Глава 9

 

Handar-vara-Freyjum fjóð

Flytur sagnir ljóða.

Kennd við Magnús, blessað blóð,

Búrfells-Agnes góða.

 

 

…Сплесть из слов умела вязь

Складно и не медля

И по Магнусу звалась,

Агнес из Бурфедля.

 

Анонимный автор, 1825 год

– ПРЕПОДОБНЫЙ, ВЫ БЫВАЛИ В ИДЛУГАСТАДИРЕ?

Тоути покачал головой.

– Мне редко приходится ездить на север от Брейдабоулстадура.

Утро следующего дня выдалось еще сырым и снежным, и Маргрьет убедила Тоути отложить возвращение домой до тех пор, пока не прояснится. Его это более чем устраивало. Спал он беспокойно и проснулся с больной головой.

Теперь, когда овец согнали с пастбищ, забой скота завершился, а сено было благополучно свезено на подворье, обитатели Корнсау проводили день в четырех стенах: пряли, вязали и вили веревки.

Агнес, сидя на кровати, выискивала на недовязанной варежке петли, пропущенные Стейной.

– Идлугастадир – это почти на самом краю света. – Она мотнула головой, словно указывая, в какой стороне расположен хутор. – Дороги туда я не знала, и все в один голос твердили, как будет там одиноко – не то что в долине, где всюду, куда ни глянь, знакомые лица. Только я очень хотела работать у Натана.

– И когда ты отправилась в Идлугастадир?

– Как только смогла. В конце мая, в один из Дней переезда.

– В каком году это было? – спросил Тоути.

– В 1827-м. Я встретила в Гейтаскарде Рождество и Новый год, затем дождалась, когда золотистая ржанка прилетит и растопит лед. Тогда-то я сложила вещи и пешком вышла в путь. Немало слуг и батраков шли по долине с одного хутора на другой, но никто из них не собирался в Ватнснес, и ни одна живая душа не направлялась в Идлугастадир. Когда я двинулась по полуострову на север, спустился туман, и я испугалась, что заблужусь. Однако издалека доносился шум моря, и это говорило мне, что я иду в верном направлении. Когда туман рассеялся, я увидала, что нахожусь недалеко от церкви Тьёрна. Я попросилась переночевать там, а на следующее утро священник рассказал мне, как дойти до Идлугастадира.

Из Тьёрна я уже довольно быстро добралась до хутора. В то утро я впервые увидела такой бескрайний морской простор. Ветер дул с севера, срывая пену с гребней волн, которые накатывались на берег, и над водой с пронзительными криками кружили сотни морских птиц. Над серой зыбью вод я могла даже различить западные фьорды – смутные, точно тени.

Зрелище было впечатляющее. Священник из Тьёрна сказал мне высматривать дом у скалистой бухты, и я вскоре его увидела. На берегу лежала небольшая лодка, развешанное на сушилке для рыбы постельное белье неистово хлопало. Тогда это показалось мне добрым знаком – простыни и покрывала словно приветствовали меня.

Я успела немного спуститься по склону, когда из дома вышел человек и двинулся в гору. Когда он подошел ближе, я увидела, что это девушка, совсем юная, не старше пятнадцати зим. Она махала мне рукой, и вид у нее был оживленный. Едва я оказалась в пределах слышимости, она выкрикнула приветствие и побежала ко мне. Знаете, преподобный, вблизи она выглядела еще моложе. Нос у нее был курносый, губы сочные и ярко-красные, светлые волосы развевались на ветру. Для сельчанки девушка была слишком хороша собой, и мне, помнится, пришло в голову – уж не дочь ли это Натана? Наряд у нее был совсем не подходящий для служанки.

Девушка взяла мешок с моими пожитками и поцеловала меня. Потом она уточнила, действительно ли я Агнес Магнусдоттир, и назвала свое имя – Сигридур, но тут же добавила, что все называют ее просто Сигга.

– Это была та самая служанка, о которой Натан упоминал в Гейтаскарде?

Агнес кивнула.

– Сигга радостно защебетала – что ждала меня всю эту неделю, и не голодна ли я часом, и что ведь это так далеко от моих родных мест, и не боялась ли я грабителей или просто лихих людей, когда шла в одиночку по горным тропам? Она так тараторила, что я едва успевала отвечать на вопросы, и прежде, чем я глазом моргнула, меня уже отвели в дом и показали кровать, которую Сигга застелила для меня как раз сегодня утром. Местная бадстова была совсем невелика – всего четыре кровати и узенький проход между ними. Над одной было крохотное окошко, но я подозревала, что это место Сигга приберегла для себя. В Идлугастадире оказалось куда теснее и грязнее, чем мне представлялось… однако же я подбодряла себя мыслью, что лучше быть полновластной хозяйкой скромного хутора, чем бесправной служанкой в хоромах губернатора. Сигга сказала, что на некоторое время оставит меня разложить вещи, а сама пойдет сварить кофе. Когда я заметила, что подобная расточительность ни к чему и я прекрасно могу обойтись водой и сывороткой, Сигга заулыбалась и заверила меня, что Натан обожает кофе и что они пьют его постоянно. Мне подобный обиход показался чересчур роскошным.

