Пролог
Красная луна, облаченная саваном рваных облаков, кровавыми пятнами темнеющих на фоне звездного неба, наблюдала за миром смертных. Алчно, жестоко, азартно, насмешливо.
Взор ночного светила, свежей раной алевшего в высоких небесах, изукрасил мирный пляж, раскинувшийся далеко внизу, цветами поля боя. Туман пороховым дымом наползал из низин, смело отвоевывая себе право до утра. Сизым хозяином стелился над твердой землей. И низкими волнами, что нестройными рядами накатывались на плоские камни природных береговых бастионов.
Серый песок пляжа обратился в ночной тьме вязким обсидианом, злокозненным омутом острых песчинок, из которых черепами давно прошедших сражений выступали обглоданные морем валуны.
По пляжу бежал человек. Тяжело дыша, спотыкаясь, все больше увязая подкованными ботфортами в мягкой ловушке под ногами. Бежать ему было сложно, неудобно, а главное стыдно.
Стыдно и чертовски обидно убегать, дрожа всем телом, падая, то ли от сешки, то ли от страха, то и дело оглядываясь назад, с ужасом замечая приближающегося преследователя.
Особенно когда тебя зовут Эдгар Канатоходец. И ты с одним кортиком выходишь против троих хорошо вооруженных головорезов, и остаешься победителем, разве что с парой царапин. А Канатоходцем тебя прозвали, ибо ты всегда ходишь по краю, на грани закона, на грани риска, на грани смерти. И всегда выживаешь. Когда в таверне тебя ждут верные друзья и восторженные шлюхи, а в сундуке недвусмысленно бряцает золото — верный спутник удачи, посылающей победы.
Но он бежал. А красный диск в небесах смеялся над беглецом хищным оскалом кратеров. Он бежал, а волны черной, маслянистой жижей, чуть подкрашенные небесной охрой, накатывали на берег, предвещая беду. Он бежал, и ботфорты, украшенные стальными набойками, тянули к земле, путал ноги расшитый золотом кафтан, сбивал шаг кутласс на богатой портупее, сползала на лицо головная повязка и даже красные шаровары каждый миг становились тяжелее, от песка или от усталости.
Его преследователь был далеко позади. И красный месяц будто улыбался, взирая на высокую, мощную фигуру посреди пепельной трясины пляжа. Но улыбался иначе. Ободряюще. Как равному.
Преследователю, чей тяжелый шаг был размерен и скор, не мешали ни шинель из плотной кожи, ни сапоги с бронзовыми носами, ни два тяжелых палаша на бедрах. Он шел легко, свободно, песок не держал того, чьей дичью сегодня стал знаменитый пират. Туман не студил горло, ночная тьма не сбивала с пути. Потому ли он шел так легко, что не расходовал силы на бег, или от того, что рассчитывал каждый шаг, по-особому ставя ногу на серый кварцевый покров. Или же это был демон, явившийся за душой грешника, и оттого эта ночь, плоть от плоти ада, лишь помогала ему.
Канатоходец не знал. Он знал, что негодяй, маячивший черной башней за спиной, был очень скор. Хоть и нарочито нерасторопен. Эдгар помнил, помнил все.
Это произошло не более получаса назад. Старая таверна, переулок, покрытые слизью покатые камни. Звездное небо проглядывает сквозь щель меж щербатых крыш. Мертвая крыса у сапога. Рука сжимается на деревянной рукоятке оружия. Первый пистолет.
О, как же быстр этот здоровяк. Неожиданно. Почти фатально. Брошенная умелой рукой шляпа с высокой тульей сбивает выстрел. Пуля еще чиркает по мостовой, пугает кошку, лежавшую на куче отбросов. Рука в грубой краге уже выхватывает второй пистолет — Эдгар тоже быстр. Быстрее восьмерых из десяти.
