XX. Еврейский вопрос

Иудеи Крыма по праву считались одной из самых значительных групп на полуострове. Дело было и в их численности – община объединяла 3000 человек (1). К концу 1950-х эта цифра увеличилась до 4000–4500 человек (2). И в высоком социальном статусе многих членов общества. Это врачи, учителя, юристы, директора предприятий, жены руководящих работников.

До революции в Таврической губернии проживало примерно 25 000 евреев. В Симферополе находилось 4 синагоги, в Евпатории – 3. В каждом из этих городов одна принадлежала крымчакам (это немногочисленная этническая группа, которая исповедовала иудаизм, проживала в Крыму и говорила на крымчакском языке). Имелись синагоги в Ялте, Керчи и некоторых других районах (3).

При советской власти последнюю синагогу в Крыму закрыли в 1938 году, а вновь открыли в 1946-м, в областном центре. Так получилось, что долгие годы она оставалась единственной на полуострове.

Сюда приходили крымчаки (в Симферополе насчитывалось до 100 семейств), жители других городов и сел, отдыхающие. Ежедневно молитвенное собрание посещало человек 20–25.

Зато на праздники в синагоге яблоку негде было упасть. В 1947 году в Судный день, Йом-Кипур (десятый день еврейского Нового года, который начинается осенью, день искупления грехов) присутствовало больше тысячи человек. Кантор из Днепродзержинска Борис Герценштейн пел, как пишет в своем отчете уполномоченный Совета по делам религиозных культов, «с большим вдохновением. На женщин его пение подействовало настолько, что они с громким плачем, как бы ища в этом успокоение, продолжали молиться» (4). На собрании «присутствовали и члены ВКП (б), из них: Зусман З.С., директор симферопольского Райпромкомбината, Гольдберг Д.Б., председатель артели «Красный прядильщик» (5).

«По договоренности община уплатила кантору 5000 руб. Для денежных сборов были оборудованы две копилки из коробок от пулеметных лент» (6).

После столь вдохновенного пения уполномоченный посоветовал руководству больше не приглашать кантора. Это была только одна из его тишайших просьб. В рамках «ограничительной» политики, проводимой советской властью по отношению ко всем религиозным объединениям, он потребовал прекратить помощь бедным, не распространять пригласительные билеты на богослужение, не устанавливать радиорепродукторы и даже «не расширять молитвенных помещений за счет постройки в виде шалашей» (на праздник Суккот) (7). В соответствии с общими установками СДРК подходит он и к попыткам молитвенно почтить память погибших земляков.

6 августа 1946 года была проведена панихида «по расстрелянным евреям с массовым выездом на место совершения расстрела, для этой цели были наняты 3 автомашины». Уполномоченный тут же поставил раввина в известность, «что эти действия являются нарушением». От иудеев поступило два заявления. «В одном из них они ходатайствуют о разрешении установить памятник на месте расстрела. Во втором… – о разрешении совершать погребения по еврейскому обряду, для чего требуется 3 человека погребальщиков» (8). Погребения СДРК разрешил, а вот дать добро на социально значимую инициативу, какой являлось сооружение памятника, отказался. Памятник этот все же открыли, хотя и нескоро – 28 июня 1958 года, и он стал «боком» общине.

«Перед открытием памятника погибшим гражданам от руки фашистских палачей председатель совета синагоги Франклах и председатель ревкомиссии Мостовой из кассы синагоги пожертвовали одну тысячу рублей на строительство гроба при памятнике, чем нарушили советское законодательство. Франклах и Мостовой с регистрации сняты» (9).

После «ухода» Франклаха и Мостового в синагоге разгорелась нешуточная борьба за власть. Иудеи, «которые стремятся захватить руководство синагогой, прилагают все усилия к срыву молитвенных собраний; они громко разговаривают между собой, подходят к другим верующим и вступают с ними в споры, бегают по синагоге, стучат» (10).

