По умолчанию — мужчины

Наше общество свыклось с тем, что люди — по умолчанию мужчины. Свыклось, поскольку это представление уходит корнями в глубокую древность — так же, как и сама теория эволюции человека. Уже в IV в. до н.э. Аристотель открыто заявлял, что человек — по умолчанию мужчина. Для него это был бесспорный факт. «Первое отступление от природы заключается в том, что приплод может оказаться не самцом, а самкой», — писал он в своем биологическом трактате «О возникновении животных» (оговаривая, впрочем, что «самка необходима по своей природе»).

Более 2000 лет спустя, в 1966 г., Чикагский университет организовал симпозиум по первобытным обществам охотников и собирателей — Man the Hunter («Человек-охотник»). На симпозиуме присутствовали более 75 социоантропологов из многих стран мира. Обсуждалась центральная роль охоты в эволюции человека и развитии человечества. С тем, что именно охота играла центральную роль, были согласны все участники форума. «Биологическими и психологическими особенностями, а также привычками, отделяющими нас от обезьян, — всем этим мы обязаны охотникам прошлого», — указывалось в одной из статей сборника, изданного по материалам симпозиума. Очень хорошо, вот только, как отмечали феминистки, в эту теорию не укладывалась эволюция женщин. Потому что из этого труда явствует: охота — чисто мужское занятие. Ведь если «наш интеллект, интересы, эмоции и основы социальной жизни — продукты эволюции, обусловленные успешным освоением охоты», что можно сказать о женской половине человечества? Если носителями эволюции человечества выступают мужчины, можно ли вообще считать женщину человеком?

В своей ставшей классической работе 1975 г. «Женщина-собирательница: “мужской перекос” в антропологии» (Woman the gatherer: male bias in anthropology) антрополог Салли Слокум поставила под сомнение определяющую роль «мужчины-охотника». Антропологи, утверждала она, «рассматривают эволюцию сквозь призму мужских занятий, как будто этого достаточно для ее объяснения». Она задала простой вопрос, который до нее никто не ставил: «А что делали женщины, пока мужчины охотились?» Ответ: они занимались собирательством и ухаживали за детьми, долгое время остававшимися беспомощными и нуждавшимися в присмотре. Оба эти занятия требовали сотрудничества. В свете этого, пишет Салли Слокум, утверждать, что «в основе человеческой эволюции лежит склонность мужчин к охоте и убийству», — значит «придавать слишком большое значение агрессии, которая является лишь одним из инструментов выживания».

Салли Слокум раскритиковала теорию «мужчины-охотника» более четырех десятилетий назад, но «мужской перекос» в теории эволюции сохраняется до сих пор. «Ученые считают, что в процессе эволюции у людей выработался инстинкт насилия и убийства» (Humans evolved to have an instinct for deadly violence, researchers find) — статья под таким заголовком была опубликована в 2016 г. на сайте The Independent. В ней дается ссылка на работу «Филогенетические корни склонности к насилию и убийству у людей» (The phylogenetic roots of human lethal violence), авторы которой утверждают, что в результате эволюции люди стали убивать себе подобных в шесть раз чаще, чем в среднем любое другое млекопитающее.

Безусловно, это верно для представителей человеческого рода в целом, но дело в том, что себе подобных убивают почти исключительно мужчины. Анализ статистики убийств за 30 лет, проведенный в Швеции, показал, что девять из десяти убийств совершают мужчины. Об этом же говорит и статистика убийств в других странах, в том числе Австралии, Великобритании и США. Исследование ООН, посвященное убийствам, выполненное в 2013 г., показывает, что во всем мире 96% лиц, совершивших убийства, — мужчины. Так у кого же выработался инстинкт убийства — у всех людей или только у мужчин? И если женщины в целом не убивают, что прикажете думать о женской «филогенетике»?

Похоже, подход, который можно обозначить как «мужчина-если-не-указано-иное», пустил корни во всех областях этнографической науки. Например, на наскальных рисунках часто встречаются изображения промысловых животных. Ученые всегда считали, что они сделаны мужчинами-охотниками. Но недавний анализ отпечатков пальцев, обнаруженных рядом с рисунками в пещерах во Франции и Испании, позволяет предположить, что в большинстве случаев рисунки были сделаны женщинами.

Подход «мужчина-если-не-указано-иное» не щадит даже человеческие останки. Думаете, что уж человеческие-то скелеты, найденные в раскопках, однозначно атрибутируются либо как мужские, либо как женские и «мужскому перекосу» тут места нет? Ошибаетесь! Более 100 лет скелет жившего в X в. викинга, известного как «воин из Бирки», считался мужским, несмотря на то что тазовые кости указывали на его принадлежность женщине. Он считался мужским, потому что был похоронен в полном боевом снаряжении, а рядом с ним были обнаружены скелеты двух коней, принесенных в жертву при погребении. Содержимое захоронения указывало на то, что его «обитатель» был воином, — а раз воин, значит, мужчина. (Археологи считали многочисленные упоминания о женщинах-воинах в фольклоре викингов не более чем «мифами».) Аргумент в пользу принадлежности скелета мужчине (наличие в захоронении оружия) перевешивал довод в пользу принадлежности скелета женщине (наличие у «воина» женского таза), но не смог перевесить результаты анализа ДНК, проведенного в 2017 г. и подтвердившего: скелет принадлежал женщине.

Дискуссии, однако, на этом не закончились. Они просто переместились в другую плоскость. Кости могли быть перемешаны. Женщина могла быть похоронена с оружием не потому, что была воином, а по другим причинам. Скептически настроенные ученые, отрицающие принадлежность скелета особе женского пола, придерживаются одной из этих двух версий (хотя именно на основании содержимого захоронения первоначальные сторонники «мужской» версии отметали и ту и другую). Но упорство, с которым отвергается «женская» версия, весьма показательно — особенно учитывая, что принадлежность скелетов, обнаруженных в сходных захоронениях, мужчинам «не ставится под сомнение». Действительно, археологи почти всегда обнаруживают в захоронениях больше мужчин, чем женщин, а это, как сухо заметил антрополог Филип Уокер в своей книге по археологии 1995 г. (в главе, посвященной определению пола по черепу), «не укладывается в наши представления о соотношении численности представителей обоих полов в древних человеческих популяциях». Женщины у викингов имели право собственности, могли наследовать имущество и наживать богатство, занимаясь торговлей. Почему же нельзя предположить, что они могли также и воевать?

В конце концов, скелет «воительницы из Бирки» — далеко не единственный скелет женщины-воина, найденный учеными. «Множество женских скелетов в полном боевом снаряжении было обнаружено в степях Евразии от Болгарии до Монголии», — пишет Натали Хайнс в The Guardian. В частности, у таких народов, как скифы, сражавшимися верхом и использовавшими лук и стрелы воинами были не только мужчины. Результаты анализов ДНК скелетов более 1000 скифских воинов, захороненных с оружием в погребальных курганах от Украины до Центральной Азии, говорят о том, что около 37% скифских женщин и девушек постоянно участвовали в сражениях.

