Шуты

В России всегда были шуты, и шутов страна в общем-то любит. Они одеваются в разные одежды. Есть шут, который не скрывает этого, – Жириновский. Серьезный политический шут. При этом я не говорю, что шутовство порок. Не порок, а институт компенсации пороков. То, что говорит шут, никто не скажет. То, что позволено ему, не позволено никому другому. И конечно же то, что написал в своей книге Коржаков о Борисе Николаевиче, да и обо мне, отвратительно. Этот человек был личным охранником Андропова. Этого человека десять раз просветили насквозь. Я наблюдал, как Ельцина старались споить, превратить в ноль. Но огромная часть общества хочет знать, как живет президент. И поскольку красивые картинки никто не рисует, появляется шут, который рисует эти картинки. При этом хочу заметить, что не считаю генерала Коржакова серым человеком. Он если и шут, то яркий.

Я немного знаком с прокурором Владимиром Ильичом Колесниковым. Про таких говорят: врун, болтун и хохотун. Болтун, потому что ни одно его утверждение никогда не бывает правдой, хотя есть совершенно четкие критерии того, что является доказуемым или подлежит доказательству. Вместо того чтобы трепаться – «хотел бы обратиться к правоохранительным органам Великобритании с просьбой активизировать работу по выдаче», – выписали бы ордер на мою экстрадицию. Ведь столько раз грозились. И по делу «Аэрофлота», и по обвинению в финансировании чеченских боевиков, и за создание военизированного формирования. Но так ни разу ордер и не прислали. Здесь уже просто не верят этим заявлениям. Всё, что происходит, – это фарс. Всё уже в фарс превратилось. А сам Колесников – в шута. А как бороться с фарсом? С фарсом можно бороться только фарсом.

Путин – наш президент!

У меня есть личный опыт общения с Путиным. Я его знаю давно, но не близко. Мы познакомились в 1990–1991 годах в Петербурге. Меня с ним познакомил Петр Авен, который в моей жизни всегда знакомил меня с важными для меня людьми, в том числе с Собчаком и с Путиным, который тогда был его замом. Мы приехали с делегацией, которую принимал Собчак. Путин был на этой встрече. Потом мы много встречались в Питере, поскольку «ЛогоВАЗ» строил там станции техобслуживания. Мне приходилось, и я с удовольствием это делал, общаться с питерскими властями.

Путин занимал такую позицию в Санкт-Петербурге, которая как бы и предполагала нарушения закона, потому что была революционная эпоха и все время менялась экономическая ситуация, – нужно было по-новому организовывать экономику, а законодательство было еще не подготовлено к этому. Но я не знаю Путина как коррумпированного чиновника. Путин полностью исключал всяческие разговоры о взятках и тем не менее помогал. Он редкий, абсолютно честный чиновник. Мало кто из чиновников смог остаться честным – слишком много было соблазнов. Он на меня произвел приятное впечатление, никак не выделялся среди других.

Я впервые реально обратил внимание на Путина как на серьезного человека, когда Собчак проиграл выборы в Питере Яковлеву, когда Путину Яковлев предложил остаться на той же позиции, а Путин отказался. Не так много людей, которые так самостоятельно себя чувствуют. Путин – самостоятельный человек. Он сам отказался от предложения губернатора Яковлева войти в его команду после поражения Собчака, он сам отказался от приказа Примакова шпионить за Явлинским, он самостоятельно принял решение противостоять Примакову, а не лечь под него.

Когда Путин переехал в Москву, мы стали встречаться чаще. У меня никогда не было с ним близких, товарищеских отношений. Но когда для меня были самые худшие времена, когда Примаков пытался меня посадить, когда люди разбежались, когда я приходил в театры и люди веером рассыпались в разные стороны, то Путин, когда у меня было семейное торжество, просто пришел на день рождения моей жены 22 февраля 1999 года. Я его не приглашал, собственно, как и не пригласил других своих друзей, которые работали во власти. Я ему сказал, что специально не приглашал, а он никогда раньше ни на каком дне рождения не был – ни моем, ни моей жены. Он пришел и сказал: «Мне абсолютно все равно, что обо мне подумает Примаков. Я считаю, что это правильно именно сейчас». А он был тогда директором ФСБ. И это, конечно, тоже в большой степени определило мое отношение к нему. У меня нет сомнений, что Путин имеет моральные обязательства перед теми людьми, которых он считает своими товарищами или друзьями. Он человек очень совестливый, это то, что я видел. Он человек искренний.

Я активно поддерживал Путина и одной из главных задач считал необходимость преемственности власти. Преемственность я определял очень просто – сохранение всего того, что было достигнуто за годы реформ, и продвижение вперед, а не использование тех ошибок, которые были допущены за время революции – революции без ошибок не бывает. При этом я имел в виду не преемственность Ельцину, а продолжение курса реформ. Я опасался, что новая власть, допустим в лице Лужкова или Примакова, могла быть основана на отрицании предыдущей. Поэтому тот выбор, который для меня был очевиден, – это Путин.