Но его противник тут один. Он делает шаг. Даже не глядя на курок, успевает уйти с линии огня. Пуля попадает в фонарь, на соседней улице. Вспышка. Пламя. Масло разливается по мостовой, по стене, пляшет, будто погребальный костер…
Но враг уже в двух шагах. Абордажная сабля летит из ножен. Блеск клинков, тишину вновь разрывает звук битвы, протяжный звон и скрежет столкнувшегося оружия. Блок. Уход. Пируэт. Выпад. Снова звон. Звон сабли по грязной брусчатке.
Есть вторая, в ножнах на правом бедре. Но правая рука пирата безжизненно тянется к земле. Сломанная, как тростник, двумя меткими ударами. Враг не только быстр. Он чудовищно силен. Нечеловечески.
Вторая сабля не покидает ножен. Эдгар Канатоходец внезапно понял — он очень любит жизнь. Он хочет жить. И потому должен бежать.
Дальше лишь смутные обрывки произошедшего. Пирата гнали по тёмным улицам Базы на острове Клешня. Зверя расчетливо, жестоко, неотвратимо, выкуривали из норы. Преследователь бежал по крышам, сворачивал в переулки, непредсказуемо менял направление, каждый раз отрезая дичь от спасения. Каждый дом, кабак или притон, где Эдгар мог попросить подмоги. Он знал их! И ни разу не дал прорваться.
Но пираты так просто не сдаются. За городом. В гроте Томного Висельника. Есть еще одна нычка. Если повезет, даже будет пара своих. Еще чуть-чуть. Еще немного и он спасется. Спасется и отомстит надменному сукину сыну! Почему он гонит его? Почему играет? Почему до сих пор не убил?! Издевается? Ничего мы еще посмотрим кто кого. Не сдавался раньше. В абордаже против копейного строя. При штурмах фортов на амбразуру. Не сдастся и сейчас. Надо бежать.
Надо бежать. Песок, как жадная шлюха, тянет вниз, цепляется, держит. Но сапоги нельзя сбросить. Они понадобятся на острых скалах. Бежать. Дышать. Жить.
За спиной, все больше отставая, неумолимый и всезнающий, шел преследователь. Он дышал легко и свободно. Будто даже наслаждаясь соленым воздухом вечно живого моря. На широком, мужественном лице застыло выражение глубокой задумчивости. Задумчивости и скуки. Все шло так, как должно было идти. Жертва неумолимо вела себя в ловушку. Ни доблести, ни отваги для этого дела не требовалось. Лишь холодный расчет и терпение. Похоже и того и другого преследователю хватало вполне.
И все же необходимость свершить предначертанное несколько смущала. Этот пират был убийцей, негодяем, вором. Наверняка предателем и алчным ублюдком. И все же он любил какую-нибудь шлюху в порту. Сегодня с утра подарил целый золотой нищему мальчишке. Он был верным товарищем для своей ватаги. И заслуживал смерти не больше, чем любой другой на пиратской базе Клешня. Просто подходил больше остальных. Про него зададут меньше вопросов, его станут искать не так упорно. Он успел насолить меньшему количеству живых врагов и совершить «подвигов» недостаточно, чтобы прославиться. Он подходил. И, к сожалению, это значило, что Эдгару пора покинуть земную юдоль.
Эти обстоятельства не волновали преследователя. Все было рассчитано, пройдено и учтено еще до начала погони. Память угодливо подбрасывала разведанные факты — маршруты жертвы, друзья, схроны и притоны, где он бывает, и финальная цель — убежище за городом. Безлюдье, которое позволит надежно скрыть все следы. Цель никуда не денется — пляж видно как на ладони, — не свернет, не ускользнет. Совсем другие вещи омрачали чело преследователя, наводили совершенно нерабочую задумчивость, грозили провалом, если он не соберется.
Мрачные мысли, тяжелые. Мысли о боли, о предательстве, о смерти. О долге. Он сам ощущал себя загнанным зверем, псом, который по ошибке укусил хозяина. Как пес, он уже чувствовал бесстрастный взор мушкетного дула, наведенного умелой рукой — наказать наглеца. Но выстрел медлил. С провинившимися не тянут. И это самое странное.