О том, насколько глубоко подход «мужчина-если-не-указано-иное» проник в наше сознание, можно судить по тому, что он прочно закрепился в одной из главных несущих конструкций нашего общества — в языке. Так, Салли Слокум, критикуя «мужской перекос» в антропологии, отмечает, что он проявляется «не только в том, как интерпретируются скудные данные, но и в самом языке интерпретации». Слово «человек», пишет она, «настолько неоднозначно, что иногда невозможно понять, относится ли оно только к мужчинам или ко всем представителям человеческого рода». Из-за этой неоднозначности, подозревает Салли Слокум, «в сознании многих антропологов слово “человек”, предположительно относящееся ко всем представителям человеческого рода, на самом деле является синонимом слова “мужчина”». Как мы увидим далее, есть множество подтверждений ее правоты.

В поэме Мюриэл Рукейзер «Миф» старый слепой царь Эдип спрашивает Сфинкса: «Почему я не узнал свою мать?» Сфинкс отвечает, что Эдип неправильно ответил на заданный ему вопрос («Кто ходит утром на четырех ногах, днем — на двух, а вечером — на трех?»). «Ты ответил, что это человек, — говорит Сфинкс. — Но ты имел в виду мужчину. Ты забыл о женщине». Но, возражает Эдип, всем известно, что, когда мы говорим «человек», мы имеем в виду и женщин тоже.

На самом деле Сфинкс был прав, а Эдип ошибался. Когда мы говорим «человек», мы вовсе не имеем в виду женщин, хотя, по идее, формально действительно «всем известно», что понятие «человек» включает представителей обоих полов. Многочисленные исследования в области различных языков, проведенные за последние 40 лет, однозначно указывают на то, что слова так называемого общего (мужского) рода (например, местоимение he («он») в английском языке, применяемое к лицам обоих полов) на самом деле не воспринимаются как «общие» для мужского и женского пола. В подавляющем большинстве случаев они соотносятся лишь с представителями мужского пола.

Слыша слова общего (мужского) рода, люди чаще представляют себе известного мужчину, чем известную женщину. Если такое слово обозначает профессию, она воспринимается как преимущественно мужская. Поэтому предпочтение при приеме на такие должности и назначении на ответственные политические посты отдается мужчинам. Кроме того, если в объявлениях о вакансиях используются слова общего (мужского) рода, женщины реже подают заявления о приеме на работу и реже успешно проходят собеседования. На самом деле слова общего (мужского) рода настолько часто воспринимаются как относимые только к мужчинам, что это восприятие перевешивает другие укоренившиеся стереотипные представления о различных занятиях, в результате чего даже такие традиционно «женские» профессии, как косметолог, начинают восприниматься как мужские. Эта тенденция искажает в том числе и результаты научных исследований, создавая определенный дефицит гендерных метаданных. Исследование, проведенное в 2015 г. и посвященное предвзятости психологических опросов, показало, что использование слов общего (мужского) рода в анкетах влияет на ответы женщин и, соответственно, искажает «результаты опросов». Авторы исследования приходят к выводу, что использование слов общего (мужского) рода «может подчеркивать воображаемые различия между женщинами и мужчинами, чего не происходит при использовании гендерно нейтральных формулировок вопросов или естественных для данного языка форм рода».

Хотя уже несколько десятилетий назад было доказано, что употребление слов общего (мужского) рода создает только путаницу в понимании, официальная языковая политика многих стран по-прежнему строится на том, что это всего лишь формальность, которую необходимо соблюдать для… ясности речи! Не далее как в 2017 г. Французская академия, высшая инстанция в области французского языка, яростно выступала против «аберрации “инклюзивного написания”», утверждая, что «французский язык находится в смертельной опасности» из-за отступления от «нормативного» употребления слов общего (мужского) рода. В других странах, в том числе Испании и Израиле, тоже было много шума вокруг этой проблемы.

Поскольку в английском языке нет грамматической категории рода как таковой, общий (мужской) род сегодня используется довольно ограниченно. Такие слова, как doctor («врач») или poet («поэт»), раньше относились к общему (мужскому) роду. Если нужно было указать, что лечит людей или пишет стихи именно женщина, употребляли слова doctoress («докторша») или poetess («поэтесса»), причем звучало это несколько пренебрежительно. В настоящее время слова doctor или poet считаются гендерно нейтральными. Но хотя формально общий (мужской) род сегодня употребляют лишь педанты, до сих пор настаивающие, что в значении he or she («он или она») достаточно использовать местоимение he («он»), а писать he or she («он или она») вовсе не обязательно, этот род в каком-то смысле возвращается к нам в форме таких якобы гендерно нейтральных разговорных американизмов, как dude («чувак», «братан») и guys («парни», «мужики»), или британского словца lads («парни», «ребята»). Впрочем, недавняя шумиха в Великобритании показала, что для некоторых общий (мужской) род сохраняет свое значение. Когда в 2017 г. Дэни Коттон, первая женщина — глава Пожарной бригады Лондона, предложила заменить слово fireman («пожарный») словом firefighter («огнеборец»), явно более выразительным и теперь уже вошедшим в обиход, она получила кучу возмущенных посланий.

Во флективных языках, то есть таких, в которых слова изменяются по родам (как, например, во французском, немецком и испанском), понятия мужского и женского вплетены в саму ткань языка. Все существительные в таких языках либо мужского, либо женского рода. В испанском языке «стол» — женского рода (la mesa roja — красный стол), а «автомобиль» — мужского (el coche rojo — красный автомобиль).

Что касается существительных, обозначающих людей, то, хотя они могут быть и мужского, и женского рода, стандартный род всегда мужской. Наберите в строке поиска Google запрос «“адвокат” по-немецки». Выскочит слово Anwalt, что буквально означает «адвокат-мужчина», но также может означать адвоката вообще, любого пола. Имея в виду женщину-адвоката, вы скажете Anwaltin (кстати, существительные женского рода, как в данном случае, часто образуются от существительных мужского рода — еще один тонкий способ позиционирования женщины как отклонения от (мужской) нормы, или, в терминах Симоны де Бовуар, как «Другого»). Общий (мужской) род также используется при обозначении групп людей, включающих представителей обоих полов или лиц, чей пол неизвестен. Соответственно, группу из ста женщин — преподавателей испанского языка назовут las profesoras, но если в ней будет хоть один мужчина, скажут los profesores. Такова сила убежденности в том, что люди — по умолчанию мужчины.

Во флективных языках общий (мужской) род по-прежнему используется достаточно широко, в частности в объявлениях о вакансиях для обозначения должностей — особенно руководящих. Недавнее исследование, проведенное в Австралии и посвященное языку объявлений о вакантных руководящих должностях, показало, что соотношение слов общего (мужского) рода и словосочетаний «справедливого» рода (то есть слов, которые могут относиться и к мужскому, и к женскому роду) составляет 27:1. Европейский парламент считает, что нашел решение проблемы: с 2008 г. он рекомендует вставлять в объявления о вакансиях (на флективных языках) обозначение m/f («мужчина или женщина»). По мысли членов Европарламента, это делает общий (мужской) род более «справедливым», так как вышеуказанное обозначение якобы напоминает о существовании женщин. Идея хорошая, но данные говорят о том, что эффект от ее реализации нулевой. Ученые обнаружили, что использование слов «справедливого» рода само по себе не оказывает никакого влияния на дискриминационные последствия употребления слов общего (мужского) рода. Вот вам еще одна иллюстрация того, что разработка политики должна начинаться со сбора данных.

