Глава 10. Комната Линнея
На следующее утро Малкольму в Дарем принесли письмо. Он открыл его прямо в привратницкой и увидел, что написано оно на официальном бланке: «Дирекция, Ботанический сад, Оксфорд».
Уважаемый мистер Полстед,
Вчера, во время вашего визита, мне следовало быть с вами более откровенной в том, что касается доктора Хассаля и его исследований. Обстоятельства стремительно меняются, и вопрос оказался гораздо более срочным, чем мы думали еще совсем недавно. Мы устраиваем небольшую встречу лиц, заинтересованных в этом деле. Не могли бы вы тоже прийти? Ваше знание региона и найденных образцов свидетельствует, что вы могли бы внести ценный вклад в нашу дискуссию. В любой другой ситуации я не стала бы вас беспокоить, но обстоятельства необыкновенно серьезны и требуют немедленных действий.
Мы собираемся сегодня в шесть часов вечера у нас в Саду. Если сможете прийти (очень на это надеюсь), спросите у ворот дорогу в комнату Линнея.
Искренне ваша,
Люси Арнольд
Малкольм посмотрел на дату: написано сегодня утром. Аста, сидевшая на подоконнике и читавшая вместе с ним, сказала:
– Нужно сообщить Ханне. Время еще есть?
Ближе к полудню должно было состояться собрание колледжа. Малкольм посмотрел на стенные часы: пять минут десятого.
– Да, успеем, – кивнул он.
– Я имею в виду Ханну, – заметила Аста. – Она сегодня собиралась в Лондон.
– Точно. Значит, лучше поторопиться.
Аста спрыгнула на землю и поспешила следом за ним. Через десять минут они уже звонили в дверь доктора Релф, а еще полминуты спустя входили в дом.
– Стало быть, вы уже видели «Оксфорд Таймс»?
– Нет. А что там?
Ханна протянула Малкольму газету. Вчерашняя вечерняя… страница пять… заголовок: «У шлюза Иффли найдено тело. Полиция заявляет: несчастный не утонул».
Малкольм быстро просмотрел заметку. Шлюз Иффли находился примерно в миле вниз по течению от того места, где Пан стал свидетелем нападения. Смотритель обнаружил тело мужчины лет сорока, зверски избитого и погибшего, судя по всему, до того, как тело попало в воду. Полиция начала расследование.
– Это наверняка он, – вздохнул Малкольм. – Бедняга. Значит, и Люси Арнольд уже знает. Возможно, именно это она и имела в виду.
– Что ты имеешь в виду?
– Да вот, пришел показать тебе письмо, – он протянул ей бумагу.
– «Обстоятельства стремительно меняются», – прочла Ханна. – Да, вероятно, ты прав. Очень осторожная формулировка.
– Никакого упоминания о полиции. Если на теле не было ничего, способного облегчить опознание, они до сих пор не знают, кто это, а значит, не может знать и она. Тебе о ней что-нибудь известно? Ты с ней встречалась?
– Я немного знакома с ней. Энергичная, страстная особа. Драматический склад характера, так мне показалось. Думать так у меня причин нет.
– Думала или показалось – неважно. Все равно это часть общей картины. Что ж, на встречу я, разумеется, пойду. Ты увидишься в Лондоне с Гленис?
– Да, наверняка. Я ей все расскажу.
Ханна сняла с вешалки пальто, и Малкольм помог ей надеть его.
– Как там Лира? – поинтересовалась она.
– Подавлена, что не удивительно.
– Передай ей, пусть зайдет меня повидать, когда будет свободное время. Да, Малкольм… То путешествие доктора Штрауса через пустыню к красному зданию…
– Да?
– Слово «актерракех» – есть идеи, что бы оно могло означать?
– Боюсь, ни одной. Но оно точно не таджикское.
– Ладно. Интересно, не сможет ли алетиометр прояснить ситуацию? Увидимся.
– Передавай привет Гленис.
* * *
Гленис Годвин была теперь директором «Оукли-стрит». Томас Наджент, занимавший этот пост, когда Ханна вступила в организацию, умер в этом году, и сегодня в память о нем должна была состояться мемориальная служба. Миссис Годвин пришлось отказаться от обязанностей полевого офицера несколько лет назад: она заболела тропической лихорадкой, та дала осложнения, и ее деймона парализовало. Однако мыслила Гленис по-прежнему четко и ясно, а деймон, несмотря на свое печальное состояние, мог похвастаться цепкой памятью, хранившей множество подробностей. Гленис давно овдовела, а ее единственный ребенок умер от той же самой лихорадки. Малкольм глубоко восхищался Гленис – первой женщиной во главе «Оукли-стрит» за всю историю этой тайной службы. Политические враги следили за каждым ее шагом, напрасно ожидая, когда она, наконец, допустит ошибку.
После службы Ханна сумела отозвать Гленис на десять минут для приватной беседы. Они сидели в отеле, в тихом уголке холла. Неподалеку, у бара, еще несколько человек из Оукли-стрит наслаждались напитками. Ханна кратко изложила все, что знала об убийстве, рюкзаке, дневнике Штрауса и присланном Малкольму приглашении на поспешно созванное совещание.
