Глава 7. Ханна Релф
На следующее утро Лира нервничала и стеснялась выходит к завтраку. Она тихо проскользнула в столовую для слуг и положила себе овсянки, ни на кого не глядя и только улыбаясь и кивая, когда кто-то с ней здоровался. Ей казалось, что она проснулась в кандалах, не смогла их снять и теперь повсюду таскает за собой, как знак позора.
После завтрака она долго слонялась в холле, не желая возвращаться в комнаты, которые у нее вот-вот отнимут, и не чувствуя в себе сил заниматься тем, о чем она говорила с Диком, – пойти на почтовую станцию и попытаться устроиться на работу. Вчерашний разговор с магистром словно вытянул из нее все силы.
Наконец, привратник окликнул ее. Она обернулась.
– Тебе письмо, Лира, – сказал он. – Заберешь сейчас или попозже?
– Могу забрать сейчас. Спасибо.
Привратник вручил ей простой белый конверт с ее именем, написанным четким летящим почерком – рукой кавалерственной дамы Ханны Релф. Сердце Лиры сначала дрогнуло от радости, потому что эту женщину она считала настоящим другом, но тут же снова застыло: а вдруг в этом письме говорится, что Лира теперь должна платить и за свои уроки обращения с алетиометром? Где она возьмет деньги?
– Просто открой его, глупышка, – сказал Пан.
– Да.
В конверте лежала карточка, а на ней – всего пара строк: «Милая Лира, не зайдешь ли ты ко мне сегодня после обеда? Это важно. Ханна Релф».
Лира недоуменно уставилась на карточку. Сегодня после обеда? «Сегодня» – это когда? Разве доктор Релф не должна была отослать письмо вчера, чтобы Лира получила его с утренней почтой? Но нет – на карточке стояла сегодняшняя дата.
Лира еще раз осмотрела конверт и только теперь заметила, что на нем нет марки, зато в нижнем левом углу есть надпись: «Курьером».
Она повернулась к привратнику, который раскладывал остальные письма по ячейкам.
– Билл, а когда оно пришло? – спросила она.
– С полчаса назад. Курьер принес.
– Спасибо…
Лира положила письмо в карман и побрела через внутренний двор, направляясь в Сад ученых. Почти все деревья облетели, пустые клумбы казались мертвыми, и только в огромном кедре теплилась жизнь, но и он как будто спал. Был один из тех серых и тихих дней, когда сама тишина кажется погодным явлением – не просто отсутствием звуков, а присутствием чего-то особенного, чего-то большего, чем эти сады, и колледжи, и жизнь вообще.
Лира поднялась по каменным ступеням в дальнем конце сада – отсюда, с насыпи, открывался вид на Рэдклифф-сквер, – и села на скамейку, стоявшую здесь с незапамятных времен.
– Знаешь что? – вдруг сказал Пан.
– Что?
– Нельзя доверять замку на двери нашей комнаты.
– С чего это?
– Просто нельзя, и все.
– Да ну?
– Да. Мы понятия не имеем, что он задумал. Вчера он был такой скользкий и обходительный. Он лицемер.
– А как тебе его деймон?
– Бойко болтает ни о чем. Хочет казаться дружелюбным, снисходительным и все такое.
– Ну, особого выбора у нас нет. – Лира вздохнула, потому что произнести это вслух оказалось неожиданно трудно. – Ему нужны наши комнаты. Официально мы не имеем никакого отношения к колледжу. Денег не осталось. Он начнет… он попытается… Ох, я не знаю, Пан. Все это так ужасно! И теперь я волнуюсь о том, что скажет Ханна.
– Ну, уж об этом-то волноваться глупо.
– Знаю, что глупо, но от этого не легче.
Пан прошелся до конца скамейки и перепрыгнул на невысокую стену. Насыпь круто обрывалась вниз – до площади, мощенной булыжником, было футов тридцать. Лира замерла от страха, но ни за что на свете не призналась бы Пану, что испугалась за него. Пан притворился, будто споткнулся и потерял равновесие, но, так и не дождавшись реакции Лиры, опустился на живот и улегся в позе сфинкса – вытянув лапы, гордо подняв голову и глядя прямо перед собой.
– После того, как нас выселят, мы уже не сможем сюда вернуться, – сказал он. – Нас и на порог не пустят. Мы станем чужими.
– Да, знаю. Я уже обо всем этом сто раз подумала, Пан.
– И что мы будем делать?
– Когда?
