Три яйца, или Автомат по урологии

Во втором семестре четвёртого курса началась у нас урология. А главным урологом Вооруженных Сил, профессором и начальником кафедры урологии тогда был полковник Шевцов, мужик широкого научного кругозора, и была у него любимая, весьма урологическая поговорка: «В медицине бывает все, за исключением трёх яиц». Но в один прекрасный момент его кредо рухнуло.

Старшим нашей комнаты был один способный курсант – Женя Велиев. Этот курсант очень хорошо урологию знал, предмет этот любил и в кружке при Кафедре постоянно торчал. Доигрался он с урологией до того, что в конце концов на той же кафедре преподом оказался. Но среди курков-слушаков Женя был известен на этом поприще за многие годы до своей преподавательской работы, так сказать, со школьной скамьи, и по двум веским причинам. Первая – клиническая. Женя этак курса с четвёртого всему Факультету трипак и трихомоноз лечил. Его уникальные медикаментозные схемы вкупе с несложным процедурным подходом и на выезде хорошо работали – в основном по институтским общагам. А вот вторая причина его известности уже чисто научная. Любил Женя мудрёную литературу читать, в основном касательно его любимых мокрых дел. И дочитался до того, что прилюдно осрамил своего почитаемого Шефа, самого полковника Шевцова! После этого позора главный уролог свой методологический подход к медицине поменял кардинально.

Дело было так: Читает нам полковник Шевцов свою очередную лекцию про почки-письки. Дошел до дифференциальной диагностики и завершает этот раздел своими любимыми словами: «Товарищи курсанты, запомните, в медицине бывает всё, за исключением трёх яиц!»

И тут Женька невежливо с места орет: «Неправда, и такое бывает!»

Очень строго посмотрел полковник Шевцов на Женю и говорит: «Нет, товарищ курсант, такого быть не может в принципе!» И давай свою точку зрения обосновывать, на доске рисовать схемы эмбрионального и перинатального развития яиц и показывать все возможные варианты патологии. Точно, три яйца в одной мошoнке – дело в природе невозможное. Одно – пожалуйста, даже четыре бывает, а три – ни в коем случае.

Все с интересом главного уролога слушают, а Женя совсем по-хамски какой-то журнал листает. Мы все думаем: теперь точно нашего Женьку с научного кружка по урологии выпрут, придётся ему специализацию менять. Видно, что полковник Шевцов задет за живое, ибо его крылатые слова цитировались многими поколеньями слушателей ВМА. Публичные нападки на святое обычно не прощаются.

Только закончил Шевцов объяснения, как Женька нахально с места встает и без разрешения к профессору в «яму» спускается: «Товарищ полковник, вот номер британского журнала «Дженерал Патолоджи» за тысяча девятьсот двадцать восьмой год. Прекрасный случай трех яиц в одной мошонке. Патология изучена посмертно, подробные материалы секционного и гистологического исследования. Посмотрите, пожалуйста».

Шевцов очки нацепил, статейку пролистал и говорит, просто так, будто перед ним ровня: «Женя, оставь мне журнальчик почитать».

А Женя отвечает: «Не могу, товарищ полковник. Я его нелегально из читального зала Фундаментальной Библиотеки вынес. Специально вам показать. У меня военный билет в Фундаменталке под залог оставлен. Я тут вам координаты этой статейки на карточку записал, потом возьмёте – почитаете».

Отдал полковник журнал курсанту. Вроде инцидент исчерпан. Через неделю очередная лекция по урологии. Читает опять профессор Шевцов. Заходит. Все поздоровались, расселись. Достает Шевцов тот английский журнал, открыл на странице, где картинка с трёмя яйцами, нам её показывает и журналом над головой трясёт. А потом начинает лекцию словами: «Товарищи курсанты! В медицине бывает всё! Абсолютно всё!»

А дальше по теме. Отчитал что надо, лекция к концу подходит. Тут полковник Шевцов и говорит: «Курсант Велиев! Спуститесь ко мне. И зачетку возьмите. Вам автоматически зачтен экзамен по урологии с оценкой «отлично»!