Он не знал — есть ли в чем-то его вина. Он честно выполнял задания, шел по следу. Убирал цели. Не совершал ошибок. Не совершал сам. Но слово «предательство» довлело над ним. Он предал? Его предали? Слово черной сажей, солоноватым вкусом поражения навязло в зубах. Что если все уже напрасно? Все решено и нет путей к спасенью. Тогда смерть пирата станет напрасной. Напрасным станет все, что он совершил ранее. Верная, непорочная служба. Успешные операции. Все смерти, к которым он привел. И даже та смерть, которую пережил сам.
Но тогда ему бы не дали задания. А у него есть новая цель. Уже недалеко — неделя-две по морю. И он вцепится в чью-то глотку, разыграет шахматную партию с летальным исходом в грязи. Вновь исполнит долг.
У него есть цель, а значит — он не предатель. Значит, предала она. Совсем недавно, а кажется — так давно. В городе шпилей и летающих кораблей. В городе магов. Она свершила недозволенное. Она предатель? Но ее также не наказали. Он знал, чувствовал. Кошка жива и благоденствует. Значит, кто-то приказал. Кто-то, имеющий право? Или настоящий предатель?
Он узнает это рано или поздно, ведь он еще жив. Почти цел. Собран и готов. Готов восстановить свое доброе имя. Имя и репутацию. Показать на что способен. Показать, что полезен, как и раньше. Свободное орудие в чужой руке. Орудие, которое не промахивается. Он все исправит. Вернет свое время и свою жизнь. А затем — узнает, почему его не покидает ощущение неправильности происходящего.
Скалы — острые, ассиметричные бастионы поросшего мелкой растительностью синего гранита, приближались. Преследователь перешел на легкую рысцу — как бы пират не передумал.
Эдгар привалился к огромному валуну. Руки впились в холодный камень. Еще чуть-чуть, два вздоха, три. Его еще нет за спиной. Можно передохнуть. Восстановить сбитое, сипящее дыхание. Унять дрожь. Взять себя в руки. Перетерпеть шум в голове и дать поблекнуть красным пятнам перед глазами.
В битве от ядра, в абордаже от чужой сабли, в таверне проиграв шустрому юнцу с кортиком, с петлей на шее при большом стечении народа. От сифилиса, наконец! С парой шлюх в объятьях, старым, от инфаркта. Канатоходец по-разному представлял свою смерть. Но не так.
Не трусом. Не загнанной дичью. Не бессильной жертвой в когтях хищника.
— Аррргхх, — он силой навалился и отодвинул камень, не поняв, откуда взялось столько мощи в руках.
Из отверзтого коридора потянуло сыростью, за ним был грот. На полу щебенка и мертвая, стоячая вода. Наверху, в темноте, гнезда летучих мышей. Большой, не меньше бального зала, грот был уставлен ящиками, бочками, коробками — добычей с прошлого налета.
В глубине сияла неровным светом масляная лампа. Очень тускло. За столом, где она стояла, сидело двое. У Канатоходца радостно екнуло сердце:
— Эй, гнусные морские черти, как я рад вас видеть! — он подошел ближе, — Дрыхнете? Опять весь стол винищем залили, в пасти-то что-нибудь попало?!
Вторую часть фразы он сказал скорее еще отказываясь верить, но уже все поняв. Металлический запах крови. Остановившиеся мертвые глаза. Темные лужи на желтом дереве, распахнутые в изумлении рты. Сниф «Варан» и Лессо «Кнехт» были мертвы. С полдня как.
— Нет! Нет! Нет! — паника, душная, ядовитая, гнусная стерва, стиснула горло. Руки скорее по привычке еще хотели действия, пират открыл ближайший ящик, там были пистоли — простые, добротные ригельвандские пистоли, их везли наемникам на Клык. Руки, вернее рука, принялась прочищать ствол, насыпать порох, запихивать пулю — проделывать привычные действия, зажав пистоль между коленей, а глупый язык все трепал, — Так не бывает! Никто не может быть настолько!