– Когда все кончится. Когда нам придется уйти.
– Найдем работу. И какое-нибудь жилье.
– Ну да, проще простого.
– Знаю, что будет непросто. Вернее, нет, не знаю. Может, все и правда окажется проще некуда. Но все через это проходят. Все рано или поздно покидают родной дом. Уходят и начинают жить своей жизнью.
– Вот только почти все при этом знают, что могут вернуться домой, если захотят. И что их примут и будут им рады.
– Ну что ж, повезло им. А у нас все по-другому, как всегда. Ты и сам знаешь. Но вот чего мы точно ни за что не будем делать… Ты меня слушаешь, Пан? Так вот, мы не будем суетиться и подниматься шум. И не будем жаловаться. И не будем ныть, что с нами поступили нечестно. На самом деле все честно. Он разрешил нам остаться еще на год с лишним, хотя деньги закончились. Он сказал, что будет платить за проживание в колледже Святой Софии. Что же тут нечестного? А остальное… Ну, все в наших руках. Это должно было произойти, рано или поздно. Мы ведь не рассчитывали, что всегда будем жить здесь.
– Не понимаю, почему нет. Мы украшение колледжа. Они должны нами гордиться.
Лира невольно улыбнулась.
– Но насчет комнаты ты, пожалуй, прав. Я имею в виду, насчет замка.
– А-а…
– Алетиометр…
– Это только одна из тех вещей, о которых я подумал. Теперь мы не можем чувствовать себя здесь как дома, и об этом не стоит забывать.
– Одна из тех вещей?.. А еще какие?
– Рюкзак, – твердо сказал Пан.
– О… да! Конечно!
– Представь себе, что кто-нибудь зайдет, начнет копаться в наших вещах и найдет его.
– Они подумают, что мы его украли.
– Или еще хуже. Если окажется, что они знают про убийство…
– Нужно что-то более надежное. Не помешал бы сейф.
– У Ханны есть сейф.
– Да. Но разве мы уже решили, что обо всем ей расскажем?
Несколько секунд Пан молчал, потом произнес:
– Миссис Лонсдейл.
– Элис. Да, вот еще одна странность. Столько всего меняется, и так быстро… Как будто лед трещит под ногами.
– Кто виноват, что мы до сих пор не знали, как ее зовут?
– Да, но когда я услышала, что он говорит ей «Элис»…
– Может, они любовники.
Это прозвучало так глупо, что даже не заслуживало ответа.
Они посидели еще несколько минут, а затем Лира встала.
– Пойдем, займемся безопасностью, – сказала она и направилась вместе с Паном в свои старые комнаты в Иордане.
* * *
Навещая Ханну Релф – что во время учебного семестра случалось раз в неделю, а на каникулах еще чаще, – Лира обычно брала с собой алетиометр, потому что именно его они изучали. Вспоминая о том, как беспечно она таскала его с собой по Арктике и другим мирам, как легкомысленно допустила, чтобы его украли, и с каким огромным риском они с Уиллом вернули его обратно, она поражалась своей тогдашней самоуверенности и удаче. Сейчас ей явно недоставало ни того, ни другого.
Передвинув стол на коврик, под которым скрывался тайник с рюкзаком, она положила алетиометр и бумажник Хассаля в сумку, забросила ее на плечо и отправилась к Ханне, которая жила в маленьком домике в Иерихоне.
– Не думаю, что она просто хочет дать нам очередной урок, – размышляла Лира вслух. – Но вряд ли у нас какие-то неприятности. По крайней мере, надеюсь, что нет.
До вечера было еще далеко, но доктор Релф зажгла в гостиной лампы, отгородившись от сумрака, царившего снаружи. Лира даже приблизительно не смогла бы сказать, сколько часов она провела в этой уютной комнате, пока Пан и деймон Ханны, Джеспер, вполголоса беседовали у камина, а они с доктором Релф корпели над старинными книгами, ставили опыты с алетиометром или просто сидели и болтали о чем придется… Она вдруг поняла, что по-настоящему любит эту спокойную ученую даму – и ее саму, и ее образ жизни.
– Садись, милая. Не надо нервничать, – сказала Ханна. – Волноваться не о чем. Но нам нужно поговорить.
– Это-то меня и волнует, – сказала Лира.
– Вижу. Но для начала расскажи-ка мне о магистре – о Вернере Хаммонде. Я знаю, что ты вчера ужинала с ним. Что он тебе сказал?