А по мне, так Женя и без этого выстеба «автомата» по Урологии заслуживал. А знаменитую шевцовскую поговорку больше никто никогда не слышал.

Военно-пляжная хирургия

Вот зарекался же страшилки писать – не получается! Как начнешь вспоминать свою курсантскую молодость, так рано или поздно на этот эпизод выходишь, хоть я там сбоку припёка, зритель, посторонний. Студент там главный герой.

Студент вообще заслуживает того, чтобы пару слов о нём сказать. Валерий Владимирович Рябуха из славного города Симферополя, который тогда ещё не был за границей, поехал поступать в Военно-Медицинскую Академию. Доехал. Пролетел. По конкурсу не прошел. Но коль уж до Ленинграда добрался, не пропадать же путешествию просто так. Пошёл Валера в Сангиг – в Санитарно-Гигиенический Институт им. Мечникова. В Сангиге просидел почти три года, и всё сожалел, что он не в ВМА. Дядька у него служил флотским военврачом в его (тогда и нашем) родном Крыму, а дурное дело – заразное. Вот и понял Валера, что не там он, где надо. Плюнул на просиженные три года, из Сангига ушел и опять в Академию попёрся. Там ответственные лица недоумение выразили, но ведь берут после медучилищ на общих основаниях. Приравняли Валеркино образование к этим самым общим основаниям и зачислили. Валера на Флот просился. А тогда как было? Чтобы служба медом с первого дня не показалась, надо в просьбе сразу отказать, а что-нибудь наоборот приказать. Зачислили Валеру в ВДВ, в Первый Десантный взвод. Хотел под воду – а вот полетай с парашютом. Наверное, и сейчас так.

И как ещё назвать курсанта с тремя годами институтского стажа? Однозначно Студентом. Вот мы его так и назвали. Валера-Студент, а потом просто Студент. Студента можно было считать отличником-второгодником, но честь ему делало не столько повторное образование, сколько сильная башка и еще одна редкая черта – он никогда не терялся. Его хладнокровию позавидовал бы и мамонт в вечной мерзлоте. Доучился Студент до середины второго курса и пошёл «специализироваться». Да в чём – в оперативной гинекологии! Не только у Цвилева на Кафедре сидел, но и по разным роддомам Ленинграда сутками ошивался, конечно, в основном на подхвате. Все над ним подтрунивали. Стоило в Академию с гражданки идти, чтобы гражданской наукой заниматься. А ему хоть бы хны. Кстати, сейчас он гинеколог, и кандидатскую защищал именно по оперативной части. Он ещё спелеологией увлекался, наверное, это лазание по тёмным мокрым норам и натолкнуло Студента на выбор профессии. Но не стал бы я вас утомлять описанием, кабы не этот случай.

После летней сессии четвёртого курса позвал меня Студент к себе в гости спортивно-культурно отдохнуть в Крыму, в районе Феодосии. Скалы, пещеры, море, вино, фрукты. По окончании спортивной части и переходя к культурно-развлекательной, познакомились мы с парой студенток из Московского Торгового Института. А товароведы, особенно складов или «комков» – коммерческих (немножко так, совсем слегка капиталистических) магазинов – это считалось крайне круто, гарантированная жизнь без дефицита. Девки с гонором оказались, явно посчитали, что будущие офицеры это ниже их достоинства. Мы им о высоких материях – они нам о материальных ценностях. Мы им песни под гитару, мол мы военные врачи – дела медицинского бичи. А они – вот и бичуйте себе всю жизнь, купите нам только дорогих вин и шампанского на завтра. Все это не явно, а полунамёками – византийская дипломатия, завуалированное «фи» на фоне «мальчики, вы нам нравитесь». Назначили мы стрелку на автостанции в семь утра следующего дня, пообещали их просьбу выполнить плюс редкостный шашлык и прогулку по диким пляжам устроить. Но сказали, что автобус ждать не будет. Хотите красотами дикой Крымской природы полюбоваться – будьте вовремя.