Гленис Годвин было за пятьдесят, она была невысокой, крепкого телосложения, темные с проседью волосы причесаны просто и аккуратно. На подвижном лице отражались все ее чувства. Ханна нередко думала, что такое лицо – слишком большая роскошь для человека, занимающего должность, где скорее нужна ледяная бесстрастность. Левой рукой она почти непрерывно гладила деймона – маленькую циветту, которая лежала у нее на коленях и внимательно слушала разговор.
– Эта молодая девушка, – сказала Гленис, когда рассказ Ханны подошел к концу, – Лира Сирин, так? Необычное имя. Где она сейчас?
– У родителей Малкольма. Они держат паб на реке.
– Ей нужна защита?
– Думаю, да, нужна. Она… Вам что-нибудь известно о ее происхождении?
– Нет. Расскажете мне потом, не сейчас. Малкольм должен пойти на эту встречу, это напрямую касается «Оукли-стрит». Все это как-то связано с экспериментальной теологией, но больше мы пока ничего не знаем. Человек по имени…
– Брюстер Напье, – прошелестел призрачный голос ее деймона.
– Он самый. Несколько лет назад он опубликовал работу, из-за которой мы впервые обратили на него внимание. Как она называлась?
– «О некоторых аспектах воздействия розового масла на микроскопию поляризованного света», – подсказал ее деймон. – В «Материалах Лейденского института микроскопии». Напье и Стивенсон, два года назад.
Он говорил тихо, через силу, но совершенно внятно. Хана не в первый раз была поражена его феноменальной памятью.
– Вы связывались с этим Напье? – полюбопытствовала она.
– Не напрямую. Мы тайно и очень тщательно проверили его историю, он совершенно чист. Насколько нам известно, статью эту Магистериум не заметил. Мы тоже не станем проявлять чрезмерный интерес, чтобы не навести их на след. Дело, на которое натолкнулся Малкольм, – еще один признак того, что некие силы пришли в движение. Спасибо, что ты мне рассказала. Говоришь, он скопировал все документы из рюкзака?
– Да, абсолютно все. Полагаю, к понедельнику они будут у вас.
– Мечтаю ознакомиться с ними.
* * *
Примерно в это же время Лира болтала в «Форели» с помощницей по кухне. Полине исполнилось семнадцать, она была хорошенькой, застенчивой и легко краснела. Пока Пан беседовал под столом с ее деймоном-мышкой, Полина рубила лук, а Лира чистила картошку.
– Раньше он меня немного учил, – рассказывала Лира Полине, которая спросила ее, откуда она знает Малкольма. – Но я тогда ужасно себя вела, со всеми. Мне даже в голову не приходило, что у него есть какая-то своя жизнь помимо колледжа. Думала, его на ночь в шкаф убирают. А ты тут давно работаешь?
– В прошлом году начала, неполный день. Потом Бренда попросила взять еще несколько часов и… Я еще в «Босуэле» подрабатываю, по понедельникам и четвергам.
– Правда? Я там тоже работала, недолго кухонной посудой занималась. Тяжело приходилось.
– А я в галантерее.
Полина закончила резать лук и высыпала его в большую кастрюлю на плите.
– Что это будет? – поинтересовалась Лира.
– Оленье рагу, но я только начала. Основную работу Бренда делает. Какие-то свои особые пряности кладет, не знаю какие. Я вообще-то еще учусь.
– Она готовит одно большое блюдо каждый день?
– Раньше готовила. В основном жаркое на вертеле, а потом Малкольм предложил внести разнообразие. У него правда были хорошие идеи.
Она снова покраснела и отвернулась, чтобы помешать лук, который уже начал шипеть и плеваться маслом.
– Ты давно знаешь Малкольма?
– Ага. Выходит, что давно. Когда я маленькая была, он… ну, то есть я думала, что он… ох, не знаю. Он всегда был со мной таким милым. Я все думала, что он примет у Реджа паб, когда тот на покой уйдет, да, видать, не к тому все шло. Мал теперь вон какой профессор. Я его почти не вижу.
– А тебе хотелось бы заправлять пабом?
– Да куда уж мне-то!
– Вот весело было бы.
Деймон Полины забрался ей на плечо и что-то зашептал в ухо. Девушка склонила голову и слегка тряхнула ею, чтобы темные волосы упали и спрятали снова запылавшие щеки. Она еще немножко помешала лук, накрыла кастрюлю крышкой и убрала с огня. Лира наблюдала за ней. Смущение девушки словно заворожило ее, ей было немного стыдно, что она вызвала такую реакцию, – но почему, она и сама не знала.
Потом они сидели с Паном на террасе и смотрели, как мимо бежит река. Тут Пан ей все и объяснил.
– Она в него влюблена, – тихо сказал он.
– В кого? В Малкольма? – не поверила Лира.
– …и если бы ты не была так занята собой, то сама бы это заметила.
– И вовсе я… – начала Лира, но поняла, что не сможет убедить даже себя. – Но… он же такой старый.
– Очевидно, она так не думает. В любом случае, вряд ли он ее любит.
– Это ее деймон тебе сказал?
– Это и не нужно.