Удивляться было нечему: доктор Релф всегда узнавала обо всем очень быстро и точно. Ее проницательность могла бы показаться сверхъестественной, если бы Лира не знала, как искусно Ханна владеет алетиометром. Но все равно вздрогнула от неожиданности.
Постаравшись ничего не упустить, она пересказала свой разговор с магистром. Ханна внимательно выслушала, не проронив ни слова, пока Лира не закончила.
– А еще он сказал кое-что, о чем я только сейчас вспомнила, – добавила Лира. – Он сказал, что он с вами знаком. Что встречался с вами на каких-то переговорах. Ничего конкретного – только похвалил вас и сказал, что вы действовали очень умно. Вы действительно знакомы?
– О да, мы встречались. И я увидела достаточно, чтобы прийти к выводу: с этим человеком надо быть очень осторожной.
– Почему? Он что, обманщик? Или чем-то опасен? Знаете, я ведь и действительно ничего не понимаю, – призналась Лира. – Такое чувство, что земля вдруг ушла из-под ног… Когда он сказал мне все это, я даже не нашлась, что ответить. Это было так неожиданно! Но все-таки, что именно вы о нем знаете?
– Я расскажу тебе кое-что такое, что вообще-то должна хранить в тайне. Но поскольку я хорошо тебя знаю и верю, что ты сможешь сохранить все в секрете, если я попрошу, – и еще, поскольку тебе угрожает опасность… Ага! Вот и они! Их-то я и ждала.
В дверь позвонили, и доктор Релф пошла открывать, а Лира только глубже вжалась в кресло: голова у нее кружилась, руки дрожали. Из прихожей донеслись голоса, а затем в гостиную снова вошла Ханна – и с ней…
– Доктор Полстед! – воскликнула Лира. – И… миссис Лонсдейл? И вы тоже?..
– Элис, дурашка, – поправила ее та. – Времена меняются, Лира.
– Здравствуй, Лира, – сказал доктор Полстед. – Не вставай. Я сяду тут.
Пан заполз под кресло, опасливо наблюдая из-за ног Лиры, как доктор Полстед усаживается на диване рядом с Элис. Он казался слишком огромным для такой маленькой комнаты; на его широком, румяном лице («крестьянском», – подумала Лира) сияла улыбка, а золотисто-рыжие волосы были того же цвета, что и шерсть его деймона-кошки. Подавшись вперед и опираясь локтями на колени, он сцепил пальцы в замок, и, глядя на его большие руки, Лира почувствовала, что буквально заражается от него неуклюжестью – хотя доктор Полстед вовсе не был неуклюжим. Она вспомнила то недолгое время, когда несколько лет назад ему поручили преподавать ей географию и экономическую историю. Из этой затеи не вышло ничего, кроме сплошного конфуза. И до сих пор их обоих это смущало и огорчало, но обсуждать случившееся никому не хотелось. Доктор Полстед должен был первым понять, что от занятий толку не будет, и положить им конец, ведь из них двоих именно он был взрослым. Но Лира понимала, что немалая часть вины лежит и на ней: она была трудной ученицей, иногда совершенно несносной. Так или иначе, общего языка они не нашли, и доктор Полстед освободил Лиру от занятий. С тех пор они обращались друг с другом подчеркнуто вежливо и дружелюбно, но в душе испытывали облегчение, что им не приходится общаться ни секундой дольше необходимого.
Однако то, что сказала Элис о нем вчера… и то, что выяснилось сегодня, – что они оба, оказывается, друзья доктора Релф, хотя до сих пор казалось, что никто из этих троих даже не подозревает о существовании друг друга… Ну, что ж! За последние несколько дней обнаружилось немало странных фактов и связей.
– Я не знала, что вы знакомы, – сказала Лира.
– Мы давние друзья. Вот уже… да, девятнадцать лет, – сообщил доктор Полстед.
– Алетиометр подсказал мне, как найти Малкольма, – сказала Ханна, внося в комнату поднос с чаем и печеньем. – Ему тогда было лет одиннадцать.
– Найти? А зачем вы его искали?
– Я искала одну вещь, которая потерялась, и алетиометр указал мне на Малкольма. Оказалось, что он ее нашел. И мы с ним… можно сказать, подружились.
– Ясно, – кивнула Лира.
– Для меня это была невероятная удача, – сказал доктор Полстед. – Итак, о чем вы уже успели поговорить?