Я дождалась, покуда Сигга выйдет из комнаты, и лишь тогда позволила себе осмотреться. Застланы оказались только две кровати из четырех – моя и Сигги, – и я поневоле задумалась, где же в таком случае спит Натан и нет ли в доме жилого чердака, который я до сих пор не заметила.

Когда вернулась Сигга, я спросила у нее, где сейчас Натан. Я ожидала, что он окажется дома и лично встретит меня. Сигга заметно смутилась, покраснела и сказала, что Натана нет дома.

Было воскресенье, а потому я осведомилась, не отправился ли он в церковь, но Сигга отрицательно покачала головой. Натан, сказала она, вообще в церковь не ходит. Кроме того, он – единственный из знакомых ей мужчин, кто не желает читать благодарственную молитву перед ужином, и если, прибавила Сигга, у меня имеется сборник псалмов, лучше прятать его под подушку, иначе Натан может растопить этой книжкой очаг. Нет, продолжала Сигга, Натан отправился на гору охотиться на песцов, но в его отсутствие она охотно покажет мне хутор.

Знаете, преподобный, я не могу припомнить, каковы были мои первые впечатления об Идлугастадире. Я тогда была слишком вымотана дорогой и ошеломлена огромностью моря. Зато я совершенно точно могу рассказать, каков он, после того как год или больше проживешь безвылазно в этом глухом уголке Божьего мира.

– Я был бы не прочь выслушать твое описание, – кивнул Тоути.

– Идлугастадир – это не только подножие горы и берег моря. Это длинная полоса каменистой земли, где есть лишь одно-два места, пригодных как зимние пастбища, а так кругом сплошь осока да валуны. Берег усыпан галькой, а в бухте плавают гигантские космы водорослей, похожие на волосы утопленниц. За ночь, точно по волшебству, на берегу появляются груды плавника, а на прибрежных скалах, по соседству с лежбищами тюленей, гнездятся гаги. В ясный день там необычайно красиво, но в другое время тоскливей, чем похороны под дождем. С моря то и дело наползает туман, а до ближайшего хутора – Стапара – идти и идти.

Несколько каменистых островков выдаются в глубь фиорда, и на одном из них Натан устроил свою мастерскую. Чтобы добраться до нее, надо пройти по узкой каменной гряде. Помнится, я тогда подумала, что место для мастерской выбрано странное, вдалеке от жилья и вдобавок окруженное водой, но Натан, оказывается, все так устроил не без умысла. Даже окно мастерской выходило не на море, а на сушу, поскольку он желал следить за тем, не появится ли кто на горе. У него имелись враги.

По словам Сигги, она не знала, где хранится ключ от мастерской, но в этом домике у Натана кузня и аптека, где он готовит свои снадобья, и там же, вполне вероятно, он прячет кучу денег. Эти слова сопровождались дурацким хихиканьем, и я, помню, подумала, что девица и впрямь простовата, как говорил о ней Натан.

Сигга рассказала также, что Натан часто отправляется бить тюленей и что если я захочу, мне достанутся туфли из тюленьей кожи, а еще у них в доме тюфяки с гагачьим пухом, точь-в-точь как у всех сислуманнов Исландии, – такие мягкие, что спать я на них буду как убитая. Сигга прибавила, что сама она выросла в Стоура-Борге, но мать ее умерла, что сама она служить пошла совсем недавно и никогда прежде не работала экономкой, но Натан весьма похвально отзывался обо мне, и она надеется, что я научу ее всему, что необходимо.

Я поразилась, услышав, что Сигга назвала себя экономкой. «А, – сказала я вслух, – так ты здесь хозяйка? Ты заняла место Каритас?» И она закивала – да, верно, раньше она была здесь простой служанкой, но, когда Каритас объявила о своем уходе, Натан попросил ее, Сиггу, стать его экономкой. После этих слов Сигга поблагодарила меня за то, что я согласилась стать ее служанкой, взяла меня за руку и выразила надежду, что мы поладим, потому что Натан часто бывает в разъездах, а ей тут так одиноко.

Я решила, что, по всей видимости, произошла ошибка. Может, Натан всего лишь предложил Сигге исполнять обязанности экономки до моего прибытия… или, может быть, она самая обыкновенная врунья. Я сомневалась, что Натан стал бы мне лгать.

Потом мы пили кофе, и я немного рассказала Сигге о том, где работала раньше. Я постаралась перечислить изрядное количество хуторов, и мой рассказ произвел на Сиггу большое впечатление. Она все твердила, как рада тому, что у нее в Идлугастадире будет такая помощница, спрашивала, научу ли я ее, как сделать узорчатый платок вроде того, что я носила на плечах, – словом, в конце концов на душе у меня заметно полегчало.