Имеют ли все эти споры о словах какое-либо практическое значение? Безусловно. Анализ, проведенный Всемирным экономическим форумом в 2012 г., показал, что в странах, где говорят на флективных языках, то есть где практически в любом высказывании присутствует выраженная идея мужского или женского начала, уровень гендерного неравенства самый высокий. Но вот что интересно: страны, где говорят на языках, в которых грамматическая категория рода отсутствует (как, например, в венгерском и финском языках), уровень гендерного неравенства отнюдь не самый низкий. Самый низкий уровень гендерного неравенства в третьей группе стран, где говорят на «гендерно нейтральных» языках (например, на английском). В этих языках пол, как правило, обозначается не с помощью флексий, а непосредственно лексически (female teacher — учительница, буквально «учитель-женщина»; male nurse — медбрат). Авторы исследования предположили, что если язык не позволяет каким-либо образом обозначить гендерную принадлежность, то «скорректировать» скрытый в нем «мужской перекос» за счет акцентирования «присутствия женщин в этом мире» невозможно. Иными словами, люди — по умолчанию мужчины, а о женщинах можно и умолчать.

Можно тешить себя мыслью, что «мужской перекос» в языке — наследие темного прошлого, но факты говорят об обратном. Самый «быстроразвивающийся» язык в мире, который применяют более 90% пользователей интернета, — язык эмодзи. Он возник в Японии в 1980-х гг., и на нем чаще «говорят» женщины: эмодзи постоянно используют 78% женщин и лишь 60% мужчин. Тем не менее, как это ни удивительно, до 2016 г. мир эмодзи был мужским.

Эмодзи, которые есть в любом смартфоне, выбирает некоммерческая организация под громким названием Unicode Consortium — группа компаний Кремниевой долины, сотрудничающих в целях поддержки универсального международного стандарта программного обеспечения. Если Unicode Consortium решает, что конкретный эмодзи-символ (скажем, «шпион») следует добавить в существующий набор символов, она решает также, какой исходный код для этого использовать. Производители телефонов (или платформы, например Twitter и Facebook) затем разрабатывают собственный вариант «шпиона». Но все они будут использовать один и тот же код, и, таким образом, пользователи, обмениваясь сообщениями с различных платформ, в принципе будут пользоваться одними и теми же символами, то есть говорить на одном языке. Рожица с глазами-сердечками для всех будет рожицей с глазами-сердечками.

Изначально Unicode Consortium, как правило, не обращала внимания на пол эмодзи-символов. Символ, который на большинстве платформ изначально изображался в виде бегущего человека, не обозначал бегущего мужчину. Он обозначал любого бегущего человека. Точно так же символ, изображающий полицейского, Unicode Consortium обозначала не как полицейского-мужчину, а как человека, служащего в полиции. Но затем отдельные платформы начали приписывать этим гендерно нейтральным символам мужской род.

В 2016 г. Unicode Consortium решила, что с этим надо что-то делать. Отказавшись от своей изначальной «гендерно нейтральной» позиции, организация конкретизировала пол всех эмодзи, обозначавших людей. Так, вместо символа «бегущий человек», который обозначал бегунов обоих полов, но изображался в виде мужчины, Unicode Consortium разработала символы для обозначения бегущего мужчины и бегущей женщины. В настоящее время существуют аналогичные варианты для всех профессий и видов спорта. Достижение небольшое, но важное.

Можно сколько угодно обвинять производителей телефонов и платформы социальных сетей в сексизме (тем более что они, как мы увидим далее, действительно грешат им, хотя часто не отдавая себе в этом отчета), но дело в том, что даже если бы они исхитрились изобразить гендерно нейтрального «бегущего человека», большинство из нас все равно воспринимало бы его как мужчину — ведь мы обычно воспринимаем род как мужской, если нет особого указания на то, что он женский. Пусть даже (мы очень на это надеемся) суровые ревнители грамматики в конце концов поймут, что употребление в английском языке сочетаний типа he or she («он или она») — или (какой ужас!) даже she or he («она или он») вместо просто he («он») — это еще не конец света, на самом деле отказ от общего (мужского) рода будет только половиной победы. «Мужской перекос» так прочно укоренился в нашем сознании, что даже действительно нейтральные в гендерном отношении слова мы воспринимаем как слова мужского рода.

В ходе исследования 2015 г. было выявлено пять наиболее частотных английских слов, обозначающих людей, в статьях, опубликованных в 2014 г. и посвященных взаимодействию человека с компьютером. Обнаружилось, что все они на первый взгляд гендерно нейтральные: user («пользователь»), participant («участник»), person («индивид», «лицо», «человек»), designer («разработчик») и researcher («исследователь», «ученый»). Браво, специалисты по взаимодействию человека с компьютером! Великолепно! Вот только, как всегда, есть одна загвоздка. Когда участников исследования попросили в течение десяти секунд подумать над тем, что означают эти слова, а затем нарисовать образы, возникшие в воображении, оказалось, что эти, казалось бы, гендерно нейтральные слова отнюдь не воспринимаются как в равной степени относящиеся и к мужчинам, и к женщинам. Только «разработчика» представляли себе как мужчину менее 80% участников эксперимента мужского пола (мужчину нарисовали «всего» 70%). «Ученого» чаще изображали неким бесполым существом, чем женщиной. У участниц эксперимента «мужской перекос» проявлялся не так сильно, но в целом и они чаще воспринимали гендерно нейтральные слова как слова мужского рода, и только «индивида» и «участника» (которых около 80% мужчин изобразили в виде мужчин) 50% женщин нарисовали в виде представительницы своего пола.

Эти довольно удручающие результаты перекликаются с результатами серии экспериментов «нарисуй ученого», проводимых не один десяток лет. Большинство участников этих экспериментов упорно рисует мужчин (раньше «мужской перекос» был настолько силен, что о результатах недавнего исследования, в ходе которого женщин-ученых нарисовали аж 28% детей, СМИ трубили на весь мир как о колоссальном достижении). Результаты «компьютерного» эксперимента 2015 г. в целом совпадают (что не может не настораживать) и с данными исследования 2008 г., в ходе которого пакистанских школьников в возрасте девяти-десяти лет просили нарисовать образ, возникающий в их воображении в связи со словом «мы». Ни одна школьница не нарисовала девочку — как, разумеется, и ни один школьник.

