Глава 11

Апреля 19-го числа перед судом вновь предстал Бьярни Сигюрдссон, брат Фридрика из Катадалюра, десятилетний мальчик, с виду смышленый и развитой. Долгими расспросами от него не удалось добиться никаких сведений, однако в конце концов он сообщил, что Фридрик прошлой осенью, когда его отец отсутствовал дома, перерезал горло двум молочным овцам и одному ягненку. Бьярни Сигюрдссон припомнил, что овцы эти принадлежали Натану. Мать, прибавил он, в свое время велела ему говорить, будто он ничего не знает об этом случае, а также запретила ему упоминать его, буде дело дойдет до суда. Как мы затем ни пытались, и строгостью, и лаской, добиться от него иных сведений, мы в этом не преуспели.

Неизвестный писарь,

1828 год

МАРГРЬЕТ РАЗБУДИЛО ВСХЛИПЫВАНЬЕ. Она вгляделась в темноту, туда, где стояли кровати дочерей. Девочки спали.

Агнес.

Маргрьет опустила голову на подушку, рядом с головой спящего мужа, и прислушалась. Да, это плакала убийца, верней – тоненько, сдавленно хныкала, и от этого звука у Маргрьет перехватило горло. Может, подойти к ней? А если это коварная уловка? Маргрьет пожалела, что в темноте ничего не разглядеть. Хныканье стихло, затем возобновилось. Как будто плакал ребенок.

Маргрьет осторожно выбралась из постели, ощупью добрела до дверного проема и двинулась по коридору на отсвет тлеющих в кухонном очаге углей. Взяв из подсвечника свечу, она раздула угли и зажгла от пламени фитиль. Прежде чем покинуть теплую кухню, Маргрьет помедлила. Жалобный плач был слышен все так же отчетливо. Маргрьет вдруг осознала, что ей страшно, но почему, отчего – не понять.

Отблески пламени плясали на стенах и потолочных балках бадстовы. Все спали, с головой закутавшись в одеяла, чтобы уберечься от декабрьского холода, который разукрасил стены инистыми узорами. Маргрьет ладонью прикрыла огонек свечи от сквозняка и медленно направилась к Агнес. Та спала, но глаза ее метались под веками, а одеяла оказались сбиты до самого изножья. Она дрожала всем телом, прижав локти к бокам, стиснув кулаки, точно собиралась с кем-то драться.

– Агнес!

Женщина застонала. Маргрьет свободной рукой взялась за одеяла, принялась укрывать ими спящую, но, когда натянула одеяла до груди, Агнес вдруг стиснула ее запястье.

Маргрьет хотела вскрикнуть, но не сумела. И окаменела, потрясенная тем, с какой неожиданной силой сжимали ее руку ледяные пальцы Агнес.

– Что тебе нужно? – В ее голосе сквозила та же враждебность, что и в цепкой хватке пальцев.

– Ничего. Ты дрожала от холода.

– Ты следила за мной.

Маргрьет закашлялась и ощутила во рту вкус крови. Она проглотила кровяной сгусток, не желая отставлять свечу.

– Я за тобой не следила. Ты разбудила меня. Ты плакала.

Мгновение Агнес пристально вглядывалась в Маргрьет, затем уронила руку. Провела ладонью по лицу и придирчиво осмотрела влажные от слез пальцы.

– Я правда плакала?

– Да, – кивнула Маргрьет, – и разбудила меня.

– Это во сне. – Агнес вперила отрешенный взгляд в потолочные балки.

Маргрьет опять закашлялась, но на сей раз не успела прикрыть ладонью рот. Обе женщины разом глянули на одеяла и увидели крохотное пятнышко крови. Агнес перевела взгляд на Маргрьет.

– Хочешь присесть? – Она подтянула ноги, и Маргрьет опустилась на краешек кровати.

– Две обреченные, – пробормотала Агнес.

В иное время Маргрьет почувствовала бы себя оскорбленной, но сейчас, сидя напротив Агнес, она понимала, что это правда.

– Йоун тревожится за меня, – призналась Маргрьет. – Он ничего не говорит, но, когда столько лет живешь бок о бок, и говорить-то не обязательно.

– Ты говорила ему про студень из исландского мха?

– Он знает, что ты разбираешься в травах. Он слышал о родах Роуслин.

Агнес задумалась.

– Так он не против?

Маргрьет покачала головой.

– Ты не думай, что он плохой человек, мой Йоун. – Она опустила глаза, разглядывая половицы. – Он изо всех сил старается жить мирно, по-христиански… как и все мы. Никогда в жизни он бы никому не пожелал зла, но только с тех пор, как ты появилась здесь… – Маргрьет открыла рот, собираясь что-то добавить, но удержалась. – Он думает прежде всего о долге, вот и все. Однако мы постараемся продержаться подольше… насколько сумеем.

– Но он знает, что твое состояние ухудшается?

Маргрьет ощутила тяжесть в легких и пожала плечами.

– Что тебе снилось? – спросила она после минутного молчания.

Агнес натянула одеяло до подбородка:

– Катадалюр.

– Хутор Фридрика?

Агнес кивнула.

– Это был кошмар?

Взгляд женщины скользнул к пятнышку крови на одеяле. Казалось, Агнес внимательно изучает его.

– Я жила там в дни перед смертью Натана.

– Разве ты жила не в Идлугастадире? – Маргрьет поежилась, и Агнес, сдернув с изголовья кровати свой платок, подала его собеседнице.

– В Идлугастадире я жила, пока Натан не выставил меня за дверь. Мне больше некуда было податься, и я попросила приюта у родителей Фридрика, хозяев Катадалюра.

– Ты говорила, что между тобой и Фридриком не было приязни.

– И это правда. – Агнес подняла взгляд на Маргрьет. – Отчего ты не спрашиваешь меня про убийство?

Вопрос застал Маргрьет врасплох.

– Я думала, ты говоришь об этом только с преподобным.

Агнес покачала головой.

У Маргрьет вдруг пересохло во рту. Она оглянулась на спящего мужа. Йоун мирно похрапывал.

– Может, пойдем на кухню? – спросила Маргрьет. – Мне нужно погреться, не то, чего доброго, к утру промерзну насмерть.

