Глава восьмая

А между тем война была на пороге.

Вообще-то, она началась давно и в Европе шла вовсю. Но в США продолжались разгоряченные дебаты, стоит ли нам в нее вступать.

Само собой, я в этих дебатах не участвовала. Но все кругом обсуждали войну, и от этого было не скрыться.

Возможно, ты сочтешь, что я могла бы и пораньше заметить приближение войны, но, если честно, прежде эта тема не привлекала моего внимания. Если ты еще не поняла, Анджела, в молодости наблюдательность не входила в число моих достоинств. Летом 1940 года было очень трудно не замечать, что в мире вот-вот начнется война, но я каким-то образом умудрилась. В свое оправдание скажу, что мои подруги и коллеги по театру тоже игнорировали эту тему. Не помню, чтобы Глэдис, Селия или Дженни хоть раз обсуждали боеготовность Соединенных Штатов Америки или растущие потребности «флота двух океанов». Политика меня никогда не интересовала. Я не назвала бы фамилию ни одного министра в кабинете Рузвельта. Зато я знала полное имя второй жены Кларка Гейбла, многократно разведенной светской львицы из Техаса: Риа Франклин Прентисс Лукас Лэнгхэм Гейбл – язык сломаешь, но я запомнила его до скончания дней.

В мае 1940-го нацисты вторглись в Бельгию и Нидерланды. Примерно в то же время я провалила экзамены в Вассаре, так что мне было не до войны. (Помню, папа говорил, что вся эта кутерьма закончится к концу лета: французская армия оттеснит захватчиков обратно в Германию. Я сочла его слова вполне авторитетными, ведь он читал столько газет.)

Когда я приехала в Нью-Йорк – в середине июня 1940 года, – немцы уже маршировали по Парижу (вот тебе и папин авторитет). Но в моей жизни случилось столько всего интересного, что мне некогда было следить за развитием событий. Меня гораздо больше интересовало происходящее в Гарлеме и Виллидже, чем на линии Мажино. В августе, когда люфтваффе бомбило Британию, меня одолевали кошмары из-за возможной беременности и гонореи, так что я даже не замечала военных репортажей.

Слышала про «пульс истории»? Я умудрилась не слышать его, хотя он гремел мне в самые уши.

Будь я умнее и прозорливее, то поняла бы, что рано или поздно Америку втянут в мировое противостояние. Я могла бы уделить больше внимания известию, что мой брат собрался пойти на флот. Могла бы даже задуматься о том, как это решение повлияет на будущее Уолтера – и на будущее всех нас. Могла бы сообразить, что некоторые юные весельчаки, с которыми мы еженощно развлекаемся в Нью-Йорке, по возрасту как раз подходят для отправки на передовую, когда Америка неизбежно вступит в войну. Знай я тогда то, что знаю сейчас, а именно – что многие из этих юношей вскоре сгинут на полях Европы и в аду Тихоокеанского фронта, – я бы переспала с каждым из них.

И если ты думаешь, что я шучу, – то нет, я не шучу.

Я сожалею, что не успела осчастливить каждого из них. (Конечно, мне не хватило бы времени, но я уж постаралась бы втиснуть в свой плотный график всех до единого – всех, кого вскоре взорвут, сожгут, ранят. Всех обреченных.)

Я сожалею, что не распознала грядущие ужасы, Анджела. Искренне сожалею.

Впрочем, остальные оказались умнее меня. Оливия с особой тревогой следила за новостями, поступавшими из ее родной Англии. Я видела, что она беспокоится, но поскольку Оливия беспокоилась по любому поводу, на меня это не производило впечатления. Каждое утро за тарелкой яичницы с почками Оливия прочитывала все газеты, которые смогла найти: «Нью-Йорк таймс», «Барронс», «Геральд трибьюн» (хотя последняя и лебезила перед республиканцами), а тем более британскую прессу, когда удавалось ее достать. Даже моя тетя Пег, обычно читавшая лишь «Пост» (и то ради бейсбольной колонки), стала с тревогой следить за репортажами. Одну мировую войну она уже пережила и не горела желанием пережить вторую. Вдобавок ко всему Пег искренне переживала за Европу, которую очень любила.

Тем летом Пег и Оливия укрепились во мнении, что американцы должны вступить в войну. Кто-то же должен помочь англичанам и освободить французов! Обе они горячо поддерживали нашего президента, пытавшегося добиться одобрения военных действий со стороны Конгресса.

Пег, предатель своего класса, всегда любила Рузвельта. Когда я впервые об этом услышала, меня потрясло ее отношение: мой отец ненавидел президента и был рьяным изоляционистом. Он всецело поддерживал Линдберга. Я полагала, что все мои родственники обязаны ненавидеть Рузвельта. Но у нью-йоркцев по любому вопросу есть собственное мнение.

– Ну все, нацисты меня достали! – однажды воскликнула Пег за завтраком, читая газету, и в приступе гнева ударила кулаком по столу. – Хватит! Кто-то должен их остановить! Чего мы ждем?

Никогда не слышала, чтобы Пег так взъярилась, вот почему тот случай отложился у меня в памяти. Ее реакция на мгновение заставила меня забыть собственные мелочные заботы и задуматься: ого, раз уж Пег злится, значит, дело плохо!

Но я понятия не имела, чего она ждет от меня. Уж я-то точно не могла остановить нацистов.

Если честно, у меня вплоть до сентября 1940 года не укладывалось в голове, что война – такая далекая и досадная – может иметь для нас реальные последствия.

Но потом в театре «Лили» появились Эдна и Артур Уотсоны.

Глава девятая

Осмелюсь предположить, Анджела, что ты никогда не слышала об Эдне Паркер Уотсон.

Ты слишком молода, чтобы помнить эту великую драматическую актрису. К тому же Эдна больше известна в Лондоне, чем в Нью-Йорке.