Восприятие мира как преимущественно «мужского» мы переносим даже на братьев меньших. В ходе одного исследования ученые демонстрировали участникам эксперимента гендерно нейтральное чучело животного, с помощью местоимений женского рода давая понять, что это чучело самки. Однако подавляющее большинство участников (дети, их родители и воспитатели) все равно воспринимало животное как самца и описывали его, используя местоимение «он». Исследование показало, что для того, чтобы хотя бы «половина участников описывала чучело животного с помощью местоимения “она”, а не “он”», животное должно выглядеть «необыкновенно женственно».

Справедливости ради надо сказать, что такое восприятие животного далеко не всегда ошибочно: часто животное — действительно «он», а не «она». В рамках международного исследования 2007 г., в ходе которого было изучено 25 439 персонажей детских телепередач, обнаружилось, что только 13% персонажей, не являющихся людьми, относятся к женскому полу (доля женщин в общем количестве «человеческих» персонажей была несколько выше, но тоже незначительной — 32%). Анализ фильмов категории G (для детей), вышедших в период с 1990 г. по 2005 г., показал, что только 28% ролей со словами достается персонажам женского пола. Еще более ярким свидетельством того, что люди — по умолчанию мужчины, была доля женщин в общем количестве участников массовых сцен — всего 17%.

Мужских ролей в фильмах не только больше, чем женских, — на долю персонажей мужского пола приходится вдвое больше экранного времени, чем на долю персонажей женского пола, а в фильмах, где главный герой — мужчина (а таких большинство), даже втрое больше. Только если главная роль в фильме — женская, на долю мужских и женских персонажей приходится равное количество экранного времени (обратите внимание, что даже в этом случае героиням не достается больше экранного времени, чем героям, как можно было бы ожидать). У персонажей-мужчин больше реплик, в целом они говорят вдвое больше женщин: в фильмах, где главный герой — мужчина, в три раза больше; а в фильмах, где две главные роли — мужская и женская, почти в два раза больше. Опять же, лишь в немногих фильмах, где главная роль — женская, персонажи обоих полов присутствуют на экране примерно равное количество времени. Такой дисбаланс обнаруживается не только на кино- и телеэкране. Он повсюду.

Он застыл в скульптурах. Я пересчитала все статуи в базе данных Британской ассоциации общественных памятников и скульптур, и оказалось, что скульптурных изображений одних только мужчин по имени Джон больше, чем изображений вошедших в историю и известных по имени женщин некоролевской крови (единственная причина, по которой я испытываю хоть какое-то почтение к королеве Виктории, — ее привычка повсюду возводить себе памятники, благодаря чему общее количество скульптурных изображений женщин (с учетом коронованных особ) значительно превосходит количество памятников Джонам).

Он проступает на банкнотах. В 2013 г. Банк Англии объявил о замене единственного изображения выдающейся женщины изображением мужчины (я боролась против такой замены не только в Великобритании, но и в других странах, включая Канаду и США, и небезуспешно).

Он звучит в новостных программах. Раз в пять лет, начиная с 1995 г., проект «Глобальный медиамониторинг» анализирует представленность женщин в печатных и других СМИ. В докладе, опубликованном в 2015 г., указывается, что «доля женщин в общем количестве людей, так или иначе представленных или упомянутых в газетах, на радио и на телевидении, составила лишь 24%» — ровно столько же, сколько и в 2010 г.

Этот дисбаланс даже пропечатан в школьных учебниках. Анализ учебных пособий по языку, в течение 30 лет использовавшихся в разных странах, включая Германию, США, Австралию и Испанию, показал, что в предложениях-примерах мужчины фигурируют намного чаще, чем женщины (в среднем соотношение мужчин и женщин в примерах составляет примерно 3:1). Проведенный в США анализ самых популярных учебников истории для старших классов, опубликованных в 1960–1990-е гг., показал, что фотографии известных мужчин превосходят по численности фотографии известных женщин в соотношении примерно 100:18, а в указателях только 9% имен и фамилий принадлежит женщинам (эта цифра сохраняется и в одном из учебников 2002 г.). Более поздний анализ (2017 г.) десяти вводных курсов по политологии показал, что женщинам в среднем отводится лишь 10,8% страниц учебника (для некоторых учебников этот показатель составляет всего 5,3%). Аналогичные результаты дал недавний анализ армянских, малавийских, пакистанских, тайваньских, южноафриканских и российских учебных пособий.

«Мужской перекос» и непропорционально высокая представленность мужчин настолько распространены в культуре, что создатели классической серии научно-фантастических экшн-игр Metroid воспользовались ими, чтобы удивить аудиторию. «Мы гадали, чем бы таким поразить геймеров, и решили снять шлем с [главного героя] Самуса. Кто-то воскликнул: “Народ будет в шоке, если Самус окажется женщиной!”», — вспоминали они в недавнем интервью. А чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что Самус — женщина, они нарядили его в розовое бикини и заставили продемонстрировать попку.

Игра Metroid была и остается исключением из правил. Хотя в докладе Исследовательского центра Пью 2015 г. указывалось, что в США в видеоигры играет одинаковое количество мужчин и женщин, только в 3,3% игр, представленных на пресс-конференциях во время E3 (крупнейшая в мире ежегодная выставка игр) 2016 г., главные герои были женщинами. Это даже ниже показателя 2015 г., который, по данным сайта Feminist Frequency, составил 9%. Если в демонстрационной версии игры и присутствуют персонажи женского пола, то часто лишь как одна из опций. На E3 2015 г. режиссер Fallout 4 Тодд Ховард продемонстрировал, насколько легко переключаться между «мужскими» и «женскими» версиями, — но лишь для того, чтобы сразу же вернуться к «мужскому» варианту при показе демоверсии игры. Как отмечалось на сайте Feminist Frequency, опубликовавшем данные по E3 2016 г., «персонажи игр — по умолчанию мужчины».

Следствием непропорционально высокой представленности мужчин, столь прочно укоренившейся в культуре, является то, что опыт и представления мужчин рассматриваются как универсальные, а опыт женщин (то есть, как ни крути, половины населения планеты) — как, скажем так, нишевой. Именно потому, что «мужское есть универсальное», одна дама — профессор Джорджтаунского университета, назвавшая свой курс литературы «Писатели — белые мужчины», попала в заголовки СМИ, хотя бесчисленные курсы под названием «Женщины-писательницы» никого не удивляют.

Именно потому, что «мужское есть универсальное» (а женское — «нишевое»), фильм о борьбе британских женщин за избирательные права критиковали (не где-нибудь, а в The Guardian) за «чрезмерную ограниченность» (в нем якобы не освещались события Первой мировой войны). Это, к сожалению, доказывает, что замечание, сделанное Вирджинией Вулф в 1929 г. — «Критик считает книгу серьезной, если речь в ней идет о войне, и не стоящей внимания, если в ней описываются чувства женщин в гостиной», — актуально и по сей день. Именно поэтому В.С. Найпол критикует сочинения Джейн Остин за «узость», но при этом никто не ждет от фильма «Волк с Уолл-стрит», что там будет показана война в Персидском заливе, а от норвежского писателя Карла Уве Кнаусгора — что он будет писать о ком-либо, кроме себя (или цитировать более одной писательницы), чтобы заслужить похвалу The New Yorker за освещение в своей шеститомной автобиографии «вопросов, волнующих всех нас».

