Клейн норманнство варягов пытается подтвердить наличием в русском языке якобы скандинавских слов – «князь», «витязь», «гридь», «стяг», «вервь», «вира», «кнут», «стул», «тиун», «ябетьник», «шнека», «якорь», «ларь», «ящик», «скот», «сельд», забывая, что в нашем языке очень много нерусских слов. В том числе и потому, что его носитель – русский народ – возник на полиэтничной основе. И эти иноязычные слова автоматически, конечно, не выводят на варягов.

В «Споре о варягах» Клейн апеллирует к данным шведской исследовательницы К. Тернквист, которая в 1948 г. указала на, по его словам, «около 150» заимствований в русском языке «из языка северных германцев» «(включая даже «щи»), из них надежно установлено около 30» (от себя археолог добавил, что норманны ««осчастливили» славян княжеской династией и одарили некоторыми полезными вещами, каковы, например, варежки и щи»). Но вот как данные Тернквист изложил в 1965 г. И.П. Шаскольский: она собрала 115 (что весьма далеко от «около 150» всегда все увеличивающего в пользу скандинавов Клейна) «русских слов, относящихся различными учеными к числу скандинавских заимствований (кстати говоря, абсолютное большинство этих слов – диалектные слова XIX в…)», и более 20 из выделенных ею 30 слов «впервые упоминаются лишь в сравнительно поздних источниках – XIV–XVII и даже XVIII в. и никак не могут считаться заимствованными у древних норманнов» (так что «щи» Клейна давно уже прокисли и к употреблению негодны, а его варежки давно побиты молью).

Важно при этом подчеркнуть, что Шаскольский был, как и все ученые советской поры, норманнистом, т. к. признавал норманнство варягов. И его расхождения с Клейном касались, как это показала т. н. «дискуссия» 1965 г. (которую археолог уж и не знает, как и величать: «Норманнская баталия», «Варяжская баталия», третья схватка «антинорманнизма с норманнизмом за два века…», выигранная Клейном и его ратью), численности норманнов на Руси (мало или много их было) и степени их участия в складывании русского государства («маленькая» или «больше маленькой»).

Довольно любопытно заглянуть в творческую лабораторию археолога Клейна, в которой слова превращаются, по известному с детства принципу ««А» упала, «Б» пропала», в скандинавские заимствования. Так, объясняет он, «например, в слове «князь» первоначально на месте «я» стояла буква «юс», произносившаяся как гласная с призвуком звука «н»; буква «з» появилась в результате смягчения первоначального «г», сохранившегося в слове «княгиня»; после «к» стояла гласная «ъ», впоследствии ставшая непроизносимой… Итак, «князь» в древности звучало близко к «конинг», которое норманисты производят «из скандинавского древнегерманского «конунг» («король»)». Слово же «витязь» Клейн выводит от слова «викинг».

Но оба эти якобы скандинавских слова распространены в языках многих славян, включая тех, кто вообще не сталкивался со скандинавами с их конунгами и викингами: «князь» – в болгарском, сербском, хорватском, чешском, словенском, словацком, польском, верхнелужицком, нижнелужицком, полабском языках; «витязь» – в болгарском, сербском, хорватском, чешском, словацком, словенском, чешском, польском, верхнелужицком языках.

Как справедливо сказал С.А. Гедеонов 150 лет назад в адрес «лингвистов» типа Клейна, «к словам, долженствующим обнаружить влияние норманского языка на русский в следствие призвания варяжских князей, норманская школа вправе отнести только такие, которые, являя все признаки норманства, с одной стороны, не встречаются у прочих славянских народов, а с другой, не могут быть легко и непринужденно объяснены из славянских этимологий». И в качестве примера он привел слово «боярин», которое тогда и, конечно, «научно» производили «от составного норманского bólpraedium, villa, Jarl-comes…», заметив, что ни одна их этих «отживших псевдоскандинавских» «этимологий не объясняет, каким образом германо-скандинавское ból-jaul, исландское baear-mann» перешли к хорватам, словенцам, сербам, полякам, чехам, рагузинцам, молдаванам, валахам, венграм. А далее он в полном согласии с лингвистом и норманнистом И.И. Срезневским, решившим в 1849 г. именно с позиций действительной науки проверить лингвистические доводы сторонников норманнской теории, заключил, «что русский язык не принял от скандинавского ни одного слова» и что «покуда не будет выяснено, каким образом из мнимоскандинавских слов, будто вошедших в русский язык, бóльшая часть обретается и у прочих славянских народов, остальные же просто и без натяжек объясняются из славянских этимологий, историческая логика не может допустить норманства в словенорусском наречии».