Вскоре разговор опять перешел на Натана, и Сиг-га сказала, что ждет его возвращения к ужину. Однако вернулся он гораздо позже.

– Ты выяснила у него, что за путаница с твоей должностью? – спросил Тоути.

Агнес покачала головой:

– Когда он вошел в дом, я уже спала.

* * *

Быть может, именно в то, первое утро в Идлугастадире я поняла, что происходит. А может, и нет.

Я проснулась поздно под рыдающие вопли чаек и, выйдя наружу, увидела Натана, который спускался к ручью. Ниже, на берегу, все так же хлопало на ветру белье с его постели. Тогда мне подумалось, что он вернулся только утром.

Даже когда Сигга сообщила, что он пришел домой около полуночи, неся на плече две песцовые шкурки, мне и в голову не пришло спросить, в какой постели он провел оставшуюся часть ночи.

* * *

В то утро я так рада была видеть Натана, что позабыла спросить у него, с какой это стати Сигга считает себя хозяйкой Идлугастадира. И заговорила об этом только позже днем, когда вслед за Натаном шла по каменной гряде к его мастерской.

Я не хотела показаться невежливой, а потому только спросила – крайне небрежным тоном, – как ему понравилась Сигга в должности экономки. Вот только Натан, как всегда, видел меня насквозь. Он остановился и выразительно вскинул брови.

– Она мне не экономка, – сказал он.

Слышать это было приятно, но все же я объяснила, что, когда пришла в Идлугастадир, Сигга сообщила мне, что заняла место Каритас.

Натан рассмеялся, помотал головой и напомнил, как предупреждал меня, что Сигга слишком молода и простовата. А потом он отпер дверь мастерской, и мы вошли внутрь. Я никогда прежде не видела подобных помещений. Там были самые обычные мехи и наковальня, но, кроме того, вдоль стен висели огромные охапки сухих цветов и трав и стояли в ряд сосуды, наполненные разными жидкостями – и мутными, и прозрачными. Еще там была большая бадья чего-то похожего на жир, а также иглы, лезвия и стеклянный сосуд, в котором содержалась какая-то мелкая зверюшка, бледная и пупырчатая, точно вареный желудок.

– Ужас какой, – пробормотала Стейна из дальнего угла бадстовы. Агнес недоуменно подняла взгляд от работы, словно вообще забыла о существовании семейства из Корнсау.

В это мгновение в наружную дверь постучали.

– Лауга, – сказала Маргрьет, – поди глянь, кто там пришел.

Младшая дочь пошла открывать. Вскоре она вернулась, ведя за собой пожилого мужчину, который энергично отряхивал снег с плеч. Это был преподобный Пьетур Бьярнасон из Ундирфельда.

– Благослови Господь всех присутствующих, – пророкотал гость, вытирая запотевшие очки о рубашку. После пешей прогулки по льду и ветру он дышал шумно и тяжело. – Я пришел, дабы сделать о всех вас записи в приходской книге, – нараспев проговорил священник. – А, младший проповедник Торвардур, здравствуйте. Вижу, вы до сих пор здесь. О да, разумеется. Блёндаль…

– Это Агнес, – перебил Тоути.

Женщина шагнула вперед.

– Я – Агнес Йоунсдоттир, – сказала она. – Нахожусь тут под арестом.

Маргрьет в изумлении вскочила, оглянулась на Йоуна, сидевшего на постели. От ужаса у него отвисла челюсть.

– Что?! Она не… – начала было Лауга, но Тоути прервал ее на полуслове.

– Агнес Йоунсдоттир – моя духовная подопечная. Как я вам уже говорил.

Он чувствовал, как хозяева Корнсау сверлят его взглядами, потрясенные тем, что он согласился с подобным именем. В комнате надолго воцарилась неловкая тишина.

– Приму к сведению. – Преподобный Пьетур опустился на табурет под мигающей лампой и извлек из-за пазухи внушительных размеров книгу. – А как поживают домочадцы Корнсау? Забой скота окончен?

Маргрьет вперила в Тоути странный взгляд, затем медленно опустилась на место.

– Э-э… да, окончен. Осталось только разбросать навоз по лугам, а уж потом мы примемся за шерстяные вещи на продажу.

Пожилой священник кивнул.

– Истые труженики. Староста Йоун, не будешь ли ты любезен побеседовать со мной первым?

Священник по очереди переговорил со всеми обитателями Корнсау, проверяя у каждого навыки чтения и знание катехизиса. Также он задавал собеседникам вопросы о тех, с кем рядом они жили и работали. После того как преподобный побеседовал со всеми слугами, он вызвал Агнес. Тоути пытался расслышать, о чем они говорят, но Кристин, радуясь тому, что проверка ее умения читать наконец осталась позади, так бурно веселилась на пару с Бьярни, что из-за их хохота Тоути не сумел разобрать ни слова. Священник говорил с Агнес недолго и вскоре кивком отпустил ее.