Агнес сидела на табурете, принесенном из молочни, и глядела, как Маргрьет разгребает угли в очаге, подкармливая редкие язычки пламени кусочками кизяка. Она кашляла от дыма и вытирала слезящиеся глаза.

– Пить хочешь?

Агнес кивнула, и Маргрьет подвесила на крюк котелок с молоком. Затем она опустилась на табурет рядом с Агнес, и они вдвоем смотрели, как огонь в очаге постепенно набирает силу.

– Моя мать никогда не допускала, чтобы в очаге ее дома погас огонь, – сказала Маргрьет. И почувствовала, что Агнес повернулась, чтобы взглянуть на нее, однако не стала встречаться с ней взглядом. – Мать верила, что, покуда в очаге горит огонь, Сатана не может проникнуть в дом. Даже в час ведьмовства.

Агнес долго молчала.

– А ты во что веришь? – спросила она наконец.

Маргрьет протянула руки к очагу.

– Я считаю, что огонь незаменим, когда нужно согреться.

Агнес кивнула. В очаге перед ними трещало и вспыхивало пламя.

– Когда я работала на хуторе Габл, в разгар зимы у нас погас огонь в очаге. То была моя вина. Хутор занесло снегом, дети голодали, и я так выбилась из сил, пытаясь покормить самого младшего сывороткой из полотняной соски, что забыла заглянуть в кухню. Три дня мы прожили без света, без огня, пока снегопад не унялся и до нас не добралась подмога с соседнего хутора. Я думала, соседи найдут нас замерзшими насмерть в постелях.

– Такое бывает, – согласилась Маргрьет. – Для тела есть множество способов умереть.

Женщины примолкли. Молоко начало закипать, и Маргрьет поднялась, чтобы разлить его по кружкам. Она протянула дымящуюся кружку Агнес и снова села.

– Повезло вам, что у вас вдоволь припасов, – сказала Агнес.

– В этом году у нас оказалось немного свободных денег, – отозвалась Маргрьет. – Сислуманн Блёндаль выплатил нам компенсацию.

Она тут же пожалела о сказанном, но Агнес ее слова как будто не задели.

– Об этом я не подумала, – сказала она наконец.

– Заметь, довольно скромную, – добавила Маргрьет.

– Ну да, зачем же на меня тратиться, – съязвила Агнес. Маргрьет искоса глянула на нее, прихлебывая молоко и чувствуя, как горячее питье заполняет желудок и прогревает изнутри тело.

– Преподобный что-то давно не приезжал, – сказала она вслух, меняя тему.

– Да.

Лицо Агнес припухло от сна, и Маргрьет вдруг ощутила безотчетное желание обнять ее за плечи. Это потому что она похожа на маленькую девочку, сказала себе Маргрьет и сильнее сжала в ладонях кружку.

– Я совсем не хотела тебя разбудить, – проговорила Агнес.

Маргрьет пожала плечами.

– Я часто просыпаюсь по ночам. Когда дочери были еще маленькие, я обычно вставала ночью проверить, дышат ли они.

– Ты поэтому сейчас не спишь?

Маргрьет глянула на Агнес:

– Нет. Не поэтому.

– Прости, что тебе пришлось за них бояться, – сказала Агнес. – Я имею в виду – когда меня поселили здесь.

– Матери всегда боятся за своих детей, – сказала Маргрьет.

– Я никогда не была матерью.

– Да, но у тебя же есть мать.

Агнес покачала головой.

– Моя мать бросила меня, когда я была совсем маленькой. С тех пор у меня нет матери.

– Это не важно, – после паузы проговорила Маргрьет. – Где бы она сейчас ни была, она думает о тебе.

– Сомневаюсь.

Маргрьет помолчала.

– Матери всегда думают о своих детях, – повторила она, чуть переделав собственную фразу. – Твоя мать, мать Фридрика, мать Сигги…

– Мать Сигги умерла, – отчеканила Агнес. – А мать Фридрика собираются отправить в Копенгаген.

– За что?

Агнес искоса, настороженно глянула на Маргрьет.

– Тоурбьёрг догадывалась, что задумал Фридрик. Ей было известно об овцах, которых он украл. Она лгала суду.

– Понимаю, – сказала Маргрьет. И отхлебнула молока.

– Тоурбьёрг спасла мне жизнь, – после небольшой паузы добавила Агнес. – После того как Натан прогнал меня с хутора, она обнаружила меня на пороге своего дома. Я умерла бы, если бы она не впустила меня в дом и не позволила остаться.

Маргрьет кивнула.

– Во всяком человеке найдется что-то хорошее.

– Когда Тоурбьёрг была молода и служила по найму, она подожгла кровать своей хозяйки и убила топором хозяйского пса. На суде все это припомнили.

– Силы небесные!

– Мне это нисколько не помогло, – быстро прибавила Агнес. – Тоурбьёрг сказала, что мы с ней друзья. Она сообщила судьям, что мы с Натаном ссорились и что я спрашивала у нее совета.

– Но ты же не спрашивала?

– Тоурбьёрг не советовала мне поджечь Идлугастадир, как то утверждали судьи. Я пришла в Катадалюр не затем, чтобы попросить Тоурбьёрг о пособничестве или вступить в заговор с Фридриком. Судьи, однако, выставили все так, будто я отправилась в Катадалюр с определенной целью. Составить план убийства. – Агнес прихлебнула из кружки молока, поперхнулась, однако проглотила. – Я же отправилась в Катадалюр, потому что Натан прогнал меня из Идлугастадира и мне больше некуда было податься.

Маргрьет молчала. Неотрывно глядя в огонь, она мысленно представляла, как Агнес глубокой ночью крадется по Корнсау, зажигает факел от кухонного очага и, пока все спят, поджигает дом. Почует ли она, Маргрьет, запах дыма, успеет ли проснуться?

– Агнес, ведь это Фридрик сжег Идлугастадир? – Маргрьет постаралась не выдать голосом снедавшей ее тревоги.

– На суде я сказала, что огонь распространился из кухни, – твердо проговорила Агнес. – Я сказала, что Натан оставил на огне котел с травами. Оттого и начался пожар.

С минуту Маргрьет молчала.

– Я слыхала, что хутор поджег Фридрик.

– Это не так, – сказала Агнес.