В принципе любой из премьер-министров мог бы стать реальным кандидатом – Черномырдин, Кириенко, Примаков и Степашин.

Черномырдин – безусловный реформатор. Этот человек – совершенно из советского прошлого, но он понимал, что нужно двигаться по пути реформ, искать какие-то рыночные механизмы. Но за пять лет премьерства он исчерпал свой личный ресурс реформатора, потому что за годы власти накопил такой груз обязательств перед всеми, что эффективные решения уже принимать было нельзя. Коммунистам надо было платить, Жириновскому надо было платить, со всеми надо было советоваться. Тогда возник Кириенко. Я участвовал среди других олигархов в процессе обсуждения его назначения, и я лично был против назначения Кириенко. В моем понимании премьер должен быть реформатором и иметь волю. Это человек, который должен сам принимать решения, а не бегать советоваться ко всем сразу. Кириенко – реформатор, но он абсолютно лицемерный и нежесткий, он сразу стал юлить.

В свое время я сказал Кириенко: «Что ты мечешься? Вот ты доверяешь Чубайсу, к нему и бегай. Не бегай к нам ко всем сразу». Я, когда кандидатура Черномырдина два раза не прошла в Думе, предложил кандидатуру Игоря Малашенко. Тот сказал: «Ты понимаешь, если я стану премьером, то начну разбираться с тобой?» Я ответил: «Если это будет в цивилизованных рамках – пожалуйста». Мне было достаточно, чтобы человек был реформатором и волевым.

Я пытался Кириенко сказать, что у него есть альтернатива: либо быть самостоятельным, либо прибиться, например, к Чубайсу и слушать его во всем. А так одни сказали одно, другие – другое, поделил на количество мнений и вычислил курс, а в следующий раз – другой курс, а еще через раз – третий курс. Это и явилось причиной того, что Кириенко перестал существовать как политическая фигура. Он принял 17 августа 1998 года ошибочное и несамостоятельное решение.

Следующим был Примаков. Теперь уже понятно, что всё случившееся 17 августа было грубейшей ошибкой. Оказалось, что никакого финансового краха реально не существует, потому что Примаков ровным счетом ничего не сделал в экономике, но все стабилизировалось. Но назначение Примакова тогда было единственно возможным. Экономический кризис совпал с политическим, и нужна была фигура, которая бы консолидировала хотя бы власть. Примаков очень точно это понимал, но лично меня не устраивало то, что он пытался консолидировать власть слева. Примаков – не реформатор, но человек, безусловно, волевой, серьезный политик, абсолютно гэбэшный в худшем смысле и поэтому опасный. Фигуры более опасной для продолжения реформ в России за все это время во власти не было.

Потом появился Степашин. Казалось, что как силовой министр он что-то сможет сделать, но он стал играть со всеми. Ельцин понимал прекрасно, что тот премьер-министр, который на время выборов останется премьер-министром, тот человек, который останется в кресле премьер-министра, – и станет президентом. Степашин – человек либеральных взглядов, но Степашин не проявил той воли и той смелости, которую проявил Путин. Путин многим рисковал, вступая в очень жесткую борьбу против Примакова и Лужкова, а они казались безусловными лидерами в этой гонке. А вот Степашин, напротив, испугался, стал бегать между Кремлем, Примаковым – Лужковым и другими политическими силами, в отличие от Путина, который занял очень жесткую позицию, и это одна из причин того, почему он добился победы.

Я не прилагал усилий к тому, чтобы он стал премьером. Но в обсуждениях с людьми, с которыми я давно знаком, – с Волошиным, с Юмашевым – я говорил о своих соображениях, о критериях, т. е. что нужна воля и нужно абсолютно точное понимание, что человек будет продолжать то, что было начато, а не пытаться все ошибки, которые есть, привести к общему знаменателю и сказать, что все неверно. В целом-то верно. Ошибок много, но Путин – реформатор, сто процентов. Он, конечно, человек ближе к реалиям, чем предыдущее поколение, просто в силу своей молодости. Я считал очень важным, чтобы в России пришел президент нового поколения. Не эти геронтократы, динозавры типа Евгения Максимовича, а молодые люди. И в этом смысле Путин в лучшую сторону отличался от другого выбора.

Задачи, которые решал Ельцин, и задачи, которые должен решать Путин, кардинально различны. Одно является следствием другого, но задачи совершенно разные. Ельцин решал историческую задачу и решил ее: заменил одно политическое и экономическое устройство государства на другое, потому что было понятно, что старое неэффективно в XX веке. Он просто-напросто обладал исторической интуицией, не являясь стратегом вообще. Чечня – лучшая демонстрация. Ну, какой стратег мог влипнуть в такое! Или масса других ошибок. У Путина совершенно другая задача: быть стратегом. Путин должен выработать стратегию эволюции России. Революция закончена, точка поставлена, а теперь будет долгий эволюционный процесс. Для этого нужна стратегия. Является ли Путин стратегом, покажет время.