Шашлык у Валерки действительно был отменный – свинина, обязательно чуть с жирком для сочности, замачивается на ночь в пиве, туда же соль, перец и много лука крупными кольцами. А главный шашлычный секрет совсем прост – горячее сырым не бывает. Не пережарь! Целый кулёк мяса намариновали, последние гроши выскребли, купили «Южную Ночь», «Чёрные Глаза» и бутылку «Советского Шампанского». Набор несколько нешашлычный, но очень благородный. На утро все готово к мимолетной и ни к чему не обязывающей встрече в красивых местах, что обычно запоминаются на всю жизнь. Да только не пришли они. Ну и не надо. Постояли, прождали до самого отправления, не пропадать же добру и отпускному дню – поехали сами. День был существенно подпорчен.

Место действительно уникальным оказалось – маленький дикий пляж между Царской Бухтой и Чёрными Камнями. Прямо на границе заповедника, но не заповедник – егеря не гоняют, жги себе костер, если хочешь. Цивилизация далеко, море синевы необыкновенной, известковые скалы стеной, лишь узенькая тропиночка меж камней до воды спускается, а там полоска чистого, дикого пляжа из угольно-чёрной гальки. Я такой гальки нигде больше не видел, да и само место стоило, чтобы так рано в такую даль переться. Народу почти нет – включая нас, четыре-пять группок по всему пляжу, в основном молодые семьи, видно с неперегоревшей ещё тягой к путешествиям. Обстановочка приватная, расстояния порядочные.

Мы накупались, наловили мидий и крабов, затем занялись «первобытной кулинарией». Наелись, но настроение так себе. Пить неохота, но не пропадать же добру – да и отпуску, считай, конец, нет резона оставлять на другой случай. Часа в два, как по принуждению, начинаем пить сладкое вино. Пьём быстро, словно микстуру, но пить тёплое шампанское уже выше наших сил. Бутылка остается неоткрытой. Жара делает свое дело, и в момент состояние становится как у тюленей на лежбище – лень и полудрема, усиленная алкоголем. В этой истоме валяемся с полчаса. Из ступора нас выводит истошный женский крик.

Расстояние порядочное, поэтому драматизм ситуации не виден. Лениво подымаем головы, продираем заспанные глаза. Чувство, что прямое солнце проплавило мозги, – соображается с большим трудом. Какая-то непонятная возня метрах в ста-пятидесяти, может и больше. Видно, что никто не тонет и никого не насилуют. Нет и особого желания выяснять, что происходит, и мы уже готовы опять окунуться в сомнамбулическое полузабытье. Явно народ балуется – место дикое, можно и поорать. Но крик повторяется вновь, ещё более дикий и вовсе не шутливый.

Женщина лет двадцати пяти в ярко-красном купальнике кричит: «Помогите! Люди, помогите же кто-нибудь! Ну, кто-нибудь!» Рядом мужик в плавках, скорее всего муж, тоже молодой, что-то пытается ей сказать, но поведение его странно – он то вскакивает на ноги, то падает. Мужчина атлетического сложения и явно в полном здравии. Что он делает нам не видно – они скрыты от нас по пояс небольшим бугорком из гальки. Приходится вставать в полный рост. Что произошло, всё ещё не понятно, мужик сидит согнувшись к нам спиной и видно, как несколько людей из ближайшей группки со всех ног бегут к нему. Конец нашим раздумьям пришел через пару секунд, когда он поднял голову и истерично закричал: «Косточка! Кто-нибудь знает что делать?!» А через момент ещё отчётливее: «Врач есть?! Тут косточка!»