Маргрьет снова закашлялась и сплюнула в очаг. Вязкая влага запузырилась на раскаленных углях.

– Если ты защищаешь своего дружка…

– Фридрик мне не друг! – перебила Агнес. И, помотав головой, поставила кружку с остатками молока на пол. – Он мне не друг.

– Я думала, что вы много времени проводили вдвоем, – пояснила Маргрьет.

Агнес хмуро уставилась на нее, затем снова перевела взгляд на пламя в очаге.

– Нет. Просто в Идлугастадире… – Она вздохнула. – Натана часто не было дома. Одиночество… – Агнес запнулась, подыскивая слова. – Одиночество, скаля зубы, вечно кралось за нами по пятам. Приходилось принимать то общество, какое было.

– Значит, Фридрик бывал в Идлугастадире.

Агнес кивнула.

– Катадалюр, где он жил, неподалеку. У Фридрика были шашни с Сиггой.

– Я наслышана о Сигге. – Маргрьет поднялась, чтобы подбросить в огонь кизяку.

– Людям она нравится. Хорошенькая.

– И, как я слыхала, простовата.

Агнес окинула Маргрьет настороженным взглядом.

– В общем, да, но Фридрик считал иначе. Всякий раз, когда Натан был в отъезде, Фридрик являлся на хутор по какому-нибудь пустячному делу или с выдуманным посланием от своих родителей либо священника, а потом притворялся, будто голоден или хочет пить. Сигга приносила молока или что-нибудь перекусить, они смеялись и болтали, и к осени стало обычным делом, когда я, войдя в бадстову, видела, как они сидят рядышком на кровати Сигги и воркуют, точно пара голубков.

– Зимой нелегко переносить одиночество, – согласилась Маргрьет.

Агнес кивнула.

– В Идлугастадире это еще тяжелее. Совсем не так, как здесь, в долине. Дни ползли, один тоскливее другого, а у меня не было ни друзей, ни добрых соседей. Только Сигга, Даниэль – работник, которого Натан нанял на время в Гейтаскарде, – и иногда Фридрик.

– В темное время особенно остро чувствуешь одиночество, – задумчиво проговорила Маргрьет. – Нехорошо, когда человек вынужден слишком долго оставаться наедине с самим собой.

Она налила Агнес еще молока.

– Натан терпеть не мог зиму. За всю свою жизнь он так и не привык к темноте.

– Если так – удивительно, что он купил именно Идлугастадир, а не какой-нибудь другой хутор поближе к людям.

– Он часто уезжал из дома, – пояснила Агнес. – По большей части – в Гейтаскард. Говорил, что по делам, но, я думаю, скорее для того, чтобы встретиться с друзьями. Или оказаться подальше от меня, – прибавила она. – Будь он дома, все было бы не так плохо. Мы нуждались в нем. И тем не менее каждый месяц он уезжал на все более долгий срок, а когда возвращался, казалось, был вовсе не рад видеть нас. Не рад был даже Тоуранне, собственной дочери. Он оставлял ее на нас.

– Думаю, с его стороны было жестокосердно попрекать вас тем, что принимаете гостя, – ведь вам троим было так тоскливо, вы оказались, по сути, заперты на хуторе наедине друг с другом.

Слабая улыбка мелькнула на лице Агнес.

– Думаю, его злило не то, что мы принимали гостя, а то, что этим гостем был Фридрик.

– Понимаю.

– Дружба Натана с Фридриком и в лучшие времена была еще та. Они всегда относились друг к другу с подозрением. А потом между ними случилась драка. Это произошло той осенью, когда на берег в Хиндисвике выбросило кита.

– Помню этот случай. Мы тогда прикупили китового жира у хуторян с севера долины. Они отправились туда, надеясь чем-нибудь поживиться.

– Для нас это было настоящее везение. В тот год пора сенокоса выдалась дождливой, и мы опасались, что сено сгниет либо сгорит, а тогда весь наш скот падет, и мы к началу весны иссохнем от голода. Когда Натан узнал насчет этого кита, он как раз был дома и тут же отправился прикупить мяса у хозяев прибрежного участка.

Натан отсутствовал весь день и вернулся только вечером. Открыв ему дверь, я увидела, что он весь в грязи. Грязью были покрыты волосы, лицо, на одежде не осталось ни единого чистого места. Я спросила, что случилось, и Натан объяснил, что срезал с кита свою долю мяса, уже купленную и оплаченную, когда появился Фридрик и принялся без зазрения совести хватать мясо. Натан велел ему взять нож и разжиться мясом за собственный счет, а не за чужой, и тогда Фридрик толкнул его на землю и стал избивать. Позднее люди с хутора Стапар, соседнего с Идлугастадиром, поведали мне совсем другую историю. По их словам, Натан закричал на Фридрика и толкнул его в спину, а Фридрик бросился на него и сшиб с ног. Затем он избил Натана и вывалял с головы до ног в грязи. В то время, однако, я знала только, что Натан вернулся домой в ужасном состоянии и в таком же настроении.

– Сочувствую тебе, – пробормотала Маргрьет.

Агнес покачала головой.

– Сигге пришлось гораздо хуже. Занимаясь засолкой китового мяса, я слышала голоса Натана, который отмывался от грязи перед очагом, и Сигги, пытавшейся его успокоить. Натан кричал, что Фридрик рехнулся, что он и до двадцати не доживет, как убьет кого-нибудь. Сигга была по уши влюблена во Фридрика, и речи Натана были ей как острый нож в сердце. Само собой, она ни словом не посмела возразить Натану, но позднее, когда все легли спать, я слышала в темноте, как она плачет.

Маргрьет ничего не сказала. Ей безумно хотелось взглянуть на Агнес, но она опасалась, что, если повернет голову, та прервет рассказ, и все пойдет как прежде. Наконец она сказала, тщательно подбирая слова:

– Должно быть, твоя жизнь в Идлугастадире была нелегка.