– Лира пересказала мне свою вчерашнюю беседу с магистром. Он сообщил ей, что она живет не на деньги своего отца, как она до сих пор полагала, а на деньги доктора Карна. Это чистая правда, Лира. Старый магистр не хотел, чтобы ты знала, но он действительно платил за все. Твой отец не оставил ни гроша.
– И вы знали? – воскликнула Лира. – Знали всегда, с самого начала?
– Да, – подтвердила Ханна. – И не говорила тебе – потому, что он просил молчать. Кроме того…
– Вы даже не представляете, как мне это все осточертело! – взорвалась Лира. – Всю жизнь от меня что-то скрывают! Сначала скрывали, что Азриэл – мой отец, а миссис Колтер – моя мать. Представьте себе, каково было обнаружить, что все на свете об этом знали, и только я одна, как последняя дура, не догадывалась! Нет, Ханна! О чем бы вас ни просил доктор Карн, что бы вы ему ни обещали, не нужно было от меня это скрывать! Нехорошо скрывать такие вещи! Я должна была знать. Если бы я знала, я бы раньше очнулась. Начала бы думать о деньгах и задавать вопросы и вовремя узнала бы, что средств осталось так мало. И этот вчерашний разговор не стал бы для меня таким потрясением.
Лира никогда еще не говорила со своей давней подругой и наставницей в таком тоне, но она была права и прекрасно это знала. Ханна и сама признала ее правоту, опустив глаза и молча кивнув.
– В защиту Ханны могу сказать, что мы понятия не имели, что задумал новый магистр, – вмешался доктор Полстед.
– Он поступил нехорошо, – добавила Элис. – А ведь я не доверяла ему с самого начала, когда он только появился.
– Да, нехорошо, – согласилась Ханна. – И, между прочим, Лира, имей в виду, что Элис настаивала, чтобы мы все тебе рассказали, когда старый магистр был еще жив. Так что ее вины тут нет.
– Мы знали, что ты все равно обо всем узнаешь, – продолжал доктор Полстед, – когда тебе исполнится двадцать один год и ты получишь право самостоятельно распоряжаться финансами. Ханна собиралась поговорить с тобой до того, как это случится. Но он нас опередил.
– Нас? – переспросила Лира. – Но что… что все это значит? Простите, доктор Полстед, но я не понимаю. Вы имеете к этому какое-то отношение? И то, что вчера сказала про вас миссис Лонсдейл… Элис… в общем, это меня тоже удивило – и по той же причине. Вы знаете обо мне что-то, чего я сама не знаю, и это неправильно.
– Это одна из тех вещей, которые мы собирались сегодня тебе рассказать, – сказал доктор Полстед. – Именно поэтому Ханна и попросила меня прийти. Я могу начинать? – Он повернулся к хозяйке дома, и та кивнула. – Если я пропущу что-то важное, Ханна напомнит.
Лира подалась вперед и замерла в напряжении. Пан взобрался к ней на колени. Элис строго смотрела на них.
– Все началось в те времена, о которых только что упомянула Ханна, – заговорил доктор Полстед. – Когда я нашел одну важную для нее вещь, а она нашла меня. Мне было одиннадцать, и жил я с родителями в трактире «Форель», в Годстоу…
Он продолжал говорить, и перед Лирой развернулась целая история – куда более странная, чем можно было ожидать. Слушать ее было все равно что стоять на вершине горы и смотреть, как ветер рвет в клочья облака и туман, открывая панораму, о которой несколько минут назад ты даже не догадывался. Кое-что оказалось совершенно новым и незнакомым, а кое-что прежде виделось причудливо искаженным и только теперь предстало взору отчетливо и ясно. Лира смутно помнила ту ночь, когда кто-то расхаживал с ней на руках по саду, залитому лунным светом, прижимал к груди и о чем-то шептал, а рядом шел большой молчаливый леопард. Сохранилось воспоминание и о другой ночи в саду, когда все деревья сияли огнями и Лира смеялась от счастья и никак не могла перестать. И еще была маленькая лодочка… Лира помнила и бурю с громом, и как кто-то нес ее на руках и стучался в дверь в темноте… Вот только в рассказе доктора Полстеда не было лошади.
– А я думала, там была лошадь, – сказала Лира.
– Не было никакой лошади, – заверила ее Элис.
– Азриэл привез нас сюда на гирокоптере и приземлился на Рэдклифф-сквер, – продолжал Малкольм. – А потом передал тебя с рук на руки магистру и воззвал к закону об убежище для ученых. Этот закон действует до сих пор.
