Глава 4

Мы устроились в кабинке кофейни, где Делия пила вторую порцию кофе с «Хони бэджером» и понемногу откусывала от запеканки.

– Ты прав, это действительно здорово.

– А ты бог знает на что потратила половину первой порции.

– Извини. – Она изучила меню, висевшее над нами. – Если бы я знала, сколько это стоит…

– Никаких проблем. – Круги под глазами говорили о том, что она уже давно не спала нормально. – Что произошло?

– Ну, он стоял там на коленях, и я подумала…

– Нет, вчера вечером. В зеленом «Форде».

Она смягчилась.

– Просто парочка скотов, которые вели себя как скоты.

– Откуда ты ехала?

– Вчера вечером выступала в одном салуне в Лидвилле. Вообще-то, начала еще днем. Исполняла популярные кавер-версии для байкеров. Но потом… – ее лицо помрачнело, – потом меня подставили два парня на улице. Из-за них бар опустел. Один из них был и впрямь хорош, так что я осталась наедине с барменом, вся публика ушла слушать их. Поэтому я собрала вещи и стала голосовать на обочине.

Я не стал рассказывать ей о своей роли в этом событии.

– А при чем тут твоя гитара?

– Этим скотам нужно было больше, чем поговорить. – Она откинулась на стуле и пожала плечами. – Решили, что они могут отобрать ее. – Она резко сменила тему: – Так ты жил здесь все это время?

– Первые несколько лет я путешествовал, но в конце концов вернулся. Это дом.

Она размазывала запеканку по своей тарелке.

– Купер…

Я поднял руку.

– Не надо. Прошло много времени, и много воды утекло под тем мостом. Скажи, что ты предполагаешь предпринять в ближайшее время?

Ее верхняя губа снова покрылась пузырчатой молочной пенкой. Она подняла кружку, задумчиво глядя на ее содержимое.

– Я думала о том, чтобы переехать сюда и устроиться на работу. Мне могут платить за такие вещи. – Она со смехом протянула руку и показала квадрат медицинского пластыря, закрывавшего прокол от капельницы. – Пусть капают в ту же вену. – Ее смех был непринужденным и глубоким, как и ее голос. – Как там называется этот городок? Дольче Вита? Вита Лока?

Я рассмеялся:

– Буэна Виста.

– Почти угадала.

– У тебя есть где остановиться?

Она покачала головой.

– Если тебе нужно место, у меня есть городская квартира.

– У тебя есть дом где-то еще?

– Я провожу время поровну между своим домом в горах, там, за облаками, – я указал на запад, по направлению к соляным утесам и перевалу, который вел за Сент-Эльмо, – и моей здешней квартирой. Место, где я остаюсь ночевать, часто зависит от погоды.

– Расскажи мне об этом. – Она оперлась головой на руку. – Поспать было бы хорошо… если не возражаешь.

Поездка на запад по главной улице вела мимо «Лэриэт бар энд гриль». Это настоящее средоточие города, укорененное в легендах о настоящих ковбоях, которые напивались здесь и разносили все в пух и прах. По преданию, как минимум одна памятная перестрелка выплеснулась на улицу. Местные жители ежегодно воссоздают эту сцену. Некоторые утверждают, что на деревянном полу до сих пор можно видеть пятна крови; другие говорят, что темное пятно осталось от масла с тех времен, когда в помещении находился гараж местной пожарной команды. Как бы то ни было, пятна являются частью романтического ореола этого самого популярного питейного заведения в городе. И, судя по количеству посетителей, город постоянно мучается от жажды. В баре пахнет несвежим пивом, отсыревшими сигаретами и жирной картошкой фри. Официантки, которые когда-то были красотками на родео и королевами встреч выпускников, согретыми форменными куртками своих ухажеров, разносят холодное разливное пиво и стараются угодить посетителям, если те не скупятся на чаевые. Но люди с разумным вкусом скажут вам, что употребление слова «гриль» в любой связи с «Лэриэтом» будет слишком большой вольностью. Там жарят еду на противнях и подают ее, но это практически все, что достойно упоминания. Единственное, что здесь действительно хорошо, – это живая музыка.

Делия прочитала вывеску и спросила:

– Это место, также известное как «Канат»?

– Ты слышала о нем?

Она смотрела в окно джипа, заблудившись в туманных воспоминаниях прошедших лет, и грызла ноготь.

– Управляющий позволяет играть за чаевые… – Она на мгновение замерла, потом вдруг выпрямилась и посмотрела на запястье, где предполагалось носить несуществующие часы. – Вот черт! Какой сегодня день?

– Суббота.

Она закрыла лицо левой ладонью, зажмурилась и тяжело вздохнула. Я подъехал к тротуару и остановился на ручном тормозе. Двигатель продолжал урчать на холостых оборотах. Я ждал.