– Благодарю, что уделили мне время, – сказал преподобный Пьетур. – Надеюсь скоро увидеть вас на церковной службе.

– Не хотите ли выпить кофе? – спросила Лауга, сделав изящный книксен.

– Спасибо, дорогая моя, но мне еще нужно посетить оставшиеся хутора, а погода, судя по всему, не намерена улучшаться.

С этими словами преподобный водрузил на голову шляпу и бережно убрал приходскую книгу в глубины своего плотного плаща.

– Я провожу вас, – сказал Тоути прежде, чем Лауга успела предложить свои услуги.

В коридоре он спросил пожилого священника, что именно тот записал об Агнес.

– Зачем вы хотите это знать? – с любопытством спросил старик.

– Она – моя подопечная, – ответил Тоути. – Мой долг – знать, как она ведет себя. Насколько хорошо читает. Я стараюсь ради ее блага.

– Что ж, хорошо. – Священник вновь извлек из-под плаща приходскую книгу, пролистал страницы, дойдя до самых свежих записей. – Вот, можете прочесть сами.

Тоути поднес книгу к свече, которая горела в настенном подсвечнике, и в неярком ее свете, прищурясь, постепенно разобрал: «Агнес Йоунсдоттир. Осужденная. Sakapersona. 34 лет от роду».

– Читает она весьма хорошо, – заметил священник, дожидаясь, когда Тоути закончит чтение.

– А что это вы написали о ее характере? – Тоути едва различал буквы: в полумраке все расплывалось перед глазами.

– А! Здесь, преподобный, написано blendin. Противоречивый.

– У кого же вы получили этот ответ?

– Таково было мнение окружного старосты. И его жены.

– А вы, преподобный, что вы сами думаете об Агнес?

Старик убрал книгу и пожал плечами.

– Изъясняется весьма красноречиво. Можно подумать, что она получила образование, что удивительно при ее внебрачном происхождении. Безупречные манеры. Тем не менее староста Йоун в разговоре со мной сказал, что ее поведение бывает… непредсказуемо. Он имел в виду истерические припадки.

– Агнес приговорена к смертной казни, – сказал Тоути.

– Это мне известно, – сухо ответил священник, открывая дверь. – До свиданья, преподобный Торвардур. Желаю вам всего наилучшего.

– И вам того же, – пробормотал Тоути, но дверь уже захлопнулась перед самым его носом.

* * *

Агнес Йоунсдоттир. Я никогда не думала, что будет так легко назвать себя этим именем. Дочь Йоуна Бьярнассона, хозяина Бреккукота, а не слуги Магнуса Магнуссона. Пускай все знают, чей я внебрачный ребенок на самом деле.

Агнес Йоунсдоттир. Имя женщины, которой я могла бы стать. Экономка хутора с окнами на долину, муж, который всегда рядом, стайка детишек, что в сумерки с пением помогают загнать домой овец. Эта женщина учила бы детишек разным наукам и пугала рассказами о привидениях. И любила бы. Эта женщина могла бы даже быть сестрой Сигурлауг и Стейнвор Йоунсдоттир. Дочерью Маргрьет. Рожденной в законном браке. Рожденной в семье, которую не разлучит нищета.

Агнес Йоунсдоттир не была бы настолько глупа, чтобы полюбить мужчину, который всю жизнь отворял жилы, заглядывал в чужие рты, раздвигал чужие ноги. Мужчину, который получал плату за то, что пускал кровь. Она стала бы бабушкой. В смертный час вокруг ее ложа собралось бы множество близких. Ей говорили бы, что она попадет в рай. И она бы верила.

А поверить, что я была счастлива в Идлугастадире, почти невозможно. Но однажды, пожалуй, это случилось. В тот, самый первый день, когда я весь вечер до темноты провела с Натаном в его мастерской. Он показал мне две песцовые шкурки. Они сушились в доме – снаружи тем утром было слишком влажно, чтобы развесить их вместе с рыбой.

Натан взял мои ладони и провел ими по белоснежному меху песца.

– Хороши, а? Нынешним летом в Рейкьявике за них отвалят недурные деньги.

Он рассказал, как образом ловил песцов в горах.

– Самое главное, – говорил он, – отыскать и поймать детеныша. Затем – заставить его кричать, чтобы услышали родители, а иначе их невозможно выманить из норы. Песцы – хитрые твари. Хитроумные. Они издалека чуют приближение человека.

– И как же ты заставляешь детеныша кричать?

– Ломаю ему передние лапы. После этого он не может убежать. Родители слышат, как он скулит, выскакивают из логова и становятся легкой добычей. Они никогда не бросают своих детенышей.

– А что ты делаешь с детенышами после того, как убьешь их родителей?

– Иные охотники оставляют таких детенышей умирать. На продажу их шкурки не годятся – слишком малы.

– А ты?

– А я разбиваю им головы камнем.

– Вот единственно достойный поступок.

– Именно. Бросать их с перебитыми лапами – это жестоко.