Я считал, что у Путина есть два качества, которые позволяют ему стать лидером в России. Это то, что он понимал и пытался реализовывать либеральные ценности в России. И второе – то, что он человек волевой. Путин проявил себя, когда он руководил ФСБ. Ведь тогда уже было реальное противостояние между ним и Примаковым. Тот добивался у Ельцина отставки Путина с поста ФСБ. И уже тогда в администрации президента обратили на него внимание как на человека, который никуда не рвется, но держит твердо позицию. Путин никак не обозначал себя, он сам не пытался вырвать эту власть. Он просто принял предложение, которое ему сделал Ельцин.

Есть некоторые критерии, очень важные, что отличают Путина, например, от Примакова, от Лужкова: это то, как Путин относился к СМИ, которые далеко не всё одобряли из того, что он делает. Никак! Это и есть единственно правильное отношение к СМИ политиков в демократическом государстве. Путин по своему характеру «пофигист». Это и хорошо, и плохо. Хорошо в том смысле, что он самостоятельный и не будет покупаться на обстоятельства. А плохо, потому что возникает вопрос: а будет ли он чувствовать ответственность? Но последние события показывают, что там, где у него возникают обязательства, как он их понимает, он чувствует свою ответственность. Чечня – яркий пример, хотя я во многом не согласен с тем, что он делает в Чечне.

Есть заявление Путина абсолютно важное. Путин сказал, что он не будет заниматься переделом собственности. Это тоже признак либерального взгляда, особенно в сегодняшней России, потому что очень многие недовольны тем, как произошел передел собственности. И тем не менее Путин совершенно правильно понимает, что любой передел – это кровь. Я уверен, что это именно так, что он привлекает своим заявлением всех олигархов. Не люблю этот термин, хотя он широко используется. Но что важнее, Путин привлекает не только олигархов, но всех, кому есть что терять. Путин – это и есть тот человек, который должен быть поддержан обществом, в том числе и олигархами.

Но я возвращаюсь к проекту «Путин». Все принципиальные решения в период правления президента Ельцина принимал он сам. Его личными решениями было подавить путч 1993 года, приватизировать большинство принадлежащих государству компаний, начать войну в Чечне и так далее. Ельцин – человек, который очень хорошо понимал свое место, свою роль. Он не боялся ответственности. Другое дело, что у него была масса советчиков. Идея сделать наследником Ельцина Владимира Путина родилась, я думаю, у Юмашева. Но Ельцин не воспринял бы это предложение ни от кого, кроме того, кто должен был ему это сказать. Предлагал ему Волошин.

Одним из тех, кто рекомендовал ему Путина в качестве преемника, был я. Многим в ближайшем окружении Ельцина это показалось невозможным: в течение нескольких месяцев сделать из никому не известного человека президента. Те, кто сегодня славит Путина, говорили мне: «Кто? Путин?!! Кто это такой? Да никогда он не станет президентом!..» Но я уже тогда хорошо понял некоторые законы российской политической власти и особенности национального менталитета.

Мне было совершенно ясно, что следующим президентом России станет премьер-министр. Так уж устроено наше верноподданническое сознание. Вот был Черномырдин. Ельцин под давлением своего окружения решил его поменять на Кириенко. Я не был «автором» Кириенко. Я считал, что Кириенко – это ошибка. Но я соглашался: действительно, нужен новый премьер. Так появился Кириенко. И что произошло? Никому не известный Кириенко получает рейтинг «номер один». Со всех точек зрения парадокс. Нелюбимый, даже ненавидимый Ельцин посадил премьера, и все сказали: «О, какой классный!»

Власть в России значит всё, кресло значит всё. Убрал Ельцин Кириенко, посадил Примакова, более известного человека, но с рейтингом «один процент». За два месяца немыслимый взлет, громадный рейтинг: «Отец родной, и другого не хотим». Опять посадил всё тот же самый нелюбимый и ненавидимый.

Убрал Примакова, посадил Степашина. Не очень известного человека, слабого. И снова рейтинг невероятный. Убрал Степашина, посадил Путина – та же самая история. Поэтому для меня было очевидно – кто станет премьером, тот будет президентом.