– После той истории с китом она стала еще хуже. Натан все меньше и меньше бывал дома. Возвращаясь, он часами разглагольствовал, что платит нам с Сиггой жалованье не затем, чтобы мы сидели сложа руки. Ко всему, что бы мы ни делали, он находил повод придраться. Масло слишком мягкое, в бадстове грязно, кто-то побывал в его мастерской и опрокинул колбы. Это при том что ни одна из нас не посмела бы сунуться в мастерскую в его отсутствие. Ветер ли сдвинул с места какую-то вещь или кто-то из нас, затаскивая в дом плавник, взрыл землю во дворе – Натан тотчас обвинял нас в том, что мы перекопали двор, ища припрятанные им деньги. Мы-то и понятия не имели, что он закопал свои сбережения во дворе, покуда он сам об этом не сказал.

А дальше больше. Натан, вернувшись с юга, столкнулся с Фридриком на выходе из Идлугастадира. Вначале все выглядело вполне прилично, но потом я, Сигга и Даниэль услышали, как они, стоя по разные стороны тропы, во все горло кричат друг на друга. Натан грозился поколотить Фридрика, а еще пожаловаться сислуманну, если Фридрик еще раз посмеет хоть ногой ступить на его землю. Они переругивались какое-то время, а затем Фридрик развернулся и отправился домой.

Тем вечером Натан был вне себя от бешенства. Он выволок Сиггу во двор, и я слышала, как он обвиняет ее, она, мол, обманула его доверие и лгала ему. Натан грозился выгнать ее, а Сигга умоляла его сжалиться. Ей некуда пойти. В это время года никто не станет нанимать работницу. Идет снег, она замерзнет до смерти. Наконец Натан понизил голос, и я больше не могла разобрать его слов. Все это продолжалось больше часа, а когда они наконец вернулись в дом, глаза у Сигги были красны от слез, и она сразу отправилась в постель. Тогда Натан велел мне встать и пойти за ним.

Снаружи стояла непроглядная темнота. Натан повел меня на берег моря и там сообщил, что Фридрик просил у него разрешения жениться на Сигге. И прибавил: он, мол, знал, что Сигга за его спиной амурничает с Фридриком, но не думал, что у них дойдет до такого. Он считал, что это лишь праздные заигрывания.

Когда я сказала, что, по моему мнению, это лишь безобидная влюбленность двух невинных детей, Натан от души расхохотался и заявил, что никого из этой парочки он даже с натяжкой не назвал бы невинным. Затем он запустил руку в карман, показал мне три серебряные монеты и пояснил, что мальчишка предложил ему деньги за разрешение жениться на Сигге. Я спросила, зачем же он взял деньги, если явно против этого брака, и Натан рассмеялся – дескать, только болван откажется задарма получить звонкую монету. Потом он спросил, зачем я попустительствовала шашням Фридрика с Сиггой, если знала, что он, Натан, не желает, чтобы этот мальчишка в его отсутствие шлялся в Идлугастадир. Я ответила, что Фридрик мне совсем не нравится, но я привыкла жить на хуторах, где много слуг и всякого другого народа, а в Идлугастадире дни тянутся долго, как нигде.

Агнес допила молоко и выплеснула осадок в огонь. Маргрьет вздрогнула от резкого шипения.

– Я теперь уже не засну, – сказала Агнес.

Маргрьет кивнула.

– Я, пожалуй, тоже. – И, поколебавшись, добавила: – Я не знала, что Фридрик и Сигга были помолвлены.

Агнес издала отрывистый смешок.

– Они так и не поженились, – сказала она. – Хотя Фридрик действительно предлагал Сигге свою руку. Он вернулся на следующий день. Натан уехал в Гейтаскард. Сигга пребывала в унынии и слонялась по дому, точно тень, а когда я поймала ее в кухне и спросила, что сказал ей Натан предыдущей ночью, она залилась слезами и ничего не ответила. Я спросила, говорила ли она Натану, что любит Фридрика, и она помотала головой. Тогда я рассказала про деньги, которые Фридрик дал Натану за согласие на ее брак с ним, и это так потрясло Сиггу, что слезы у нее мгновенно высохли. Она уставилась на меня круглыми глазами и бормотала, что поверить не может, будто Натан согласился на этот брак. Сигге он сказал, что этот человек ей не пара. Она, мол, слишком молода, а кроме того, она – его, Натана, служанка и таковой останется до тех пор, пока он не сочтет нужным ее отпустить.

В тот день Даниэль, увидев в Идлугастадире Фридрика, посоветовал ему драпать, поджав хвост, если хочет дожить до лета, однако Фридрик и бровью не повел, а только спросил меня, где Сигга. Мне не хватило духу последовать за ним в дом и увидеть, что произойдет дальше, а потому я просто ушла на берег и ждала, чем все закончится. Вскорости Фридрик вышел из дома, ведя Сиггу за руку, и сообщил мне и Даниэлю, что они помолвлены.

– И что же ты сделала? – спросила Маргрьет.

Агнес вздохнула.

– А что я могла сделать? Поднялась вверх по склону в дом и налила нам всем по стаканчику бренвина. Фридрик сиял, но Сигга была встревожена. После пары глотков Даниэль принялся распевать песенки в честь молодой пары, а я незаметно выскользнула наружу подышать свежим воздухом и отправилась на берег моря.

В очаге перед ними трещал огонь. Ком горящего кизяка рассыпался, взметнув к самым потолочным балкам сноп искр.

Наконец Агнес вновь подала голос:

– Ты когда-нибудь бывала у моря?

Маргрьет покачала головой и плотнее закуталась в платок.

– В молодости мне довелось какое-то время работать неподалеку от моря. В окрестностях Лангидалюра.

– Близ Ватнснеса море совсем другое. Порой вода во фьорде гладкая и блестящая, словно зеркало. Иногда так и тянет провести по ней языком. Остекленевшая, точно глаз мертвеца, как говаривал Натан. – Агнес придвинулась ближе к огню. – Однажды я видела, как со скрежетом терлись друг о друга два айсберга. Их согнал вместе ветер. Когда айсберги подплыли ближе, я разглядела, что на их уступах темнеет скопившийся плавник, а через некоторое время услышала жуткий треск и увидала, что весь плавник охвачен пламенем.

– Точно в саге, – заметила Маргрьет.

– Да, – согласилась Агнес, – зрелище было сверхъестественное. Я глаз не могла оторвать. Даже когда стемнело, я еще различала далеко в море огненные блики.

Несколько мгновений обе молча смотрели на очаг. Пламя угасало, багровым сиянием заливая лица обеих женщин. Снаружи донесся приглушенный стон, возвещая о том, что зимние ветра задули с новой силой.