Ради победы над соперником враждующие стороны не брезговали подковерными методами борьбы и апелляциями к властям предержащим. Председатель синагоги «Мизрахи заявил, что, несмотря на предупреждение, раввин Богопольский в Судный день ходил на кладбище для служения, этим нарушил закон… говорил, что член двадцатки Фишман приносит в синагогу польские газеты и иногда их читает. За нарушение законов Богопольского как раввина с регистрации снял и Фишмана вывел из учредителей», – пишет уполномоченный в отчете за 1960 год (11).

Богопольский пытался оправдаться перед чиновником, впрочем, без особого результата: «Я редко к вам ходил потому, что мне работник НКВД тов. Смирнов запретил к вам ходить. Кроме того, Смирнов предложил мне следить за Фишманом и некоторыми другими лицами» (12).

Сразу после войны численность евреев в Крыму быстро возрастала за счет реэвакуированных семей, и во многих местах появились новые иудейские общины: в Евпатории, в Джанкое, в Саках, в пос. Азовском.

Вначале уполномоченный настраивал их на подачу заявлений на регистрацию. Однако СДРК недвусмысленно дал понять, что этого делать не стоит, и потребовал принятия мер к прекращению их деятельности.

В частности, СДРК порекомендовал уполномоченному «поставить в известность финорганы на предмет обложения подоходным налогом лиц, сдающих свои квартиры под эти собрания. Опыт показывает, что налоговый пресс в этих случаях является наиболее эффективным» (13).

Для выявления состава общины и самого факта незаконного собрания уполномоченный посоветовал представителям местной власти «проверять в определенные дни и часы правильность заполнения домовой книги, сверять с наличием проживающих в данной квартире. Этот метод в городах и поселках оправдывает себя» (14).

Особенно остро борьба за открытие синагоги развернулась в Евпатории. Оттуда одна за другой в Симферополь и Москву ехали делегации, писались письма. Иногда горсовет разрешал верующим проведение молитвенных собраний на дому, но чаще всего отказывал. Причем для запрещения собраний власти неизменно ссылались на отсутствие подходящего помещения. Евреи пытались договориться с караимами и адвентистами, но уполномоченный помешал им сделать это. Евпаторийские евреи «ходили к пресвитеру адвентистов и к руководителю караимской общины, чтобы они свои здания предоставили для проведения молитвенного собрания. Мною категорически запрещено передавать молитвенные дома для еврейских собраний». Когда же наконец верующим удалось приобрести здание, последовали новые репрессии.

31 мая в праздник Шавуот (в ашкеназском произношении Швуэс, основной религиозный смысл праздника – дарование евреям Торы на горе Синай) новый уполномоченный вместе с секретарем горисполкома пришел на квартиру, где собрались евреи. «У домохозяйки Литвиновой Суры Иосифовны обнаружили полностью оборудованную синагогу: престол, кафедру, все необходимые для еврейской молитвы атрибуты и на 200–250 человек стульев и скамеек, часть скамеек расставлена во дворе, так как дом обнесен высокой оградой, в 2,5 метра каменной, стеной с дороги и других дворов.

В момент нашего прихода шло молитвенное собрание, на котором присутствовало 46 чел., из них женщин 28. Из слов руководителя этой нелегальной общины выяснилось, что в г. Евпатории имеется более 300 верующих евреев. Лихтинштейн заявил, что «мы на имя т. Македонова подавали заявление, письменного разрешения нет, а устное получили». Я категорически запретил всякие дальнейшие сборы, пока община не будет зарегистрирована».

Слова о регистрации – для отвода глаз: «Для полного прекращения деятельности общины мною рекомендовано составить соответствующие акты на домохозяйку синагоги и руководителей общины, для обложения налогом».

Председатель СДРК Полянский поддерживает действия уполномоченного: «Вам следует через Облисполком обязать власти города Евпатории не выпускать из поля зрения вышеупомянутую группу верующих, не допуская возобновления ею вновь своей деятельности в другом месте города».