Так получилось, что я слышала о ней еще до знакомства, но только потому, что она была замужем за красивым английским актером кино Артуром Уотсоном, который только что сыграл сердцееда в слащавой британской военной мелодраме «Врата полудня». Я видела фотографии четы Уотсонов в журналах, поэтому и знала Эдну в лицо. Вообще-то, почти преступление говорить об Эдне только в связи с ее мужем. Из них двоих она куда более талантливая актриса, да и как личность куда более интересна. Но что поделать: симпатичной мордашкой обладал именно Артур, а в нашем поверхностном мире симпатичная мордашка важнее всего.

Возможно, Эдна достигла бы большей известности, снимайся она в кино. Возможно, ее помнили бы до сих пор, как помнят Бетт Дэвис и Вивьен Ли – актрис того же масштаба. Но Эдна не соглашалась играть перед камерой. И не потому, что не предлагали: Голливуд не единожды стучался в ее двери, но Эдне каждый раз хватало упорства отказывать важным студийным шишкам. Она не снисходила даже до радиопьес – считала, что в записи человеческий голос теряет сакральную жизненную силу.

Нет, Эдна Паркер Уотсон выступала только на сцене, а беда театральных актрис в том, что с окончанием карьеры о них просто забывают. Тот, кто ни разу не видел Эдну на подмостках, не в силах представить ее магнетизм и власть над публикой.

Между прочим, Джордж Бернард Шоу считал ее своей любимой актрисой – теперь ты видишь уровень? Карьера Эдны началась с его знаменитого отзыва о ее Жанне д'Арк. «Это светоносное лицо в обрамлении шлема – достаточно одного взгляда, чтобы любой ринулся за ней в битву».

Но нет, даже оценка автора «Святой Иоанны» не в силах передать величие Эдны Уотсон.

При всем уважении к мистеру Шоу, я лучше опишу ее своими словами.

Я познакомилась с Эдной и Артуром в третью неделю сентября 1940 года.

В театре «Лили» привыкли к неожиданным гостям, и визит Эдны с Артуром не стал исключением. Но даже по меркам «Лили» с его постоянным хаосом и кутерьмой их приезд выглядел событием внезапным и чрезвычайным.

Эдна с Пег дружили давно. Они познакомились во Франции во время Первой мировой и сразу сблизились, но с тех пор много лет не виделись. И вот в конце лета 1940-го Уотсоны приехали в Нью-Йорк, где Эдна репетировала новую пьесу с Альфредом Лантом. Однако спектакль так и не состоялся: не успели актеры заучить реплики, как финансирование отозвали. Уотсоны засобирались было назад в Англию, но тут нацисты начали бомбардировки, и через несколько недель в лондонский дом Уотсонов угодила бомба люфтваффе. И стерла его с лица земли. До основания.

– В щепки разнесло, – сообщила нам Пег.

Так Эдна и Артур застряли в Нью-Йорке. Они жили в отеле «Шерри-Незерланд»: не худший вариант для беженцев, оставшихся без крова, но оба сидели без работы, и вскоре проживание в отеле стало им не по карману. Они оказались в Америке без средств к существованию, без дома, куда можно вернуться, и даже без надежд на безопасное появление в родной стране.

Пег услышала об их беде от общих знакомых и, само собой, позвала Уотсонов пожить в «Лили». Оставайтесь, сколько нужно, сказала она. И даже пообещала занять в паре своих спектаклей, если супруги не погнушаются таким заработком.

Разве могли они отказаться? Деваться-то все равно некуда.

И Уотсоны переехали к нам. Тогда я впервые в жизни и соприкоснулась с войной напрямую.

Уотсоны прибыли в один из первых по-осеннему холодных вечеров сентября. Когда их машина подъехала к театру, мы с Пег стояли на пороге и разговаривали. Я только что вернулась из магазина Луцкого и притащила огромный мешок кринолинов, с помощью которых надеялась подлатать костюмы наших танцовщиц. (Мы ставили спектакль «Пляши, Джеки!» – об уличном пройдохе, которого спасает от криминальной стези любовь прекрасной юной балерины. Мне досталась задача не из легких: превратить наш фигуристый кордебалет в стайку невесомых фей. С костюмами я постаралась на славу, но юбки у девушек постоянно рвались. Всему виной, полагаю, был пресловутый «попотряс», и теперь гардероб нуждался в реконструкции.)

Приезд Уотсонов сопровождался небольшим переполохом, так как у них было очень много вещей. За такси следовали еще две машины, набитые оставшимися чемоданами и коробками. Я стояла на тротуаре, а Эдна Паркер Уотсон выплыла из такси, словно прибыла на шикарном лимузине. Маленькая, тоненькая, узкобедрая и плоскогрудая, она была одета в самый роскошный наряд, который мне доводилось видеть на женщине. Высокий воротник двубортного жакета – саржа цвета павлиньего пера, два ряда золотых пуговиц спереди – был оторочен золотым шнуром. Темно-серые слегка расклешенные брюки сидели на ней идеально, а остроносые черные блестящие туфли смахивали на мужские, если бы не маленький, элегантный и очень женственный каблучок. Она была в солнечных очках в черепаховой оправе; короткие темные волосы уложены глянцевыми волнами. Никакого макияжа, за исключением помады на губах – идеально глубокого красного цвета. Наряд дополнял простой черный берет, щегольски сдвинутый набок. Эдна напоминала крошечного командира самой шикарной в мире армии – и с того самого момента мое представление о стиле изменилось раз и навсегда.

Прежде я считала нью-йоркских артисток бурлеска с их блестками и перьями вершиной гламура. И вдруг всё, чем (и кем) я восхищалась целое лето, превратилось в дешевку по сравнению с этой миниатюрной женщиной в изящном маленьком жакете, идеально скроенных брюках и «мужских» туфлях.

Впервые в жизни я лицезрела настоящий шик. И без преувеличения могу сказать, что с того дня только и делала, что пыталась скопировать стиль Эдны Паркер Уотсон.