В данном случае нельзя не привести замечание Ф. Эмина, в 1767 г. указавшего, что сходство слов Knecht (холоп) и «князь», «научно» выдвинутое А.Л. Шлецером, равно тому, если немецкое König, «у вестфальцев произносимое конюнг», сопоставить с русским «конюх». И после чего столь же «научно» начать утверждать, по примеру Клейна, коря, разумеется, несогласных и упорствующих скандинавов в проявлении «ультра-патриотизма», «шовинизма», «национального самолюбия», «комплекса неполноценности» и, ну как же без него, «застарелого синдрома Нарвы!», что от русского «конюх» образовалось «скандинавское древнегерманское «конунг» («король»)».

Полезно будет привести и рассуждения А.А. Зализняка (2009) о «любительской лингвистике», строящей свои выводы «на случайном сходстве слов» и не учитывающей, что «внешнее сходство двух слов (или двух корней) само по себе еще не является свидетельством какой то бы ни было исторической связи между ними». «Нынешние любители, – поясняет академик, – в точности продолжают наивные занятия своих предшественников XVIII века», убеждая в том, что т может превращаться в д, или ц, или с, или з, или ж, или ш, б в в, или п, или ф, а при сравнении слов какие-то буквы отбрасывать, другие добавлять и легко допускать перестановку букв. «Ясно, – продолжает далее наш крупнейший лингвист, – что при таких безбрежных степенях свободы у любителей нет никаких препятствий к тому, чтобы сравнивать (и отождествлять) практически что угодно с чем угодно…». И такие сочинения, подводит черту ученый, принадлежат «области фантастики – сколько бы ни уверял вас автор в том, что это научное исследование».

Можно напомнить Клейну и очень умные слова Шлецера 1768 г., которые были приведены выше и которые не потеряли своей актуальности потому, что дело О. Рудбека XVII в., возбуждавшего, по оценке С.М. Соловьева, «отвращение и смех в ученых», живет и процветает в XXI в.: «Неужто даже после всей той разрухи, которую рудбекианизм учинил, пройдясь по древним векам, они все еще не устали творить из этимологий историю, а на простом, может быть, случайном совпадении слов выстраивать целые теории?» А как тогда на «случайном совпадении слов» и даже без всякого совпадения, как и в случае с «князь» и «конунг», «витязь» и «викинг», выстраивали целые теории, продемонстрировал в 1740-х – 1750-х гг. шведский королевский историограф О. Далин. Следуя примеру Рудбека, Далин причину, по которой русские якобы называли шведов «варягами», объяснял тем, что они, как и финны, плохо выговаривая две согласные буквы, всегда выпускают первую, в связи с чем вместо сверигов (sverige) произносили «вареги или варяги», а наименование самой Швеции выводил от «Сеэ, Зеэ, Сиав, Свеи, то есть, море, вода». И всем этим благоглупостям, в силу тотального норманнизма, верили и на их базе с увлечением создавали другие благоглупости норманнской теории. Тот же благоглупостный процесс продолжается и сегодня.