Лиру это почему-то потрясло, и снова она не могла сказать почему. Ничего ужасного в этой новости не было, просто… Просто это же был доктор Полстед! Впрочем, он сейчас совсем другой – даже одевается не так, как раньше. Дома, в «Форели», Малкольм носил клетчатую рубашку с закатанными рукавами, открывавшими золотой пух на руках, молескиновый жилет и вельветовые брюки. Скорее как фермер, подумала Лира, и уж совсем не как ученый. В мире речных людей и сельских работников, браконьеров и бродячих торговцев он был как дома: большой, крепкий, спокойный, добродушный – плоть от плоти этого места.
Если подумать, ничего удивительного, он здесь родился и вырос. Вполне естественно, что доктор Полстед так мастерски подает напитки, так легко заводит разговор и с незнакомцами, и с завсегдатаями, так быстро разбирается с любыми сложностями. Вчера вечером два посетителя чуть не подрались за картами, но Малкольм успел вывести обоих раньше, чем Лира вообще заметила, что происходит. Не сказать, что с новым Малкольмом ей было намного легче, чем с прежним доктором Полстедом, но она видела, как все его тут уважают. Но влюбиться… Она решила впредь избегать разговоров о Малкольме. Полина ей нравилась, и смущать девушку не хотелось.
* * *
Прибыв в Ботанический сад незадолго до шести, Малкольм заметил свет только в одном окне административного здания, в остальных было темно. Окошко привратника тоже было закрыто, так что пришлось тихонько постучать.
Внутри что-то зашевелилось, потом край ставня будто облили светом – к окну подошел кто-то с лампой.
– Сад закрыт, – раздался голос из привратницкой.
– Я пришел к профессору Арнольд. Она велела спросить про комнату Линнея.
– Ваше имя, сэр?
– Полстед. Малкольм Полстед.
– Хорошо. Главная дверь открыта. На один этаж вверх, вторая комната справа.
Главная дверь выходила в сад. Наверху лестницы горел слабый свет, а комната Линнея нашлась в двух шагах по коридору от кабинета директора, где Малкольм вчера беседовал с профессором Арнольд. Он постучал. Тихий гул голосов внутри тут же стих.
Дверь открылась. На пороге стояла Люси Арнольд. «Драматическая» – так, кажется, назвала ее Ханна… Именно таким сейчас и было ее лицо. Малкольм мгновенно догадался, что новости о найденном теле дошли и до нее.
– Надеюсь, я не опоздал.
– О, нет. Прошу, входите. Мы еще не начинали, но все уже на месте. Вы последний…
За столом для совещаний сидели еще пять человек; две антарные лампы низко висели над ним, углы комнаты тонули в полумраке. Двое из присутствовавших были немного знакомы Малкольму: специалист по азиатской политике из Сент-Эдмунд-холла и священник Чарльз Кейпс, теолог и, как сказала Ханна, тайный друг «Оукли-стрит».
Малкольм занял свободное место за столом.
– Ну, вот, – Люси Арнольд тоже села, – все собрались. Начнем. Для тех, кто еще не слышал: вчера полиция нашла в реке тело. В нем опознали Родерика Хассаля.
Она полностью владела собой, но Малкольму показалось, что он услышал дрожь в голосе. Один или два человека за столом издали легкий возглас потрясения или сочувствия. Люси Арнольд продолжала.
– Я пригласила всех вас, поскольку считаю, что пора рассказать друг другу всё, что нам известно об этом деле, и решить, какие действия предпринять. Не уверена, что все здесь знакомы между собой, поэтому попрошу вас кратко представиться. Чарльз, может быть, вы начнете?
Чарльз Кейпс был невысоким, очень аккуратным человеком лет шестидесяти, в белом стоячем воротничке, с деймоном-лемуром.
– Чарльз Кейпс, – сказал он. – Профессор богословия. Я здесь потому, что знал Родерика Хассаля и провел некоторое время в тех местах, где он работал.
Женщина рядом с ним, не первый взгляд ровесница Малкольма, бледная и встревоженная, обвела всех взглядом.
– Аннабель Милнер, ботаник. Я… я работала с доктором Хассалем над… вопросом о розах, прежде чем он уехал… уехал на Лобнор.
Следующим оказался Малкольм.
– Малкольм Полстед, историк. Я нашел на автобусной остановке сумку с документами. Среди них было университетское удостоверение доктора Хассаля, поэтому я принес находку сюда. Как и профессор Кейпс, я работал в той же части света, что и погибший. И заинтересовался происходящим.
Потом настала очередь стройного смуглого мужчины, лет пятидесяти или старше, с деймоном-ястребом.
– Тимур Газарян, – он кивнул Малкольму. – Моя область – история и политика Центральной Азии. Мы несколько раз беседовали с доктором Хассалем о положении дел в регионе, Еще до того, как он туда поехал.
Следующим был мужчина с почти желтыми волосами и с шотландским акцентом.
– Меня зовут Брюстер Напье. Вместе с коллегой, Марджори Стивенсон, мы написали статью о воздействии розового масла на микроскопию. Ввиду всего, что произошло с тех пор, я получил сегодня от Люси весть, которая пробудила во мне тревогу и интерес. Как и профессор Газарян, я беседовал с доктором Хассалем, когда тот в последний раз был в Оксфорде. Я совершенно потрясен известием о его смерти.