Потом Натан показал мне свои книги. Они, подумалось ему, могут прийтись мне по душе.

– Сигга не любит печатное слово, – сказал он. – Читатель из нее еще тот. Заставлять ее читать – все равно что заставлять корову говорить по-человечески.

Я водила пальцами по страницам книг, пытаясь прочесть вслух новые слова, которыми они пестрили.

– Гинекологические болезни, – поправлял Натан мое неуклюжее произношение. – Кохлеария оффициналис. Повтори еще разок.

– Цетрария исландика. Ангелика архангелика. Ахилла миллефолиум. Румекс дигинус.

Я не понимала этого чудно́го наречия, а потому прервала смех Натана поцелуем – и тотчас ощутила, как его язык легонько прижался к моему. Что означали все эти слова? Названия предметов, которыми изобиловала его мастерская? Того, что размещалось в кувшинчиках, бутылках и глиняных горшках? Натан целовал меня в шею, и мысли мои стремительно растворялись в нарастающем жаре желания. Натан усадил меня на стол, мы лихорадочно возились с одеждой, и вдруг он вошел в меня – прежде, чем я осознала, что происходит, прежде, чем была готова принять его. Я вскрикнула. Я чувствовала под собой сухое шуршание бумаги и воображала, как слова поднимаются со страницы и проникают в мое тело. Ноги мои плотно обхватили талию Натана, и от стылого морского воздуха перехватывало горло.

Потом я стояла, нагая, бедрами прижимаясь к краю его стола. Книги Натана лежали передо мной, страницы их были измяты – напоминание о нашем бурном соитии.

– Смотри, Натан, все это – о болезнях. Столько книг, и все посвящены бедам и ужасу.

– Агнес.

Он произнес мое имя негромко, перекатывая на языке конечное «с», точно смакуя.

– Натан… если в мире столько болезней, столько бед, которые в любую минуту могут приключиться с любым человеком, – как же выходит, что все мы до сих пор еще живы?

Сигга наверняка знала, что происходит между нами. В те первые ночи в Идлугастадире мы дожидались, пока она заснет. Я слышала, как Натан осторожно ступает по дощатому полу бадстовы, а затем чувствовала, как он легонько дергает мое одеяло. Я изо всех сил старалась не шуметь. Тела наши сплетались так, словно им не суждено было разъединиться, но первый же луч утреннего света, проникавший в окно, рассекал нашу страсть, словно острый нож.

Натан всегда возвращался в свою постель до того, как проснется Сигга.

* * *

Агнес, казалось, глубоко задумалась. Лишь когда Тоути легонько тронул ее за плечо, она встрепенулась и наконец заметила, что он вернулся в комнату.

– Извини, что побеспокоил тебя, – сказал он.

– Нет-нет, все в порядке, – глуховато отозвалась Агнес. – Я просто считала петли.

– Продолжим? – спросил Тоути.

– На чем я остановилась?

– Ты рассказывала про первый свой день в Идлугастадире.

– Ах да. Натан был рад меня видеть. Удостоверившись, что я успокоилась, он рассказал мне кое-что о соседних хуторах и людях, которые там обитали. В первые недели моей жизни в Идлугастадире не случилось ничего примечательного. Каждый день мы с Сиггой трудились от рассвета до заката, а вечера проводили все вместе, рассказывали друг другу разные истории или просто над чем-нибудь смеялись. Словом, первые пару месяцев, проведенные на этом хуторе, я была счастлива. Сигга сказала, что Натан обычно не проводит столько времени дома, и я решила, что его удерживает на хуторе мое присутствие. Почти все дни он проводил в своей мастерской, предпочитая лудить и чинить инструменты, нежели работать по хозяйству. Он считал, что лучше нанять работников, которые накосят травы или обиходят лошадей, чем заниматься этими делами самому. Не то чтобы он был ленив. Он показал мне, как пускают кровь, и поведал обо всех болезнях, какие могут приключиться с человеком. Мне кажется, он обрадовался, наконец-то заполучив собеседника, которому интересна его работа; Сигга была хорошенькая, отменно стирала и ловко управлялась с ножом, потроша рыбу, которую мы ловили, однако не имела ни малейшей склонности к тому, что Натан именовал премудростями. Мне было дозволено читать, сколько пожелаю, и извлекать кое-какие познания из научных трудов. Знаете ли вы, преподобный, что, если у человека кровоточат десны и выступили пятна на ногах, ему нужно есть капусту?

Тоути улыбнулся.

– Нет, я этого не знал.

– Я вначале думала, что Натан надо мной потешается, но потом своими глазами увидела, как самая незамысловатая вещь – отвар из листьев, мазь из свиного жира с серой, сок, выжатый из корней, или даже капуста – может исцелить больного человека.