Клейн, доставая из своего норманнистского ларя якобы русско-скандинавские слова, почему-то не говорит, что скандинавы заимствовали у славян очень важные слова, прямо указывающие, кто их приобщил, например, к торговле: torg – «торг», «рынок», «торговая площадь», besman – «безмен», tolk – «объяснение», «перевод», «переводчик», «толковин», pitschaft – «печать», sobel – «соболь», silki – «шелк», lodhia – «ладья», loka – «лука», «хомут», sođull – «седло» и др. Как подчеркивали в 1986 г. археологи А.Н. Кирпичников, И.В. Дубов и Г.С. Лебедев, славянские слова в скандинавском охватывают «наиболее полно и представительно – торговую (включая и транспортную) сферу культуры» (они также отметили, что слово «скот» в значении «деньги» заимствовано «из третьего, общего для северного и славянского языка источника…»). И охватывают понятно почему. Беря во внимание тот факт, что слово «torg» распространилось по всему скандинавскому Северу, до Дании и Норвегии, «мы должны признать, – заключал в 1912 г. С.Н. Сыромятников, – что люди, приходившие торговать в скандинавские страны и приносившие с собою арабские монеты, были славянами». В 1912 г. Г. Фальк констатировал, что скандинавы заимствовали у южнобалтийских славян «ряд морских терминов», т. е. также у славян они учились морскому искусству, как параллельно с тем у них же учились и ведению торговли.

Клейн заверяет, что слово «варяги» «является лингвистически точной передачей скандинавского слова «варинг» (кириллический «юс малый», замещенный потом «я», передавал германские «-ен», «-ин»), а слово это у скандинавов образовано от корня «вар» («клятва», «присяга») с германским суффиксом «-инг-», проникло к византийцам, означая воинов-наемников с севера». Но вот что говорил историк А.Г. Кузьмин, многие годы профессионально занимавшийся варяго-русским вопросом и досконально знавший все его нюансы. Констатируя наличие в индоевропейских языках основного обозначения воды словом «вар», он заключил, что «романо-кельтскому суффиксу «ин» в этнонимах в германских языках часто соответствует «инг», переходящий у западных славян в «анг» и у восточных в «яг». «Варяги», следовательно, значит «поморяне». Прошу лишь обратить внимание на избирательность «кудышного лингвиста» Клейна. Так, он категорично отрицает явную связь между словами «варяги» и «варины», но с той же категоричностью говорит о тождестве svear и «свеоны», «викинг» и «витязь», «конунг» и «князь», совершенно далеких друг от друга (и скандинавского «начала» в них нет), как далеки друг от друга историк Фомин и археолог Клейн, как далеки друг от друга фамилия Клейн и слова «клей», «клён», «клин», «клан».

У норманнистов есть еще один и, наверное, главный лингвистический довод, что слово «Русь» образовалось от финского наименования Швеции Ruotsi. Этим доводом, кстати сказать, очень любят оперировать наши археологи, что прямо говорит о недостаточности у них собственной аргументации. Но о научной несостоятельности этого «довода» свидетельствует обширный лингвистический материал, который мною впервые был собран в книге «Начальная история Руси». Я – историк, а не лингвист. Поэтому я лишь свел воедино все точки зрения, которые за несколько столетий высказывали и опровергали (в том числе и собственные) сами же норманнисты. С такой подборкой надо обязательно познакомиться каждому, кто занимается варяго-русским вопросом.

В финском названии Швеции Ruotsi основу имени «Русь» увидели еще родоначальники норманнской теории – шведские авторы XVII века. Параллельно с тем они заговорили о якобы существующей лингвистической связи между именем «Русь» и Рослагеном (частью береговой полосы шведской области Упланд напротив Финского залива, жители которой во время войны должны были поставлять корабли для морского ополчения). Так, Ю. Буре (ум. 1652) выводил финское слово ruotsolainen – «швед» – от древних названий Рослагена Rohden и Rodhzlagen, считая, что название Рослаген произошло от ro – «грести» и rodher – «гребец», а И.Л. Локцений (ум. 1677) переименовал гребцов и корабельщиков Рослагена в роксолан, т. е. русских.

В 1774 г. швед Ю. Тунман, вспомнив об идее своих предшественников, начал выводить из финского Ruotsi «русь», уверяя, что шведов восточные славяне стали именовать «русью» посредством финнов. Но при этом он констатировал, что шведы никогда не называли себя русами. В начале XIX в. А.Л. Шлецер в «Несторе» вдохнул новую жизнь в другой аргумент шведских донаучных авторов XVII столетия – в Рослаген, считая, что из этого названия образовались финское Ruotsi и славянская «Русь» и что из этого прибрежного округа вышли варяги-русь, давшие восточным славянам свое имя. Преподнося эту версию в качестве непреложной истины, Шлецер встал на путь отрицания черноморской руси, нападавшей на Византию задолго до призвания варягов и их прихода в Киев и своим историческим бытием уничтожающей норманнскую теорию.