— Всесведущим? — раздался густой, мощный бас под сводами грота, голос был молодым, но сильным, очень спокойным, даже бесстрастным, — Поверь. Это не сложно. Ты не самый непредсказуемый, даже среди пиратов.
— Да кто ты такой?! — взвыл пират, разряжая в противника пистоль.
Замок сухо щелкнул. Выстрел не потревожил тишину.
— Ты забыл насыпать порох на полку, — все так же флегматично уведомил преследователь. Ему было грустно видеть, как смелый и, в общем-то, опасный пират теряет последние крохи самообладания.
— Кто ты? Зачем тебе я? Может, сочтемся и разбежимся? У меня есть деньги. Есть знакомства. Я много могу, — запричитал дрожащим альтом Эдгар, скачущими движениями поднося рожок к пороховой полке пистоля. Рука тряслась, рожок выпал. Откатился. Попал прямо под подошву сапога подошедшего преследователя. Сухо хрустнул воловий рог.
— Довольно. — Вкрадчиво произнесли узкие губы, чуть скривившись.
— Это личное, да? Личное? — продолжал, сам не понимая, зачем спрашивать пират. Он уже почти смирился. И все же выхватил, умелой левой рукой вторую саблю. Выставил перед врагом. — Скажи хоть, за кого ты меня гробишь?
— Пока не знаю Эдгар. Пока не знаю. — Пожал плечами убийца, медленно доставая палаш. Он и вправду не знал, использует ли Эдгара сразу. Но в новых местах всегда пригодится одна-другая свежая, еще никем не замеченная, личность. К тому же в пиратских морях полезно быть пиратом. Иногда.
— Их тоже ты убил? — посмотрев на бывших товарищей, чуть более спокойным голосом вопросил пират. Его разобрало зло. На себя и на этого надменного ублюдка. С «Вараном» по молодости они брали одну шлюху на двоих из экономии. «Кнехт» дважды спасал его в сече. Смешно. Теперь это уже ничего не значило.
— Нет, — ответ был, похоже, заготовлен заранее. Иногда не удается удержаться от дешевых эффектов. — Их убил ты. Убил. Обокрал. И сбежал.
— Это все ради добычи?! — Эдгар был шокирован. Зол. Удивлен. Не так уж велика была добыча из последнего дельца.
— Нет, — отрицательное покачивание головой было ленивым, и зловещим одновременно. — Все это ради тебя. Цени. Твое имя, твой образ. В каком-то смысле часть тебя — привычки, манеры, жесты. Будут жить и после твоей смерти.
— Но зачем?! Зачем тебе это? — пират начал надвигаться на противника, злость, ярость, стыд за слабость, перебороли в нем страх, его противник понял, что заговорился, принял боевую стойку. Пожалел, что упустил страх противника, теперь будет чуть сложнее.
— Поверь, Канатоходец, — Преследователь так же переместился вперед, — Если б я мог — сказал бы. Но это риск быть раскрытым. А я не дам такого шанса желающим воскресить твой труп или призвать дух.
— Это ты будешь трупом. Сдохни, гнида! — Эдгар бросился в отчаянную атаку, левой он владел не хуже правой.
Бой был коротким, но жарким. В пирате говорили злость и отчаяние. А его противник немного устал. Дважды багровые пятна украсили шинель убийцы на плече и на боку. Но финал был закономерен. Эдгар Канатоходец был опытным бойцом, но противник превосходил его в скорости, силе, опыте и навыке. Чудес не бывает.
Агенты Международного Альянса Убийц всегда действуют наверняка. Через пару минут Эдгар Канатоходец покинул грот. На одном плече он держал сверток с кровоточащим трупом — так он быстрее привлечет акул. На втором — увесистый сундук с золотом. Мотив для убийства двух подельников, но недостаточный повод, чтобы мстить.
Теперь образ пирата принадлежал победителю. И он уже знал, как его использовать.