Мне казалось, переезд в Идлугастадир обернулся для меня большой удачей. Натан смастерил мне новые туфли из тюленьей кожи, подарил платок, а уж гагачьих яиц можно было есть сколько влезет. Всякий раз, когда Натан уезжал из дома, он привозил подарки для меня и Сигги. Вот почему при первой встрече я подумала было, что Сигга – дочь Натана. Он дарил ей наряды, и меня, когда я приехала, тоже осыпал подарками. Кружева, шелк и крошечный платочек – по словам Натана, из самой Франции. Такая жизнь казалась мне роскошной – несмотря на безлюдье, несмотря на тесный и захламленный дом. Гости у нас бывали нечасто. Впрочем, у меня был Натан, да и Сигга не слишком допекала. – Агнес понизила голос. – Вы ее видели, преподобный? Она получила помилование?

Тоути покачал головой.

– Этого я пока что не знаю.

– Сигга, наверное, изменилась, – задумчиво проговорила Агнес. – Стала, наверное, на редкость набожной. А ведь в Идлугастадире она порой вела себя как сущий чертенок. Вечно судачила о соседях, и Натан, бывало, спрашивал: как, мол, она думает, кто на ком должен бы жениться и на кого были бы похожи их дети; простодушие Сигги его забавляло. Я даже не возражала, когда Сигга именовала себя экономкой или приказывала мне сделать то, чем ей бы полагалось заняться самой: опорожнить ночной горшок, выгрести навоз из коровника, повесить сушиться рыбу, которую поймал Натан. Она, как и говорил Натан, была сущее дитя, и образ мыслей у нее был соответственный.

Фридрик Сигюрдссон появился в Идлугастадире вскоре после моего приезда. Я никогда прежде с ним не встречалась, но Сигга рассказала мне о нем и прибавила, что они с Натаном вроде как приятели. Всякий раз, говоря о Фридрике, она пунцовела, точно освежеванный ягненок. Надо сказать, что Фридрик вызывал у меня неприязнь. Сидело в нем некое буйство. Натан, впрочем, был не лучше. Настроение у них, когда оба находились в одной комнате, менялось каждую минуту – только что смеялись и шутили и вот уже смотрят друг на друга волком. Причем эта злоба была как зараза. В их присутствии всякая мелкая обида ощущалась болезненно, точно острый шип, вонзившийся в палец. Фридрик, думалось мне, безрассудно смелый мальчишка, который вон из кожи лезет, чтобы доказать, что он мужчина. Оскорбить его было легче легкого. Полагаю, он считал, что весь мир настроен против него, оттого и бесился. Не нравилось мне это в нем – как он вечно ищет повод разозлиться. Он любил драться. Любил ходить с ободранными костяшками пальцев.

Натан был совсем другой. Он не считал, будто должен кому-то что-то доказывать. Зато ему не давали покоя приметы и знамения. И то, что так меня восхищало в Натане, – его взгляд на мир, тяга к знаниям, легкость в общении с теми, кто ему по душе, – имело свою недобрую изнанку. Кто слишком радуется ясному дню, тому и ненастье снести стократ тяжелее.

Агнес прервала рассказ, заметив, что Тоути морщится и трет ладонью горло.

– Что-то не так, преподобный? – спросила она.

Тоути откашлялся.

– Просто здесь душновато, только и всего, – сказал он. – Продолжай. Чуть попозже я схожу за водой.

– Вы бледны.

– Слегка простыл, мотался туда-сюда в непогоду.

– Может быть, вам не следует сегодня ехать на ночь в Брейдабоулстадур.

Тоути, улыбаясь, покачал головой.

– Бывало и похуже, – сказал он. – Я не хотел прерывать твой рассказ. Пожалуйста, продолжай.

Агнес окинула его обеспокоенным взглядом, но все же кивнула:

– Что ж, хорошо. В тот день, когда я впервые увидела Фридрика Сигюрдссона, я несла воду от ручья. Я услышала крик, а потом увидела рыжеволосого молодого всадника, который ехал рысью по горной тропе. С ним была женщина. Натан выглянул на шум из окна мастерской и вышел, не дав себе труда запереть за собой дверь. Гости в Идлугастадире появлялись редко, и Натана, судя по всему, такое положение дел устраивало.

Натан представил мне юношу как Фридрика, а тот добавил, что приходится сыном Сигюрду, владельцу хутора Катадалюр, который находится выше по горе. Фридрик сказал, что уезжал на зиму, а затем познакомил нас со своей спутницей – Тоурунн, служанкой с испорченными зубами, которые она беспрестанно скалила. Я заметила, что Сигга встревожилась при виде Тоурунн. Правду говоря, преподобный, оба они не понравились мне с первого взгляда. Фридрик показался мне бахвалом и задавакой. Он болтал без умолку, уверял, что сделает своего отца богачом, а потом сообщил, что, дескать, отделал троих взрослых мужчин в Вестурхоупе, да так, что подбитыми глазами дело не обошлось. Словом, обычное бестолковое мальчишечье вранье. Не знаю, почему Натан так его заслушался – не любил он подобные разговоры, хотя и сам не прочь был похвастать своими удачами. Впрочем, я предполагала, что он чувствует себя наставником Фридрика – примерно таким же, каким, по его словам, он пытался стать для Сигги.

