Миссис Смитерс обитала в Беверли Хиллз, на одной из широких зеленых улиц, в вилле, которую почти целиком скрывали пальмы. По обеим сторонам улицы перед виллой тянулись ряды роскошных автомобилей. Нам пришлось оставить свой в двух кварталах оттуда.

– Я тебя наверняка подведу, – сказал я Моне по дороге. – Понятия не имею, как человек в таком месте должен себя вести и о чем говорить.

– Главное, не будь мокрой курицей, – подбодрила она. – Все время тверди себе, что практически каждый из присутствующих в свое время был на мели, вроде нас.

Сэм Лалли был первым, кого мы увидели, когда вошли. Смокинг сидел на нем как влитой. С ослепительной улыбкой от уха до уха он долго тряс наши руки. Нервы у меня были напряжены как никогда, и я чувствовал, что это меня начинает злить. В зале народу было – не протолкнуться, и большинство мужчин тоже в смокингах.

– Чудно, чудно, чудно, – приговаривал Лалли. – Добро пожаловать, я в самом деле очень рад, что вы пришли.

«Можно было и в самом деле подумать, что все здесь принадлежит этому засранцу, а он ведь всего-навсего альфонс», – пришло мне в голову.

– Этель! – позвал Лалли, и откуда-то вынырнула величественная женщина в пурпурных шелках.

– Миссис Смитерс, позвольте представить вам Мону Метьюз и мистера… – Он взглянул на меня, делая вид, что пытается вспомнить, как меня зовут.

– Карстон, – подсказал я. – Ральф Карстон.

– Я так рада познакомиться с вами, золотце, – защебетала миссис Смитерс, схватив руку Моны и сжав ее в своей. – И с вами тоже, Ральф. – Это уже мне. Свободной рукой она взяла меня за локоть и больше не отпускала.

– Вас не удивило, что я послала Сэмми пригласить вас на прием?

– Что вы, миссис Смитерс, – произнесла Мо-на, – для нас это большая честь.

– По правде говоря, – продолжала миссис Смитерс, – Сэмми часто рассказывал мне о вас. Знаю, что вы умны и у вас доброе сердце.

Она снова взглянула на меня, и я догадался, на что она намекает, – на то, что Мона делает для меня то же, что когда-то делала для Сэма. «Ну, – подумал я, глядя при этом на миссис Смитерс, – по крайней мере она не покупает мне тряпки, как ты – ему».

– Пойдемте, дорогая, – предложила миссис Смитерс и провела нас в салон. Тот был расположен чуть ниже, чем гостиная, и нужно было спуститься по четырем ступенькам.

Она остановилась наверху и хлопнула в ладоши.

– Дамы и господа! – воззвала она. – Дамы и господа!

Все замолчали и уставились на нас.

– Я хотела бы вас всех, людей знаменитых и выдающихся, познакомить с человеком, который прославился только на днях. Позвольте вам представить Мону Метьюс и Ральфа Карстона, который ее сопровождает. Как вы, конечно, помните, Мона – та самая девушка, которая попала на страницы вчерашних газет за то, что наградила одного из наших известнейших судей крайне нелестным эпитетом, и сделала это публично, в ходе судебного разбирательства, так что, хочешь не хочешь, слышали это все. Еще я могу добавить, что она провела несколько часов за решеткой за неуважение к суду…

– Привет, Мона! – заорал кто-то через весь салон из-за рояля. – Я тоже бывший правонарушитель.

– Да мы здесь почти все такие, – добавил еще кто-то.

Женщина, сидевшая за роялем, заиграла «Тюремный марш», и через миг все подхватили слова.

– Так вперед, мои милые, веселитесь от души, – подтолкнула нас миссис Смитерс по направлению к спальне и поплыла к входу. Люди в салоне на мелодию «Тюремного марша» начали импровизировать про Мону, и я взглянул на нее. Я чувствовал себя уже лучше, потому что до меня дошло: большинство гостей пьяны и просто не замечают, как я одет. Мона улыбалась.

– Это великий момент моей жизни, – шепнула она.

– Но они все вдрызг пьяны!

– Не важно, все равно это знаменитые и великие люди.

