмазы, изумруды.

Мама не очень веселый человек, она обычно серьезная, а тут расхохоталась.

– Аня! У бабушки ничего подобного и в помине нет.

Я возразила:

– Почему она комнату запирает, когда уходит? Точно прячет в ней сокровища.

Вечером Ксения Федоровна позвала меня к себе и объяснила:

– В моей комнате нет ничего необычного. Самое ценное в ней – книги.

Но я не хотела сдавать позиции, поэтому с простотой десятилетки возразила:

– Тут на самом деле не видно ничего дорогого. Но шкаф закрыт, ящики стола задвинуты, дверь тумбочки захлопнута. На виду-то бриллианты не держат! Они хорошо запрятаны.

Ксения кивнула.

– Ты права, можешь изучить полки, открыть все двери.

И я, конечно же, пещеры Аладдина не обнаружила. Когда я завершила обыск, бабушка подытожила:

– Кроме книг, ничего, да?

Но я все равно не хотела признавать, что не права, и показала на шкатулку.

– А вот она заперта! Открой!

У Ксении вытянулось лицо, она крикнула:

– Лена!

Мама быстро прибежала, бабуля сделала ей выговор:

– Объясни ребенку, что всякая игра имеет предел. Я не против позабавиться поиском несметных богатств в скромной спальне. Но желание засунуть нос во все мои вещи – это уж слишком. Уведи Анну, объясни ей правила поведения со взрослыми.

Мама отвела меня в детскую и попросила:

– Сделай одолжение, не транслируй посторонним глупость о наличии в семье золотой казны. Кое-кто может поверить в эту чушь. К нам залезут воры, ничего не найдут и квартиру от злости подожгут.

Я испугалась, пообещала держать рот на замке, но спросила:

– Мамулечка, а что в той шкатулке?

Она вздохнула.

– Не знаю! Мне ее тоже открывать никогда не разрешали.

Аня замолчала.

– Но после кончины Ксении Федоровны вы изучили содержимое шкатулки? – предположила я. – Она раза в два больше той, что была у моей бабули.

– После похорон Ксении Федоровны мама не сразу ее комнату разбирать стала, – пояснила Аня, – наверное, года три-четыре прошло.

– Ого! – воскликнула я.

Волкова положила руки на стол.

– Квартира огромная. Нас двое. Места полно. Мама просто заперла комнату бабушки. Я сначала думала, что она так сильно горюет, не может на ее вещи смотреть. А теперь мне кажется, что она здорово боялась Ксении Федоровны. Так сильно, что, даже похоронив бабушку, не решалась ее спальню освободить. У них вообще были такие отношения…

Аня поджала губы.

– Плохие? – прямо поинтересовалась я.

Волкова погладила шкатулку.

– Нет. У нас в доме очень редко возникали конфликты. В основном скандалы из-за меня случались. Ксения Федоровна настаивала, чтобы я в восемь вечера всегда возвращалась домой, а в девять уже лежала в кровати. Пока я была маленькой, это условие выполнялось. Но в десятом классе я взбунтовалась. Веня Реутов, мой одноклассник, собрал всех на свой день рождения, начало было в девятнадцать часов, отмечали в клубе. А мне в двадцать дома уже надо находиться? Да никогда. Я проплясала до полуночи, вернулась в квартиру, а там! Мама в слезах, бабушка красная от злости, с ремнем в руках. Никогда ее такой не видела. Ксения налетела на меня и давай орать:

– Где шлялась?

Я возмутилась.

– Почему ты так разговариваешь?

– Немедленно отвечай! – завопила бабка.

– Немедленно ты отвечай, – парировала я.

И пошел у нас лай. До утра гавкали друг на друга. Я бабушке спуску не дала, объяснила, что я выросла, в девять вечера спать не лягу. А если на меня визжать будут, уйду из дома, спрячусь так, что меня не найдут, даже если всю милицию на ноги поставят. И в прихожую бросилась. Бабуля за мной, схватила, к себе прижала.

– Нет! Не пущу! Извини! Очень за тебя переживаю. Боюсь, вдруг тебя кто обидит. Вокруг много злых людей.

И заплакала. Я тоже зарыдала, мы помирились и договорились: если я где задерживаюсь, то всегда звоню домой и говорю:

– Я жива, здорова, в гостях нахожусь.

Анна встала и начала ходить по нашему офису.

– Понимаете, бабуля по менталитету была как танк. Едет на человека, а на башне транспарант развевается: «Знаю, что для тебя лучше. Не возражать. Жить, как я велю». Но я не собиралась во всем ей подчиняться, отстаивала собственное мнение и право на личную жизнь. Да, я наделаю ошибок, но это будут мои косяки. Я не хочу избегать глупостей, которые бабушка в юности творила. Ее неправильные поступки не мои неправильные поступки. Я плохо объясняю, да?

– Наоборот, очень хорошо, – возразила я, – многие люди, наломав до тридцати лет кучу дров, не желают подобного опыта для своих детей, отсюда и система запретов. Но вы правы: ошибки бабушки – это не ваши ошибки. Нельзя бороться с тем, чего не совершали.

– У мамы была другая позиция, – пожаловалась Аня, – велит ей бабушка в девять сидеть у телика, дочь в кресле устроится, в экран уставится. Она никогда со старухой не спорила, не высказывала свое мнение, во всем угождала матери, что та приказывала, то и делала.

Аня дернула плечом.

– После похорон через год мы приехали на могилу порядок навести. Мама чуть в обморок не упала.

– Жасмин! Ужас!

Я удивилась:

– Мамуля, очень красивый куст, пахнет восхитительно. Но он растет не у бабушки на могиле, с соседнего участка ветки тянутся.

Мама на скамеечку села.

– Беги к сторожу, пусть спилит. Бабуля терпеть не могла жасмин. Запрещала его в дом приносить, говорила, что эти цветы приносят несчастье. А сейчас она лежит около вонючего куста.

Я села рядом с ней.

– Ксения Федоровна умерла, ей все равно. А соседи нам за спиленный жасмин вломят.

– Мама расстроится, – всхлипнула Елена Петровна, – она меня обожала, на все ради дочки была готова. Я обязана сделать так, как ей нравится. Мамуля на дух не выносила жасмин.

Пришлось ей напомнить:

– Она покойница, не может гневаться.

Через год я опять на кладбище поехала. Нет жасмина! Мне объяснили, что он засох, соседи срубили остатки. Но я уверена: это моя мама несчастный куст втихаря погубила. Она даже после смерти Ксении Федоровны исполняет ее волю. Мамуля бабулю обожает, как живую.