– Что за убежище для ученых? Это следует понимать в прямом смысле?
– Я имею в виду закон, который защищает ученых от преследований.
– Но я же не была ученым!
– Как ни странно, именно это и сказал магистр. А твой отец сказал: «Значит, вам придется сделать из нее ученого. Что еще остается?», оставил тебя и ушел.
Лира откинулась на спинку кресла. Сердце колотилось от переполнявших ее чувств, мысли метались в попытках расставить все по местам. Сколько нового она сегодня узнала! И непонятно, с чего начинать расспросы.
Ханна, до сих пор слушавшая молча, наклонилась, чтобы подбросить в огонь еще полено, а потом задернула шторы, чтобы отгородить комнату от сгустившейся за окном темноты.
– Ну, – сказала Лира, – по-моему, это… Спасибо вам! Надеюсь, я не покажусь вам неблагодарной. Спасибо, что спасли меня от наводнения… и вообще… Но все это так странно! И алетиометр… этот самый…
Она вытащила из сумки прибор, завернутый в черный бархат, и, положив на колени, развернула. Алетиометр засиял в свете ламп.
– Значит, раньше он принадлежал Бонневилю, человеку с гиеной, который за вами гнался? Ох, сколько всего надо переварить. А он его откуда взял?
– Это мы выяснили гораздо позже, – сказала Ханна. – Он украл его из одного монастыря в Богемии.
– Значит… мы должны вернуть его туда? – спросила Лира, и ее сердце сжалось при мысли о том, что придется лишиться бесценного инструмента, который помог ей войти в страну мертвых и отыскать обратный путь; который сказал ей правду об Уилле («Он убийца») таким способом, что она не потеряла к нему доверия; который не раз спасал им жизнь, и помог вернуть доспехи королю медведей, и сотворил добрую сотню других чудес. Пальцы Лиры невольно сжались на корпусе алетиометра и, не дожидаясь ответа, она поскорее спрятала его обратно в сумку.
– Нет, – сказала Ханна. – Монахи и сами украли его у какого-то путешественника, который имел неосторожность остановиться у них на ночь. Я целый месяц расследовала происхождение твоего алетиометра и пришла к выводу, что он веками переходил от одних похитителей к другим. И впервые за несколько столетий он сменил хозяина честно, когда Малкольм положил его тебе в одеяльце. Я думаю, что это сломало старый сценарий.
– У меня его тоже однажды украли, – вспомнила Лира. – И нам пришлось выкрасть его обратно.
– Он твой, – твердо сказал доктор Полстед, – и останется твоим на всю жизнь, если только ты сама не захочешь отдать его кому-нибудь.
– И все эти другие странные вещи, о которых вы рассказали… Эта фейри… неужели она была настоящая фейри? Или вы просто вообразили себе… Я хочу сказать, разве такое бывает?
– Настоящая фейри, – подтвердила Элис. – Она сказала, что ее зовут Диания. Она приложила тебя к груди и кормила своим молоком. Ты пила молоко фейри и осталась бы с ней навсегда, если бы Малкольм не перехитрил ее и не вытащил нас оттуда.
– Во время того наводнения на свет выплыло немало странного, – добавил Малкольм.
– Но почему вы мне раньше не рассказали?
Он как будто немного смутился. «Какое у него подвижное лицо», – подумала Лира. Сейчас он казался ей незнакомцем – словно она никогда прежде не видела его по-настоящему.
– Мы – в смысле, мы с Элис – все время говорили друг другу, что надо тебе рассказать, – признался он. – Но все как-то подходящего момента не было. Кроме того, доктор Карн взял с нас слово, что мы никогда не будем говорить с тобой о Бонневиле и обо всем, что с ним связано. Он сказал, что это важно для того, чтобы твое убежище оставалось надежным. Тогда мы его не поняли, только позже… Он хотел защитить тебя. Но теперь все меняется, и очень быстро. Дальше будет рассказывать Ханна.
– Когда я только познакомилась с Малкольмом, – сказала доктор Релф, – я поступила довольно безрассудно. Выяснилось, что у него есть отличная возможность добывать нужную мне информацию. И я воспользовалась случаем. В трактире своих родителей или где-то еще он иногда подслушивал разговоры, стоившие внимания. И еще я получала и передавала через него сообщения. Он рассказал мне об одной отвратительной организации – Лиге святого Александра, которая вербовала школьников, чтобы те доносили на своих родителей в Магистериум.