Эпопея с открытием синагоги тянулась долгие годы. Иудеи, как мы писали выше, обратились с письмом к патриарху Алексию I с просьбой о помощи, действовали через дипломатические каналы. Но власть упорно не шла на уступки. Почему? Ответ, видимо, связан и с внешнеполитической ситуацией (отношения СССР с Израилем окончательно испортились), и с внутренней, российской. В одном из писем центра подчеркивалось: «Город Евпатория является союзным курортом, в летний период много тысяч трудящихся приезжают на лечение по курсовкам; в числе приезжающих имеется большое количество евреев. Если открыть синагогу в г. Евпатории, то она будет иметь уже не местное значение» (15).

Из послевоенных событий религиозной жизни в Крыму стоит, наверное, обратить внимание на необычную службу 21 декабря 1949 года.

В этот день в синагоге «состоялось богослужение в честь 70-летия со дня рождения Великого Вождя и учителя Иосифа Виссарионовича Сталина.

В помещении синагоги (напротив кафедры) были вывешены две доски (изготовленные с разделкой под мрамор) с надписями на русском и еврейском шрифтах со следующим содержанием: «Благословение ко дню исполнения 70-летия товарища И.В. Сталина. Тот, кто благословил наших предков Авраама, Исаака и Иакова, Он же пусть благословит, возвысит и возвеличит вождя народов, мудрого учителя трудящихся всего мира, борца за мир во всем мире Генералиссимуса тов. И.В. Сталина.

Господь Бог сохранит его на долгие, долгие годы, продлит ему жизнь на благо и счастье нашей любимой Родины и всего человечества. Аминь».

На богослужении присутствовало около 20 мужчин» (16).

В конце правления Сталина, как известно, подули антисемитские ветра. Их холод ощутим и в отчетах крымского уполномоченного. Так, сообщая о деятельности одной из нелегальных общин, он утверждает: «В Джанкое среди евреев ходит термин, что ключи от всех земных благ должны хранить только евреи. На самом деле такие евреи, как Фаенберг – директор лесоторгового склада, Сердце – директор завода безалкогольных напитков, используют ключи от доверенных им учреждений. Получая по 600 руб. зарплаты в месяц, построили свои личные дома. Благоустроили их вплоть до водопровода. От них не отстает директор райскотконторы Эпштейн» (17).

О событиях, связанных с «делом врачей», говорится достаточно выразительно: «После опубликования материалов об аресте группы врачей и ареста нескольких врачей по национальности евреев, среди верующих евреев началась некоторая паника. Ряд активных религиозных деятелей синагоги стали подавать заявления об освобождении их от обязанностей членов совета, председателя совета. Кроме того, резко снизилась посещаемость синагоги. До опубликования в печати об аресте группы врачей по субботам молитвенное собрание посещало от 100 до 300 человек, после опубликования от 17 до 25 чел. 7 февраля 1953 г. на молитвенном собрании раввин выступил с проповедью и призвал к спокойствию. После опубликования сообщения Министерства Внутренних Дел СССР о реабилитации арестованных профессоров и врачей посещаемость синагоги резко увеличилась. Например, 5 апреля на вечернем служении присутствовало до 420 человек» (18).

«В дни похорон тов. Сталина верующие евреи в г. Симферополе организованно купили венок, и их делегация из 2-х человек положила венок к памятнику тов. Сталина на привокзальной площади» (19).

Антисемитские ветра продолжали дуть, пускай и не так сильно, во времена Хрущева. И религиозный фактор играл здесь определенную роль. По утверждению члена президентского совета общества «Франция – СССР» адвоката Андре Блюмеля «антисемитизм поддерживается довольно часто статьями или карикатурами в целях борьбы с религией, которые изображают подчас евреев в грубом виде» (20).

С первых дней пребывания на Крымской земле Лука постарался установить нормальные отношения с иудеями. По сообщению начальника управления МГБ СССР по Крымской области, в начале марта 1947 года Лука послал письмо «на имя раввина симферопольской еврейской общины Пинского Юды Гершковича». Он писал, что «среди обращающихся к нему за лечением мало евреев». Но для него как врача-хирурга нет разницы в национальности и вероисповедании. И он просит «довести до сведения еврейского населения, что он лечит больных бесплатно».