Однако было потеряно много времени. Борис Николаевич любил только исторические победы. Одерживал их, а потом засыпал. Вот и теперь, накануне выборов, Борис Николаевич все еще не проснулся, хотя над ним уже нависал импичмент. В его окружении царила растерянность, а тут еще возникла мощная конкурирующая сила. Лужков – Примаков прибавляли с каждым днем силу, уже имели организационную структуру, уже проводили селекторные совещания по стране. Я понимал – чтобы достичь результата, нужно немедленно создавать новую структуру, околовластную. Не важно, как она называется. Самое главное, чтобы никакой идеологии. Никого она сейчас не волнует. Только лица, только воля. Чтобы все видели – появилась воля. Мне возражали, сказали, что это невозможно. Это был август 1999 года. И был лишь один человек, не хочу называть его фамилию, он был не во власти, который сказал: «Хорошо, вот вы все говорите «нет», но если мы ничего не предлагаем взамен, а он ничего не просит, дайте «добро» на создание такой структуры». Я же просил только одного – чтобы во власть пришел человек, который мог решить проблему технологически, просил, чтобы Игоря Шабдурасулова назначили заместителем Волошина. Страшное было сопротивление, и со стороны Волошина. Волошин абсолютно государственный человек. Он действует исключительно в соответствии со своим статусом и со своими функциональными обязанностями. Ни разу с того момента, как он стал работать в Кремле, никакие вопросы со мной по своей инициативе он не обсуждал. Я проявлял инициативу со своей стороны, в частности в вопросах, касающихся Чечни. Вопросы государственного устройства мы с ним не обсуждали.

Моя идея создать околовластную структуру была лишь демонстрацией силы. Не сама сила, а ее демонстрация. Народ же оказался еще слабее и принял демонстрацию за саму силу. Сразу же вышло заявление тридцати шести губернаторов, которые сказали: «Да, да, мы хотим альтернативу, хотим новизну!» Что-то еще невнятное. Многие подписали это заявление, даже не понимая, что подписывают. А потом опять стали клясться в преданности Лужкову и Примакову. Но уже было поздно, уже был запущен механизм. Был дан сигнал обществу, что власть проснулась, «царь проснулся» и теперь будет снова дубиной размахивать.

Дальше все было элементарно просто. Губернаторы получили выбор: половина к Лужкову и Примакову, половина сюда, в Кремль. После выборов в Думу все, как бешеные, бросились отчитываться, что, дескать, с самого начала были верны Кремлю. А на выборах президента уже почти поголовно мчались и рапортовали: «Мы, Владимир Владимирович, уже в первом туре вам обеспечили победу». Но это уже другая история, неинтересная с точки зрения политтехнологии.

Путин сегодня реальный политик, поэтому нужно вообще очень аккуратно относиться к тем словам, которые произносятся. Как нормальный политик, он действует прагматично. Он сказал, что олигархи должны быть дистанцированы от власти ровно так же, как все остальные. Нормально, правильно абсолютно. Только нереализуемо. А слова правильные – для избирателя. Вопрос совершенно другой. У нас нет политических институтов, гарантирующих невозможность возврата к диктатуре. Мои близкие задавали мне вопрос: «Борис, не боишься, что, придя к власти, Путин первым замочит именно тебя?» Честно отвечаю: страха нет, но допускаю, что все так и произойдет. Если Путин сочтет, что с его президентской точки зрения целесообразно посадить Березовского на нары, он непременно это сделает. А почему нет? Путин, став президентом, не имеет права на эмоции, и если он сочтет, что ему выгодно меня посадить, – он посадит. Он посадит – лично он. А он лично – потому что не существует никаких инструментов, ограничивающих любого гражданина от произвола власти. Если ему покажется выгодным меня посадить, если ему покажется это рациональным, если он нормальный политик, он должен посадить. Обязан. Я думаю, что он будет испытывать какие-то личные чувства, но я не думаю, что это его остановит. Путин говорил: «Ты же сам меня просил быть президентом».

Мы периодически виделись, не более того. Иногда созванивались. Раз в месяц. Инициатор встреч всегда был я. Он никогда не отказывал в разговоре. Поскольку я уже на себе испытал, что значат попытки изжить меня из России, то могу с полной определенностью сказать, при ком точно я здесь жить бы не смог, вернее, кто бы со мной здесь жить не смог, кто бы меня не потерпел. Ну среди политических лидеров это Зюганов, это Примаков, с высочайшей вероятностью – Лужков. А вот все остальные, я думаю, не пытались бы меня вытеснить из России, не пытались бы меня посадить по политическим соображениям. Путин – это тот человек, при котором я не просто мог бы жить в России, но еще и быть полезным. Помощь, если она, с точки зрения Путина, будет целесообразна, я, безусловно, ему окажу. Мне быть полезным доставляет удовольствие. Это возможность самореализовываться.

Если бы сегодня проходили выборы и если бы Путин был среди кандидатов – я поддерживал бы по-прежнему Путина. Я и сегодня считаю, что Путин несравним с Примаковым, несравним с Лужковым, несравним с Зюгановым и даже с Явлинским.