В тот день Натан пригласил Фридрика и Тоурунн в дом. Новые знакомцы не вызвали у меня особого интереса, но все же я догадалась, что семья Фридрика живет бедно. Он набросился на свою порцию рыбы так жадно, будто умирал с голода. Странно было представить его другом Натана.

Едва Фридрик отправился восвояси – Тоурунн затрусила вслед за ним, точно верная собачонка, – как Натан куда-то исчез. А когда появился снова, я спросила, где это он пропадал, а он усмехнулся и ответил, что проверял, цело ли его добро. Почему, спросила я. Да потому, отвечает, что Фридрик вороват и что чужие деньги ему покоя не дают.

Тогда я спросила, зачем он, раз такое дело, вообще пускает Фридрика в дом, а Натан расхохотался и сообщил, что денег в доме не держит и к тому же его эта игра забавляет. Так что дружбой их отношения было не назвать – скорее странным, от скуки, соперничеством. Фридрик считал Натана богачом и стремился урвать толику его богатства, а Натан потакал этому исключительно потехи ради, прекрасно зная, что Фридрик никогда в жизни не сыщет его денег. После этих слов я заявила Натану, что, по-моему, вот так подзуживать человека опасно, но он лишь со смехом ответил, что Фридрик вовсе не опасен, поскольку его и мужчиной назвать нельзя – так, безрассудный юнец. Меня это не успокоило. Я возразила, что Фридрик вдвое крупней его, Натана, и, если дойдет до драки, без труда его одолеет. Натану мои слова не понравились. Тогда-то и случилась наша первая размолвка.

– И что сказал Натан?

– О, он схватил меня за руку, выволок во двор и потребовал, чтобы я впредь не смела говорить о нем так в присутствии Сигги. Я возразила, что всего лишь сказала правду и вовсе не хотела его задеть и что Сигга о нем самого лучшего мнения, как, впрочем, и я. Эти слова его отчасти умаслили, но меня напугало то, как стремительно у него сменилось настроение. Потом я узнала, что Натан и впрямь изменчив, как море, и если увидишь, как лицо его переменилось и потемнело, – помоги тебе Господь. Он мог признаваться тебе в дружеских чувствах, а минуту спустя грозить, что вышвырнет за дверь, случись тебе уронить ведро с водой. Как говорится, за каждой горой есть свое ущелье.

– Возможно, если бы ты знала об этом раньше, то не пошла бы к нему на службу, – предположил Тоути.

Агнес помолчала немного, затем покачала головой.

– Я хотела вырваться из Ватнсдалюра, – тихо проговорила она.

– Расскажи про Сиггу, – попросил Тоути. – Какая она?

– Ну, тем вечером, после визита Фридрика, Сигга завела речь о замужестве. Я спросила, не считает ли она Фридрика Сигюрдссона весьма привлекательным молодым человеком, да еще с такими заманчивыми перспективами. Я шутила, конечно. Фридрик – рыжий, веснушчатый, весь в пестринах, точно ломоть колбасы, а родители у него бедны, как церковные мыши. И однако же, когда я задала Сигге этот вопрос, она заалела, словно свежая кровь, и спросила – как по-моему, помолвлен ли Фридрик с Тоурунн? Тогда-то я и поняла, что у нее есть виды на этого юнца.

Я продолжала подшучивать над Сиггой. «Знаешь ли ты, сколько надо потрудиться, чтобы выйти замуж?» – спросила я. Сигга ответила, что вряд ли этот труд будет тяжелее нынешнего. Тогда я рассмеялась и объяснила, что имею в виду вовсе не работу по хозяйству, но препятствия, которые служанка вроде нее должна преодолеть для того, чтобы связать свою жизнь с мужчиной. Я напомнила, что она должна получить разрешение на брак от священника и от старосты, а также заручиться согласием сислуманна округа, но, кроме того, ей надлежит всячески ублажать Натана, потому что последнее слово в этом вопросе всегда остается за хозяином.

«Словом, – заключила я, – для того чтобы выйти замуж, мало найти себе мужа». Сигге мои слова не слишком понравились. Она побледнела, услышав, что ее выбор должен одобрить Натан, и более не проронила об этом ни слова, даже когда я попыталась развеселить ее, сообщив то, что поведал мне Натан, – об игре, которую он ведет с Фридриком.

– Ты и вправду думаешь, что Фридрик – вор? – спросила Сигга, и я ответила – нет, конечно, я уверена, что он в высшей степени достойная персона.

Натан хохотал от души, когда я рассказала ему, как Сигга встретила известие о том, что ей придется спрашивать его согласия на брак. Натан заметил, что Сигге полезно держать это в голове. Я поделилась своими подозрениями, что Сигга неравнодушна к Фридрику, и напомнила, что Натан считает этого человека вором. Натан ответил – так, мол, и бывает, когда держишь овечку и барашка в одном загоне, и больше мы тогда об этом речи не вели.