Я отреагировал просто: «Студент, бежим! Помочь надо!» А вот у Студента моментально включилось его хладнокровие. С лица слетело беспечное выражение, голос стал сухим и властным. В такие моменты он говорил коротко и конкретно, как будто снимал маску обходительного жизнелюба или, наоборот, надевал личину робота-терминатора. Он остудил мой пыл: «Сандалии надень! Возьмем две палки от костра, вытащи оба наших ремня. Похоже, там перелом, и раз визжат, то скорее всего открытый. Прихватим ещё бутылку «Шампанского», вдруг промывать придется».

Сам он сел и стал натягивать кроссовки на босую ногу. Потом взял бутылку и две прямые палки, на которых мы раскладывали шашлык. Я сунул ноги в сандалии, потом вытащил ремни. Студент побежал первым, я парой секунд позже. Пробежав десяток метров по крупной гальке, я понял мудрость его первого приказа – обуться. Когда я добежал до места, реальность оказалась гораздо хуже моих ожиданий. Мне сразу стало ясно, что геройствовать в виде прилюдного оказания первой медицинской помощи нам не придётся, а придётся наблюдать смерть, полную трагизма и нелепости.

На покрывале лежал ребёнок, мальчик лет трех, маленькое тельце которого конвульсивно вздрагивало, дыхания не было совсем, а страшный цианоз, непроизвольное мочеиспускание и дефекация свидетельствовали, что конец близок. Отец ребенка совал ему палец в рот, безуспешно пытаясь что-то извлечь. Напрасны были и неопытные попытки делать какое-то искусственное дыхание методом рот в рот, кроме омерзительного звука и рефлекторного сжатия детских ручек они ничего не давали. Лишь иногда в лёгкие попадали небольшие порции воздуха, недостаточные, чтобы жить, но достаточные, чтобы не умереть моментально. Этакая минутная отсрочка.

Мне страшно захотелось, чтобы Валерка скрыл, что мы медики, но тот всем своим видом показывал, что он тут главный и поправить дело для него сущие пустяки. С интонацией профессора на рутинном обходе, как будто перед ним не экстремальный случай, а плановый больной, он спросил: «Так, кто мать?» Всем присутствующим было ясно, кто мать. Вопрос казался глупым и повис в воздухе. Сама мать на наше появление и вопрос никак не отреагировала, она упала на колени и начала бессмысленно сжимать то ладошки, то стопы мальчика. Тогда Валерка набрал полную грудь воздуха и заорал как начальник курса на построении: «Я вас спрашиваю, кто мать!? Мы врачи, и нам нужны родители!» Я готов был провалиться на месте после этой фразы. Чёрт подери, он ещё врачом назвался! На мой взгляд, четвёртый курс – это ещё не врачи.

Глаза всех людей устремились на его лицо, а еще через мгновение нестройный, но громкий и требовательный хор людей, к этому моменту уже обступивших покрывало с разных сторон, запел бессмысленную арию «Сделайте что-нибудь». В ответ Валерка опять заорал, теперь совсем уж по-военному: «Всем молчать! Говорит только мать! Что произошло?»

Его тон отрезвил окружающих. Мать вскочила на ноги и, с надеждой заглядывая в лицо Студента, быстро затараторила: «Он чернослив ел, косточка во рту, муж с ним играл, подкидывал, косточка в горло попала, мы не можем вытащить, раньше дышал, сейчас не дышит…»

Все моментально стало на свои места: не травма, не утопление, не астма или аллергия-анафилаксия, а до банальности простая и поэтому страшная асфиксия – удушение инородным телом, закупорившим дыхательные пути ниже гортани.

Студент парень тяжеленький. Рост выше среднего, тело крепкое, таких «квадратами» или «шкафами» в народе зовут. На курсовых соревнованиях по гиревому спорту из десятки не выходил – пальцы толстые как сардельки, руки – щенков душить, в мозолях от скалолазания и ловли мидий, все в запекшихся порезах и с расслоившимися ногтями. На хирурга не похож. Мы слишком молоды, морды красные, обгорели под южным солнцем и хмельком от нас попахивает. Народ с сомнением стал поглядывать. А Студенту на эти косые взгляды наплевать.