В теории Шлецера сразу же усомнился его ученик Г. Эверс. В 1808 и 1814 г. он указал на очень позднее появление названия Рослаген (а оно стало прилагаться к прибрежной части Упланда Роден лишь к XVI в.), после чего сказал: «и потому ничего не может доставить для объяснения русского имени в 9 столетии». К этим словам он добавил, что «беспримерным и неестественным мне кажется, чтоб завоевывающий народ переменил собственное имя на другое, употребляющееся у соседа, и сообщил сие принятое имя основанному им государству» и что «мы видим только сходство звука, но самое величайшее сходство не предохраняет от заблуждения. В самых далеких между собою странах звуки по одному случаю часто бывают разительно сходны».

В 1820—1830-х гг. Г.А. Розенкампф, обращаясь к показаниям Снорри Стурлусона, у которого отсутствует название «Рослаген», и констатируя, что берега Упландии в старину именовались Seeland (поморская земля), отметил, что слова Ruotsi и «Рослаген» «не доказывают ни происхождения, ни отечества руссов», что Rodslagen (т. е. корабельный стан) производно от rodhsi – «гребцы», причем буква d в произношении слова Rodslagen «почти не слышна», а затем ее вовсе выпустили, так что оно стало звучать как Roslagen. Вместе с тем Розенкампф обратил внимание на тот факт, что в Упландском своде законов 1296 г. нет понятия Rodslagen, что термин rodhsi употребляется там в смысле профессии, а не в значении имени народа и что в том же значении он используется в Земском уложении середины XIV в. и в уложении 1733 года. А из этого следует, что в XVIII в. термин rodhsi употреблялся в Швеции в профессиональном значении, следовательно, он никогда не употреблялся в значении племенного имени. После чего ученый заключил: вооруженные упландские гребцы-«ротси» не могли сообщить «свое имя России», и что «еще удивительнее, что Шлецер мог так ошибиться и принимать название военного ремесла за имя народа».

В 1837 г. Н.А. Иванов, констатируя, что «нынешний Рослаген не назывался так в древности», а именовался Роден, указал, что буква с входит в название Родлагена «только по грамматической форме германских языков для обозначения родительного падежа» и «что росс или русс не означает гребца по-шведски». То же самое говорили в 1842 и 1845 г. С.А. Бурачек и Н.В. Савельев-Ростиславич, подчеркивая, что Rod’s-lagen не мог сообщить своего имени Руси и что слово «Род’с-лаген» «значит не место сборищ руссов, а пристанище гребцов или корабельный стан». В 1844 г. норманнист А.А. Куник, осознав полнейшую бесперспективность увязывания имени «Русь» с Рослагеном, стал убеждать, неправомерно перенося решение чисто исторического вопроса в область лингвистики, что посредством финского названия Швеции Ruotsi имя «Русь» якобы восходит к шведскому слову rodsen – «гребцы» (от roder – «весло», «гребля»), которое прилагалось к жителям «общины гребцов» Рослагену, и что население этой части береговой полосы могло называться, как он предположил, Rodhsin (от Rôdhs), Rookarlar, Rudermänner.

В 1859 г. В.И. Ламанский, указывая, что славяне познакомились со шведами не через финнов, а непосредственно, подчеркнул, что нет названия народа, происшедшего «от его рода занятий или промысла», и что если бы шведы слыли у себя под именем гребцов, «то слово это непременно утратило бы свое прежнее значение и было бы заменено другим». Но в Швеции в XIII в. слово Rodsin – «гребцы» имело значение нарицательное, и «еще теперь по-шведски гребец – rodare». И весьма, разумеется, сомнительно, чтобы шведы в 839 г. перед императором Людовиком Благочестивым «на вопрос кто они? что за люди? и какого роду? стали бы отвечать Rodsin – гребцы».

