Впервые поставил вопрос о «норманстве» варягов шведский дипломат и историк-любитель П. Петрей (1570–1622). В его сочинении «История о Великом княжестве Московском» («Regni muschovitici sciographia»), опубликованном в 1614–1615 гг. в Стокгольме, в одной строке содержится идея, которая затем будет бурно развиваться в тысячах ученых и околоученых трудов: «…кажется ближе к правде, что варяги из Швеции». «Кажется» дипломату в основном потому, что если бы, пишет он, эти варяги проживали в Саксонии или славянской Вагрии (такое мнение, как наиболее популярное в его время, Петрей приводит), то «не они не могли бы так далеко плавать на своих кораблях по морю, да и не были так многочисленны, чтобы воевать с русскими». Тут же дипломат высказал предположение, что имена древнерусских князей Рюрика, Трувора и Синеуса – это искаженные «шведские» имена Эрик (Родриг, Зигфрид и т. д.), Сиге (Симон, Самсон) и Туре.

Любопытно, что буквально несколькими месяцами ранее «Regni muschovitici» Петрей во втором издании своей «Краткой и благодетельной хроники обо всех свеярикских и гётских конунгах», при всем старании приписать древним соотечественникам самые невероятные завоевания, указал, что «не нашел в русских хрониках каких-либо сведений о завоеваниях (в России. – A.B.) шведских конунгов, но это и понятно, поскольку хроники начинают рассказ с прихода Рюрика, Синеуса и Трувора из Пруссии».

Таким образом, к 1614 г. Петрея, до того не подозревавшего ни о каких подвигах Эрика, Сига и Туре в Восточной Европе, внезапно как бы озарило. Российские историки, впрочем, полагают, что озарение это было вполне конъюнктурным и было связано с актуальной политической борьбой, в которой принимал участие автор «Regni muschovitici sciographia».

В ту пору в Московском царстве еще продолжалось Смутное время. Часть российской элиты, в сложной обстановке внутренних распрей и внешних угроз, главной из которых виделась польская, вели переговоры о приглашении на московский престол шведского королевича. Новгород, будучи с 1611 г., под властью шведов, занимал здесь особую позицию, с одной стороны, поддерживая линию на единство русских земель, хотя бы с царем из чужеземцев, с другой – не отказываясь от мысли об обретении определенной самостоятельности от Москвы. В переговорах по этому поводу, которые велись то в Стокгольме, то в Выборге, руководитель новгородского посольства архимандрит Киприан, якобы, сделал заявление, что «новгородцы по летописям могут доказать, что был у них великий князь из Швеции (Swerige) по имени Рюрик (Rurich)». Во всяком случае, так гласит официальный отчет шведской делегации о переговорах от 28 августа 1613 г., который ныне хранится в Государственном архиве в Стокгольме.

Подлинность этого заявления, однако, не очевидна. Так, альтернативная запись речи Киприана, сделанная секретарем шведского посольства, придает тому же пассажу совсем другой смысл: «…в старинных хрониках есть сведения о том, что у новгородцев исстари были свои собственные великие князья… так из вышеупомянутых был у них собственный великий князь по имени Родорикус, родом из Римской империи» (…udaf det Romerske Rikedt benemd Rodoricus)».

Интересно в этой связи, как отмечает историк В.В. Фомин, что в многочисленных документах Смутного времени, в т. ч. касающихся приглашения шведов на престол – будь то в Новгороде или в Москве – нигде не говорилось о том, что варяги и Рюрик (или Родорик) – это шведы. Что особенно важно, не было их и в собственно шведских источниках, в т. ч. в трех обращениях короля Карла IX к русским, где такие указания были бы весьма кстати (Фомин, с. 29).

