Стояло лето, лето в Джорджии. Батч Зигфрид и я лежали навзничь на берегу Кроу-Крик. Только что мы плавали в глубоком затоне, где водилась самая крупная рыба, а теперь лежали на траве в тени высокого вяза.

– Ральф…

– Что?

– Кем ты хочешь быть, когда станешь большим?

– Не знаю. Может, моряком. А кем ты?

– Не знаю.

– Тогда зачем спрашивать?

– Не знаю.

Было так чудесно там блаженствовать. Сквозь ветви и листья вяза видны были ослепительное голубое небо и плывущие по нему редкие белые облачка. Слышно было, как поют птицы и жужжат и стрекочут насекомые.

– Ральф… а сколько отсюда до Нью-Йорка?

– Не знаю. Почему ты все время спрашиваешь? Отстань хоть на минуту и помолчи.

– Я как раз думал…

– О чем?

– О Нью-Йорке.

– А что тебе до Нью-Йорка?

– Ничего. Только я подумал, что хотел бы поехать туда.

– Когда будешь большой, поедешь. Папа тебя возьмет.

– Да плевал я… Так я не хочу.

Повернувшись на бок, я взглянул на него. А голову подпер ладонью.

– Ты часом не сдурел? Как же ты иначе попадешь?

– Если я туда поеду с папой, то придется вернуться. А я хочу там остаться. Не хочу я торчать в магазине.

– Ты серьезно? Ведь тебе достанется все, что душе угодно: и роликовые коньки, и велосипеды, и рыбацкие снасти. Нет, ты точно сдурел!

– Хочу быть, как ты. Ты делаешь, что хочешь, что тебе нравится. Но, когда я иду купаться или рыбу ловить, каждый раз приходится красться из дому как вору.

И тут внезапно над нами выросла фигура мистера Зигфрида.

– Немедленно потрудись встать и одеться! – рявкнул он на Батча. – Я стараюсь вовлекать тебя в дело, а ты все время где-то шляешься.

Я вскочил и прыгнул в реку, потому что испугался, что он заберет и меня.

– А ты перестань приучать моего сына бездельничать! – закричал он вслед. Я нырнул под воду, а когда выныривал, врезался во что-то головой, да так, что искры из глаз посыпались. Думал, это корень вяза, и поднял руку, чтобы ухватиться за него, но увидал, что это металлическая койка надо мной.

– Ну, вот он, – сказал надзиратель.

Я огляделся и увидел миссис Смитерс.

– Привет, мой мальчик! – сказала она и просунула руку сквозь решетку.

Я одурело сидел на койке и никак не мог прийти в себя. Потом кинулся к решетке и пожал ей руку.

– Ах ты несчастный мой мальчик! – вздохнула она. – Я так торопилась, чтобы успеть сюда. Только что прочитала об этом в газетах.

– Спасибо, – сказал я. – Как любезно, что вы пришли меня навестить.

– Понимаешь, произошла странная вещь. Вчера в «Коронадо» я все время чувствовала – что-то не в порядке. Не знала, что бы это могло быть и кого это могло касаться, – просто странное предчувствие. И вот оно что!…

– Я ничего не сделал, – сказал я. – Правда.

– Не имеет значения, сделал ты что-то или нет, – заявила она. – Я вытащу тебя отсюда во что бы то ни стало. Я уже была у одного приятеля – он политик, так вот, он обещал мне, что завтра ты будешь на свободе.

Не знал я, верить ей или нет, но все-таки поверил, потому что очень хотелось. – Когда человек в беде, как я, в тот миг он хватается за любую соломинку, если чувствует, что есть хотя бы шанс.

– Спасибо, миссис Смитерс, – сказал я и почувствовал, как слезы навернулись на глаза. – Огромное спасибо.

– Надзиратель! Мистер надзиратель! – позвала она.

Двое подонков в камере напротив начали посмеиваться над миссис Смитерс:

– Господи, вот так цаца!

– Ты глянь на это вымя, охренетъ можно!

– Эй, приятель, ты случайно не принц Уэльсский?

– А какой зад, браток! Как накачанная шина!

Миссис Смитерс пыталась игнорировать эти реплики, но я видел, что она начинает нервничать.

– Попались бы вы мне, мерзавцы! – заорал я на них.

Они тоже заорали в ответ, и тут появился надзиратель.

– Ну-ка тихо, ребята! – рявкнул он.

Подонки умолкли.

– Уважаемая, – сказал надзиратель, – вам бы лучше уйти.

– Я уже иду. Послушайте, этот молодой человек – мой исключительно хороший друг, и я бы хотела, чтобы ему были предоставлены все удобства, которые вы можете предложить, – продолжала она, роясь в сумочке. Потом, зажав в руке банкноту, протянула ему.

– Сделаем все, что в наших силах, – ответил надзиратель, но руки с банкнотой словно не видел. Миссис Смитерс подтолкнула его этой рукой, пытаясь заставить взять деньги.

– Благодарю, это совершенно излишне, – сказал он. – Денег я от вас не возьму.

Миссис Смитерс разочарованно сунула банкноту обратно в сумку.

– Пока, мой мальчик, – это она мне. – Завтра мы обедаем вместе.

– Благодарю, миссис Смитерс. Надеюсь, ваш приятель сдержит слово.

– Разумеется, не сомневайся. Так до встречи.

– До встречи.

Уходя с надзирателем, она еще раз помахала мне на прощание. Два мерзавца из камеры напротив дождались, пока надзиратель с миссис Смитерс исчезли из вида, и тут же начали снова:

– Пока, мой мальчик.

– Ты что, парень, альфонс?

– Чмок-чмок, дорогуша! Завтра мы обедаем вместе!

– Хрена вы завтра пообедаете!

Надзиратель вернулся и быстро навел порядок.

– А ну заткнитесь, ребята, – спокойно велел он.

– Пустите меня к тем мерзавцам, – сказал я, – я их вмиг угомоню.

– Ты тоже сиди тихо, – осадил меня надзиратель.

Я отошел от решетки к койке и снова залез на нее. Хотелось уснуть и проснуться только завтра, а проснувшись, оказаться где угодно, только не здесь. Я закрыл глаза и попытался уснуть, попытался вернуть тот сон, который мне прервали, тот момент, когда я плавал, еще не ударившись головой.

Вечером надзиратель принес бонбоньерку, которую передала Мона, и показал мне, что она нацарапала на коробке снизу: «Р.! Жаль, что я не смогла тебя увидеть, но время посещений уже закончилось. Не волнуйся. Делаем все, что можем. М.».

В коробке поверх конфет лежало письмо из дома. Точно такое же, как и все остальные, которые писала мне мать, и говорилось в нем, что дома у нас все по-старому и что они рады, что я преуспеваю в Голливуде.