Между небом и землей, на каменной площадке, продуваемой всеми ветрами, не более двух шагов в ширину, озаряемая рубиновым сиянием грациозно высилась точеная фигура. Кто-то внимательно наблюдал за погоней на пустынном пляже, там, внизу.
Зрелище кончилось. Красиво очерченные губы растянулись в кривой ухмылке, обнажив крупные, белые, загнутые клыки:
— Удачная охота, Реймунд. Теперь мой ход. — Прыжок, кувырок, полет навстречу далекой тверди, у подножия скалы. И наблюдатель скрылся из виду.
Ахайос 812 год от о.а.и.
Город вставал во всем блеске своего великолепия. В морских водах цвета крыла птицы счастья, густом и сочном ультрамарине, под горячим солнцем Экватора, овеваемый ветрами странствий и приключений, он отражался целиком. Чистый и прекрасный. Совсем не такой, каким был на самом деле. Это был город убийц и воров, продажных чиновников и честных пиратов, слабых законников и сильных негодяев.
Город, возвышавшийся над водой, окутанный легендами о крови и смерти, укрытый тысячелетним маревом грехов, войн, лжи, насилия, ненависти и страсти. Страсти к деньгам, к чужим страданиям, к подвигам, добыче и сомнительной славе.
Город, живший сам по себе — за многие века неоднократно переходивший от одних властей к другим, но никогда не склонявшийся ни перед одной из них.
Город, где правили Банды. Где каждая улица была полем боя, на котором сходились чьи-то амбиции, желания, страхи и стремления. Где люди, говорившие на сотне разных языков, сражались клинками, пистолетами, магией и колдовством, стремясь ухватить за хвост шальную мечту о далеком, жестоком счастье.
Город, где лучшие в мире воины и убийцы были лишь одними из многих. Где шпионы могущественных держав Запада, Востока, Севера и Юга сходились в тонкой игре плаща и кинжала, выстраивали хитроумные комбинации и думали, что правят миром, а их меж тем привычно дергали за ниточки умелые кукловоды. Город, где золото текло рекой, рассыпаясь по грязным переулкам и заваленным отбросами площадям, минуя сотнями умирающих в канавах нищих.
Город, где даже демоны и боги служили лишь орудием в амбициозных играх смертных, нелепо прожигающих свою жизнь на этих, наполненных смрадом многовековой неизбывности, улицах.
Город вставал из моря мрачно, обыденно просто. И единственным, что удерживало его от падения в морскую пучину под гнетом многочисленных грехов жителей, был вязкий туман ненависти, злобы, взаимных интересов, скорби, страха, сомнения в будущем и безумной надежды. Пестуя которую, обитатели этой клоаки мечтали, что когда-то их жизнь изменится к лучшему. Мечта длинною в сотню тысяч жизней, неисполнимая, но поддерживающая дух этого места так же крепко, как серые скалы поддерживали его плоть.
Новое начало.
Зеленые волны лениво бились о форштевень бригантины «Судьба моряка». Хлопанье парусов сменилось шелестом сматываемой ткани. Привычно скрипели мачты, фок чуть громче, чем обычно — расшатало в последнем шторме.
Палубу качало весьма умеренно, а потому можно было, невзирая на недовольное ворчание боцмана Марка Тровиолли — тучного и медлительного ригельвандца, — выбраться на корму и насладиться в должной мере букетом ароматов, изящно преподнесенным худшим из парфюмеров — огромным многолюдным портовым городом тропической полосы…
Так же можно было, наконец, рассмотреть через леса мачт и мельтешение птиц, не все из которых были просто безмозглыми пернатыми, приближавшийся город. Город, который должен был стать с одной стороны финальной точкой трехмесячного, до крайности утомительного морского путешествия, и с другой стороны началом новой, тонкой и весьма занимательной работы. «Рыба» знаменовала «дебют», излишне аморфная, но достаточно точная аллегория.