Сел Валера на покрывало, тельце мальчонки лицом вверх себе на колени положил, чтобы голова через бедро свешивалась, и пытается пальцем в горло пролезть. У мальчика едва рефлекс заметен – слабенькая реакция на то, что задней стенки глотки так варварски касаются. Покопался он немного – толку ноль. Взял мальчонку под ребра и лицом вперёд к себе прижал – его спину к своей груди, как учили на реаниматологии выдувать инородное тело, резко сжимая грудную клетку. Картина ужасная – головка ребенка и ручки безжизненно свешиваются, а тельца не видно за Рябухинскими ручищами. Сдавил резко и сильно – только писк где-то высоко, в районе гортани да треск ломаемых рёбер раздался. Инородное тело не вытолкнуто. Мать в визг. В народе ропот.

Ситуация в момент стала хуже, чем была – из легких выжаты остатки воздуха, и гипоксическая синюшность удавленника растекается по лицу ребенка. Открытые глаза смотрят прямо на солнце, радужка стягивается к краю в узенькое колечко, весь глаз заливается полностью открытым, страшным, чёрным зрачком. Валерка трогает глаз пальцем, реакция отсутствует. Мать с воем падает на колени и тянется к ребенку, уже, по-видимому, мёртвому.

Студент кладет ребенка перед собой и пытается делать искусственное дыхание рот в рот. Абсолютно ничего вдуть в лёгкие не удается. Валера встает, а к телу мальчика снова припадает отец. Студент обращается к матери, холодно и спокойно, как будто речь идет о котенке: «Выдуть не удалось, но похоже, горло закупорено довольно высоко. У нас есть последний шанс – я могу вскрыть трахею под перстневидным хрящом, ниже обструкции, и тогда попробовать искусственное дыхание еще раз – напрямую».

Мать не обращает на слова никакого внимания, она остается выть на коленях перед мальчиком. А вот отец среагировал мгновенно – бросил делать искусственное дыхание и посмотрел на Рябуху. Похоже, что смысл сказанного ни до кого из окружающих не дошёл, но обилие медицинской терминологии заставило задуматься. Отец рассеяно спрашивает: «Что? Как это?»

Студент начинает говорить проще: «Я хирург и могу вскрыть горло ниже закупорки, а потом сделать искусственное дыхание. Это последний шанс, но на это нужно Ваше согласие. Если нет – то все…»

– Как вскрыть?! – не понял отец.

– Просто – разрезать. Давай быстро – да или нет?!

– Да! Да, да, делайте! Пожалуйста, делайте!

– Нож есть?

– У нас нет, есть открывашка, вилка и две ложки…

Какой-то мужик поворачивается со словами:

– У нас есть, сейчас принесу! Метров двести от сюда.

– Долго это. Так, отец! Мужики, а ну-ка помогите ему – держите мать!

С этими словами Валера хватает бутылку «Шампанского» и хрясь ее об камень. Шампанское перегрето и взболтано во время бега – взрывается как бомба. Все ошалело наблюдают за его действиями. Студент копается в стекляшках и снова орет: «Мужики! Я же сказал мать держать!»

На этот раз все дружно бросаются к ошалелой матери и оттаскивают её от сына. Она не особо сопротивляется – смысл происходящего начинает доходить и до неё.

Студент берет подходящий кусок стекла и склоняется над мальчиком. Полосонул по коже на полпальца выше яремной выемки – моментально появилась кровь и залила рану. Валера издает сдавленный вздох облегчения со словами: «Похоже, не поздно, давление есть». Всовывает свои здоровенные указательные пальцы в рану и начинает тупо расслаивать ткани, пытаясь добраться до дыхательных путей. Попутно что-то режет стеклом. Видно, что плевал он на какую-либо оперативную технику – его интересует скорость. Я смотрю на его руки, проклиная этот день и Рябухину самоуверенность. На тыльной стороне его кистей видны кусочки засохших водорослей и сажа от костра, в волосах его весьма волосатых рук полно песка. В минуту трахея выделена и зажата между большим и указательным пальцами левой руки, правой рукой он снова сжимает стекло и перерезает ее, пытаясь попасть прямо между кольцами. Попутно сильно режет себе указательный палец. Затем бросает стекло и перехватывает трахею аналогичным манером пальцами правой руки и обращаясь ко мне, говорит: «Сумку ту дай!»