Последним сидел человек чуть старше Малкольма с редкими светлыми волосами и длинной челюстью. Лицо его было мрачным.
– Ларс Джонссон, – представился он. – Я был директором научно-исследовательской станции в Ташбулаке до Теда Картрайта. Там работал и Родерик.
– Благодарю вас, – сказала Люси Арнольд. – Итак, продолжим. Сегодня утром на факультет явилась полиция с вопросом, не могу ли я опознать тело, которое нашли в реке. На его рубашке… на рубашке погибшего была именная бирка, которая позволила связать его личность с Ботаническим садом. Свериться со списком сотрудников было несложно. Я пошла с ними, и да… это был… это был Родерик. Не дай мне бог еще раз принять участие в чем-то подобном. Его убили, это совершенно точно. Как ни странно, но мотивом, судя по всему, было не ограбление. Вчера утром доктор Полстед, – тут она посмотрела на Малкольма, – нашел на Абингдон-роуд холщовую сумку с бумажником и другими вещами Родерика и принес ее мне. Полицию находка, кажется, не слишком заинтересовала. Полагаю, они решили, что Родерик погиб в результате случайного нападения.
Я пригласила вас сюда, потому что каждый владеет частью знаний, необходимых для того, чтобы составить полную картину и понять, что произошло… и продолжает происходить. Полагаю, что мы… ступаем на очень опасную почву. Прошу высказываться по очереди, после чего мы сможем открыть информацию более широкой… Брюстер, не могли бы вы рассказать, как это все началось – у вас?
– Разумеется, Люси. Пару лет назад сотрудница моей лаборатории обратила внимание на проблемы с одним из микроскопов и попросила меня взглянуть. Одна из линз искажала данные, причем весьма любопытным образом. Вы знаете – если приборное стекло в грязи или испачкано чем-то жирным, часть поля зрения становится размытой… но тут было не так. Вокруг образца, который сотрудница изучала, образовалась некая цветная кайма. Никакого размытия или помутнения. Напротив, изображение было необыкновенно четким, плюс эта странная окрашенная кайма, которая… словом, она двигалась и сверкала. Мы провели маленькое расследование и выяснили, что тот, кто пользовался микроскопом в прошлый раз, изучал образец некого вида розы из Центральной Азии, задел линзу и оставил на ней микроскопическое количество розового масла. Он, конечно, действовал не слишком аккуратно, но результат оказался… весьма любопытным. Я вынул линзу из аппарата и в работе ее больше не использовал. Я решил как следует изучить это любопытное явление. Повинуясь наитию, я показал ее моему другу, Марджори Стивенсон. Она занимается физикой частиц и несколько месяцев назад говорила мне что-то об этом… Я подумал, что ей может быть интересно. Основная тема Марджори – поле Русакова.
Малкольм почувствовал, что вокруг стола словно прошла легкая дрожь – возможно, потому, что содрогнулся сам. Никто, однако же, не пошевелился и не сказал ни слова.
– Для тех, кто ранее ни с чем подобным не сталкивался, я поясню, – продолжал Напье. – Поле Русакова и связанные с ним частицы имеют отношение к феномену под названием «Пыль». О которой, разумеется, не позволено говорить никому без санкции Магистериума. Люси заверила меня, что вы все прекрасно понимаете, какие ограничения это налагает на любую нашу деятельность. И на наши разговоры.
Говоря это, он посмотрел на Малкольма в упор. Тот невозмутимо кивнул, и Напье продолжил:
– Если коротко, мы с Марджори установили, что масло, попавшее на линзу, позволяет наблюдать разнообразные эффекты поля Русакова, которые до сих пор были описаны лишь теоретически. Уже лет десять ходят слухи, что нечто подобное происходило и раньше, но любые данные об этом уничтожались – догадайтесь кем. Таким образом, встал вопрос – обнародовать наше открытие или сохранить его в тайне. Оно было слишком важным, чтобы полностью скрыть его… но и слишком опасным, чтобы поднимать шум. Как же нам поступить? Лейденский институт микроскопии никогда не считался влиятельной организацией, а на издаваемые в нем «Материалы» обычно никто не обращает внимания. Мы отправили туда нашу статью, и два года назад она была опубликована. Сначала на нее никто не отреагировал, но не так давно в обе наши лаборатории – и ко мне, и к Марджори – проникли, причем весьма искусно. А нас стали преследовать некие люди, явно имеющие отношение к разведке, или национальной безопасности, или еще к чему-то в этом роде. Они действовали весьма настойчиво и бесцеремонно и довольно сильно нас напугали. Мы не сказали им ничего, кроме правды. Полагаю, у меня всё. Ах, да. Марджори сейчас работает в Кембридже, и последние две недели я не получал от нее никаких вестей. Ни ее коллеги, ни муж не могут сообщить о ее местонахождении. Я очень за нее беспокоюсь.
– Благодарю вас, Брюстер, – кивнула Люси Арнольд. – Это очень ценная информация. Понятная и, увы, тревожная. Доктор Полстед, можете рассказать, что вам известно?