Пег бросилась навстречу Эдне и крепко обняла ее.

– Эдна! – завопила она и крутанула старую подругу, чтобы хорошенько разглядеть со всех сторон. – Неужто сама Роза Друри-Лейн почтила своим присутствием наши скромные берега!

– Милая моя Пег! – воскликнула в ответ Эдна. – Ты ничуть не изменилась! – Она высвободилась из объятий подруги, сделала шаг назад и окинула взглядом здание театра: – Но неужели это все твое, Пег? Целое здание?

– Да, увы, – отозвалась Пег. – Хочешь купить?

– У меня ни гроша за душой, дорогая, а то бы непременно. Прелестный театр. Значит, ты стала импресарио! Ну надо же, наша Пег – театральный магнат! Фасад напоминает старый «Хэкни». Очень мило. Понимаю, почему ты купила этот дом.

– Я тоже понимаю, почему его купила, – вздохнула Пег, – ведь иначе я до старости лет жила бы в довольстве и богатстве, а кому это надо? Но хватит про мой дурацкий театр, Эдна. У меня просто сердце разрывается из-за беды с твоим домом – и нашей несчастной Англией!

– Пег, милая моя! – Эдна мягко коснулась тетиной щеки. – Да, дело дрянь. Но мы с Артуром живы. А теперь благодаря тебе у нас есть крыша над головой, а нынче не каждому так везет.

– А кстати, где же Артур? – встрепенулась Пег. – Не терпится с ним познакомиться.

Я тем временем уже давно его заметила.

Артур Уотсон – писаный темноволосый красавец в голливудском стиле с квадратной челюстью – в тот момент с чрезмерным энтузиазмом пожимал руку таксисту, ослепляя его белозубой улыбкой. Он был хорошо сложен, плечист и гораздо выше ростом, чем казалось на экране, – что для актеров, вообще-то, редкость. Сигара у него в зубах выглядела реквизитом. Я впервые видела такого красивого мужчину в жизни, а не в кино, но в его внешности проскальзывало нечто искусственное. Например, на глаза ему постоянно падала непослушная прядь волос, что смотрелось бы привлекательно, если бы не было столь явно отрепетировано. (Небрежность не бывает намеренной, Анджела.) Короче, он выглядел как актер – вот самое точное описание. Как актер, исполняющий роль красивого, хорошо сложенного мужчины, пожимающего руку таксисту.

Артур подошел к нам широким спортивным шагом и затряс руку Пег с тем же неуемным энтузиазмом, как и руку бедолаги таксиста.

– Миссис Бьюэлл, – произнес он. – Безумно любезно с вашей стороны предоставить нам кров!

– Мне только в радость, Артур, – отвечала Пег. – Я обожаю вашу жену.

– Я тоже! – пророкотал тот и с такой силой стиснул Эдну в объятиях, что ей, наверное, стало больно, но она лишь просияла от удовольствия.

– А вот моя племянница Вивиан, – представила меня Пег. – Она живет у нас с начала лета. Учится, как не надо управлять театром.

– Ага, та самая племянница! – воскликнула Эдна, как будто слышала обо мне много хорошего. Она расцеловала меня в обе щеки, окутав ароматом гардении. – Надо же, Вивиан. Ты настоящая красотка! Только не говори, что хочешь стать актрисой и сломать себе жизнь. Хотя у тебя есть все данные для сцены.

Она одарила меня улыбкой – невероятно теплой и искренней для звезды подмостков. Но что еще важнее, Эдна отметила меня своим безраздельным вниманием, и я мгновенно воспылала к ней любовью.

– Нет, – ответила я, – я не собираюсь в актрисы. Но мне очень нравится жить в «Лили» у тети.

– Еще бы, дорогая. Ведь тетя у тебя чудесная.

Тут встрял Артур, едва не раздавив мне ладонь рукопожатием:

– Безумно рад познакомиться, Вивиан, безумно рад! И давно вы играете в театре?

Мой восторг перед Артуром слегка померк.

– Да нет же, я не актриса… – начала было объяснять я, но Эдна опустила руку мне на плечо и шепнула на ухо, как ближайшей подруге:

– Не обращай внимания, Вивиан. Артур иногда бывает рассеянным, но рано или поздно до него дойдет.

– Выпьем по коктейлю на веранде? – предложила Пег. – Вот только я не сообразила купить дом с верандой, так что устроимся в грязной гостиной над театриком и притворимся, будто пьем на веранде!

– Непобедимая Пег! – улыбнулась Эдна. – Как же я по тебе скучала!

Спустя несколько подносов с мартини я уже будто знала Эдну Паркер Уотсон всю жизнь.

Своим невероятным обаянием Эдна словно освещала гостиную: этакая королева эльфов с ясным маленьким личиком и мерцающими серыми глазами. Но ее внешность была обманчива. При очень белой фарфоровой коже Эдна вовсе не казалась слабой или болезненной. Несмотря на миниатюрность – по-птичьи узкие плечики, худощавое сложение, – она не выглядела хрупкой. Ее громкий смех и уверенная походка резко контрастировали с небольшим ростом и бледностью.

Это был дюжий маленький эльф.

Я никак не могла понять, в чем секрет ее красоты. В отличие от девушек, с которыми я веселилась все лето, черты у нее были небезупречными. Лицо скорее круглое, скулы не точеные, как тогда было модно. Да и молодость ее давно миновала: Эдне было не меньше пятидесяти, и она не пыталась это скрыть. На расстоянии возраст не так бросался в глаза (потом я узнала, что она играла Джульетту в сорок пять, причем играла прекрасно). Но вблизи было заметно, что кожа вокруг глаз пестрит морщинками, а линия подбородка начала оплывать. В стильно уложенных коротких волосах блестели серебристые нити. Но душа у нее осталась юной. Никто не поверил бы, что Эдне пятьдесят. А может, возраст просто не имел для нее значения и ни капли не тревожил. Проблема многих стареющих актрис в том, что они пытаются повернуть время вспять. Но к Эдне время отнеслось весьма благосклонно, и в ответ она не держала на него зла.