И не случайная, к слову. Почему-то капитан «Судьбы моряка», как уже было сказано, бригантины — неплохой, трехмачтовой торговой посудины грузоподъемностью 130 тонн, о 8 пушках, предпочитал всем прочим играм именно домино, причем предан был игре фанатично.
Так что вечерние партии в кают-компании, душной и пропитанной запахом черного табака, были, пожалуй, самыми яркими элементами воспоминаний пассажирской морской рутины последних трех месяцев.
То же, что ныне предстояло Реймунду Стургу, в наибольшей степени можно было бы назвать шахматной партией, не самой сложной, но весьма приятной.
Город вставал во всем блеске своего ничтожества, если более вежливо: во всем блеске бандитско-колониального стиля.
Порт — совершенно невероятных размеров стойбище для океанских и каботажных судов, более чем тридцати Экваториальных государств, и почти всех гигантов Южного Архипелага. На западе он был ограничен мощной цитаделью внешней обороны, прикрывающей город как с моря, так и с суши более чем тремя сотнями сорокафунтовых пушек, достаточно мощных, чтобы при метком залпе пустить на дно линейный корабль.
С востока порт был прикрыт много более скромным, чисто морским фортом, по совместительству являющимся таможней и портовым управлением. Это было нелепое пятиугольное здание из крупных серых глыб пористого камня с бойницами для шестидесяти морально устаревших чугунных, а то и железных бомбард, которые еле-еле могли бы отогнать средненького пирата.
Над обоими укреплениями, а так же над большой частью имевшихся в порту кораблей развевался кремового цвета флаг с тремя черными пиками — отмечавший власть неспокойного Шваркараса над этой грандиозной колониальной дырой.
Сам город шел на повышение — от порта с грязными, но добротными каменными причалами он поднимался к неблагополучным по виду припортовым кварталам — трущобам и складам по большей части. Из них ярко выделялись район с невысокой металлической оградкой, за которой ютились аккуратные мазаные домики с серовато-стальной черепицей; торговый район на востоке, отличавшийся величавостью купеческих контор и ветхой неприступностью торговых складов. А так же квартал неподалеку от западной цитадели — высотой стены и набором крепостных построек за ней он бросал вызов укреплению.
Далее виднелись лишь пики церквей и храмов, редкие башни и витые насесты, да в центральной части множество шпилей, дворцов и городских поместий немногочисленной, но богатой шваркарасской колониальной знати Ахайоса.
Нельзя было оставить вниманием еще два крайне интересных объекта архитектуры — небольшую пагоду в Восточной части, и массивные, высокие — не менее пятидесяти метров — башни черного камня, усаженные декоративными шипами и сложными флагами. Информаторы не врали, в городе и правда есть диаспора дракийцев.
Остальная же часть Ахайоса имеет существенно меньше причин быть упомянутой в данном отчетном описании. Как это ни прискорбно, она в наибольшей степени могла претендовать на звание среднее между руинами, трущобами и логовищами разнообразных деклассированных элементов, с которыми приличный человек, и уж тем более представитель уважаемого Международного Альянса, не мог иметь ровным счетом ничего общего.
Ну и напоследок можно вспомнить о том, что порт пестрел флагами зловещего и неоднозначного характера — от краснеющей обезьяньей задницы до расколотого ятаганом черепа. Пираты — один из самых ярких элементов, знаменующих степень морального разложения Ахайоса…
Что ж, и в грязи играют в шахматы…
Реймунд был обрадован и встревожен. После событий последнего задания ему очень нужно было новое дело. Новая цель. Новая возможность доказать себе и тем, кто наблюдает за ним, свою способность работать четко и чисто. А так же доказать ей. Доказать, что больше он не позволит ни обманывать себя, ни использовать. Однако, Экваториальный Архипелаг был для него новой, неизведанной доселе, игральной доской. Это был отличный вызов. И Реймунд готовился его принять, вспоминая и систематизируя в памяти все, что ему доводилось слышать о нравах, традициях, обществе, политике и войне своей новой охотничьей вотчины.