В 1860—1870-х гг. С.А. Гедеонов, правомерно говоря, что норманнизм основан на мнении о скандинавском начале имени «Русь», блестяще доказал «случайное сходство между финским Ruotsi, шведским Рослагеном и славянским русь». А свое отношение к «этимологическим случайностям и созвучиям», на которых возводят русскую историю, он выразил верной мыслью, что «лингвистический вопрос не может быть отделен от исторического; филолог от историка». Справедливо сказав, разве могли варяги, если их считать шведами, переменить свое настоящее имя «свеи» на финское прозвище Ruotsi, Гедеонов показал, что шведское русь не встречается как народное или племенное ни в шведских памятниках, ни в западноевропейских источниках, так много и так часто говорящих о шведах и о норманнах. При этом он отмечал, что норманнисты не могут объяснить ни перенесения на славяно-шведскую державу финского имени шведов, ни неведения летописца о тождестве имен «свеи» и «русь», ни почему славяне, понимающие шведов под именем руси, перестают называть шведов русью после призвания, ни почему свеоны Бертинских анналов отличают себя «тем названием, под которым они известны у чуди», ни почему принявшие от шведов русское имя финские племена зовут русских не русью, а вендами. По причине чего им следует отказаться от изобретенного «Rôdhs, да и то еще под несуществующею у норманнов грамматической формой».

В 1862 г. А.А. Куник, назвав опровержение Гедеоновым связи Рослагена с русской историей «совершенно справедливым», добавил, что имя Ropr, Rođen (вместо чего сейчас употребляется Roslagen) шведы в XVII в. приняли за имя роксолан (русских) по плохому знанию своего древнего языка, что ввело в заблуждение самого Куника. В 1864 г. он сделал показательное признание, что норманнская школа «обанкротилась» со своим Рослагеном. В том же 1864 г. М.П. Погодин констатировал, что Гедеонов «судит очень основательно, доводы его убедительны, и по большой части с ним не согласиться нельзя: Ruotsi, Rodhsin, есть случайное созвучие с Русью». В 1875 г. Куник аннулировал, под воздействием критики антинорманнистов, свое объяснение Руси от rodsen – «гребцы», выдвинутое в 1844 году. Как подчеркнул в 1899 г. языковед-норманнист Ф.А. Браун, говоря о попытке Куника связать имя «Русь» с rodsen – «гребцы» посредством финского Ruotsi, против этой догадки говорит «столько соображений, как по существу, так и с формальной точки зрения, что сам автор ее впоследствии отказался от нее».

Следует привести и заключения современных лингвистов, отечественных и зарубежных, нисколько, надлежит заметить, не сомневающихся в норманнстве варягов, но при этом не жертвующих ни наукой, ни своей репутацией ученых во имя норманнизма.

Так, в 1973 г. Ю. Мягисте (Швеция), столкнувшись с «непреодолимыми» историко-фонетическими трудностями, отказался от мысли о скандинавской основе названия «Русь». В 1980–2002 гг. А.В. Назаренко показал на основе данных верхненемецкой языковой традиции, что этноним «русь» появляется в южнонемецких диалектах не позже рубежа VIII–IX вв., «а возможно, и много ранее». А этот факт, заострял он внимание, усугубляет трудности в объяснении имени «Русь» от финского Ruotsi. Вместе с тем ученый, опираясь на византийские свидетельства, констатировал, что «какая-то Русь была известна в Северном Причерноморье на рубеже VIII и IX вв.», т. е. до появления на Среднем Днепре варягов. В 1982 г. Г. Шрамм (ФРГ), «указав на принципиальный характер препятствий, с какими сталкивается скандинавская этимология, предложил выбросить ее как слишком обременительный для «норманизма» балласт», резюмировав при этом, что норманнская теория «от такой операции только выиграет». В 2002 г. он же, охарактеризовав идею происхождения имени «Русь» от Ruotsi как «ахиллесову пяту», т. к. не доказана возможность перехода ts в с, был категоричен в своем выводе: «Сегодня я еще более решительно, чем в 1982 г., заявляю: уберите вопрос о происхождении слова Ruotsi из игры! Только в этом случае читатель заметит, что Ruotsi никогда не значило гребцов и людей из Рослагена, что ему так навязчиво пытаются доказать».