Именно поэтому в статье в «Википедии», посвященной сборной Англии по футболу, речь идет о мужской сборной, а женской сборной посвящена отдельная статья. Именно поэтому в 2013 г. «Википедия» разделила американских писателей на «американских романистов» и «американских романисток». Именно поэтому в 2015 г. анализ статей в «Википедии» на разных языках показал, что в статьях, посвященных женщинам, встречаются такие слова, как «женщина», «представительница слабого пола» или «леди», а в статьях, посвященных мужчинам, нет слов «мужчина», «представитель сильного пола» или «джентльмен» (потому что люди — по умолчанию мужчины, а о женщинах можно и умолчать).

Период XIV–XVII вв. мы называем эпохой Возрождения, хотя, как отмечает социопсихолог Кэрол Теврис в книге 1992 г. «Ложная мерка для женщин» (The Mismeasure of Woman), возрождение не коснулось женщин, которым по-прежнему не давали участвовать в интеллектуальной и творческой жизни. Мы называем XVIII в. эпохой Просвещения, но просвещение, хотя и расширило «права человека», «сузило права женщин, которым было отказано в праве самостоятельно распоряжаться своим имуществом, зарабатывать и получать высшее и профессиональное образование». Мы считаем Древнюю Грецию колыбелью демократии, хотя женщины (половина населения) там были лишены права голоса.

В 2013 г. СМИ превозносили британского теннисиста Энди Маррея за то, что «после 77 лет ожидания» он принес Великобритании победу на Уимблдоне, хотя на самом деле в 1977 г. ее добилась Вирджиния Уэйд. Три года спустя один спортивный репортер назвал Энди Маррея «первым, кто завоевал две олимпийские теннисные золотые медали» (на что Энди Маррей справедливо заметил, что «у Винус и Серены [Уильямс], кажется, по четыре такие медали»). В США никто не сомневается в том, что сборная страны по футболу не только ни разу не выигрывала чемпионат мира, но даже ни разу не вышла в финал, хотя на самом деле это не так. Женская сборная США по футболу четырежды побеждала на чемпионате мира.

В последние годы имел место ряд похвальных попыток решить проблему неослабевающего культурного «мужского перекоса», но их обычно встречали в штыки. Когда компания Marvel Comics сообщила, что в четвертом фильме о супергерое Торе он будет женщиной, фанаты киновселенной взбунтовались, — хотя, как отмечал журнал Wired, «никто не пикнул», когда Тор появился на экране в виде лягушки. Когда франшиза «Звездные войны» выпустила два фильма подряд с женщинами в главных ролях, взрыв возмущения сотряс маносферу. Один из самых продолжительных британских телесериалов — «Доктор Кто», научно-фантастический сериал об инопланетянине, меняющем форму и периодически перевоплощающемся в новое обличье. 12 раз пришелец выступал в мужских телах. Но в 2017 г. он впервые превратился в женщину. Один из бывших исполнителей роли Доктора — Питер Дэвисон — выразил «сомнение» в правильности приглашения на роль Доктора Кто женщины. По его мнению, лучше бы Доктор стал «мальчиком». Актер сокрушался о том, что «мальчикам не хватает примеров для подражания». Взбудораженные мужчины наводнили Twitter призывами к бойкоту телесериала и упреками в адрес его создателей за «политкорректность» и стремление угодить «либеральной» публике.

Колин Бейкер, сыгравший шестое воплощение Доктора Кто, не согласился со своим предшественником — Питером Дэвисоном, сыгравшим пятое воплощение. По его мнению, мальчикам «в качестве примеров для подражания 50 лет показывали одних мужчин». И вообще, заметил он, разве пример для подражания обязательно должен быть того же пола, как и те, для кого он предназначен? «Разве не может быть примером для подражания просто человек?» — вопрошал актер. На самом деле нет, Колин, потому что, как мы могли заметить, под словом «человек» подразумевается мужчина. Да и в любом случае, факты говорят о том, что если женщины, в общем-то, готовы брать пример с лиц противоположного пола, то мужчины — нет. Женщины покупают книги о мужчинах, а мужчины не покупают (или, по крайней мере, редко покупают) книги, написанные женщинами или о женщинах. Когда в 2014 г. создатели серии компьютерных игр в жанре приключенческого боевика Assassin’s Creed объявили, что в новом кооперативном режиме, рассчитанном на нескольких игроков, не будет играбельных женских персонажей — ассасинов, некоторые геймеры-мужчины одобрили это решение. Играть за женщин им неинтересно, заявили они.

Журналистка Сара Дитум отреагировала мгновенно. «Да неужели? — ехидно спрашивала она в своей колонке. — Вы играли за синих ежей. Вы играли за морских пехотинцев — киборгов. Вы играли за паршивых укротителей драконов. [...] Но мысль о том, что главными персонажами игры могут быть женщины, со своим внутренним миром, с сильным характером, не укладывается у вас в голове?» С одной стороны, Сара Дитум, разумеется, права — формально. Технически куда проще вообразить себя женщиной, чем синим ежом. Но с другой стороны, она ошибается, потому что у синего ежа есть одна очень важная особенность, объединяющая его с геймерами-мужчинами, и она перевешивает видовые различия: еж Соник — самец. Мы знаем это, потому что он не розовый, у него нет бантика на голове и он не кривляется. Он принадлежит не к особому, нетипичному полу, а к стандартному, не нуждающемуся в опознавательных знаках.

Такого рода негативная реакция на инклюзию женщин наблюдается по всему культурному ландшафту. Когда в 2013 г. я боролась за то, чтобы на реверсе банкноты Банка Англии осталось изображение выдающейся женщины, некоторые мужчины так взъерепенились, что принялись угрожать мне, обещая изнасиловать, изувечить и убить. Разумеется, не все мужчины, не одобрявшие кампанию, заходили так далеко, но возмущение подобной несправедливостью прорывалось даже в самых взвешенных откликах, которые я получала. Помню, один мужчина уверял меня, что «женщины и так теперь повсюду». Ясное дело, что не «повсюду», раз мне пришлось так упорно отстаивать изображение одной-единственной женщины на банкнотах, но возражение моего оппонента было очень показательно. Для него и ему подобных даже самая робкая попытка инклюзии женщин — явное нарушение правил. Внутри мужского сообщества правила игры были одинаковыми для всех, и мужчинам кажется, что их засилье во всех областях — это объективное следствие их заслуг.

Прежде чем капитулировать, Банк Англии объяснял мужское «засилье» на банкнотах меритократическим подходом: отбор исторических фигур, изображаемых на деньгах, банкнотах, производился, как меня уверяли, на основе «объективных критериев». Чтобы войти в «золотой список ключевых фигур нашего прошлого», человек должен был удовлетворять ряду требований. Он должен был пользоваться широкой известностью и добиться выдающихся успехов в своей области. Его кандидатура не должна была вызывать разногласий в обществе. Наконец, «его вклад в историю страны должен был быть долгосрочным и заслуживать всеобщего признания». Читая этот субъективный перечень заслуг, я понимала, почему Банк Англии смог выбрать изображения только пятерых белых мужчин: из-за нехватки гендерных данных трудно было найти женщин, отвечающих хотя бы одному из этих «объективных» критериев.