К нам подошли четыре смеющиеся девушки, подхватили Мону и отвели ее вниз, в салон. Я постоял с минуту, потом вернулся к входу, потому что ничего лучшего не пришло в голову. Гости продолжали прибывать. Среди них я узнал знаменитую Грейс Бриско, видел, как она подает руку миссис Смитерс и Сэму. Войдя в гостиную, она остановилась у стола, где сидел какой-то тип, и подала ему десятидолларовую банкноту. Он поблагодарил и положил банкноту в открытую жестяную коробку.

«Ничего себе вечеринка, – подумал я, – вначале человека приглашают, а потом с него же деньги берут». Но с нас никто денег не требовал.

– Куда ты дел свой бокал? – спросил вынырнувший откуда-то Лалли.

– А у меня его не было.

– Сэм, – отозвалась миссис Смитерс, – принеси Ральфу что-нибудь выпить. Мы будем в патио.

Она прошла со мной в патио, где был бассейн. Большой, весь выложенный плиткой, под водой светили голубые и золотистые лампы. Купалось там всего несколько человек.

– Великолепно! – вздохнул я.

– Вам нравится?

– Еще бы! Очень мило с вашей стороны, что вы меня позвали. А ведь вначале я не хотел идти.

– Думаю, теперь не жалеете?

– Теперь нет.

– А искупаться не хотите?

Я покачал головой.

– Спасибо, нет. У меня нет с собой плавок.

– Ну, это не помеха. Взгляните, – рассмеялась она, указывая на людей в бассейне. Какая-то девушка сидела на краю. Она была совершенно голая. – Такая мелочь – подумаешь, нет с собой плавок, – не должна помешать вам искупаться.

И тут снова появился Лалли и принес мне бокал.

– Сэм, – сказала миссис Смитерс, – ну разве это не прелесть? Ничего подобного я не видела уже несколько лет.

– Что такое? – спросил Лалли.

– Ну как же, ваш приятель. Он краснеет.

Лалли посмотрел на меня, потом скользнул взглядом по голой девице, все еще сидевшей на краю бассейна, и снова взглянул на меня. И тоже рассмеялся.

– Это Голливуд, дружище, – сказал он. – Любая мораль тут остается за воротами – вход в город ей категорически запрещен.

«Господи Боже», – сказал я в душе и подумал, как это великолепно, не эта нагая девица, а то, что я в городе, где никого не интересует, что делает другой, кем бы он ни был. В городе, где я вырос, каждый во все совал нос и кто-нибудь обязательно должен был тебя воспитывать и учить жить.

– Вначале это шокирует, – хмыкнул Лалли и опять рассмеялся. – А ты все еще краснеешь.

– Я не краснею, – защищался я.

– Лучше подождите краснеть из-за этой девицы, пока не познакомитесь с ней, – сказала миссис Смитерс.

Я ничего не ответил и отхлебнул немного из бокала. Так я впервые в жизни попробовал спиртное.

Когда я вышел из раздевалки и спустился к бассейну, на мне были мокрые плавки, одолженные у какого-то парня, только что вылезшего из воды. В бассейне оставалась лишь та девица, но несколько человек беседовали в патио. Когда эта голая дура увидела, что я в плавках, она стала тыкать в меня пальцем и подтрунивать:

– Хе-хе-хе, застенчивый парнишка!

Сейчас она стояла в мелкой части бассейна, из воды торчали только голова и плечи, но фонари у дна бассейна так ярко подсвечивали воду, что видно было все ее тело, включая и то местечко, куда, как говорится, индеец стрелой угодил. Я прыгнул в воду там, где поглубже, и немного поплавал взад-вперед, чтобы освоиться. Она приплыла ко мне и пискнула:

– Привет!

– Привет! – ответил я.

– Мы знакомы?

– Не сказал бы. Я тут новичок.

– Это хорошо, – одобрила она. – Я люблю незнакомых людей, потому что, если я их не знаю, они не могут ко мне цепляться. Я – Фэй Кейпхирт.

– А я – Ральф Карстон.

– Ты снимаешься в кино?

– Нет.

– Хоть один нормальный человек нашелся. Я ведь тоже снимаюсь.

– Я знаю. Я тебя видел.

– А чем ты занимаешься?

– Ну, я пытаюсь пробиться в кино. Пока только статистом, когда пригласят в массовку.