А главным ее природным даром была сердечность. Она радовалась всему, что видела, отчего хотелось постоянно находиться с ней рядом, купаясь в лучах ее радости. Даже Оливия при виде Эдны сменила привычную угрюмую гримасу на столь редкую улыбку. Они обнялись, как старые подруги – и они действительно ими были. Как я узнала тем вечером, Эдна, Пег и Оливия познакомились на полях сражений во Франции, где Эдна гастролировала с британской театральной труппой и играла в спектаклях для раненых солдат. Пег и Оливия ставили эти спектакли.

– А ведь где-то на этой планете, – заметила Эдна, – хранится снимок нашей троицы в полевом госпитале. Я бы многое отдала, чтобы еще раз взглянуть на то фото. Какие же мы были молодые! И какая ужасная у нас была форма – платья мешком без всякой талии.

– Помню ту фотографию, – кивнула Оливия. – Мы там жутко грязные.

– Мы всегда ходили грязные, Оливия, – возразила Эдна. – Поле боя, чего ты хочешь. Никогда не забуду, как там было холодно и сыро, в этой Франции. А помните, я делала себе сценический грим из кирпичной пыли и свиного сала? Я тогда очень боялась выступать перед солдатами. У них были такие ужасные раны. Помнишь, Пег, что ты мне сказала? Когда я спросила: «Как можно петь и танцевать перед этими бедными покалеченными мальчиками?»

– Я тебя умоляю, Эдна, – отмахнулась Пег, – разве упомнишь каждое сказанное слово.

– А я вот помню. Ты сказала: «А ты пой громче, Эдна. Танцуй веселее. И смотри им прямо в глаза». А еще ты сказала: «Не смей унижать этих храбрых ребят своей жалостью». Так я и поступила. Я пела громче, танцевала веселее и смотрела им прямо в глаза. Задвинула свою жалость поглубже и не унизила ею этих храбрых мальчиков. Но господи боже, до чего же было тяжко.

– Ты выложилась на всю катушку, – одобрительно кивнула Оливия.

– Если кто и выкладывался, так это вы, медсестры, – откликнулась Эдна. – Помню, у каждой дизентерия, обморожение, а сами твердят: «Выше нос, девочки! Зато гангрены нет!» Настоящие героини. Особенно ты, Оливия. Что бы ни стряслось, тебе все было нипочем. Я этого никогда не забуду.

После такого комплимента лицо Оливии вдруг осветилось до странности непривычной эмоцией. Веришь или нет, это было настоящее счастье.

– Эдна читала солдатам шекспировские монологи, – объяснила мне Пег. – Помню, поначалу я решила, что идея хуже некуда. Думала, парням будет скучно до зубовного скрежета. Но видела бы ты, как они радовались.

– Они радовались, потому что много месяцев не видели хорошенькой английской девчонки, – усмехнулась Эдна. – Помню, один крикнул: «Круче, чем в борделе!» И это после монолога Офелии. Лучшая рецензия в моей жизни. Помнишь тот спектакль, Пег? Ты играла Гамлета. Колготки тебе очень шли.

– Я не играла Гамлета, просто читала по бумажке, – проворчала Пег. – Я не обладаю актерским талантом, Эдна. И терпеть не могу «Гамлета». Ты хоть раз в жизни видела постановку «Гамлета», после которой не хочется пойти домой и сунуть голову в духовку? Я – нет.

– А по-моему, наш «Гамлет» вполне удался.

– Потому что мы его сократили, – сказала Пег. – Только так и следует играть Шекспира.

– А еще, как мне помнится, Гамлет у тебя получился дико жизнерадостный, – заметила Эдна. – Пожалуй, самый жизнерадостный Гамлет в истории.

– Но «Гамлет» не должен быть жизнерадостным! – вдруг вмешался Артур Уотсон. Вид у него был растерянный.

Все замолчали. Повисла неловкая тишина. Вскоре я узнала, что Артур всегда производил такой эффект на компанию. Стоило ему открыть рот, и самая оживленная беседа резко обрывалась.

Мы повернулись посмотреть, как Эдна отреагирует на глупое замечание своего мужа. Но та посмотрела на него с нежной улыбкой:

– Ты прав, Артур. «Гамлет» – совсем не веселая пьеса, но Пег привнесла в свою игру свойственную ей жизнерадостность и оживила весь сюжет. Он перестал быть таким унылым.

– О! – удивился ее супруг. – Что ж, тем лучше! Но что подумал бы об этом достопочтенный Шекспир?

Пег спасла положение, сменив тему.

– Шекспир перевернулся бы в гробу, узнай он, что мне позволили вылезти на сцену рядом с такой звездой, как ты, – заявила она Эдне, а потом повернулась ко мне: – Вивиан, если ты не в курсе, Эдна – одна из величайших драматических актрис своей эпохи.

Эдна ухмыльнулась:

– Ой, Пег, ты будто об эпохе динозавров говоришь.

– Мне кажется, Эдна, Пег имела в виду, что ты одна из величайших актрис своего поколения, – поправил Артур. – Она вовсе не намекала на твой возраст.

– Спасибо за прояснение, дорогой, – ответила Эдна без капли сарказма или раздражения в голосе. – И тебе спасибо, Пег, за добрые слова.

Пег продолжала:

– Эдна – лучшая шекспировская актриса, которую тебе посчастливится увидеть, Вивиан. Шекспир всегда давался ей особенно хорошо. С колыбели. Говорят, она декламировала сонеты задом наперед еще до того, как выучила слова в правильном порядке.

– По-моему, проще сначала выучить в правильном порядке, – пробормотал Артур.