Лира уставилась на нее:
– Звучит, как… Как будто мы в шпионском романе. Трудно поверить.
– Еще бы. Но дело в том, что политическую борьбу приходилось вести тайком, анонимно и подпольно. Это были опасные времена.
– Значит, вот чем вы занимались? Всякой политикой?
– Вроде того. Но ты говоришь так, словно все это уже в прошлом. А на самом деле нет. Все продолжается. И в каком-то смысле стало даже труднее. Вот, например: сейчас в парламенте выдвинули на рассмотрение так называемый Билль об исправлении исторических аномалий. Это преподносится как обычная чистка законодательства – способ избавиться от множества старых установлений, лишившихся прежнего смысла или не имеющих значения в современной жизни. Таких, например, как неподсудность духовенства светскому суду, или право некоторых гильдий на отлов и употребление в пищу журавлей и лебедей, или право на сбор подаяния, закрепленное за некоторыми монашескими орденами, которые давным-давно распущены. Одним словом, старинные привилегии, которыми никто не пользуется уже много лет. Однако среди всего этого старья, подлежащего отмене, хитро запрятано и право на убежище для ученых, которое все еще тебя защищает.
– Защищает меня? От чего? – Лира заметила, что ее голос дрожит.
– От Магистериума.
– Но какое ему до меня дело?
– Этого мы не знаем.
– А разве в парламенте никто этого не заметил? Никто не выступил против?
– Это очень сложный, замысловатый и пространный образчик законотворчества. Мои источники сообщают, что его выдвинули по настоянию одной организации, которая набирает силу в Женеве, – это так называемый La Maison Juste, «Дом справедливости», и с ним все обстоит серьезнее, чем кажется. Я полагаю, он связан с Дисциплинарным судом консистории. Они это так хитро провернули, что бороться почти бесполезно – тут нужен глаз орла и терпение улитки. Был один член парламента, Бернард Кромби, который выступал против этого билля, но он недавно погиб – как утверждают, в дорожной аварии.
– Я об этом читала, – сказала Лира. – Это случилось у нас, в Оксфорде. Водитель сбил его и даже не остановился. Вы хотите сказать, что это было убийство?
– Боюсь, что так, – ответил доктор Полстед. – Мы знаем, что его убили, но не смогли бы доказать этого в суде. Важно, что защита, на которую ты могла рассчитывать с того самого дня, как лорд Азриэл вверил тебя опеке магистра, теперь слабеет – медленно, но неотвратимо.
– И вчерашний разговор с новым магистром – лишнее тому подтверждение, – добавила Ханна.
– Значит, он… то есть, доктор Хаммонд… он против нас?
– Он не ученый, – отрезала Элис. – Он просто делец.
– Верно, – кивнул доктор Полстед. – В его случае прошлое имеет значение. Мы еще точно не знаем, как все это связано, но если тот закон примут, корпорации получат хороший шанс поживиться – например, собственностью, не имеющей четко установленного владельца. Любые споры будут решаться в пользу денег и власти. Даже развалины монастыря Годстоу, и те выставят на продажу.
– Говорят, уже вчера туда приезжали люди и делали какие-то замеры, – подхватила Элис.
– Перемены, о которых сообщил тебе доктор Хаммонд, лишь часть большего целого, – добавила Ханна. – И это делает тебя еще более уязвимой.
Лира словно онемела. Прижав к себе Пантелеймона, она уставилась в огонь.
– Но он сказал… – начала она очень тихо, но затем голос ее окреп: – Он сказал, что колледж заплатит за мое образование… за те годы, что мне осталось учиться в Святой Софии… Так чего же он хочет? Чтобы я все-таки доучилась и получила степень или… или что? Я просто не понимаю. У меня в голове не укладывается…
– Боюсь, это еще не все, – сказала Ханна. – Деньги, которые оставил тебе доктор Карн, – те деньги, которые, по словам Хаммонда, почти закончились… Пусть лучше Малкольм расскажет.
– В последние годы доктора Карна легко было сбить с толку, – сказал доктор Полстед, – а в расчетах и денежных делах он и вовсе никогда не был силен. Судя по всему, он действительно оставил тебе довольно значительную сумму. Мы точно не знаем какую, но должно было хватить еще надолго. Однако затем его убедили вложить эти деньги в какой-то фонд, который теперь обанкротился. То ли им просто управляли из рук вон плохо, то ли намеренно разорили. И юрист колледжа тут ни при чем, что бы ни говорил тебе доктор Хаммонд. Наоборот, наш юрист изо всех сил старался отговорить старого магистра от инвестиции в этот фонд, но, само собой, не смог пойти против желания клиента. А юриста ты, наверное, знаешь – очень высокий, сейчас уже довольно пожилой, с деймоном пустельгой.