* * *

– После того как Фридрик сделал предложение Сигге, снег повалил такой, что мог бы засыпать с головой разбойника на большой дороге. О том, чтобы Фридрику уехать домой, не могло быть и речи, и я постелила ему вместе с Даниэлем. После выпитого оба заснули как убитые.

Я не спала. Мысли о Натане и Сигге ворочались в моей голове и отгоняли сон. Я знала, почему Натан ненавидит Фридрика. Не потому, что юнца влекло его богатство, хотя отчасти причина была и в этом. Главным образом дело касалось Сигги. Я пришла к выводу, что Натана влечет к Сигге так же сильно, как воротит от меня.

Вероятно, в конце концов я все же забылась тяжелым сном. Когда я проснулась, в бадстове не было ни души, и снег наконец прекратился. Снаружи все было бело, если не считать маслянисто-серого моря. С ближнего поля доносился какой-то звук, и я, выйдя посмотреть, в чем дело, увидела Фридрика, который пинал ногами дохлую овцу. Так яростно, что меня замутило.

– Что ты делаешь?!

В безветренном воздухе голос мой прозвучал особенно отчетливо и громко. Фридрик меня не услышал. Сопя от натуги, он продолжал пинать труп животного. Из-под его сапог его россыпью взлетал окровавленный снег.

– Фридрик, что ты делаешь?! – снова крикнула я.

Он остановился и обернулся. Затем утер рукавом лицо и двинулся ко мне, загребая сапогами глубокий снег. Когда Фридрик подошел ближе, я увидела, что он вне себя от бешенства.

– Привет, Агнес, – проговорил он, тяжело дыша.

– Зачем ты пинаешь овцу?

Фридрик сопел, переводя дух. Дыхание вырывалось из его рта туманным облачком.

– Она была уже дохлая.

– Но зачем тебе вообще понадобилось ее трогать?

– А какая разница? – Фридрик сощурился, глядя на низкое сумрачное небо. – Думаю, скоро опять пойдет снег. Надо бы поторопиться, чтобы не застрять.

Он шмыгнул носом и вытер его рукавицей. На шерсти остался влажный блестящий след.

– Натан убьет тебя. – Я кивнула на пятно крови и грязи вокруг мертвой овцы. – Ты испортил мясо. И шкуру.

Фридрик расхохотался. Мне до смерти хотелось отвесить ему оплеуху за измывательство над павшей скотиной, но я была ему не указ, и он это отлично знал.

– Агнес, овца была уже дохлая. Она пала сегодня утром. – Фридрик стер со щеки тающее пятнышко окровавленного снега и с усилием выволок ногу из глубокого рыхлого снега, собираясь пройти мимо меня. – Не волнуйся, мясо вполне еще сгодится в пищу.

– Ты его истоптал.

Фридрик закатил глаза.

– Смотри, простудишься до смерти, – бросил он через плечо, пройдя мимо меня. Я смотрела, как снеговые тучи поднимаются над горой, и вдыхала колючий ледяной воздух, покуда не задрожала всем телом от холода.

Вид Фридрика, яростно топчущего сапогами труп овцы, пробудил во мне тревогу. Нечто зловещее было в том, как его ноги, темнея на фоне снежной белизны, стремительно и безжалостно врезались в обмякший труп, да так, что в воздух взлетали кровавые брызги.

Пошел снег. Я повернулась, чтобы вслед за Фридриком зайти в дом, и увидела, что на труп спускается ворон. Птица скорбно каркнула и вонзила клюв во внутренности овцы. Крупные снежинки оседали на черных перьях.

Когда я вошла, Фридрик и Сигга сидели рядышком на ее кровати и перешептывались. Лицо у Сигги было заплаканное.

– Пропали две овцы, – сказала я.

– Ну, одна из них пала. Ты своими глазами видела ее труп. – Фридрик зевнул.

– Та, которую ты пинал, не в счет. Не хватает еще двух овец.

Фридрик недобро ухмыльнулся, и я сразу поняла, что произошло.

– Ты их убил, – всхлипнула Сигга.

Фридрик поднялся с кровати. Подошел ко мне, наклонился так низко, что я уловила запах его пота.

– Агнес, я думаю, тебе не помешает знать, что у нас с Сиггой был сегодня утром долгий разговор. – Голос Фридрика зазвенел от гнева. – Натан с ней переспал.

Я помолчала, дожидаясь, пока смогу заговорить спокойно.

– Об этом я уже знаю.

Сигга разрыдалась.

– Прости, Агнес! Я хотела, я так хотела тебе обо всем рассказать!

Фридрик помедлил, прежде чем продолжить:

– Ты знала?

– Я полагала, что это происходит с ее согласия, – колко ответила я.

– Это было насилие! – Фридрик принялся мерить шагами комнату. Я заметила, что в кулаке он сжимает ночную сорочку из зеленого шелка, которую Натан подарил Сигге. – Я убью его!

Я завела глаза к потолку.

– Валяй, действуй. Можно подумать, это теперь хоть что-то исправит. – Я повернулась к Сигге: – Он принуждал тебя?

– Ясное дело, принуждал! – Фридрик снова уселся рядом с Сиггой и стукнул кулаком по тюфяку. Сигга вздрогнула.

– Я не знаю, – прошептала она.

Я мыслями вернулась в ту ночь, когда прислушивалась к звукам соития. В ночь того дня, когда Натан встретился с волнами смерти. Учащенное дыхание. Быстрый, едва слышный стон. И никакого шума сопротивления.

– Это против воли Господней! – заявил Фридрик.

Я, не выдержав, рассмеялась.

– Не думаю, чтобы в этом доме хоть что-то происходило по воле Господней.

На лице Сигги отразился испуг.

– Агнес! Я тебя очень огорчила?

– Да с какой же стати мне огорчаться? – Мой голос был безмятежен, точно море в полный штиль.

Фридрик с ненавистью воззрился на злосчастную сорочку.

– Натан – просто ублюдок! Я убью его.

– Я не хочу, чтобы Натан умер! – самодовольно заявила Сигга, и мне безумно захотелось влепить ей пощечину.

Я засмеялась.

– Фридрик никого не убьет.