В 1839 г. пианистка и композитор Клара Шуман написала в своем дневнике: «Когда-то мне казалось, что я обладаю творческими способностями, но я отказалась от этой мысли; женщина не должна сочинять музыку — ведь если до сих пор ни одной женщине этого не удавалось, почему я думаю, что у меня получится?» Трагедия была в том, что Клара Шуман ошибалась. Женщинам до нее удавалось сочинять музыку, и несколько самых талантливых, плодовитых и влиятельных композиторов XVII и XVIII вв. были именно женщинами. Вот только они не «пользовались широкой известностью», потому что редко добивались признания при жизни — их имена тонули в бездне дефицита гендерных данных, или же их сочинения приписывали мужчинам.

Феликс Мендельсон опубликовал под своим именем шесть произведений своей сестры Фанни Гензель, а в 2010 г. было доказано, что ею написана еще одна партитура, ранее считавшаяся сочинением брата. В течение многих лет специалисты по античной литературе полагали, что римская поэтесса Сульпиция Руфа не могла сама написать стихи, подписанные ее именем, — они были слишком хороши, не говоря уже о том, что слишком откровенны для женщины. Юдит Лейстер, одна из первых голландок, принятых в гильдию художников, при жизни пользовалась известностью, но после смерти в 1660 г. была забыта, а работы художницы начали приписывать ее мужу. В 2017 г. были обнаружены новые полотна художницы XIX в. Каролины Луизы Дейли — ранее их авторами считались мужчины, один из которых вообще не был художником.

В самом начале XX в. выдающийся британский инженер, физик и изобретатель Герта Айртон заметила, что заблуждения «очень живучи […] но у заблуждений, связанных с авторством женщин, чьи работы приписываются мужчинам, больше жизней, чем у кошки». Она была права. Во всех учебниках по-прежнему пишут, что открытие роли хромосом в определении пола эмбриона (ранее считалось, что пол зависит от внешних условий) принадлежит Томасу Ханту Моргану, хотя на самом деле эксперименты на мучных червях проводила Нетти Стивенс. Это заблуждение живет и распространено и по сей день, несмотря на то что сохранилась переписка между двумя учеными, в том числе письмо, а котором Морган просит Нетти рассказать о подробностях ее эксперимента. Открытие Сесилии Пейн-Гапошкиной, что солнце преимущественно состоит из водорода, часто приписывается ее научному руководителю — мужчине. Возможно, самый известный пример подобной несправедливости — это история Розалинд Франклин, чьи исследования (в ходе экспериментов с рентгеновскими лучами и измерением отдельных клеток она пришла к выводу, что ДНК состоит из двух цепей и остатка фосфорной кислоты) подготовили почву для «открытия» структуры ДНК Джеймсом Уотсоном и Фрэнсисом Криком (за которое эта парочка получила Нобелевскую премию).

Все это не означает, что Банк Англии отказывался изображать женщин на банкнотах по злому умыслу. Дело лишь в том, что кажущаяся объективность на поверку может оказаться сильнейшим «мужским перекосом»: как показывают приведенные выше примеры, из-за распространенного в прошлом обычая приписывать женские заслуги мужчинам женщины ну никак не могли соответствовать требованиям Банка Англии. Ведь заслуги зависят от общественного мнения, а это мнение определяется культурной средой. И если эта среда, как у нас, страдает «мужским перекосом», она неизбежно ставит женщин в невыгодное положение по сравнению с мужчинами. Это происходит по умолчанию.

Пример Банка Англии и его субъективных критериев отбора исторических фигур, изображаемых на банкнотах, показывает также, что «мужской перекос» может выступать как причиной, так и следствием дефицита гендерных данных. Из-за того что Банк Англии не учитывал дефицит исторических гендерных данных, разработанная им процедура отбора исторических фигур основывалась на оценке исключительно мужских заслуг; даже такое, казалось бы, легко выполнимое требование, как бесспорность заслуг, весьма спорно — ведь, как блестяще заметила историк Лорел Тэтчер Ульрих, «женщины, которые хорошо себя ведут, не имеют шанса войти в историю». В итоге Банк Англии не только не способствовал ликвидации дефицита гендерных данных, но и усиливал его.

Субъективность критериев оценки заслуг, маскирующаяся под объективность, проявляется повсюду. В 2015 г. британская школьница выпускного класса Джесси Маккаби заметила, что из 63 музыкальных произведений, включенных в обязательную программу по музыке, не было ни одного сочиненного женщиной. Она пожаловалась в экзаменационный совет Edexcel, но не нашла понимания. «Учитывая, что женщины-композиторы не получили широкой известности в рамках западной (как и любой другой) классической традиции, — ответили экзаменаторы, — включение их произведений в учебную программу вряд ли имеет смысл». Здесь важна формулировка. Совет Edexcel не пишет, что женщин-композиторов не было, — в конце концов, только в «Интернациональной энциклопедии женщин-композиторов» более 6000 статей. Экзаменаторы ссылаются не на отсутствие женщин-композиторов, а на «канон», то есть набор произведений, роль которых в формировании западной культуры считается общепризнанной.

Формирование канона выдается за процесс отбора музыкальных произведений на основе объективных критериев, но на самом деле эти критерии так же субъективны, как и любое суждение, выносимое в обществе, где отсутствует равноправие. Ни одно произведение, сочиненное женщиной, не вошло в канон, потому что исторически женщины не могли добиться известности на поприще музыкальной композиции. На протяжении большей части истории, если им вообще позволялось сочинять музыку, их произведения звучали лишь для узкого круга родных и друзей. Они были практически лишены возможности сочинять большие оркестровые произведения, столь важные для репутации композитора, — подобное занятие считалось «неподобающим» для женщины. Сочинение музыки было для женщин не более чем дамским рукоделием, не профессией. Даже в XX в. Элизабет Мэконки (первая женщина, занявшая пост президента Гильдии композиторов Великобритании) была ограничена в своих притязаниях такими издателями, как Лесли Буси, который «не мог взять у женщины для публикации ничего, кроме песенок».

Даже если бы «песенки», которые дозволялось сочинять женщинам, включались в канон, у женщин все равно не было ни денег, ни влияния для того, чтобы сохранить свое наследие. В книге «Песни и напевы: забытые сочинительницы классической музыки» (Sounds and Sweet Airs: The Forgotten Women of Classical Music) Анна Беер сравнивает певицу и плодовитого композитора XVII в. Барбару Строцци (которая «за свою жизнь опубликовала больше музыкальных произведений, чем любой другой композитор ее времени») с одним из ее современников, Франческо Кавалли. Должность капельмейстера собора Святого Марка в Венеции (которую в то время могли занимать только мужчины) приносила Кавалли неплохой доход и обеспечивала достаточное влияние для того, чтобы все его работы, в том числе не опубликованные при жизни, хранились в библиотеке. Он мог позволить себе платить архивариусу, чтобы тот сохранял их. У него была возможность (которую он и использовал) заранее оплатить исполнение сочиненных им месс в годовщину его смерти. У Барбары Строцци таких возможностей не было, и она не могла позаботиться о сохранении памяти о себе так же, как Кавалли. Поэтому продолжать настаивать на определяющей роли канона, в который не вошли произведения женщин, подобных Строцци, — значит закреплять историческую несправедливость, порождаемую «мужским перекосом».

