Мэри

Как-то, проходя по бульвару, я присела на широкую скамью рядом с молодым человеком и девушкой в наряде расцветки попугая. Красная блузка, зеленоватая юбка, химические пунцовые губы и ногти и, наконец, серьги-клипсы, совсем как елочные украшения. Однако вздернутый носик и голубые глаза девушки были детски милы, несмотря на ее пестрое «оперенье» и вычурную манеру говорить:

– Ах, Мишутэ… Вы такой нерегламентированный. Ну, давайте устроим рандеву в день субботний…

Добродушное загорелое лицо юноши, густая копна волос, вельветовая куртка, спортивные тапочки и книги в руках давали право полагать, что это студент. Он влюбленно смотрел на девушку и крепко сжимал под мышкой книги.

– Маруся…

– Не Маруся, а Мэри! – Она кокетливо ударила пунцовым ноготком по мускулистой руке собеседника.

В небольших серых глазах Мишутэ мелькнуло огорчение, а все его лицо выразило крайнюю озабоченность.

– Не все ли равно? Ну, пусть Мэри! Только, Маруся, вы знаете мое чувство к вам… Зря вы бросили десятый класс… И надо учиться или работать. Не век же надеяться на папашу…

– Ах, оставьте!.. От вашего резюме у меня начинается меланхолия.

– Меланхолия – понятие устаревшее… Бывает депрессия эндогенная и, наоборот, экзогенная на почве неблагоприятной ситуации… – отчеканил студент и стал откусывать кожицу у ногтя мизинца.

– Вы образованны, как я вижу, но совсем не воспитанны… – процедила Мэри сквозь пунцовые губки, критически оглядывая поклонника.

– Не в этом дело, Маруся! – решительно откусил кожицу ногтя Мишутэ. Теперь его глаза казались больше и смотрели в упор на девушку. – Скоро я кончу учебу, а вы знаете… от вас зависит…

Я продолжала сидеть на скамье. Он взглянул на меня и стал говорить тише, но волнение делало его голос дрожащим и звучным…

– Поедем вместе в деревню… На Кубань.

– Из Москвы угодить прямо в деревню к коровам? Это пикантно.

– Не вижу дурного. Будем там работать…

– А почему бы вам не обосноваться в Москау?

– Нельзя. Долг… стипендию от государства получал.

– Надоела мне ваша философия – рыжеватая челка Мэри вздрогнула.

* * *

Может быть, я бы не вспомнила больше никогда о девушке в попугайном наряде, но случай свел меня с ней вплотную. Как дежурного городского психиатра меня вызвали к одному буяну-алкоголику, недавно перенесшему белую горячку. Я прибыла на место.

Обстановка двух маленьких комнатушек была убогая. Склонившаяся девушка с ожесточением мыла пол. Когда она приподняла голову, я остановилась, как вкопанная. Это была Мэри.

Она меня не вспомнила.

Ловко выжав тряпку, девушка ополоснула руки и вежливо предложила мне стул.

– А где больной? – спросила я.

– Отец? Там… – махнула она рукой на смежную комнату.

– Набуянил и уснул. – Ее глаза показались мне усталыми.

Отец Маруси находился в смежной комнате. Я прошла к нему. Он спал, сидя в старом кресле. Его лицо было испитым, нос покрывала багряно-красная сеть расширенных кровеносных сосудов. Он невнятно промычал что-то во сне, его отечные веки вздрогнули, но не раскрылись. Среди морщин лба выступили мелкие капли пота. Вся его фигура с босыми ногами в калошах казалась неопрятной. Я прикрыла дверь и села побеседовать с девушкой.

– Как вас зовут?

– Мэри… Маруся… В комнату вихрем ворвался мальчик лет десяти с такими же голубыми глазами и вздернутым носиком, как и у Маруси.

Она извинилась и, отложив в сторону портфель мальчика, заставила его вымыть руки. Затем усадила его к столу, подала обед.