Все произошло незадолго до окота. Погода стояла ясная, и Натан решил воспользоваться ею, чтобы подзаработать – поездить по северу, леча больных и продавая собственноручно изготовленные лекарства. Так вышло, что он был далеко, когда в Идлугастадире начался окот. Выйдя во двор, чтобы покормить корову, мы с Сиггой обнаружили, что одна из овец ягнится. Ни у одной из нас не хватило бы сил как следует встряхнуть ягненка, если тот вдруг не задышит, выйдя из утробы, и мы опасались, что Натан, вернувшись через пару недель, обнаружит, что его отара не так велика, как ожидалось. Я сказала Сигге сбегать к кому-нибудь из соседей и попросить в помощь работника – хотя Натан и велел перед отъездом не пускать на его хутор никого постороннего. Сигга привела Фридрика.

Вначале мне – памятуя о предостережениях Натана – было боязно пускать его на подворье, но ведь мы и вправду нуждались в помощи, а к тому времени, когда он прибыл, схватки начались еще у нескольких овец. Фридрик был истым сыном хуторянина. Он помогал нам вытаскивать ягнят и сноровисто встряхивал их, чтобы начали дышать. Когда обнаружилось, что у одной матки слишком тугое вымя, Фридрик смастерил из подручного тряпья соску, чтобы мы могли сами покормить новорожденных ягнят. После этого я стала относиться к нему чуть лучше, однако все равно не пустила спать в дом, постелив ему в коровнике.

Фридрик пробыл с нами всю неделю окота. Я зорко следила за тем, чтобы он и пальцем ни к чему в доме не притронулся, потому что заметила, что он новорит прицениться ко всему, что попадается на глаза. Он подсчитывал, почем наши новорожденные ягнята, матки, корова, хуторские угодья и даже шелковая лента в волосах у Сигги. Я объясняла это тем, что он вырос в бедности. Тем не менее глаз с него я не спускала, особенно после того как застигла у порога дома: он успел выкопать там яму. Когда я спросила, чем это он занимается, Фридрик делано засмеялся и сказал – да так, ничего особенно, просто он давал-де Натану деньги на хранение, а Натан возьми да и забудь, где их закопал, так и пропали бесследно. Я понимала, что он лжет. У Фридрика Сигюрдссона и гроша ломаного отродясь не водилось – разумеется, он искал Натановы деньги.

Сигге, впрочем, словно и дела до этого не было. Той весной я часто замечала, как она хлопочет вокруг Фридрика, приносит ему во время работы то одно, то другое, как хихикает над его россказнями о драках и удальстве. Вечерами она часто выходила в коровник, чтобы отнести Фридрику молока и пожелать ему спокойной ночи, и подолгу не возвращалась. Как я уже говорила, Сигга довольно хорошенькая, и Фридрик, я полагаю, вскоре позабыл о Тоурунн с ее гнилыми зубами. Он был отличный наездник и, случалось, нахлестывал своего конька до полусмерти, стремясь произвести впечатление на Сиггу. Даже когда эта славная лошадка сбросила его за то, что он плетью раскровенил ей бока, Сиг-га принесла ему ужин и, сидя рядом, смотрела, как он жадно ест, промокала салфеткой ушибленный висок и время от времени наклонялась, чтобы поцеловать место ушиба – когда думала, что я ничего не увижу.

Натан, вернувшись, увидел, что большинство его овец объягнилось, и похвалил нас за то, что все правильно сделали. Сигга сказала, что без Фридрика мы бы нипочем не справились, и Натан взвился – какого, мол, черта мы пустили на хутор этого вороватого щенка, когда он, Натан, отсутствовал и не мог за ним присмотреть? Сигга расплакалась – она не выдерживала, когда на нее кричат, – и, когда Натан продолжил бранить ее за недомыслие, я вмешалась и заявила, что позвать Фридрика на помощь пришло в голову именно мне.

Я сказала Натану, что понимаю – у него помимо Идлугастадира есть и другие заботы, но мы с Сиггой далеко не со всем можем управиться без мужской помощи. Я напомнила Натану, что ни у нее, ни у меня не хватило бы силы встряхивать ягнят после появления на свет, да и прежде нам стоило немалого труда справляться со многими хозяйственными делами. Я прибавила, что Фридрик, при всех его недостатках, все же спас нам изрядную часть отары и к тому же мы не пускали его ночевать в доме. О том, что Фридрик рылся у порога в поисках денег, я рассказывать не стала.

В конце концов Натан остыл, и жизнь в Идлугастадире вернулась в обычное русло. Натан сказал, что съездит в Гейтаскард и на время сенокоса наймет Даниэля Гвюндмюндссона. Он, дескать, не против, чтобы в его отсутствие нам кто-нибудь помогал, однако не хочет, чтобы этим помощником был Фридрик.