Теми же причинами, что исключение женщин из истории культуры, объясняется недопущение их во властные структуры, которым, в свою очередь, нередко оправдывают то, что школьные уроки истории посвящены почти исключительно жизни мужчин. В 2013 г. в Великобритании разгорелась дискуссия о преподавании истории, инициированная Майклом Гоувом, который в то время занимал пост министра образования и продвигал новую национальную учебную программу по истории, «возвращающую к основам». Он и его сторонники, этакая армия Грэдграйндов XXI в., настаивали, что детям нужны «факты». Что им требуется «прочный фундамент для знаний».

Этот «прочный фундамент», сложенный из «кирпичиков-фактов», которые должен знать каждый ребенок, грешил, помимо прочих недостатков, почти полным игнорированием женщин. В программу для учащихся 7–11 Key Stage 2 («второй ключевой этап», или младшая ступень средней школы) не было включено ни одной женщины, кроме двух королев из рода Тюдоров. На «третьем ключевом этапе», или старшей ступени средней школы (11–14 лет), ученикам предлагалось познакомиться с жизнью всего лишь пяти женщин, четыре из которых (Флоренс Найтингейл, Мэри Сикол, Джордж Элиот и Анни Безант) были «свалены в кучу» в разделе «Меняющаяся роль женщин», что давало все основания верно предположить, что остальная часть учебной программы была посвящена исключительно мужчинам.

В 2009 г. известный британский историк Дэвид Старки раскритиковал женщин-историков за то, что они, по его мнению, слишком много внимания уделяют женам короля Генриха VIII, а не самому монарху, который, по его словам, должен рассматриваться как «центральная фигура». Отвергая «мыльную оперу» его личной жизни как малозначимую по сравнению с официально признанными политическими заслугами (в частности, реформацией), Дэвид Старки настаивал, что, «если взглянуть на историю Европы непредвзято, мы увидим, что ее (за исключением последних пяти минут) творили белые мужчины, потому что именно у них были власть и влияние; делать вид, что это не так, — значит фальсифицировать историю».

Позиция Дэвида Старки основана на убежденности, что частная жизнь человека не имеет значения. Но разве это так? Взять хотя бы частную жизнь некой Агнес Хантингдон (род. после 1320 г.), о которой нам известно из материалов судебных разбирательств, связанных с двумя ее замужествами. Мы выясняем, что она была жертвой домашнего насилия и что законность ее первого брака оспаривалась, поскольку родные не одобряли ее выбор. Вечером 25 июля 1345 г., после того как второй муж напал на нее, Агнес Хантингдон сбежала из дома. Той же ночью муж Агнес явился в дом ее брата. У него был нож. Насилие в отношении женщины, жившей в XIV в. (и отсутствие у нее свободы выбора), — что это: малозначимые подробности ее частной жизни или часть истории женского бесправия?

Произвольное разделение человеческой жизни на частную и общественную в любом случае носит безусловно искусственный характер. Частное и общественное тесно переплетаются друг с другом, одно не существует без другого. В беседе со мной Кэтрин Эдвардс, учительница истории, активно участвовавшая в кампании против реформ Майкла Гоува, обратила мое внимание на недавнее исследование, посвященное роли женщин в Гражданской войне в США. Эта роль была далеко не второстепенной: «женщины с их пониманием своего предназначения полностью подорвали боеспособность конфедератов».

Женщины, принадлежавшие к высшим слоям общества и воспитанные на безусловной вере в миф о своей слабости и беспомощности, просто не могли преодолеть уверенность, что настоящие леди не должны трудиться. Будучи не в силах заставить себя занять рабочие места, оставленные отправившимися на фронт мужчинами, они в письмах умоляли мужей дезертировать, вернуться домой и защитить их. Простые женщины проявили свое недовольство более активно — они организовали сопротивление политике конфедератов, «потому что практически голодали, и им нечем было кормить семьи». Игнорировать роль женщин при анализе итогов Гражданской войны в США — значит поддерживать дефицит не только гендерных данных, но и данных, касающихся становления Соединенных Штатов. Эта роль, пожалуй, из тех «фактов», которые не мешает знать.

История людей. История искусства, литературы, музыки. История самой эволюции человека. Все это преподносится нам как набор объективных фактов. Но на самом деле эти факты лгут. Все они искажены, потому что не учитывают половину человечества, — лгут даже сами слова, которыми мы передаем полуправду. Это искажение выливается в дефицит данных. Оно коверкает наше представление о самих себе и представления о том, что, как нам кажется, мы знаем о самих себе. Оно питает миф об универсальности мужчин. Вот это действительно факт.

Миф об универсальности мужчин отличается необычайной живучестью. Он и сегодня влияет на наши представления о себе — и если мы что-то поняли за последние несколько лет, так это то, что самоидентификация, то есть осознание своей половой, этнической или другой принадлежности, — отнюдь не мелочь. Самосознание — великая сила, которую мы игнорируем и искажаем себе на погибель: Трамп, Брекзит и ИГИЛ (приведем лишь три свежих примера) — эти глобальные явления, опрокинувшие мировой порядок, — все это проекты, движущей силой которых, в сущности, служит самосознание. Искажать и игнорировать самосознание нас заставляет именно «мужской перекос», скрывающийся под маской гендерно нейтральной универсальности.

Мужчина, с которым у меня был короткий роман, пытался переубедить меня, уверяя, что я ослеплена идеологией. По его мнению, будучи феминисткой, я не могу воспринимать мир объективно и рационально, так как смотрю на него сквозь призму феминизма. Когда я возражала, что то же самое можно сказать и о нем (он считал себя либертарианцем), он не соглашался со мной. Нет! Он объективен. Его устами говорит здравый смысл, «абсолютная истина» Симоны де Бовуар. Свой взгляд на мир он считал универсальным, а взгляд феминистки — нишевым, идеологизированным.

Вспомнить об этом мужчине меня заставили президентские выборы в США 2016 г., когда, казалось, некуда было деваться от твитов, речей и газетных и прочих статей, где мужчины, преимущественно белые, поносили зло, проистекающее от так называемой «политики идентичности». Через десять дней после победы Дональда Трампа The New York Times опубликовала материал профессора Колумбийского университета, политолога Марка Лиллы, который критиковал Хиллари Клинтон за ее «заигрывание с избирателями из числа афроамериканцев, латиноамериканцев, представителей ЛГБТ-сообщества и женщин». Она, по его словам, обошла своим вниманием «белых представителей рабочего класса». Марк Лилла осуждал «риторику многообразия» Хиллари Клинтон как несовместимую с «широким видением». Он усматривал связь между «узостью взглядов» Хиллари Клинтон и настроениями, наблюдаемыми им в среде учащихся колледжей (видимо, Марк Лилла увлекался трудами В.С. Найпола). Сегодняшние студенты, писал он, до такой степени помешаны на многообразии, что «на удивление мало знают о таких универсальных понятиях, как классовое разделение общества, война, экономика и общее благо».