Так, собственно говоря, было и в других местах. Показателен в этой связи случай со Штейнбергом. Однажды, во время многочисленных разъездов Луки по епархии, к нему в Керчи в вагон зашел конферансье Аркадий Штейнберг. По сведениям начальника управления МГБ СССР по Крымской области, он «неоднократно целовал Луке руку и называл его исцелителем». Оказывается, в Ташкенте святитель спас его мать от тяжелой болезни.

Спутник сказал Луке, что после его высылки на Север все еврейское население Ташкента переживало и сожалело о случившемся. «Теперь это никогда не повторится, – продолжил Штейнберг, – вы лауреат Сталинской премии». На это Лука возразил: «Это ничего не значит. Капицу же выслали, почему меня не могут выслать?» И тут же высказал мнение, что известный физик, директор Института физических проблем АН СССР оказался под домашним арестом за то, что «отказался работать в области атомной энергии, считая это дело в высшей степени разрушительным и аморальным» (21).

С евреями у Луки давно сложились хорошие отношения. В Ташкенте многие его ученики имели еврейские корни. Среди врачей, с которыми он работал, также было немало евреев. Одним из ближайших его друзей был профессор Моисей Ильич Слоним.

В то же время Лука не мог не отдавать себе отчет, что титульная нация постепенно деградирует. И его, как носителя народнических убеждений, не могло это не тревожить. Соседствовало с этой тревогой и религиозное беспокойство. Однажды, 17 июня 1947 года, отправившись на автомобиле на консультацию в госпиталь, он спросил у спутников: по каким улицам мы едем? Ему ответили: Р. Люксембург, К. Либкнехта, К. Маркса. Лука заметил: «Все Карлы да Марксы, все улицы с еврейскими названиями. Карл Маркс был еврей. Карл Либкнехт тоже еврей, кругом еврейское царство. Вот я был в Москве, там нет ни одного профессора с русским именем, одни евреи» (22).

Подобных высказываний у Луки совсем немного. И делались они не в публичном пространстве. Если бы не «недреманное око» МГБ СССР, мы бы о них ничего не узнали. И смысл их, конечно, связан не с бытовым антисемитизмом, а с перспективой возрождения опутанного сетями тоталитаризма русского народа.

В публичном пространстве архиепископ Лука всячески боролся с антисемитизмом прихожан, подогреваемым соответствующей государственной кампанией. 3 апреля 1948 года он произнес филосемитскую проповедь «О том, что Пресвятая Богородица была еврейкой», которая стала единственной в СССР подобной декларацией архиерея РПЦ.

Известны и другие публичные жесты солидарности с еврейским народом. 9 мая 1947 года в кафедральном соборе, говоря о победе в Великой Отечественной войне, Лука не преминул напомнить: «Мы помним жуткие дни тирании над евреями городов, сами немецкие палачи ужасались и трепетали, видя зверство».

«Многим из нас бывают противны люди, непохожие на нас, с чертами лица монгольского, китайского или ярко выраженного еврейского типа», – говорил Лука в проповеди «О милосердном самарянине», подчеркивая греховность такой реакции (23).

27 апреля 1957 года, в день своего восьмидесятилетия, во время праздничного обеда архиепископ попросил стенографистку принести поздравительную телеграмму от иудеев. «Лука рассказал, что поздравления еврейская община прислала потому, что он в одной из проповедей сказал о важной миссии еврейского народа».

Староста симферопольской синагоги Франклах, которого архиепископ когда-то лечил и спас от смерти, сам приходил поздравить архипастыря в дни церковных празднеств. А когда архиепископ болел, за него даже молились в синагоге.

История взаимоотношений Луки и иудеев не закончилась после смерти святителя. Многие евреи с благодарностью вспоминали о великом хирурге, молились и просили его молитв. В середине 1990-х годов врач тамбовской городской больницы еврей Яков Фарбер добился от городского и областного начальства, что его больница будет отныне носить имя архиепископа Луки. Не профессора Войно-Ясенецкого, а именно архиепископа. Но этого мало. Общественность города поддержала врача, который предложил соорудить и установить на территории больницы скульптурный памятник опять-таки архиепископу Луке.