– Господи! – удивилась она. – За такие гроши? А как ты вообще тут очутился?

Я рассказал ей, как попал на прием.

– И знаю я здесь только девушку, с которой пришел. Потому я и полез купаться.

– Тебе стоит смыться отсюда прежде, чем ты с кем-нибудь познакомишься, – сказала она. – Тут одни зануды.

– А что же в таком случае здесь делаешь ты? – спросил я.

– Я тут из-за паблисити. Приходится делать множество вещей, к которым не лежит душа, поскольку я киноактриса и очень важно, чтобы обо мне писали. Прием у Смитерс – крупнейший в городе, потому пресса отводит ему много места. Ходить к ней на приемы – то же самое, что платить за рекламу в больших газетах. Приятель, ты и не представляешь, как здорово, что ты только статист!

– Не сказал бы, – вздохнул я.

– Поверь, я знаю, что говорю.

Мимо бассейна, где мы плескались, шли какие-то два парня. Один был высоким, в полотняных штанах и майке; второй, чуть пониже, – в полотняном костюме. Они громко разговаривали, держа в руках стаканы.

– Вся эта болтовня о Едином фронте только пустой звук и ничего больше, – заявил тот, что пониже.

– Это ты мне рассказываешь? – хмыкнул второй.

Они уселись в стоявшие вдоль бассейна шезлонги, не обращая на нас внимания. Фэй наклонилась ко мне и прошептала:

– Эти двое – видные писатели. Сейчас мы что-нибудь узнаем.

– Разумеется, это так, – сказал тот, что пониже. – Вы, ребята, ведете себя, как банда сопливых первокурсников. Все вы засранцы и все злы на меня, что я отказался от места в Союзе. Да еще имеете наглость рассказывать мне о единстве. У меня до сих пор плечи в синяках от транспарантов, когда мы протестовали против казни Сакко и Ванцетти задолго до того, как это вошло в моду среди твоих собутыльников-карьеристов. Обо всех прочих манифестациях и забастовках я уж и не говорю, а их были тысячи. Ты не знаешь, что нам с Бобом Маймором пришлось бежать из Алабамы, когда тамошняя ложа хотела линчевать нас за то, что мы защищали ребят из Скотсборо, – об этом ты ничего не знаешь, да? Я тебе скажу, кто вы такие, – вшивые салонные коммунисты! Каждый год затеваете новую кампанию вокруг того, что нынче в моде!

– Ну что ты говоришь! – не выдержал второй.

– Разумеется, правду, – ответил первый. – Где же вы были, вы, засранцы из Единого фронта, когда бастовали в «Федерэйтид Крафтс»? В лагере, в пикетах против штрейкбрейхеров я не видел ни одного из вас. Боялись лишиться двух тысяч в неделю, что перепадают вам с барского стола?

– Ну что ты мне рассказываешь? Как будто не мы посылаем лекарства испанским республиканцам? Не поддерживаем антинацистскую лигу?

– Не морочь мне голову, – отрезал тот, что пониже. – Антинацистскую лигу вы поддерживаете только потому, что все продюсеры в этом вшивом городишке – жиды, все до единого, и вы думаете, вас сочтут великими героями, если вы – арийцы – в этой войне будете на их стороне. Брось! Будь все продюсеры нацистами, вы бы все до единого, знаю я вас, не могли бы дождаться возможности устроить приличный погром. Ради Бога, будь честен хоть перед собой, если не способен на большее.

Фэй покосилась на меня и покачала головой.

– Эй, вы двое, нет желания завязать с вашими заумными спорами? – спросила она.

Оба писателя уставились на нее, только сейчас заметив наше присутствие.

– Ой-ой-ой, морская фея! – завопил длинный, вылил стакан на клумбу с цветами и как был, полностью одетый, сиганул в бассейн. Фэй поспешно переплыла на другую сторону, вылезла из воды и помчалась по лестнице в раздевалку.

Писатель вынырнул, фыркая и отплевываясь, словно стадо тюленей. Я подплыл к нему и отбуксировал туда, где помельче и где он мог встать на ноги. Другой писатель, что пониже, сидел, развалившись в шезлонге, и спокойно поглощал содержимое своего стакана, словно ничего не случилось.

– Отлично, Генрих, отлично, – покивал он. – Продолжай в том же духе.