– Пег, ты очень добра, – ответила Эдна, к счастью не обратив на мужа ни малейшего внимания. – Ты всегда так хорошо обо мне отзываешься.

– Надо найти тебе занятие, пока ты в Нью-Йорке, – объявила Пег, для убедительности хлопнув себя по ноге. – Могу дать тебе роль в одном из своих ужасных спектаклей, но они тебя совершенно недостойны.

– Нет такого спектакля, который был бы меня недостоин! Вспомни, Пег, я играла Офелию по колено в грязи.

– Эдна, ты просто не видела наши постановки. Поверь, по колено в грязи – это еще цветочки. К тому же я не смогу хорошо тебе платить – уж точно не по заслугам.

– Сейчас и в Англии мне вряд ли заплатят больше – даже если удастся туда вернуться.

– Тебе бы найти работу в театре поприличнее… – задумалась Пег. – В Нью-Йорке их полно; по крайней мере, так говорят. Сама-то я ни разу в них не была, но знаю, что они существуют.

– Но сезон уже начался, – возразила Эдна. – Середина сентября, состав трупп уже утвержден. Да и не так уж я известна в Штатах. Пока живы Линн Фонтэнн и Этель Бэрримор, в Нью-Йорке мне главные роли не светят. Но я бы с удовольствием поработала, да и Артур тоже. Я универсальная актриса, Пег, ты же знаешь. Могу играть и молодых героинь, если отодвинешь меня подальше от авансцены и правильно выставишь освещение. Могу изобразить еврейку, цыганку, француженку. При необходимости и мальчишку сыграю. А хочешь, мы с Артуром будем продавать орешки в фойе? Или чистить пепельницы. Что угодно, лишь бы отплатить за твою доброту.

– Послушай-ка, дорогая, – нахмурился Артур Уотсон, – вряд ли мне понравится чистить пепельницы.

Тем вечером Эдна посетила оба сеанса «Пляши, Джеки!» и пришла в небывалый восторг. Она радовалась нашей дешевой пьеске почище двенадцатилетнего крестьянского парнишки, впервые попавшего в театр.

– Боже, как весело! – выпалила она, когда участники шоу вышли поклониться публике. – Знаешь, Вивиан, именно в таком театре я начинала. Родители были артистами, и я выросла на таких пьесах. Я ведь, можно сказать, родилась за кулисами, а пять минут спустя уже оказалась на сцене.

Эдна пожелала пройти за кулисы, познакомиться со всеми актерами и танцорами и выразить им свой восторг. Некоторые слышали о ней, но большинство – нет. Для них она была лишь милой женщиной, которая пришла их похвалить, – впрочем, им и этого хватило. Артисты окружили ее, жадно впитывая щедрые комплименты.

Я отвела Селию в уголок и шепнула:

– Это Эдна Паркер Уотсон.

– И что? – Мои слова ни капли ее не впечатлили.

– Знаменитая британская актриса. Жена Артура Уотсона.

– Артура Уотсона? Который играл во «Вратах полудня»?

– Да! Они останутся здесь. Их лондонский дом разбомбили.

– Но ведь Артур Уотсон совсем молодой. – Селия вытаращилась на Эдну. – Как он может быть женат на ней?

– Не знаю, – ответила я, – но она потрясающая.

– Ага. – Селия, похоже, не разделяла моей уверенности. – Куда пойдем сегодня?

Впервые за время знакомства с Селией я засомневалась, что мне хочется куда-то с ней идти. Я бы предпочла провести вечер с Эдной. Всего разочек.

– Ты обязана с ней познакомиться, – заявила я. – Она знаменитость, и мне нравится, как она одевается.

Я подвела Селию к Эдне и с гордостью представила свою подругу.

Нельзя предугадать реакцию женщин на знакомство с артисткой бурлеска. Шоу-герл в полном облачении словно специально создана для принижения остальных представительниц слабого пола. Нужно обладать известной уверенностью в себе, чтобы стоять рядом с артисткой бурлеска во всем ее сиянии и не отшатнуться, не возненавидеть ее, не пожелать провалиться сквозь землю и слиться со стеной.

Однако Эдна, при всей ее миниатюрности, была очень уверена в себе.

– Боже, вы просто восхитительны! – воскликнула она, когда я представила ее Селии. – Какая вы высокая! И это лицо. Вам, моя дорогая, самое место в «Фоли-Бержер»!

– Это кабаре в Париже, – шепнула я Селии. Та, к счастью, не заметила моего снисходительного тона, увлекшись выслушиванием комплиментов.

– Откуда вы родом, Селия? – спросила Эдна, с любопытством склонив голову набок и полностью сосредоточившись на разговоре с моей подругой.

– А прямо отсюда. Из Нью-Йорка, – ответила Селия. (Как будто такой акцент водится в других местах!)

– Я обратила внимание, что для девушки вашего роста вы очень хорошо танцуете. Вы занимались балетом? У вас выправка классической балерины.

– Нет, ничем таким я не занималась, – ответила Селия, засияв от удовольствия.

– А в кино играть пробовали? Камера таких обожает. Вы похожи на кинозвезду.

– Немного играла, да. Но мои актерские работы пока не очень известны. – Я чуть не прыснула, вспомнив, что единственной актерской работой Селии была роль трупа во второсортном фильме.

– Уверена, это ненадолго. Не бросайте театр, моя милая. Вы на правильном пути. У вас лицо героини нынешнего поколения.

Говорить комплименты не так уж сложно. Гораздо сложнее говорить комплименты, которые завоюют собеседника. Селии без конца твердили, что она красива, но ни разу не сравнивали с классической балериной. Ни разу не сказали, что у нее лицо героини поколения.

– Знаете, я только что сообразила, – спохватилась Эдна. – Я так увлеклась, что даже не распаковала вещи! Хотите помочь, девочки?

– А то! – горячо воскликнула Селия, сияя, как восторженная тринадцатилетняя девчонка.