Некоторые авторы считают, что в официальном протоколе Выборгских переговоров с ведома влиятельных «шведских вельмож» был совершен прямой подлог подлинных слов новгородских представителей с апелляциями к далекому прошлому и происхождению русской царской фамилии «от варежского княженья, от Рюрика». Другие – что шведы, не зная как перевести «варежского», без злого умысла записали его как понятное им Sverige (шведского). Третьи полагают, что новгородцы в ходе сложных, подчас двусмысленных дипломатических маневров действительно делали какие-то намеки шведам на якобы совместное историческое прошлое.

Но кто бы ни сделал первым заявление про «шведского Рюрика», переговоры закончились ничем и на фоне неудачных попыток склонить русских и, в частности, новгородцев к переходу под власть шведской короны у дипломатов Стокгольма появилась идея подкрепить этот переход историческими аргументами. Или, по выражению А.Г. Кузьмина, «с помощью варягов «вторгнуться» в русскую историю». Задача диктовалась и геополитическими замыслами шведских королей, которые не ограничивались присоединением Новгорода. Т. н. «Великая восточная программа», выдвинутая еще в 1580-х гг. (при Юхане III), включала также планы аннексии и Пскова, и даже Архангельска. В этой связи оказалась востребованной версия о шведском происхождении русских князей, которую в книжном виде впервые опубликовал Петрей, кстати, принимавший активное участие в переговорах с новгородцами.

Такая «историческая подготовка» к территориальным притязаниям была совершенно в духе того времени (как, впрочем, и не только того). В частности, в конце XVI – начале XVII вв., указывает В.В. Фомин, велась историографическая война между Швецией и Данией. В ней участвовал и вездесущий Петрей, вызвавший своим «вторжением в датскую историю» столь бурный гнев датских властей, что они потребовали его уголовного наказания.

При этом в своей версии, точнее, как он подчеркивал гипотезе ранней русской истории Петрей был еще относительно щепетилен. Впрочем, его последователи довольно быстро эту щепетильность отбросили.

Например, в 1671 г. шведский королевский историограф Юхан Видекинд уже постулировал, как непреложную истину: «Из древней истории видно, то за несколько сот лет до подчинения Новгорода господству Москвы, его население с радостью приняло из Швеции князя Рюрика». Не только князь, но и слово «варяги», «явилось из Швеции», в свою очередь, утверждал О. Рудбек. По его словам, Швеция раньше называлась Вергион, «Варгэён» (Wargöön) от творимого ее обитателями «великого разбоя на море, поскольку волки (Wargur) – это те, кто грабят и опустошают и на суше, и на море».

Надо сказать, что в своих исторических заявлениях шведы исходили не только из актуальной политики. Они действовали под влиянием общей моды того времени, когда с возрождением интереса к античным авторам возник спрос на поиск своих национальных корней через новую мифологию. Как уже упоминалось вначале, такую мифологию исторического «скандинавоцентризма» в духе Швеция – Гиперборея и источник европейской культуры, как раз в начале XVII в. начали развивать Ю. Буре и его последователи. Только в случае «варягов» в орбиту скандинавоцентризма затягивалась уже не античная, а русская история.

В XVIII в. эту мифологию, исходя уже из собственных соображений, так или иначе поддержали приехавшие в России ученые-немцы. Впрочем, по словам Л.П. Грот, к идеям Буре и «рудбекианству» они подтянули еще идеи философов-просветителей. В частности, теорию Общественного договора Ш.Л. Монтескье, согласно которой государственности с наследственной властью предшествовал период свободы и народоправства с выборными правителями. Ее использовал в диссертации Г.Ф. Миллер, утверждая, что Рюрик был первым «избранным правителем», а до того «новгородцы были без владетелей». В свою очередь, А.Л. Шлёцер опирался на «Опыт о нравах и духе народов» Ф.М. Вольтера, призывавшего очищать историю от всего «чудесного и фантастического».

Разумеется, политико-мифологические и философские подоплеки суждений отцов норманнизма не обесценивают полностью эти суждения. Тем более что объективные научные заслуги многих из этих ученых (например, работы Миллера по русским летописям) были признаны в том числе их противниками.