Она грустно посмотрела на Малкольма.
– Как уже сообщила профессор Арнольд… – начал он, но тут раздался торопливый и тихий стук в дверь.
Все стали озираться, Люси Арнольд побледнела и встала.
– Да?
Дверь отворилась, внутрь проскользнул привратник.
– Профессор, вас хотят видеть какие-то люди, – быстро сказал он. – Вероятно, Дисциплинарный суд консистории. Я сказал, что у вас совещание в комнате Гумбольдта, но, боюсь, они скоро будут здесь. Сказали, что ордера у них нет, но он им и не нужен.
– Где комната Гумбольдта? – тут же спросил Малкольм.
– В другом крыле, – едва слышно прошептала Люси Арнольд.
Она дрожала, все остальные замерли.
– Вы молодец, – сказал привратнику Малкольм. – Теперь выведите всех, кроме меня, директора и Чарльза, в сад, а потом из сада через боковую калитку. И поскорее, пока те люди не сообразили, что происходит! Вы можете это сделать?
– Да, сэр…
– Тогда прошу всех следовать за ним! Не шумите и поторопитесь.
Чарльз Кейпс не сводил глаз с Малкольма. Остальные четверо вскочили из-за стола и вышли вслед за привратником. Люси Арнольд проводила их взглядом, вцепившись в дверной косяк, – кажется, ее не держали ноги.
– Вам лучше вернуться и сесть, – тихо сказал ей Малкольм, быстро расставляя стулья по комнате, чтобы казалось, будто никто не придвигал их к столу.
– Отличная работа, – заметил Кейпс. – Какая у нас версия, о чем мы с вами тут беседуем?
– Но кто они такие? – в ужасе воскликнула директор. – Неужели действительно Дисциплинарный суд консистории? Что им нужно?
– Сохраняйте спокойствие, – велел Малкольм. – Ничто из того, что вы сделали, или того, что мы делаем сейчас, не противозаконно и не касается Дисциплинарного суда. Мы скажем, что я принес вам сумку и зашел еще раз, узнать, нет ли новостей о докторе Хассале. Я никак не связывал его с телом в реке, пока вы мне только что об этом не сказали. Чарльз здесь, потому что я и сам собирался с ним повидаться по поводу Лобнора и рассказал ему про сумку Хассаля, а он упомянул, что знал его. Вот мы и решили прийти вместе.
– А почему вы стали расспрашивать меня про Лобнор? – уточнил Кейпс. Выглядел он совершенно спокойным и собранным.
– Как ни странно, я хотел спросить как раз о том, о чем вы и так рассказали бы на этом собрании, если бы нас не прервали. Кстати, о чем вы собирались говорить?
– В основном, о местном фольклоре. Шаманам давно известно о тех розах.
– Правда? Что же именно они знают?
– Эти розы из самого сердца пустыни Карамакан и нигде больше не растут – так гласит легенда. Если капнуть их масло в глаз, вас посетят видения, но для этого нужна большая решимость, потому что масло адски жжется. Это все, что я знаю.
– Вы сами пробовали это делать?
– Конечно, нет. Особенность пустыни в том, что в нее невозможно войти, не отделившись от своего деймона. Это одно из тех странных мест (есть, насколько я помню, еще одно, в Сибири и, кажется, еще в Атласских горах), где деймонам неприятно и даже больно находиться. За розы, как видите, приходится дорого платить. И не только деньгами.
– Я думала, человек умирает, если пытается сделать что-то подобное, – заметила Люси Арнольд.
– Судя по всему, не всегда. Но это действительно причиняет ужасные страдания.
– Это и собирался выяснить Хассаль? – спросил у Люси Малкольм, уже зная ответ. Но он хотел понять, знает ли она… и готова ли в этом признаться.
Но не успела она ответить, как снова раздался стук в дверь, на этот раз гораздо громче, и посетители вошли, не дожидаясь приглашения.
– Профессор Арнольд?
Говорил мужчина в темном пальто и шляпе-трильби. За ним стояли еще двое, одетые точно так же.
– Да, – ответила она ровным и спокойным голосом. – Кто вы и что вам нужно?
– Мне сказали, что вы в комнате Гумбольдта.
– Как видите, мы не там, а здесь. Я повторю свой вопрос.
– Несколько вопросов зададим вам мы.
Он шагнул в комнату. Остальные двое последовали за ним.
– Минуточку, – вмешался Малкольм. – Вы не ответили профессору Арнольд. Кто вы такие?
Первый вынул бумажник, открыл и показал карточку. Синие буквы «ДСК» на фоне цвета охры.
– Меня зовут Хартланд, – представился он. – Капитан Хартланд.
– И чем же я могу вам помочь? – холодно осведомилась Люси Арнольд.
– О чем вы здесь говорили?
– О фольклоре, – ответил Чарльз Кейпс.
– А вас кто спрашивал? – огрызнулся капитан.
– Мне показалось, вы.
– Я обращался к ней.
– Мы говорили о фольклоре, – очень ровно сказала директор.
– Почему?
– Потому что мы ученые. Я интересуюсь народными сказаниями о цветах и растениях, профессор Кейпс – в том числе специалист по фольклору, а доктор Полстед – историк и тоже интересуется этой областью знаний.