Я помог Генриху добраться до края бассейна. Он вылез и ушел, даже не поблагодарив. Из виллы теперь доносился шум и гвалт, люди смеялись, орали как резаные и пели; а я все плавал взад-вперед, теперь уже один, плавал на спине, глядел на звезды и думал, что те же звезды светят над городом, где я родился, где сейчас все спят, где рано утром жители встают и снова идут все на ту же работу, которой они заняты день за днем, снова и снова я спрашивал себя, не мерещится ли мне, правда ли, что я плаваю в бассейне у виллы на Беверли Хиллз, где собрались все кинозвезды; представлял себе, что я тоже кинозвезда, и у меня было такое чувство, что я уже был здесь когда-то давно, еще до того, как родился, в те времена, когда Де Милль и Майер и все остальные только раскручивали это дело…

Оглядевшись вокруг, я увидел миссис Смитерс. Она наблюдала за мной.

– Вы сидите в воде уже час. Не надоело?

– Я и не думал, что так долго, – сознался я и в несколько гребков подплыл к краю. – Здесь прекрасно!

– Вы тут так долго, что меня минимум полтора десятка гостей спросили, кто этот греческий бог в бассейне. Ждете следующую эффектную девицу, чтобы она прыгнула к вам нагишом?

– О нет, мэм, – сказал я и вылез из воды.

– Мне пришло в голову, что, возможно, вы ждете, что за вами приду я.

– О нет, мэм.

– Ну вы просто прелесть, просто прелесть, – улыбнулась она, глядя на меня. – А какое прекрасное тело!

– Спасибо за комплимент.

– Вы занимаетесь гимнастикой?

– Нет, мэм. В средней школе я играл в футбол, но это все.

– Но вы прекрасно плаваете.

– Это да.

– Ну вот что – приходите сюда поплавать, когда захотите. Когда угодно.

– Спасибо.

– Я бы хотела, чтобы вы вернулись в зал. Бегите оденьтесь… хотя это просто преступление.

Я ушел в раздевалку, не поняв толком, что она имела в виду, но было у меня такое странное ощущение, где-то там, внизу, и я вспомнил, что то же чувство у меня было лет в тринадцать, когда мы с ребятами из воскресной школы отправились на пикник, а меня учительница миссис Смит завела одного в лес и села напротив, и рассказывала о Христе и всех его апостолах, но сама в это время все раздвигала ноги, так что я видел, где у нее кончаются черные чулки и какие у нее трусики, и при том она делала вид, что понятия не имеет, куда я пялюсь.

Когда я оделся и спустился в патио, Мона сидела на плетеной кушетке с какой-то девушкой.

– Ты слишком увлекся бассейном, тебе не кажется? – спросила Мона. – Ну ладно, иди сюда, я хочу тебя представить. Это Ральф Карстон, мисс Обэнкс.

– Очень приятно, – сказала девушка и тут же извинилась, встала и ушла.

– Не Лаура ли это Обэнкс, знаменитая актриса? – спросил я.

– Ну разумеется, та самая Обэнкс, и никакая иная.

– Кажется, ей что-то пришлось не по в^усу? Я вам помешал или как?

– Ну конечно. Это ничего – на ошибках учатся. Сегодня и вправду никого толком не поймешь. – Она взглянула на меня. – Пока дела у нас идут неплохо, а?

– Ну, надеюсь.

– Именно так, малыш. Обэнкс млеет по мне, а Смитерс – по тебе. Скоро, скоро мы покинем наш убогий домишко.

– Ну, я не заметил, чтобы она по мне млела, – возразил я.

– Ты-то, может, и не заметил, но можешь мне поверить. Ты ведь такой невинный, что женщина должна начать стаскивать с тебя штаны, чтобы ты что-то заподозрил.

У меня даже мороз прошел по коже.

– Ты бы лучше остановилась и не пила больше.

– Да, пожалуй, ты прав, – согласилась она и кивнула.

В салоне запел какой-то мужчина. Голос у него был глубокий и сильный. Я оглянулся, осмотрелся и шепнул Моне:

– Эй, взгляни-ка, вон у двери. У входа в салон. Она обернулась.

– Ничего не вижу. Что там такое?