И, к моему изумлению, в ту же минуту богиня превратилась в служанку.

Мы поднялись на четвертый этаж, в квартиру, где Эдне с Артуром предстояло жить. Здесь словно сошла багажная лавина: весь пол был завален чемоданами, коробками и шляпными картонками.

– О боже, – ахнула Эдна. – Какой жуткий беспорядок! Совестно эксплуатировать вас, девочки, но давайте начнем.

Что до меня, я не могла дождаться. Мне не терпелось взглянуть на гардероб Эдны. Я не сомневалась, что у нее миллион превосходных нарядов, и оказалась права. Ее чемоданы преподали мне настоящий урок портновского искусства. Вскоре я обнаружила, что в ее гардеробе нет места случайностям, весь он выдержан в едином стиле, который я назвала бы «маленький лорд Фаунтлерой пополам с французской горничной».

Больше всего у нее было жакетов: они составляли основу ее гардероба. Приталенные, изящные, с легким намеком на военную форму – жакетов у Эдны был миллион. Отороченные каракулем или с атласными лацканами. Строгие, как костюм для верховой езды, или более кокетливые. И все украшены золотыми пуговицами разной формы и размера и подбиты шелком изумрудного, рубинового, сапфирового цветов.

– Сшиты на заказ, – пояснила она, заметив, что я ищу этикетки. – В Лондоне у меня индийский портной, он обшивает меня много лет и хорошо знает мой вкус. Без конца изобретает новые модели, а я без конца их покупаю.

А какие у нее были брюки! И сколько! Длинные и широкие или узкие до середины икры. («Эти я носила, когда обучалась танцам, – сказала Эдна. – Все парижские танцовщицы тогда щеголяли в таких укороченных брючках. Господи, как они шикарно смотрелись! Я называла наших девочек отрядом „Стройные щиколотки“».)

Коллекция ее брюк меня поразила. Раньше я с подозрением относилась к брюкам на женщинах, пока не увидела, как идеально они выглядят на Эдне. Даже Гарбо и Хепбёрн не убедили меня, что дама в брюках способна сохранить женственность и элегантность. Но гардероб Эдны открыл мне, что только в брюках дама выглядит по-настоящему женственно и элегантно.

– На каждый день я предпочитаю брюки, – призналась она. – Я маленького роста, но шаг у меня широкий. Мне нужна свобода движений. Много лет назад один критик написал обо мне: «В ней есть толика мальчишеского очарования». Мой любимый комплимент! Что может быть лучше толики мальчишеского очарования?

Селия озадаченно уставилась на нее, но я понимала Эдну и всецело разделяла ее точку зрения.

Дальше мы перешли к чемодану с блузками. У многих были изысканные жабо и кружевные рюши. Я сообразила, что именно воздушные детали позволяют женщине носить мужской костюм и по-прежнему оставаться женщиной. Когда я взяла в руки блузку с воротником-стойкой из крепдешина самого нежного оттенка розового, который только можно представить, у меня аж дыхание перехватило от желания обладать этой вещью. Но потом из чемодана появилась на свет изящная шелковая рубашка цвета слоновой кости с крошечными жемчужными пуговками у ворота и коротенькими рукавчиками, едва прикрывающими плечи.

– Что за чудо! – воскликнула я.

– Спасибо, Вивиан. У тебя наметанный глаз. Эту блузку я получила от самой Коко Шанель. Она мне ее подарила – можешь себе представить, чтобы Коко бесплатно раздавала вещи? Видимо, дала слабину. Может, несвежих устриц наелась.

Мы с Селией ахнули, а я воскликнула:

– Вы знали Коко Шанель?

– Никто не знал Коко, моя дорогая. Коко бы в жизни такого не допустила. Но мы были знакомы, это да. Много лет назад я играла в парижском театре и жила на набережной Вольтера. Штудировала французский. Актрисам полезно знать французский: он учит правильно пользоваться языком.

Ничего изощреннее я в жизни не слышала.

– И какая она? Шанель?

– Какая? – Эдна задумалась, опустила веки, словно подыскивая нужные слова. Затем распахнула глаза и улыбнулась. – Коко Шанель – талантливая, амбициозная, хитроумная, изворотливая трудяга, которой очень не хватает любви. Боюсь, скорее она завоюет мир, чем Муссолини с Гитлером. Шучу, конечно – она хороший человек. Коко становится опасной только в одном случае: когда начинает называть вас другом. Впрочем, она гораздо интереснее, чем в моем описании. Как вам эта шляпка, девочки?

Она достала из коробки фетровую шляпу наподобие мужской, но все-таки не мужскую: мягкую, сливового цвета, с единственным красным пером. Эдна примерила ее и улыбнулась.

– Вам очень идет, – признала я, – хотя такие сейчас вроде не носят.

– Спасибо, – ответила Эдна, – терпеть не могу шляпки, которые нынче в моде. Целая поленница на макушке вместо простых приятных линий. Фетровая шляпа всегда сидит идеально, если сделана на заказ. Плохие шляпы меня бесят и вгоняют в тоску. А их вокруг полно. Но модисткам тоже нужно есть. Увы.

– Какая прелесть! – Селия вытянула из коробки длинный желтый шелковый шарф и накинула на голову.

– Чудесно, Селия! – похвалила Эдна. – Женщинам редко идут шарфы в качестве головного убора. А ты счастливица! Я в нем была бы похожа на мертвую святую. Нравится? Дарю.

– Ой, спасибо! – Селия стала искать зеркало.

– Даже не знаю, зачем я вообще его купила, девочки. Наверное, в том году желтые шарфы были в моде. И пусть это станет вам уроком! Главное в моде, птички мои, – ей вовсе необязательно следовать, кто бы что ни говорил. Мода никогда не бывает обязательной, запомните. А если одеваться с ног до головы по последнему писку, будешь выглядеть истеричкой. Парижская мода прекрасна, но нельзя же копировать парижанок только потому, что они парижанки, верно?