– А, да! – Лира вспомнила его. Она не знала точно, чем он занимается, но этот человек всегда был с ней добр и вежлив и искренне интересовался ее успехами.
– Они хорошо рассчитали время, – вставила Элис. – Это случилось незадолго до того, как старый магистр начал сдавать. Стал забывать важные вещи, бедняга…
– Я помню, – сказала Лира. – Это было так грустно… я любила его.
– Многие его любили, – кивнула Ханна. – Но когда стало ясно, что он не справляется, юристу пришлось взять на себя обязанности поверенного. И вот если бы доктор Карн захотел инвестировать деньги в ненадежный фонд уже на том этапе, это можно было бы предотвратить.
– Минуточку, – перебила Лира. – Элис сказала: «Они хорошо рассчитали время». Вы хотите сказать, что они – ну, то есть наши противники, – нарочно все подстроили так, чтобы эти деньги пропали?
– Очень на то похоже, – ответил доктор Полстед.
– Но зачем?
– Чтобы навредить тебе. Они понимали, что ты об этом даже не узнаешь, пока… в общем, до вчерашнего дня.
– Значит, они… Даже когда старый магистр был еще жив… они уже тогда строили планы, как мне навредить?
– Да. Но мы это поняли только сейчас. Именно поэтому пришлось срочно вызвать тебя сюда и все рассказать.
Вот теперь Лира и впрямь потеряла дар речи. За нее спросил Пантелеймон:
– Но зачем?
– Мы понятия не имеем, – покачала головой Ханна. – По какой-то причине наши противники хотят, чтобы ты стала уязвимой, а нам необходимо тебя беречь – ради всеобщего блага. Но ты не единственная. Есть и другие ученые, которых защищает закон об убежище. Он всегда был гарантией свободы мысли – и такое ощущение, что теперь этот бастион вот-вот падет.
Лира потерла лоб. Она все думала о том человеке, о котором ни разу не слышала до сих пор, – о человеке с трехногой гиеной, который был готов на все, чтобы заполучить ее, Лиру, в свое распоряжение, когда ей не исполнилось еще и года.
– Этот Бонневиль, – начала она, – он тоже один из наших противников? Он поэтому пытался захватить меня?
Лицо Элис на миг перекосила гримаса, полная презрения и ненависти.
– Это был непростой человек, и обстоятельства у него были сложные, – сказала Ханна. – Похоже, он был шпионом, но независимым – как, знаешь, бывают независимые ученые. Но еще раньше он занимался экспериментальной теологией, то есть физикой. Он один, без всякой помощи, сумел проникнуть в святая святых Магистериума, в его женевский центр, и там обнаружил такое… в общем, совершенно невероятные материалы. Целый рюкзак бумаг. Малкольм его спас…
– Украл, – поправил доктор Полстед.
– Хорошо, украл. И принес в Оксфорд. Но Бонневиль в каком-то смысле сломался. Он был психопатом, одержимым… И по какой-то причине он был одержим тобой, когда ты была еще младенцем. Хотел во что бы то ни стало добраться до тебя.
– Думаю, он хотел использовать тебя как козырь в какой-то сделке, – сказал доктор Полстед. – Но, видишь ли… Кажется, под конец он просто сошел с ума. Он…
Лиру потрясла глубокая боль, отразившаяся в этот момент на лице доктора. Он смотрел на Элис, а та отвечала ему взглядом, полным такой же муки. Потом доктор Полстед опустил голову, не находя больше слов.
– Вот и еще одна причина, по которой нам так трудно было все тебе рассказать, – севшим голосом проговорила Элис. – Видишь ли, Бонневиль меня изнасиловал. Возможно, он бы и на этом не остановился, но Малкольм… Малкольм пришел мне на помощь и… сделал единственное, что ему оставалось. Мы совсем выбились из сил… Думали, что не доживем до утра… Все было так ужасно! И вот…
Она замолчала, не в силах больше говорить. Ее деймон, Бен, положил голову ей на колени, и Элис дрожащей рукой погладила его за ушами. Лире хотелось обхватить себя руками, но она не могла даже шевельнуться. Пан замер и неподвижно сидел у ее ног.