– Ну, тот парень и женщина, что там обнимаются.

Она взглянула снова и спросила у меня через плечо, все еще уставившись туда:

– Ну и в чем дело?

– Как что? Ведь он же негр! Она быстро обернулась ко мне.

– Упаси тебя Бог еще раз произнести это слово! Тут нет никаких негров. Их называют цветными, понял? Просто цветной джентльмен.

– Индейцы тоже цветные, – сказал я, все еще глядя на парочку. – Дело в том, что женщина-то белая. Это…

– Так, подожди минутку. – Она схватила меня за локоть. Я почувствовал, как под ее рукой напряглись мои мышцы.

– Перестань вести себя как патентованный южанин. Замечай только то, что тебя касается…

– Это меня касается, – сказал я и попытался встать. Она вскочила и толкнула меня обратно в кресло. А сама встала надо мной, нагнувшись к моему лицу.

– Послушай меня, ты, проклятый дурак! – сказала она дрожащим от ярости голосом и ухватилась за подлокотники кресла, чтобы удержать меня в нем. – Если это не мешает той женщине, не помешает и тебе. Попробуй только устроить тут сцену, и можешь убираться куда подальше. Ты хочешь попасть в кино или нет?

– Ну, хочу.

– Тогда оставь людей в покое. Здесь сегодня весь Голливуд. Устрой скандал, и с тобой будет кончено раньше, чем ты узнаешь, как выглядит съемочный павильон изнутри. Тебе придется проглотить уйму вещей и похуже – и вообще, если хочешь знать, эти дешевые обжимания, которые ты видишь, – просто цветочки на фоне всей их связи. Эти двое спят друг с другом уже несколько месяцев. Это Хельга Карразерс.

– Прости, мне очень жаль, – вздохнул я.

– Разумеется! Ты еще не знаешь, что в этом городе никто не замечает того, что делает другой, – кто бы он ни был?

Это меня удивило. Ведь точно так же я думал совсем недавно, точно так же думал я о Фэй Кейп-хирт, когда она плавала нагая в бассейне. «Мона права», – признал я в душе. И тут я понял, что истинной причиной того, почему мне казалось таким прекрасным, что никто не обращает внимания на нагую девушку в бассейне, было то, что смотреть, как она там плавает без всего, мне самому было приятно. А бот другое зрелище, этот негр и Хельга Карразерс, уже не казалось таким прекрасным, потому что действовало на нервы и было мне неприятно. Потому я и хотел что-то сделать, как-то вмешаться.

– Мне придется проглотить это и наплевать, – сказал я. – Так ведут себя все реформаторы – не замечают того, что им приятно, и воюют против того, что им не по вкусу. Таким мне быть не стоит.

– Успокойся, – сказала Мона.

– Я спокоен, – заверил я. – Плевать мне на то, что с ней этот черномазый делает. По мне, пусть трахает ее хоть на Голливудском бульваре или на Вайн-стрит.

Она выпрямилась и опустила руки.

– Это уже лучше. Я все-таки вобью тебе в голову, что нужно быть терпимым. Даже если придется тебя убить.

Я снова огляделся вокруг. Какая-то пара как раз выходила из дверей, у которых сидела Хельга Карразерс, и тут она и ее черный хахаль сразу перестали целоваться и сделали вид, что ведут чисто светскую беседу. Я вспомнил ее фотографии на обложках журналов о кино и репортажи о ее личной жизни.

«О Господи, – подумал я, – если бы знали…»

Певец с глубоким и сильным голосом умолк, раздались скромные аплодисменты. Потом кто-то прокричал:

– Пойдем дальше, уважаемые, пойдем дальше… – и в салоне с энтузиазмом загудели.

– Мы можем пойти поесть, – сказала Мона.

– Так нас пригласили и на ужин? – спросил я.

– А почему, ты думаешь, каждый должен был выложить по десять долларов за вход? Все, что ты съешь и выпьешь, – даром.

– Но мы же не платили?

– Смитерс заплатила за нас. Это благотворительный вечер.

– Благотворительный? А в чью пользу?

– В пользу ребят из Скотсборо. Знаешь, кто это – ребята из Скотсборо?

– Нет.

– Так напомни мне как-нибудь, я тебе расскажу, – сказала она, направляя меня в столовую.