– Это брат Витя. Он у нас отличник… Теперь он уже в пятом классе, – сказала Маруся тоном, каким говорят матери.

Отличник украдкой на меня глянул и в смущении провел ложкой по столу.

– Кушай! Да иди немного погуляй, а потом за уроки, – сказала девушка брату.

– Вот мамы у нас нет… – заметила Маруся, когда брат вышел на улицу.

– Давно?

– Три года как умерла…

В комнате стало тихо. Сквозь приоткрытую Дверь слышался храп пьяного отца.

– Терплю ради брата, а то, кажется, сбежала бы на край света…

– Не учитесь и не работаете?

– Нет… – Маруся прямо, серьезно посмотрела мне в глаза и вдруг опустила голову и тихо призналась: думала выйти замуж, да не вышло…

Ее глаза наполнились слезами, а милое личико с подстриженным рыжеватым чубом стало совсем детским. Мне было жаль ее, как младшую сестру. Видимо, она это почувствовала. Ничего не скрывая, Маруся все рассказала мне о себе.

– Ну, а кто же ваши подруги? – спросила я.

– Одна – дочь инженера, а у другой отец слесарь… Обе кончили школу и больше ничего не делают.

Значит, их родители считают это возможным и предоставили им право на праздную жизнь?

Молчание Маруси было ответом на мой вопрос, а потом она продолжала:

– Их девиз – «Стиль и яркая жизнь!» И мне казалось, что это красивая жизнь…

– Вычурность в одежде всегда смешна…

– Да, пожалуй, верно… Но тогда мне казалось, что это и есть «красивая жизнь».

– Но ведь мода требует денег!

– Изо всех сил я тянулась и подражала…

– Вы никого не любили?

– Любила… очень любила… студента-медика. И он меня тоже, все страдал обо мне, да вдруг охладел. Подружки уверили меня, что можно приворожить. Повели к одной молдаванке. Была такая в Москве… Три месяца все привораживала. Взяла у меня много маминых и моих вещей, а Миша так и не вернулся ко мне.

– Он знал что-нибудь о вашей жизни?

– Нет! Он видел меня только на улице… Я говорила ему неправду, что отец занимает большой пост, что живем мы в достатке… Как и мои подруги, я показывалась ему в ярких нарядах. Думала, что это ему нравится, но ошиблась… Он уехал на Кубань. Недавно я ему о себе написала все.

– Ну что же, он поступил правильно, что уехал.

– Но ведь Миша сделал мне больно.

– Боль пошла на пользу: вы стали правдивы.

– Разве? – усомнилась Маруся.

– Ваше правдивое письмо, возможно, вернет вам Мишу.

Голубые глаза Маруси сделались влажными. Как бы умоляя, она сложила маленькие руки с облезшим от домашней работы маникюром.

Мне искренне было жаль эту девушку. Как случилось, что такая добрая, чуткая, достойная уважения, она могла стать попугаем?

Пришлось сказать ей все, что я о ней думаю. Маруся не обиделась, она все поняла и заплакала. Ее отец продолжал спать.

На следующий день я снова посетила пьяного отца Маруси, а через неделю направила его на длительное лечение в больницу.

Еще через неделю я зашла проведать Марусю. В двух маленьких комнатках все было так чисто, так блестело, словно ожидали гостей. Сама Маруся была в простеньком белом платье, и ее голубые глаза светились радостью.

«Отчего она такая», – недоумевала я. Мы поговорили о будущем, и мне понравилось, что наметила себе в жизни Маруся. Теперь я знала, что она никогда не будет попугаем. И попросила ее:

– Если придет письмо от Миши, вы скажете мне?

– Обязательно! – и она улыбнулась простой, доверчивой улыбкой, – а пока вот это…

Маленькая рука с облезшим маникюром протянула мне листок, сложенный вдвое. Это было заявление Маруси с резолюцией директора завода о зачислении ее в качестве лаборантки.

– Завод в двух шагах от нашего дома…, а там и учиться буду.