– Единственное, что ему оставалось?.. – прошептала Лира.
– Малкольм убил его, – сказала Аста, деймон Малкольма.
Лира не знала, что сказать. Доктор Полстед по-прежнему смотрел в пол. Потом медленно поднял руку и провел ею по лицу.
– Ты лежала в лодке, спеленатая, – сказала Элис, – и он не хотел оставлять тебя одну. Поэтому Аста осталась с тобой, а Малкольм пришел туда, где Бонневиль… в общем, туда, где он на меня напал. А Аста за тобой приглядывала.
– Значит, вы с ней разделились? – спросила Лира доктора Полстеда. – И вы действительно убили его?
– Это было ужасно. Не знаю, как я это вынес.
– Сколько вам было лет?
– Одиннадцать.
Чуть меньше, чем было Уиллу, когда алетиометр сказал ей, что он – убийца. Лира посмотрела на доктора Полстеда новыми глазами – так, словно видела его впервые. Она представила себе рыжего мальчика, который убивает опытного тайного агента, и тут тотчас же увидела другую параллель: Уилл в своем мире тоже убил сотрудника секретной службы. Какие еще совпадения ей предстоит увидеть? Алетиометр мог бы подсказать, но до чего же долго придется искать ответ! И как быстро у нее это получалось когда-то: пальцы порхали по шкале быстрее мысли, а мысль без колебаний спускалась по лестницам толкований во тьму, где пряталась истина!
– И его мы тоже должны поберечь, – вдруг сказала Ханна.
Лира моргнула.
– Алетиометр? Но как вы догадались, что я думаю о нем?
– Ты шевелила пальцами.
– А-а. Теперь придется все скрывать. Сдерживаться в каждом движении, в каждом слове… И ведь я обо всем этом понятия не имела! Даже не догадывалась! Не знаю, что сказать…
– Пантелеймон тебе поможет.
Но Ханна не знала, в каких натянутых отношениях были они с Паном. Лира никому об этом рассказывала. Разве кто-то сможет такое понять?
– Уже поздно, – заметил доктор Полстед. – Если хотим успеть поужинать, пора возвращаться в город.
У Лиры было такое чувство, словно прошла неделя. Она медленно встала и обняла Элис, а та в ответ крепко сжала ее в объятиях и поцеловала.
– Теперь у нас союз, – сказала Ханна. – Не забывай об этом ни на секунду.
– Не забуду, – пообещала Лира. – Спасибо вам! Честно говоря, у меня все еще голова идет кругом. Столько всего, о чем я даже не знала!
– Это мы виноваты, – вздохнул доктор Полстед. – Но мы загладим вину, вот увидишь. Ты сегодня ужинаешь в зале?
– Нет. Я должна есть со слугами. Магистр ясно дал это понять.
– Ублюдок, – пробормотала Элис, и на губах Лиры мелькнула улыбка. – Ладно, я иду в «Форель». Увидимся позже.
И она направилась в сторону Годстоу, а Лира с доктором Полстедом зашагали к центру города, по улицам Иерихона, где все еще сновали покупатели, а витрины магазинов ярко светились, суля безопасность и тепло.
– Лира, – через некоторое время заговорил доктор, – я надеюсь, ты не забудешь, что меня зовут Малкольм. А миссис Лонсдейл зовут Элис.
– К этому еще надо привыкнуть.
– И не только к этому. Все это насчет слуг… задумано специально, чтобы тебя унизить. Во всем Иерихоне не найдется ни одного ученого, который не ценил бы твое общество. И хотя сам я теперь работаю в Дареме, я это знаю наверняка.
– Он сказал, будто несколько человек ему на меня пожаловались. Заявили, что мне не подобает ужинать в большом зале, и все такое.
– Он лжет. Но если кто-то и сказал нечто подобное, это был не ученый.
– Ну, если он пытался унизить меня таким образом, у него ничего не вышло, – пожала плечами Лира. – Ужинать среди друзей – это не унижение. Они ведь тоже часть моей семьи. И если он думает о моей семье подобным образом, то ему же хуже.
– Вот и славно.
С минуту оба молчали. Лира думала, что все равно никогда не сможет расслабиться в присутствии этого… м-м-м… Малкольма, – и неважно, что он для нее сделал девятнадцать лет назад. Но тут он сказал нечто, от чего ей стало совсем неловко:
– Э-э-э… Лира… по-моему, нам с тобой нужно еще кое-что обсудить, как ты думаешь?