Нельзя копировать парижанок только потому, что они парижанки!

Я на всю жизнь запомнила ее слова. Одна эта фраза произвела на меня большее впечатление, чем все речи Черчилля, вместе взятые.

Мы с Селией ухватились за чемодан с туалетными принадлежностями, и тут уж нашему восторгу не было предела. Масла для ванны с ароматом гвоздики, лосьоны с лавандой, душистые шарики для белья и миллион флакончиков с надписями на французском. Мы совершенно потеряли голову. Я бы смутилась от наших восторженных визгов, но Эдну они, похоже, искренне радовали. Кажется, ей так же весело с нами, как и нам с ней. У меня даже возникла безумная мысль, что мы ей действительно нравимся. Мне тогда это показалось любопытным и кажется любопытным сейчас. По очевидным причинам взрослым женщинам обычно не очень уютно в компании юных прелестниц. Но только не Эдне.

– Ох, девочки, – воскликнула она, – весь день бы любовалась вашими восторгами!

И мы действительно были в восторге. Никогда я не видела такого гардероба. У Эдны имелся даже целый саквояж с перчатками – каждая пара бережно завернута в отдельный шелковый лоскут.

– Никогда не покупайте дешевых, плохо пошитых перчаток, – наставляла нас Эдна. – Здесь не место для экономии. Когда соберетесь приобрести перчатки, спросите себя: будете ли вы скорбеть, забыв одну из них на заднем сиденье такси? Если нет, они вас недостойны. Покупайте только такие, которые невыносимо будет потерять.

В какой-то момент в комнату вошел Артур, но мы его даже не заметили, настолько он (при всей своей красоте) проигрывал в сравнении с роскошным гардеробом Эдны. Она поцеловала мужа в щеку и отправила восвояси, заявив:

– Мужчинам здесь сейчас делать нечего, Артур. Иди выпей где-нибудь и развлекись, пока мои прелестные помощницы не закончат. Потом, обещаю, я найду место и для тебя, и для твоего несчастного одинокого саквояжика.

Артур обиженно насупился, но послушался.

Когда он ушел, Селия выпалила:

– Какой красавчик, а?

Я решила, что Эдна обидится, но та лишь рассмеялась.

– Он и правда, как ты выразилась, красавчик. Если откровенно, никогда раньше таких встречала. Мы женаты почти десять лет, а я не устаю им любоваться.

– Но он же совсем молодой.

Я чуть не пнула Селию за бестактность, но Эдна, опять-таки, не обиделась.

– Да, дорогая Селия, молодой. Намного моложе меня, прямо скажем. Я бы сказала, одно из моих величайших достижений.

– А вы не боитесь? – не унималась Селия. – Сколько хорошеньких бабочек вокруг порхает.

– Бабочки меня не волнуют, милая. Бабочки живут один день.

– Ого, – опешила Селия и восхищенно уставилась на Эдну.

– Успешная женщина, – пояснила та, – может позволить себе такую прихоть – выйти за мужчину намного моложе. Считай это наградой за тяжкий труд. Когда мы с Артуром познакомились, он был мальчишкой, монтировал декорации к ибсеновской пьесе, в которой я тогда участвовала. «Враг народа». Я играла фру Стокманн – боже, до чего же нудная роль! Но встреча с Артуром развеяла мою скуку, и с тех пор он по-прежнему не дает мне скучать. Я обожаю его, девочки. Впрочем, он мой третий муж. Первые мужья такими не бывают. Мой первый муж служил чиновником и сексом занимался по-чиновничьи. Второй раз я вышла за театрального режиссера. Ошибка, о которой жалеет каждая актриса. А теперь со мной Артур, такой красивый, но такой уютный. Подарок судьбы до скончания дней. Я так его полюбила, что даже взяла его фамилию, хотя друзья меня отговаривали, ведь я прославилась под своим именем. Знаете, прежде я никогда не брала фамилию мужей. Но согласитесь, «Эдна Паркер Уотсон» звучит чудесно. А ты, Селия? У тебя были мужья?

У нее было много мужей, Эдна, хотелось ответить мне. Но только один – ее собственный.

– Да, – ответила Селия, – я однажды выскочила замуж. За саксофониста.

– О боже. Видимо, брак долго не протянул?

– Ага, угадали, мэм. – Селия чиркнула пальцем по горлу, видимо обозначая конец любви.

– А ты, Вивиан? Замужем? Обручена?

– Нет, – ответила я.

– Есть кто-нибудь на примете?

– Никого конкретного нет. – Я подчеркнула слово «конкретный», и Эдна расхохоталась.

– Но кто-то у тебя все же есть, да?

– У нее их целая толпа, – пояснила Селия, и я невольно улыбнулась.

– Молодец, Вивиан! – Эдна окинула меня одобрительным взглядом. – Ты с каждой минутой все больше мне нравишься.

Позднее тем вечером – должно быть, уже перевалило за полночь – Пег зашла проверить, как у нас дела. Она уселась в глубокое кресло с бокалом в руке, с удовольствием наблюдая, как мы с Селией заканчиваем разбирать чемоданы Эдны.

– Черт подери, Эдна, – заметила моя тетя, – сколько же у тебя вещей.

– Это только десятая часть коллекции, Пег. Видела бы ты мою гардеробную в Лондоне! – Она осеклась. – О боже. Только что вспомнила, что лондонской гардеробной больше нет. Что ж, на войне не без потерь. Очевидно, уничтожение коллекции костюмов, которую я собирала тридцать лет, входило в план мистера Геринга. Уж не знаю, как это послужит мировому господству арийской расы, но черное дело сделано.

Я поразилась, как легко она воспринимает потерю дома. Пег, видимо, тоже удивилась.

– Должна признать, Эдна, я опасалась, что случившееся потрясет тебя гораздо сильнее.