– Нет, убью! – Он снова вскочил, стиснув мясистые кулаки.

– Нет, не убьешь, – бросила я. – И в любом случае, какое это имеет значение? Ты же все равно на ней женишься.

Фридрик фыркнул:

– Я и не ждал, что такая, как ты, способна понять мои чувства.

У меня разом пересохло во рту.

– Сигга сказала, что Натан и с тобой давал себе волю. Только нам обоим кажется, что ты, в отличие от нее, получала от этого удовольствие!

Я шагнула к Сигге, и та отпрянула.

– Не бойся, я тебя не ударю, – сказала я. Но могла бы ударить. Хотела ударить.

Вошел Даниэль, и Фридрик примолк. Меня трясло от гнева. Я ненавидела Фридрика. Ненавидела его прыщавое лицо, раскрасневшееся от холода. Ненавидела голубые глаза и жесткие светлые ресницы. Ненавидела его пронзительный голос, запах конского навоза, которым от него вечно несло, его постоянные визиты.

– Поезжай домой, Фридрик, – первым нарушил молчание Даниэль.

– Близится снежная буря.

– И поделом тебе, – бросила я, вдруг почувствовав глубокую благодарность к Даниэлю за то, что он появился так вовремя.

– Никуда я не поеду, – объявил Фридрик и вновь уселся рядом с Сиггой, жестом защитника обхватив ее за плечи.

– Он сказал правду, да? – шепотом спросил у меня Даниэль. – Натан спал с вами обеими? – Он помотал головой. – Это же грех.

– Фридрик убил нескольких овец.

– Что? Здесь?

– Думаю, он прошлой ночью или рано поутру увел по меньшей мере двух овец в Катадалюр и там прикончил.

– Натан его убьет!

– Не убьет, если Фридрик его опередит, – сказала я. – Он вне себя.

Даниэль провел ладонями по волосам и окинул взглядом парочку, сидевшую на кровати.

– Фридрик – болван и ублюдок, – со вздохом проговорил он. – Я потолкую с ним, когда он остынет.

Натан вернулся в Идлугастадир три дня спустя. Когда он появился, Фридрика на хуторе не было. Не представляю, что произошло бы, если бы они столкнулись. Разумеется, Натан отнюдь не пришел в восторг, узнав о помолвке Фридрика и Сигги. Эту новость ему сообщила я. Сигга, едва заслышав знакомый голос во дворе, поспешила укрыться в кладовой.

– Вас нельзя оставить одних без того, чтобы на нашу голову не свалилось какое-нибудь несчастье.

– Натан, это вряд ли можно назвать несчастьем. Ты принял у Фридрика деньги за согласие на его брак с Сиггой, и тебе следовало понять, к чему это приведет.

– А ты, уж верно, прыгаешь от радости, – проворчал он.

– Я? Какое отношение все это имеет ко мне?

– Но ведь ты же всю осень прилежно играла роль свахи.

Натан расседлал лошадь, и я протянула руку за уздой.

– Ничего подобного я не делала.

– Представляю, как вы все тут празднуете это событие.

– Нет. Даже Сигга, по-моему, в растерянности.

Натан повернулся, чтобы оказаться лицом к лицу со мной, и поднял бровь:

– В самом деле?

Я кивнула.

– Фридрик от счастья едва из штанов не выпрыгивает, но у Сигги что-то радости незаметно.

Тогда Натан улыбнулся и покачал головой.

– Вот ведь парочка юных обалдуев.

С этими словами он взял у меня из рук узду и потник, положил их на снег. Лицо его было серьезно.

– Агнес, – сказал он, – моя Агнес, я должен попросить у тебя прощения. Я был неправ, когда ударил тебя.

Я ничего не ответила, но не стала сопротивляться, когда он взял меня за руку.

– Я разговаривал с Вормом, и он считает, что я умом подвинулся. Слишком много путешествую по сырости. Эти сны… – Голос Натана дрогнул, прервался. – Все мы причинили друг другу немало боли. Я был не в себе.

Он отпустил мою руку, поднял со снега узду и потник.

– Вот, – сказал он, вручая их мне, – отнеси на место, а потом вместе пойдем в дом.

Я повернулась, чтобы уйти, но Натан удержал меня.

– Агнес, – проговорил он негромко и мягко, – я рад тебя видеть.

Той ночью огонь прежнего желания вспыхнул в нас с новой силой. И когда мы проснулись в темноте зимнего дня, меня переполняло счастье от сознания того, что Натан всю ночь проспал рядом со мной. Если Сигга или Даниэль, проснувшись, обнаружили, что мы с Натаном спим в одной постели, говорить об этом они не стали. Я сняла с кровати Натана одеяла и сложила их в изножье своей собственной постели.

* * *

Маргрьет принесла из молочни еще одну миску молока. Ветер снаружи дул с такой силой, что отчетливо был слышен глухой стон.

Агнес наклонилась к очагу, поворошила кочергой раскаленные угли.

– Кизяка подбросить или торфа? – спросила она.

Маргрьет указала на кизяк.

– Продолжай. Пока мы здесь сидим, вполне можно поддерживать огонь.

– На чем я остановилась?

– Ты говорила, что Фридрик сделал предложение Сигге.

Маргрьет аккуратно налила в котелок молока. Струя зашипела, коснувшись раскаленного металла.

– После того как Сигга согласилась стать женой Фридрика, она очень боялась встречи с Натаном. Она спряталась в кладовой, но Натан отыскал ее. Позднее Сигга передала мне слова Натана: дескать, он вел себя неразумно, поскольку был ослеплен собственной неприязнью к Фридрику. Он дал Сигге благословение на брак и прибавил, что если она хочет стать женой сопляка без достойного имени и без гроша в кармане, то это ее право. Мне Натан сказал, что не станет мешать двоим щенятам играть друг с другом.

Я подумала, что Натан, вполне вероятно, осознал: если Сигга выйдет замуж за Фридрика, ему больше не придется сталкиваться с этим мальчишкой. Не придется беспокоиться за свои деньги, спрятанные на хуторе.