Я протягиваю ему лежащую рядом полотняную сумку. В ней полотенца и какая-то еда. Валера сумку не берет, а свою левую свободную руку подкладывает под плечи мальчика и приподнимает его. Правая рука остается в ране. «Ну подкладывай же!» Я подсовываю сумку. Из сумки с шумом проливается газировка. Голова мальчика свешивается через сумку, раскрытая рана страшно зияет. Студент припадает ртом к ране и с силой вдувает воздух. Видно как моментально вздымается грудная клетка мальчика. Студент поднимает голову. Из перерезанной трахеи начинает выходить воздух, булькая кровью и окропляя все вокруг многочисленными красными точками. Валера опять припадает к ране. И опять. И опять.

В глазах родителей – надежда, у остальных омерзение. Рядом стоит какая-то молодая женщина без купальника, под мышками обернута большим жёлтым полотенцем. Рябуха в очередной раз поднимает голову от раны. Валеркино лицо в крови, густая запекшаяся кровь на губах, на подбородке висит черно-красная капля. Картина ужасна – вампир над жертвой. Женщина в жёлтом полотенце не выдерживает, бледнеет и валится вбок, как в замедленном кино. Кто-то бросается её поддержать. Какой-то юнец лет четырнадцати-пятнадцати из самой молодой и шумной компании в спешке бежит к морю. Его лицо зелено, и он громко блюёт в прибой. Возвращается мужик, что бегал за ножом. Становится в отдалении, подходить явно боится, в руке столовый нож с круглым «острием».

Вдруг на лице Рябухи появляется блаженная улыбка. Народ непонимающе смотрит – неужели этот ужас ему доставляет удовольствие? Но мне уже видна причина Валеркиной улыбки – зрачки мальчика быстро сжимаются. Еще один вдох и появляется слабое подобие судорог. Мальчик прикрыл глаза, а это первый предвестник мышечного тонуса.

Студент довольно глядит на меня: «Вилочку, пожалуйста!»

Я не понимаю его вопроса: «Чего тебе подать?» Рядом лежит открытая консервная банка какой-то рыбы в томатном соусе, из нее торчит вилка со слоем подсохшего томата. Студент опять ныряет в рану, а я вытаскиваю эту вилку и начинаю обтирать ее о покрывало. Похоже, что ребенок уже пытается дышать самостоятельно. Я сую вилку Валере.

Валера недоволен: «Крючком согни, сейчас он задышит и нам придется трахею держать. А вам – руки».

«Вам» – это родителям и всем смелым. До меня доходит, что если вернётся сознание, работы хватит многим. Я ломаю о камень крайние зубцы, а средние сгибаю на манер крючка. Студент делает последнее вдувание и подхватывает нижний конец трахеи этим инструментом. По пузырям видно, что дыхание устойчивое. Через минуту начинаются движения. Родители как по команде наваливаются на ребенка. Мать хватает голову, отец пытается держать руки. Постепенно возвращается сознание. Дыхание всё активней и глубже, несмотря на сломанные ребра. Валера командует завернуть мальчика в покрывало и зафиксировать руки и ноги ремнями. Объясняет – ему очень больно, а надо думать о транспортировке до дороги. Пара мужиков уже посланы на дорогу – не голосовать, а перекрыть её перед первым попавшимся транспортом, чтобы добраться до любого телефона и вызвать «Скорую».