– Что вам известно о человеке по имени Родерик Хассаль?
Люси на мгновение закрыла глаза.
– Он был моим коллегой. И другом. Сегодня утром мне пришлось опознать его тело в полиции.
– Вы его знали? – Хартланд обращался к Кейпсу.
– Да.
– А вы? – к Малкольму.
– Нет.
– Почему тогда вы вчера принесли его вещи именно сюда?
– Потому что он работал здесь.
– Почему не в полицию?
– Потому что я не знал, что он мертв. Да и откуда мне было знать? Я решил, что он забыл сумку на остановке по ошибке, и самым простым решением было отнести ее к нему на работу.
– Где эти вещи сейчас?
– В Лондоне.
Люси Арнольд моргнула. Тише, не шевелитесь, подумал Малкольм. Один из незваных гостей наклонился вперед и оперся руками о край стола.
– Где в Лондоне? У кого?
– После того, как мы с профессором Арнольд осмотрели вещи и я узнал, что доктор Хассаль пропал без вести, мы решили, что неплохо было бы получить мнение эксперта из Королевского этнологического института. Там было много материалов по фольклору, о котором мои знания прискорбно скудны, вот я и передал их другу, чтобы он отвез в Лондон. Это было вчера.
– Как зовут вашего друга? Он может это подтвердить?
– Мог бы, если бы был здесь. Но сейчас он направляется в Париж.
– А этот эксперт из… как там это называется?
– Королевский этнологический институт.
– Как его имя?
– Ричардс. Возможно, Ричардсон… я с ним лично не знаком.
– Вы поступили с важными уликами крайне небрежно. Особенно учитывая, что они имеют отношение к убийству.
– Как я уже говорил, вчера мы понятия не имели, что они связаны с убийством. Если бы знали, то, конечно, сразу бы отнесли в полицию. Но профессор Арнольд сказала, что упомянула про вещи в полиции, и там этой информацией никто не заинтересовался.
– А вас почему это интересует? – осведомился Чарльз Кейпс.
– Работа у меня такая – интересоваться, – отрезал Хартланд. – Что Хассаль делал в Центральной Азии?
– Вел исследования в области ботаники, – сказала Люси Арнольд.
В дверь снова постучали, на этот раз очень робко, и в комнату заглянул привратник.
– Прошу прощения, профессор, – смущенно пробормотал он. – Я думал, что вы в Гумбольдте. Все здание обыскал. Но, вижу, эти джентльмены вас уже нашли.
– Да, благодарю вас, Джон. Мы уже закончили. Вы их не проводите?
Бросив испытующий взгляд на Малкольма, Хартланд кивнул и вышел. Двое других последовали за ним, не потрудившись закрыть за собой дверь.
Доктор Полстед приложил палец к губам: тихо! Он досчитал про себя до десяти, закрыл дверь и молча подошел к тому концу стола, где стоял, опираясь на его край, один из агентов ДСК, и поманил Люси и Чарльза. Присев на корточки, он заглянул под столешницу: к ее нижней поверхности прилепился матовый черный предмет размером с сустав его большого пальца.
Люси Арнольд едва слышно ахнула, но Малкольм снова приложил палец к губам. Он потыкал в странную штуку концом карандаша, и она засеменила прочь и спряталась за ножкой стола. Малкольм развернул носовой платок, подставил его снизу, карандашом сковырнул в него тварь и плотно завернул. Из платка раздалось глухое возмущенное жужжание.
– Что это такое? – прошептала Люси.
Малкольм положил узел на стол, снял ботинок и каблуком сильно ударил по платку.
– Это мухослушка, – спокойно объяснил он. – Они их выводят все меньшего размера и с лучшей памятью. Она бы подслушала, о чем мы стали говорить дальше, а потом полетела бы к ним и все повторила.
– Это самая маленькая из всех, что я видел, – заметил Чарльз Кейпс.
Малкольм убедился, что его добыча мертва, и вытряхнул ее в окно.
– Хотел ее оставить, и пусть себе тратят время зря на прослушивание, – сказал он. – Но тогда вам все время пришлось бы следить за тем, что люди тут у вас говорят, а это та еще морока. К тому же они умеют летать, и никогда не знаешь, где эта дрянь сейчас сидит. Пусть лучше думают, что она сломалась.
– Кстати, я впервые слышал про Королевский этнологический институт, – сказал Чарльз. – Так что там с бумагами? Где они на самом деле?
– У меня в кабинете, – отозвалась Люси Арнольд. – Еще там есть образцы и семена…
– Нельзя их там оставлять. Когда эти люди вернутся, у них будет ордер на обыск. Может, я их заберу?
– Почему не я? – возразил Чарльз Кейпс. – Мне было бы очень любопытно с ними ознакомиться. У нас, в уикемских подвалах, полно мест, где можно это спрятать.
– Да, – сказала Люси. – Спасибо. Я даже не представляю, что нам теперь делать.
– Если не возражаете, я бы забрал томик таджикской поэзии, – сказал Малкольм. – Хочу кое-что проверить. Вам известна поэма «Джахан и Рухсана»? – обратился он к Кейпсу.