Миновали рождественские праздники, но мы их почти не отмечали. Натан отослал Даниэля назад в Гейтаскард, и я думала, что теперь все станет, как раньше, когда с Натаном были только Сигга и я. В праздник святого Торлака я хотела прибрать в доме и приготовить ската, но Сигга после помолвки с Фридриком не выказывала ни малейшего желания разговаривать со мной. Она стала раздражительна, работала спустя рукава и все время выглядывала в окно. Вздрагивала, когда к ней обращались. Избегала смотреть в глаза. Натан сказал ей, что она может на Рождество пригласить Фридрика в Идлугастадир пропустить по стаканчику, однако Фридрик так и не появился. Быть может, Сигга не доверяла той благосклонности, которую Натан так неожиданно стал проявлять к ее жениху. Полагаю, она готова была сделать все, только бы эти двое не столкнулись лицом к лицу.

* * *

Как-то ночью я наконец решилась ему это сказать:

– Натан, я знаю, что ты спал с Сиггой.

Он дремал, но при этих словах открыл глаза.

– Я знаю, Натан. Я прощаю тебя.

Он поглядел на меня и вдруг рассмеялся:

– Прощаешь?

Я сжала в темноте его руку.

– Я говорю об этом не для того, чтоб затеять ссору. Просто хочу, чтоб ты знал, что я об этом знаю.

Рука Натана, которую сжимали мои пальцы, была неподвижна, как мертвая. Он о чем-то размышлял.

– Я знал, что ты наблюдаешь за нами, – сказал он наконец.

Эти слова точно ударили меня под дых. Я открыла рот и тут же закрыла, так ничего и не сказав. Потом выбралась из постели и принесла лампу. Я не могла продолжать разговор с Натаном, не видя его лица. Я не доверяла его словам, сказанным в темноте.

Отсветы лампы плясали на его обнаженной коже. Он смотрел на меня ледяными глазами, неотрывно, лишь единожды отвлекшись, чтобы глянуть в сторону Сигги и убедиться, что она спит.

– Натан.

Я услышала собственный голос, глухой, как у старухи. Потом опустила взгляд, увидела собственную наготу и впервые задумалась о том, какой видит меня Натан.

– Ты играл со мной.

Натан прикрыл глаза ладонью.

– Убери лампу, Агнес.

Я ухватилась за столбик кровати, чтобы не потерять равновесия.

– Ты жесток.

– Я не желаю об этом говорить.

– Ты с самого начала не собирался дать мне место экономки. Верно ведь?

– Убери лампу, и давай спать. У тебя глаза точно дырки в снегу от мочи.

– Спать?! – Я смотрела на него во все глаза, терпеливо дожидаясь, пока смогу заговорить, не разрыдавшись. – Откуда ты знал, что я наблюдаю за вами?

Натан усмехнулся этим словам. И ничего не ответил.

– Ты меня любишь?

– Ты ведешь себя глупо.

– Отвечай!

Он протянул руку к лампе:

– Убери ее!

– Натан! – взмолилась я. И ужаснулась плаксивым нотам в собственном голосе.

– Разве я пригласил бы тебя в Идлугастадир, если б не хотел, чтобы ты здесь жила?

– Ну да, служанкой.

– Агнес, ты больше чем служанка.

– Правда?

– Убери лампу.

– Не уберу! – Я отдернула руку с лампой подальше, чтобы Натан не мог до нее дотянуться. – Ты не смеешь так со мной обращаться!

Глаза Натана вспыхнули.

– Хватит меня пилить!

И тут я взорвалась.

– Ах, пилить? Да иди ты к черту! Я всегда позволяю тебе делать все что вздумается. Разве я мешаю тебе вечно отлучаться из дома? Или барахтаться в соседней постели с Сиггой, когда ты думаешь, что я сплю? Да ведь ей всего пятнадцать! Кобель ты проклятый!

Натан откинулся назад, опираясь на локти.

– А с чего ты взяла, будто я дожидаюсь, пока ты заснешь?

Выражение его лица нельзя было назвать издевательским – скорее презрительно-веселым. Отчаяние утраты обрушилось на меня, и в один миг я оказалась погребена под лавиной непоправимого горя.

– Я тебя ненавижу. – Слова мои прозвучали глупо, ребячески.

– Думаешь, я тебя люблю? – Натан покачал головой. – Тебя, Агнес?

Он недобро прищурился и встал, жарко дыша мне в лицо.

– Ты дешевка, Агнес. Я ошибся в тебе.

– Если я дешевка, то только потому, что ты меня такой сделал!

– О да, продолжай. Ты чиста и свята, а виноваты все остальные.

– Нет, только ты!

– Прости, но я думал, что ты сама этого хотела. – Натан схватил меня за плечи и грубо притянул к себе. – Я думал, что ты хочешь выбраться из той долины. А тебе, как выяснилось, хочется именно того, что ты не можешь получить.

– Я хотела тебя! Я хотела покинуть долину, чтобы быть с тобой! – Меня замутило от бешенства. – Я больше не могу здесь оставаться.

– Так уходи! – Натан отступил на шаг и схватил меня за запястье. – Убирайся! Все равно от тебя одни неприятности!

С этими словами он поволок меня к выходу из бадстовы. Краем глаза я заметила, что Сигга проснулась и сидит на кровати, глядя на нас. Тоуранна расплакалась.

– Пусти меня!

– Я просто даю тебе то, чего ты хочешь. Ненавидишь меня? Хочешь уйти? Отлично! Вот порог.

Натан был невысок ростом, но силен. Он протащил меня по коридору и вытолкнул на крыльцо. Я запнулась о порог и, как была нагая, растянулась в снегу. К тому времени, когда я поднялась на колени, Натан захлопнул передо мной входную дверь.

Снаружи было темно и шел обильный снег, но от гнева и горя я словно утратила чувствительность. Мне хотелось замолотить кулаками в дверь, побежать к окну и крикнуть Сигге, чтобы впустила меня в дом… но еще мне хотелось наказать Натана. Обхватив руками голые плечи, я задумалась, куда же податься. Холод пробирал до костей. Мелькнула мысль покончить с собой, пойти на берег моря и окунуться в ледяную воду. Стужа убьет меня; даже не придется топиться. Я представила, как Натан найдет на берегу мое мертвое тело, выброшенное на берег вместе с водорослями.

И пошла в коровник.

Заснуть в таком холоде было невозможно. Я свернулась калачиком возле коровы, прижалась нагим телом к ее теплому боку и натянула на себя попону. И засунула мерзнущие пальцы ног в коровью лепешку, чтобы им стало хоть немного полегче.