В 1997 г. О.Н. Трубачев, подытоживая, что «затрачено немало труда, но племени Ros, современного и сопоставимого преданию Нестора, в Скандинавии найти не удалось», подчеркнул: «…Скандинавская этимология для нашего Русь или хотя бы для финского Ruotsi не найдена». Напомнив мнение польского ученого Я. Отрембского, высказанное в 1960 г., что норманнская этимология названия «Русь» «является одной из величайших ошибок, когда-либо совершавшихся наукой», академик заключил: «Сказано сильно, но, чем больше и дальше мы вглядываемся к этому «скандинавскому узлу», тем восприимчивее мы делаемся и к этому горькому суждению». В 2006 г. К.А. Максимович констатировал, что скандинавская версия «остается не более чем догадкой – причем прямых лингвистических аргументов в ее пользу нет, а косвенные нейтрализуются таким же (или даже бóльшим) количеством контраргументов», что в лингвистке доказательства типа «определения одного неизвестного (*rôp(e)R) через другое (Ruotsi)… не имеют силы», что «даже если фин. Ruotsi было заимствовано от шведов, это не могло произойти ранее XIV в., когда этноним Русь уже насчитывал как минимум пять веков письменной истории», что в рамках этой версии не находят ответа вопросы, поставленные еще Гедеоновым, и что ей противоречат многочисленные сообщения византийских и арабских авторов о «русах», локализующие ее в Северном Причерноморье.

К словам норманнистов-лингвистов Ю. Мягисте, Г. Шрамма, А.В. Назаренко, О.Н. Трубачева и К.А. Максимовича, закрывающим все лазейки для выдумок норманнистов-нелингвистов, следует добавить, во-первых, что слово Ruotsi в отношении Швеции зафиксировано лишь применительно ко времени XVI–XVII веков. И потому, чтобы брать во внимание факт наименования Швеции Ruotsi и проводить между ним и названием «Русь» какие-то связи, надо сначала вообще-то доказать, что финны называли Швецию Ruotsi и в IX–XI веках. Во-вторых, норманны совершали множество походов на гребных судах по рекам Западной Европы. И ровно в половине всех этих случаев они шли против течения, например, Сены, Шельды, Соммы, Лауры, Гаронны, Адура, Мааса, Рейна, Эльбы, Вьенны, Роны, Темзы, Банна, Лиффея, Бойна, Шаннона. Понятно, что для преодоления течения этих рек, разумеется, нужна была сила гребцов. Но гребцами-русью викинги местному населению не представлялись. И понятно почему: они воины и только воины, независимо от того, как преодолевали расстояние (по логике норманнистов, народы мира непременно должны называться «пешеходами», «конниками», «кавалеристами», «лыжниками», «лодочниками», «моряками» и пр.). А оскорблять себя низким прозвищем «гребцы», да еще при встрече с противником, в руках которого оружие, воинственные викинги, также державшие в руках оружие, естественно, не могли.

И если сами скандинавы «называли себя руссами, – справедливо заметил в 1838 г. даже такой норманнист, как О.И. Сенковский, – то очень трудно придумать благовидную причину, почему в сагах это имя не является почти на каждой странице. Если только другие народы давали им название руссов, то очень странно, что нордманны, покорив славянские земли, приняли имя, чуждое своему языку и себе, и основали империю под иностранным и, конечно, обидным (курсив мой. – В.Ф.) для себя прозвищем!». А Сенковский знал, что говорил: ведь четырьмя годами ранее он «открыл» в русской истории «Славянскую Скандинавию» и уверял легковерных читателей в том, что восточные славяне утратили «свою народность», сделались «скандинавами в образе мыслей, нравах и даже занятиях», а славянский язык образовался из скандинавского, свидетельством чего якобы являются сотни славянских заимствований из германского. Но свое намерение привести эти заимствования он так, разумеется, и не выполнил по причине их отсутствия.