Через два дня после публикации статьи кандидат от демократов на президентских выборах 2016 г. Берни Сандерс заявил в Бостоне, куда он прибыл в рамках турне в поддержку своей книги, что «нехорошо говорить: “Голосуйте за меня, потому что я женщина!”». В Австралии Пол Келли, редактор журнала The Australian, назвал победу Трампа «бунтом против политики идентичности», а в Великобритании депутат от лейбористской партии Ричард Бергон написал, что эта победа наглядно продемонстрировала, «что может произойти, если левые центристы, полагаясь на политику идентичности, отказываются реформировать экономическую систему».

Саймон Дженкинс из The Guardian назвал 2016 г. annus horribilis и выступил с уничтожающей критикой «апостолов идентичности», «сосредоточившихся на защите» меньшинств и тем самым убивавших либерализм. «Я не принадлежу ни к какому племени», — написал он. Он не желал «поддаваться массовой истерии». Чего он хотел, так это «повторения славной революции 1832 г.», в результате которой право голоса в Великобритании получили несколько сотен тысяч богатых людей. Действительно, 2016 г. выдался ужасным.

Все эти белые мужчины сходились во мнении, что политика идентичности — всего лишь политика идентичности, то есть осознания своей принадлежности к определенной расе или определенному полу; что расовая и половая принадлежность не имеют никакого отношения к «более общим» вопросам, таким как «вопросы экономики»; что желание удовлетворить специфические потребности женщин-избирателей или цветных избирателей — это «узость взглядов»; что рабочий класс состоит исключительно из белых мужчин. Кстати, по данным Бюро статистики труда Министерства труда США, в угольной промышленности, о которой во время президентских выборов 2016 г. постоянно твердили в связи с необходимостью создания рабочих мест для представителей рабочего класса (читай: мужчин), было занято в общей сложности 53 420 человек, а среднегодовая заработная плата составляла $59 380. Сравните эти цифры с численностью женщин, занятых в «женских» отраслях, то есть работающих уборщицами и домохозяйками, — 924 640 человек и их среднегодовым доходом — $21 820. И кто же после этого истинные представители рабочего класса?

Этих белых мужчин также объединяла принадлежность к белой расе и мужскому полу. Я подчеркиваю это, потому что именно белая кожа и половая принадлежность заставляли их всерьез озвучивать противоречащее логике представление, что самоидентификация волнует только тех, кто не принадлежит к белой расе и не является мужчиной. Если вы, будучи белым мужчиной, привыкли к мысли, что люди — по умолчанию мужчины, причем белые, нетрудно забыть, что осознание своей принадлежности к белой расе и мужскому полу — это тоже самоидентификация.

Пьер Бурдье писал в 1977 г., что «то, что существенно, не оговаривается особо, потому что само собой разумеется; традиция молчит именно потому, что она традиция». О принадлежности к белой расе и мужскому полу молчат именно потому, что их не нужно оговаривать особо. Белая раса и мужской пол абсолютны. Они безусловны. Это настройки по умолчанию. И это очевидно для тех, чья принадлежность не «настроена по умолчанию», для тех, о чьих нуждах и мнениях обычно забывают, для всех, кто привык противостоять миру, в котором их и их потребностей как бы не существует.

Восприятие принадлежности к белой расе и мужскому полу, как настройки по умолчанию, возвращает меня к моему неудавшемуся роману (ну ладно, романам) — ведь оно неразрывно связано с ложным представлением об объективности и рациональности точки зрения мужчин, принадлежащих к белой расе, — или, по выражению Кэтрин Маккиннон, их «точки не-зрения», то есть нежелания замечать очевидное. Поскольку эта точка зрения не оговаривается как принадлежащая представителям белой расы и мужского пола (в этом нет необходимости, это норма), она якобы не может быть субъективной. Предполагается, что она объективна. Представления мужчин претендуют на объективность, более того — на универсальность.

Эти претензии неоправданны. На самом деле сознание своей принадлежности к белой расе и мужскому полу ничем не отличается от сознания принадлежности к черной расе и женскому полу. Одно исследование, посвященное отношению именно белых американцев к выборам и кандидатам в президенты, показало, что успех Трампа обусловлен «политикой идентичности представителей белой расы», которую исследователи определили как «попытку защиты коллективных интересов белых избирателей с помощью урны для голосования». Они пришли к выводу, что «симпатии избирателей к Трампу в значительной степени обусловлены» именно их осознанием своей принадлежности к белой расе. Эти симпатии объясняются также осознанием своей принадлежности к мужскому полу. Анализ роли гендерного фактора в поддержке Трампа показал, что «чем более враждебно избиратели настроены по отношению к женщинам, тем с большей вероятностью они поддерживают Трампа». Фактически агрессивный сексизм выступал таким же мощным предиктором поддержки Трампа, как и принадлежность к республиканской партии. И это удивляет нас лишь потому, что мы привыкли к мифу об универсальности мужчин.

Этот миф — прямое следствие дефицита гендерных данных. Принадлежность к белой расе и мужскому полу могут считаться настройкой по умолчанию только в том случае, если большинство людей, отождествляющих себя с представителями другой расы или другого пола, никак не заявляет о себе. Однако миф об универсальности мужчин — это одновременно и причина дефицита гендерных данных: поскольку женщин не замечают и забывают и поскольку большая часть известных нам данных — это данные о мужчинах, представителей мужского пола приходится считать универсальными. Соответственно, женщин, составляющих половину населения планеты, приходится считать меньшинством — существами с нишевым самосознанием и субъективной точкой зрения. В таких условиях женщины, едва родившись, обречены на забвение. Их игнорируют. Без них можно обойтись — и в культуре, и в истории, и при сборе данных. В результате женщины становятся как бы невидимыми.

«Невидимые женщины» — книга о том, что происходит, когда мы забываем о половине человечества; о том, как дефицит гендерных данных вредит женщинам, когда жизнь более или менее стабильна; о том, как он проявляется в области городского планирования, политики, трудовых отношений. Это книга о том, что происходит с женщинами в «мужском» мире, скроенном по меркам мужчин, когда случается беда — когда женщины болеют, или когда в результате, например, наводнения они остаются без крова, или когда они покидают свои дома, спасаясь от войны.

Но книга сеет и семена надежды, потому что, когда женщины получают возможность выйти из тени, когда они становятся видимыми, а их голос — слышимым, ситуация начинает меняться. Информационная дыра закрывается.

Главный посыл книги — призыв к переменам. Слишком долго женщин считали отклонением от нормы, подвидом стандартного индивида, и именно поэтому мы позволили им стать невидимками. Пришло время взглянуть на женщин по-новому. Пора их увидеть.

Отправить