Позже ночью в коровник кто-то вошел.

– Натан? – Голос мой прозвучал тоненько и жалобно.

Это была Сигга. Она принесла мою одежду и башмаки. Глаза ее припухли от слез.

– Натан не пустит тебя в дом, – сказала она.

Я медленно одевалась, едва шевеля закоченевшими от холода пальцами.

– А если я здесь умру?

Сигга повернулась, чтобы уйти, но я схватила ее за плечо.

– Поговори с ним, попробуй его образумить! На сей раз он действительно спятил.

Сигга глянула на меня, и в глазах ее появились слезы.

– Как же мне обрыдло здесь, – прошептала она.

Проснувшись утром, я не сразу смогла сообразить, где нахожусь. Затем в памяти всплыли события минувшей ночи, и тугой комок гнева подкатил к горлу, придав мне новые силы. Я прислонилась к корове, отогревая застывшие пальцы и кончик носа, и стала размышлять, что делать дальше. Я хотела уйти прежде, чем Натан выйдет задать корм скоту.

* * *

Тоути проснулся в полумраке бадстовы Брейдабоулстадура и увидел отца, который сидел, привалившись к стене, в изножье его кровати. Седая голова священника свесилась на грудь. Он спал.

– Пабби! – С губ Тоути сорвался лишь едва слышный шепот, и от попытки заговорить тотчас заныло горло.

Он попытался толкнуть отца ногой, чтобы разбудить, но все тело казалось невероятно тяжелым, точно налито свинцом.

– Пабби! – сделал он вторую попытку.

Преподобный Йоун шевельнулся и вдруг открыл глаза.

– Сынок! – Он вытер бороду и наклонился к Тоути. – Ты пришел в себя. Хвала Господу.

Тоути попытался поднять руку – и обнаружил, что она привязана к боку. Он был весь запеленат в одеяла.

– Тебя лихорадило, – пояснил отец. – Тебе нужно было хорошенько пропотеть.

Он приложил мозолистую ладонь ко лбу сына.

– Мне нужно в Корнсау, – пробормотал Тоути. Пересохший язык едва ворочался во рту. – Агнес…

Отец покачал головой.

– Ты из-за нее-то и заболел.

На лице Тоути промелькнуло беспокойство.

– Не могу вспомнить, какой сейчас месяц.

– Декабрь.

Тоути попытался сесть, но преподобный Йоун мягко прижал его голову к подушке:

– Забудь о ней, пока Господь не вернет тебе силы.

– Она совсем одна, – возразил Тоути, вновь пытаясь приподняться. Тело почти не повиновалось ему.

– И поделом, – отозвался отец. В тесноте скромной бадстовы его голос прозвучал неожиданно громко. Он удерживал сына за плечи, не давая привстать, и лицо его в сумраке казалось серым. – Она не стоит времени, которое ты на нее тратишь.

* * *

С минуту Маргрьет молчала. Молоко в ее кружке совсем остыло.

– Он вышвырнул тебя на снег?

Агнес кивнула, настороженно вглядываясь в нее. Маргрьет покачала головой.

– Ты же могла замерзнуть до смерти.

– Натан был не в себе. – Агнес плотнее запахнула наброшенный на плечи платок. – Он хотел, чтобы Сигга принадлежала ему. И в конце концов понял, что она предпочитает Фридрика.

Маргрьет фыркнула и кочергой затолкала в глубь очага откатившийся к краю горящий уголек.

– Что ж, тебе виднее. – Она украдкой глянула на Агнес, которая неотрывно смотрела в огонь. – Продолжай, – тихо проговорила Маргрьет.

Агнес вздохнула и расцепила руки.

– Я отправилась в Катадалюр, где жили родители Фридрика. Прежде я там не бывала, но знала, что хутор расположен по ту сторону горы, а день выдался достаточно ясный, чтобы я смогла добраться туда пешком, не попав в буран. Тем не менее путь занял у меня несколько часов, и к тому времени, когда я вошла в устье долины, где стоял Катадалюр, сознание мое уже помутилось от усталости. Мать Фридрика обнаружила меня на пороге своего дома – я стояла на коленях.

Катадалюр – ужасное место. Жалкие постройки покосились, крыша вот-вот провалится, и внутри хозяйский дом так же непригляден, как снаружи. Кизячный дым осел копотью на стенах кухни, бадстова больше смахивает на хлев. Когда я вошла туда, стайка ребятишек – все братья и сестры Фридрика – сбилась на одной кровати, прижимаясь друг к другу, чтобы хоть как-то согреться. Фридрик вместе с отцом и дядей сидел на другой кровати и точил ножи.

Первое, что вырвалось у него при виде меня, было: «Что он еще натворил?» Фридрик спросил, уж не решил ли Натан жениться на Сигге.

Я помотала головой и пояснила, что Натан вышвырнул меня из дому, что я провела ночь в коровнике. Фридрик не выказал ни капли сочувствия. Только спросил, чем я вызвала такую немилость, и я сказала, что повздорила с Натаном, потому что не могла выносить того, как он обращается с Сиггой.

Именно тогда в разговор вмешалась мать Фридрика. Все это время она помалкивала, слушая нас, а теперь вдруг схватила сына за руку и заявила:

– Он хочет отнять у тебя жену!

Мне показалось, что Фридрик при этих словах украдкой глянул на нож, лежавший на кровати, и меня охватил страх.

Я предложила Фридрику поговорить со священником из Тьёрна или обратиться к старосте… но Тоурбьёрг, мать Фридрика, снова меня перебила. Она поднялась, крепко взяла Фридрика за плечи и, глядя ему в глаза, проговорила:

– Сигга не будет твоей, пока Натан жив.

Потом все они уселись и, по всей видимости, именно тогда, покуда я спала, решили убить Натана.

Маргрьет молчала. Огонь погас. Лишь один раскаленный уголек живо и ярко мерцал в серой толще золы. Снаружи все так же завывал ветер. Маргрьет медленно выдохнула, ощутив вдруг безмерную усталость.

– Наверное, нам стоит вернуться в постель.

Агнес повернулась к ней:

– Разве ты не хочешь дослушать до конца?