– Я играю здесь сегодня вечером, – через минуту сказала она. – Или должна была играть. Но… – Она убрала руку от лица и продолжала, не глядя на меня: – Мне бы действительно не помешали эти сто долларов.

– Фрэнк договорился с тобой на сотню?

– Ты его знаешь?

Я немного подумал, прежде чем ответить:

– Мы знакомы.

Мы стояли на обочине рядом с железнодорожными путями. Я посмотрел в зеркало заднего вида и спросил:

– Как у тебя с голосом?

– Не так хорошо, как раньше, – пожав плечами, ответила она.

– Нет, я имею в виду, после вчерашнего.

– Я могу петь.

Я развернул джип, проехал три квартала на восток по направлению к реке и горе Спящего Индейца и остановился возле театра «Птармиган».

– Подождешь здесь несколько минут?

Она кивнула. Когда я вышел на тротуар, она окликнула меня:

– Купер?

– Да?

– Если ты не… Я хочу сказать… Не знаю, есть ли у меня силы сидеть здесь и… – Она едва заметно покачала головой.

Иногда не слова человека, а его молчание говорит о том, как сильно изранена его душа. Кто-то или что-то причинило ей боль. Много боли. Я бросил ключи на сиденье.

– Если я не вернусь, можешь воспользоваться джипом.

Она выпрямила ноги, откинула голову, и морщинка на переносице исчезла.

Моя квартира находится в мансарде «Птармигана». Я пользуюсь ею зимой, когда снег и лед выгоняют меня с горы.

Я быстро вошел внутрь и взял старую гитару «Мартин D-35», которая стала моей любимицей. Ее звали Элла, и она родилась в Пенсильвании от немецких и бразильских родителей где-то в 1970-е годы. Мы с ней познакомились пятнадцать лет назад в ломбарде в Таосе, и химия нашей любви была быстрой и электрической, но на акустической стороне восприятия. Она гортанная, нежная, будет лаять, если вы начнете рвать струны, но поднимет вас над сиденьем, если вы отпустите поводья и позволите ей говорить собственным голосом. Эта гитара напоминала мне мисс Эллу и ее богатый, чистый, многослойный, вибрирующий голос. Каждый раз, когда она открывала рот, вам стоило прислушаться, потому что ее слова вскоре находили путь к вашему сердцу, где снимали все внешние оболочки, либо просто пронзая его насквозь, либо исцеляя вас.

Вернувшись, я обнаружил Делию за столиком для пикников под зонтиком, который трепетал на ветру. Я раскрыл футляр, положил Эллу на колени и стал ее настраивать.

Делия с интересом наблюдала за мной.

– Знаешь, теперь у них есть маленькие электронные штучки, которые здорово работают, – заметила она.

Я улыбнулся, не поднимая головы.

– И не говори.

Когда я закончил, то исполнил несколько аккордов, а потом положил ладонь на струны, чтобы заглушить звук, и резко повернулся к ней:

– Спой что-нибудь.

Она медленно заговорила, приподняв бровь:

– Просто. Спеть. Что-нибудь?

– Все, что захочешь.

Без предупреждения и каких-либо предварительных извинений она открыла рот и запела страстную, бархатистую мелодию песни Дасти Спрингфилд о Билли Рэе, сыне проповедника. Я едва не растаял на скамейке.

У меня всегда была слабость к этой песенке про сына проповедника. Она знала об этом. Я знал, что она знает об этом. И она знала, что я знаю, что она знает. Что делало ситуацию еще более забавной.

За две секунды я помолодел на двадцать лет. Тон был таким чистым, а модуляция настолько безупречной, что я почти не прикасался к струнам, опасаясь смазать этот прекрасный звук. Слова слетали с ее языка в ритме и гармонии, усиленной чувством томления в голосе. Несмотря на силу, в них заключалась обезоруживающая уязвимость. Когда мы разговаривали, Делия скрывалась за зубчатой стеной, высокой, как в Иерихоне. Она была непроницаемой. Но когда она открыла рот и спела первую ноту, ворота распахнулись настежь. Это лишний раз доказывало, что музыка существует в ее существе на уровне ДНК. Музыка была такой же ее частью, как и небесно-голубые глаза. Музыка была единственным незамутненным окном, через которое она смотрела на мир и понимала его.

Она сделала паузу в конце очередного куплета и улыбнулась:

– Ты собираешься играть или будешь сидеть с видом идиота, узревшего чудо?

Когда она пела про то, что Билли Рэй был единственным, кто дотянулся до ее души, то посмотрела на меня. Оставалось лишь гадать, то ли она просто исполняла песню, то ли имела в виду нас.