– У Хассаля был экземпляр? Как странно…
– Да, и я хочу выяснить почему. Что касается Суда консистории – как только они разберутся, что никакого этнологического института не существует, они тут же явятся ко мне. Но к тому времени я придумаю что-нибудь еще. Давайте разойдемся и сделаем все, что задумали.
* * *
После обеда Лира шла вдоль реки. Пан мрачно трусил следом. Время от времени он, кажется, порывался что-то сказать, но Лира угрюмо погрузилась в свои мысли, и ему оставалось держаться поодаль, но не слишком далеко, чтобы не вызывать подозрений, – и молчать.
Под деревьями сгущались сумерки; в воздухе висел не то туман, не то мелкий дождь. Хорошо бы Малкольм был в «Форели», когда она туда вернется… Поймав себя на этой мысли, Лира удивилась. Надо спросить его о… И не смогла вспомнить, о чем. Наверное, само вспомнится. И надо посмотреть, как себя ведет с ним Полина… Неужели дурацкое замечание Пана – правда?
Но Малкольм в «Форель» не пришел, а спрашивать, где его носит, ей не хотелось – просто потому что… А кто его знает почему. Разочарованная, охваченная меланхолией, не в силах даже решить, что бы такое почитать, Лира отправилась в постель. Взяв «Гиперхоразмийцев», она раскрыла книгу наугад, на первой попавшейся странице, но героический пафос повествования, еще совсем недавно столь пьянящий, сегодня на нее не действовал.
К тому же Пан никак не мог успокоиться. Он бродил по комнатке, вспрыгивал на подоконник, слушал под дверью, обнюхивал платяной шкаф – пока Лира, наконец, не взорвалась:
– Ради бога, иди уже спать, а?
– Не хочу я спать, – пробурчал он в ответ. – И ты, между прочим, тоже.
– Тогда перестать шнырять по комнате.
– Лира, ну почему с тобой так трудно?
– Это со мной трудно?!
– Мне нужно тебе кое-что сказать, а ты только все усложняешь.
– Я тебя внимательно слушаю.
– Нет, не слушаешь. Ты неправильно слушаешь.
– Понятия не имею, что я должна сделать, чтобы слушать тебя правильно. Воспользоваться воображением, которого у меня нет?
– Я не это имел в виду. В любом случае…
– Именно это ты и имел в виду. Ты достаточно ясно выразился.
– С тех пор я много думал. Когда я пошел гулять вчера ночью…
– Ничего не желаю об этом слышать. Я знаю, что ты уходил, и знаю, что ты с кем-то разговаривал. И мне не интересно.
– Лира, это важно. Пожалуйста, послушай меня.
Он вспрыгнул на прикроватный столик. Лира промолчала, откинулась на подушку и некоторое время пристально разглядывала потолок.
– Ну? – сказала она наконец.
– Не могу я с тобой разговаривать, когда ты в таком настроении.
– О, нет… это ни в какие ворота не лезет!
– Я просто пытаюсь найти подходящий способ донести…
– Просто скажи!
Молчание. Наконец Пан вздохнул и заговорил.
– Помнишь все те вещи, которые мы нашли в рюкзаке…
– Ну?
– Там еще была записная книжка с именами и адресами.
– И что с ней?
– Ты не заметила в ней одно имя. А я заметил.
– Какое еще имя?
– Себастьян Мейкпис.
Лира села в кровати.
– Где оно было?
– В той записной книжке, я уже говорил. Единственный адрес в Оксфорде.
– Когда ты его увидел?
– Когда ты ее листала.
– Почему мне не сказал?
– Думал, что ты наверняка увидела сама. И вообще тебе сейчас не так-то просто что-либо сказать.
– Не глупи, а? Вполне можно было сказать. Где она сейчас? У Малкольма?
– Нет, я ее спрятал.
– Почему? Куда?
– Потому что решил выяснить, откуда там взялось имя мистера Майкписа. И вчера ночью я пошел и отнес книжку ему.
Лира чуть не задохнулась от гнева. На мгновение у нее и правда перехватило дыхание, она задрожала всем телом. Пан перескочил со столика на кресло.
– Лира, если ты не намерена слушать, как же я тебе расскажу…
– Ах ты грязный крысеныш! – Лира почти плакала. Она не узнавала собственного голоса, не могла взять себя в руки и прекратить говорить такие гадкие вещи. И даже не понимала, почему она вообще их говорит. – Ты мошенник, ты вор, ты предал меня тогда ночью, когда позволил тому деймону увидеть себя… Увидеть с тем бумажником, а теперь еще и это, да еще у меня за спиной!..
– Потому что ты не хотела меня слушать! И сейчас не слушаешь!
– Нет! Это оттого, что я тебе больше не доверяю! Ты мне чужой, Пан, черт тебя возьми! Передать не могу, как отвратительно то, что ты сделал…
– Если бы я его не спросил, я бы никогда…
– А ведь я тебе… Как я тебе доверяла когда-то! Ты же был для меня всем, как скала в бурном море… И так меня предать!
– Предать?! Только послушай себя! Думаешь, я смогу когда-нибудь забыть, как ты предала меня в мире мертвых?!