Библиотека Хранителей Знания. Колониальная политика Экваториального Архипелага.
Право Сильного.
Да все на самом деле весьма просто. Право сильного и больше ничего. Но кого-то сильным делает золото, кого-то штыки, кого-то страх. Так это все и получается: великие государства отбирают по праву сильного земли у туземных племен и анималистических рас. По налаженным торговым маршрутам отправляются на Экватор купцы, и пираты по праву сильного отбирают у них честно заработанные на чужой силе барыши. Великие державы по праву сильного загоняют туземцев и зверушек в рабство, и они тысячами дохнут на рудниках и плантациях, которые, к слову, организовывают на местах их бывших священных рощ и сакральных гор. Потом туземцы сбегают, сбиваются в ватаги или примыкают к пиратам и по праву сильного режут глотки работорговцам и насилуют дочерей плантаторов, а то и самих плантаторов, был такой обычай у одной особо злобной ватаги…
Впрочем, я не о том. Я говорю, что эта самая колониальная политика проста как три медяшки: метрополия посылает на Экватор самых злобных, изворотливых, хитрых и беспринципных сукиных детей, тех самых тварей, которые в противном случае очень быстро и совершенно неприбыльно украшают своими тушами тюрьмы и эшафоты любимой родины. В колониях они становятся губернаторами, графами и даже герцогами, генералами и адмиралами, и все от того, что чистый духом и не лишенный понятий о чести и достоинстве аристократ или патриций Шваркараса, Ригельвандо или Алмарской Империи, конечно, посчитает ниже своего достоинства гноить на плантациях несчастных зверушек. Так же он откажется, прикрывшись гуманизмом, вырезать туземные деревни и проводить акции устрашения, превращая целые километры джунглей в анатомические театры с развешанными по лианам кишками непокорных дикарей. Так же он не станет терпеть малярию и лихорадки, не захочет гнить в болотах, или заживо разваливаться от цинги на бортах океанских кораблей. И еще он, конечно, не станет обманывать колонистов обещаниями им рая на земле, завлекая их на перспективные колониальные предприятия, находящиеся на самых границах амиланиек, да-да, тех самых милых барышень, которые милостиво убивают порабощенных мужским гнетом женщин, а мужиков кастрируют и отправляют на самые мерзкие и тяжелые работы.
Зато этот самый благородный аристократ, или состоятельный гордый патриций всегда не прочь покушать шоколада, изредка любит посмотреть отчеты по баснословным прибылям от заморских своих компаний, и, конечно же, обожает блюда с экзотическими специями под трубочку табачка, и лучше черного, того, на производстве, которого ежегодно дохнет до десяти тысяч туземцев. Все это благородные любят и ценят, а вот добывать не хотят. И потому придумывают Экваториальные Торговые Компании, Экваториальные Штурмовые Корпуса, Экваториальный Патрульный Флот, сложные административные системы и прочие прелести, посредством которых паразиты мира большие используют подонков мира меньших для достижения своих нехитрых, но насущных интересов.
Тут, понимаешь ли, все просто — право сильного требует применения, но мало кто любит при этом пачкаться в крови. А вот из-за моря, за тысячи километров от зноя и рабской вони, почитывая отчеты управляющих и приказчиков, можно себе воображать, что ты несешь диким туземцам свет труда и блага цивилизации, дотягиваешь их, так сказать, до уровня своего величиях, позволяя прикоснуться к неведомому и запретному. А перегибы… За тысячи километров от места действия, когда не видишь забитых тощих издыхающих детей туземцев, или вываливающихся синюшных языков повешенных мятежников, то перегиб превращается в сухие цифры о потерях, о приходе и уходе, и, конечно же, легко забывается при взгляде на колонку прибылей.
И вот по причине того, что большая часть тех, кто прибывает в Экваториальный Архипелаг из благословенной Гольвадии, является, по сути, дерьмом, большая часть колониальных городов и выглядят, как гадюшник.
Эрвин «Потрошитель» пират. Капитан «Ветра перемен».