Теперь недостатка в помощниках нет. Люди суетятся вокруг, множество рук поддерживает тельце и уберегает его от лишних движений. Ребёнок беззвучно плачет – воздух-то через голосовые связки не идет, но по конвульсиям и потоку слез видно, насколько сильны мучения. Кое-как подхватив тельце, всей кучей начинаем карабкаться по тропе. Местами мальчика приходится передавать из рук в руки, только Студент остаётся на своем посту – он держит вилкой трахею.

Наконец, выходим на ровное место. До дороги далеко, поэтому выстраиваемся в «боевой порядок» для наиболее быстрого, по возможности, следования: Валера всех подгоняет – уж очень его кровопотеря беспокоить стала. Студент с левого боку, мать в голове, отец держит тело и руки, я стою в ногах. Рядом ещё трое добровольцев – две женщины и мужчина. Примерно через час встречаем идущих на встречу тех мужиков, что за скорой бегали. Спешат назад с носилками, а за ними двое в белых халатах и ящиками с крестами, как потом оказалось, врач и фельдшер. Машину они на дороге с шофером бросили.

Врач как глянул – без «здрасьте-досвидания» открывает ящик, достает несколько москитов и трубку-трахеостому. Пока фельдшер ребенка на носилки укладывал, Валера «на трахее» с вилкой стоял и попутно делал доклад по больному: «Механическая аспирационная асфиксия сливовой косточкой со вклинением ниже гортанной складки час двадцать тому назад с полной обструкцией дыхательных путей, острая гипоксия, почти до клинической смерти. По экстренным показаниям была проведена трахео-крикотомия бутылочным стеклом без асептики и остановки сопутствующего кровотечения, затем неотложные реанимационные мероприятия по типу искусственной вентиляции трахея-рот. Острая кровопотеря, сопутствующая травма – возможные множественные переломы ребер в результате неудачной попытки форсированной экспулсии инородного тела. Помощь оказывал студент четвёртого курса Хабаровского Мединститута Иван Иваныч Петров».

После этих слов возникла натянутая пауза. Врач подскочил с трубкой и москитами и засуетился над раной. Через секунду ребёнок свободно дышал через трахеостому, и врач занялся установкой внутривенной системы. Кто-то неуверенно спросил: «Так Вы не хирург? Вы же не имели права… Вы же были пьяны! Вы ведь могли…»

Лицо Студента помрачнело, и он моментально оборвал эту тираду: «А я больше ничего не мог!» И быстро дернул меня за руку: «Пошли отсюда, сваливаем, чем могли – помогли». И мы припустили назад быстрым шагом, а как зашли за громадный куст терновника, так и бегом. А вслед нам донесся крик врача «Скорой»: «Коллега, спасибо!»

К своим вещам мы спустились в обход главной тропинки. Пока Студент умывался, я быстренько собрал вещи, и мы так же в обход выкарабкались с пляжа. Потом Валерка какими-то партизанскими тропами дотемна выводил меня к другой дороге. По пути я давил ему на душу: «Студент, а ты ведь герой! Тебе ведь медаль надо, ну там «За какую-нибудь доблесть» или на крайняк «За спасение утопающих». Представь только, собрание в нашем клубе, начфака, а то и сам начакадемии пламенную речь толкают! Потом генерал-полковник тебе медаль даёт. Все встают, хлопают. Потом статья в «Военном Враче», ну там, за профессионализм, мужество. Профессура о тебе узнает, опять же сессии легче сдавать…»

Студенту моя трескотня надоела. Он остановился, посмотрел себе под ноги и задумчиво произнёс: «Да хорошо бы, как ты говоришь. А ты подумай, ребенок может умереть от сепсиса, от кровопотери или пневмонии. Может я его немым на всю жизнь оставил – я что, за нервными веточками смотрел? И потом докажи его мамане, что перерезать горло – единственный шанс. К тому же юридических или там профессиональных прав у нас на это дело ведь и правда никаких нет. Никакого права, кроме морального… Ладно, пошли домой, пусть лучше ищут героев среди студентов Петровых в Хабаровске. Специально сбрехал место подальше. И пусть виноватых среди них же ищут. А сессии я и без славы неплохо сдаю…»