– Ох, Пег, ты же меня знаешь. Или забыла, как я легко приспосабливаюсь к обстоятельствам? При такой пестрой жизни, как у меня, к вещам не привязываешься.

Пег ухмыльнулась.

– Богема, что с них взять, – сказала она мне, понимающе покачав головой.

Селия достала элегантное черное креповое платье в пол, закрытое, с длинными рукавами и маленькой жемчужной брошью, нарочно приколотой не точно по центру.

– Вот это да, – выдохнула она.

– Тебе правда нравится? – Эдна приложила платье к себе. – У меня с ним сложные отношения. Черный цвет может быть как лучшим, так и худшим решением, все зависит от фасона. Этот наряд я надевала всего раз. Чувствую себя в нем греческой вдовой. Но я оставила его из-за броши.

Я почтительно потянулась к платью:

– Позвольте?

Эдна отдала мне «вдовий наряд». Я разложила его на диване, защипывая тот тут, то там, оценивая впечатление.

– Проблема не в цвете, – наконец объявила я, – а в рукавах. Ткань здесь тяжелее, чем на лифе, видите? Этому платью нужны шифоновые рукава. Или можно просто их отрезать – так будет даже лучше при вашем небольшом росте.

Эдна внимательно изучила платье, подняла голову и удивленно взглянула на меня:

– Пожалуй, в этом что-то есть, Вивиан.

– Я могу переделать его для вас, если доверите мне такую работу.

– Наша Вивви божественно шьет! – гордо подтвердила Селия.

– Это правда, – кивнула Пег. – Вивиан – местный мастер-модельер.

– Она шьет все костюмы для спектаклей, – добавила Селия. – Балетные пачки, в которых мы сегодня выступали, – тоже ее работа.

– Неужели? – еще больше восхитилась Эдна, пусть и незаслуженно. Даже дрессированную кошку можно научить шить балетные пачки. – Значит, ты у нас не только хороша собой, но и талантлива? Ну и ну. А еще говорят, будто Бог дважды не одаривает!

Я пожала плечами:

– Я просто говорю, что это платье можно исправить. И еще немного укоротить. Вам больше пойдет длина до середины икры.

– Да ты разбираешься в одежде гораздо лучше моего, – заметила Эдна. – Я-то уже намеревалась отправить это старое глупое платье на свалку. Подумать только, я целый вечер несла всякую чепуху насчет моды и стиля, а надо было послушать тебя. Рассказывай, дорогая моя, где ты научилась так замечательно чувствовать пропорции?

Вряд ли женщине уровня Эдны Паркер Уотсон было интересно несколько часов кряду слушать трескотню девятнадцатилетней девчонки о ее бабушке, но именно это произошло в тот вечер, и Эдна с достоинством выдержала испытание. Более того, она ловила каждое мое слово.

Посреди моего монолога Селия потихоньку ускользнула. Я увидела ее лишь на рассвете, когда она в обычный час завалилась в кровать, пьяная и растрепанная. Пег в конце концов тоже нас покинула: Оливия постучала в дверь и строго напомнила тете, что ей давно пора спать.

И мы с Эдной остались вдвоем. Забравшись с ногами на диван в ее новой квартире, мы проговорили до глубокой ночи. Остатки воспитания призывали меня не отнимать время у гостьи, но сопротивляться ее обаянию было невозможно. Эдне хотелось знать все о моей бабушке, а рассказы о бабулиных фривольных и эксцентричных выходках привели ее в полный восторг. («Ну что за персонаж! Хоть кино снимай!») Каждый раз, когда я пыталась сменить тему беседы, Эдна снова переводила разговор на меня. Моя любовь к шитью вызывала у нее искреннее любопытство, а когда я призналась, что при необходимости могу сделать корсет на китовом усе, она была поражена.

– Ты прирожденный художник по костюмам! – заявила она. – Знаешь, в чем разница между платьем и костюмом? Платья шьют, а костюмы конструируют. Шить сейчас умеют многие, но конструирование – редкий дар. Театральный костюм – та же декорация, он должен быть прочным, как мебель. На сцене всякое случается. Костюм должен выдержать любые испытания.

Я рассказала Эдне, как бабушка выискивала в моих платьях малейшие изъяны и требовала, чтобы я немедленно все исправила. «Никто не заметит!» – уверяла я, но бабушка Моррис отвечала: «Неправда, Вивиан. Все заметят, только не поймут, в чем проблема. Но они заметят несовершенство. Не давай им такой возможности».

– Как она права! – воскликнула Эдна. – Вот почему я так тщательно продумываю костюмы. Терпеть не могу, когда меня торопят и говорят: «Никто не заметит!» Знала бы ты, сколько раз я спорила с режиссерами по этому поводу! Я всегда им говорю: если я два часа торчу под прожекторами перед тремя сотнями человек, изъян обязательно заметят! Изъян в прическе, в гриме, в голосе – и уж точно заметят изъян в костюме. И не потому, что зрители – эксперты по стилю, Вивиан: все то время, пока они сидят на своих местах, как приклеенные, им нечем больше заняться, кроме выискивания недочетов.

Все лето мне казалось, что я веду взрослые разговоры, ведь я общалась с искушенными артистками бурлеска, – но только сейчас я поняла, что такое настоящий взрослый разговор. О мастерстве, о профессиональном опыте, об эстетике. Ни один из моих знакомых (кроме бабушки Моррис, разумеется) не разбирался лучше меня в создании костюмов. Никого это даже толком не интересовало. Никто не понимал и не ценил модельное искусство.

Я могла бы сто лет сидеть у Эдны в гостиной и обсуждать тонкости стиля, но тут ввалился Артур Уотсон и заявил, что желает поскорее «лечь в чертову постель со своей чертовой женой», чем положил конец нашей беседе.

На следующий день я впервые за два месяца проснулась без похмелья.