Лиру словно ударили кулаком в грудь. Она упала обратно на подушку.
– Не смей! – прошептала она едва слышно.
– Это было худшее, что ты со мной сделала, за всю нашу жизнь!
О, она прекрасно знала, о чем он говорит. Перед ней тут же встал речной берег в царстве смерти и тот страшный миг, когда она оставила Пана позади и отправилась одна искать призрак своего друга Роджера.
– Да, – сказала она, почти не слыша собственного голоса за стуком сердца. – Я помню. А ты помнишь, почему я это сделала.
– Ты знала, что собираешься это сделать, и ничего мне не сказала.
– Я не знала! Как я могла знать? Мы услышали, что тебе с нами нельзя, в самую последнюю минуту. Мы всегда были вместе и всегда будем – вот что я думала и чего хотела, всегда быть вместе до самого конца. А потом тот старик сказал, что тебе дальше нельзя. А Уилл даже не знал, что у него есть деймон, но ему все равно пришлось сделать такую же ужасную вещь, оставить часть себя позади… Ох, Пан, ну не думаешь же, что я это планировала! Ты считаешь меня настолько жестокой?
– Тогда почему ты меня никогда об этом не спрашивала? О том, каково все это было для меня?
– Но мы же говорили об этом!
– Только потому, что я начал! Ты ничего не хотела знать…
– Пан, это нечестно…
– Ты ничего не хотела знать, не хотела посмотреть правде в лицо!
– Мне было стыдно. Я должна была так поступить… Мне было стыдно сделать это и стыдно не сделать. С тех пор я всегда чувствовала себя виноватой, и если ты этого не знал…
– Когда старик увез тебя на лодке во тьму, мне как будто живот распороли, – тихо сказал Пан дрожащим голосом. – Я почти умер. Но хуже всего – даже хуже боли – было одиночество. Меня бросили. Ты бросила меня одного. Ты хоть понимаешь, что я смотрел и смотрел в темноту, и плакал, и звал тебя, и старался не терять тебя из виду, пока… А ты уплывала от меня в ночь. Последними исчезли твои волосы – это было последнее, что я видел, пока тьма не поглотила тебя. Мне бы и этого хватило – проблеска волос, лоскутка света, которым ты была… если бы только он остался и я мог на него смотреть. Я бы смог ждать, я бы ждал сколько угодно, только бы знать, что ты там и мне можно тебя видеть. Я бы и шагу прочь не ступил, если бы только… видел…
Он замолчал. Лира тихо всхлипывала.
– Ты думаешь, что я… – попыталась сказать она, но голос не слушался. – Роджер…
И слезы окончательно задушили ее.
Несколько мгновений Пан сидел на столе и смотрел на нее, а потом отвернулся и вздрогнул, как будто тоже заплакал, но ни один не проронил ни слова и не потянулся к другому…
Лира лежала, свернувшись в тугой комок, спрятав голову в руки, и плакала, пока не кончились слезы.
Через некоторое время она смогла сесть и вытереть глаза. Пан лежал к ней спиной, напряженный, дрожа всем телом.
– Пан, – произнесла она невнятно. – Пан, я все понимаю и понимала. Я ненавидела себя за это и всегда буду ненавидеть, пока жива. Я ненавижу каждую частицу себя, которая не ты, и мне придется с этим жить. Иногда я думаю, как бы так исхитриться и убить себя, не убив при этом и тебя, – я так несчастна, что правда могла бы это сделать. Счастья я не заслуживаю, я сама это знаю. Мир мертвых… то, что я сделала, было ужасно, но оставить Роджера там было нельзя, и я… Хуже этого в моей жизни не было ничего. Ты прав, совершенно прав, и я прошу простить меня… И сожалею, всем сердцем сожалею.
Он не шелохнулся. В ночной тишине она слышала, как он тоже негромко плачет.
– Дело не только в том, что ты сделала тогда, – пробормотал он наконец. – Дело и в том, что ты делаешь сейчас. Я тебе уже говорил: ты убиваешь себя – и меня – этим твоим новым образом мыслей. Кругом мир, полный красок, а ты пытаешься сделать его черно-белым. Словно этот твой Готфрид Бранде – какой-то колдун… Он заставил тебя забыть все, что ты раньше любила, все таинственное, все места, где собираются тени… Неужели ты не видишь, какие пустые миры они описывают – он и Талбот? Ты же не думаешь, что вселенная настолько суха и бесплодна! Ты не можешь так думать! Тебя будто заколдовали.
– Нет никакого колдовства, Пан, – проговорила Лира так тихо, словно надеялась, что он не услышит.
– Никакого мира мертвых, надо полагать, не существует, – продолжал он. – Это все незрелые детские фантазии – иные миры, волшебный нож, ведьмы… Всему этому нет места в той вселенной, в которую ты пытаешься верить. Как, по-твоему, работает алетиометр? У символов так много всяких значений, им можно приписать что угодно, что только захочешь. Сами по себе они ничего не значат. А я… Я вообще просто игра ума. Свист ветра в пустом черепе. Лира, я правда думаю, что с меня хватит.
– О чем ты говоришь?
– И прекрати на меня дышать. От тебя воняет чесноком.
Она отвернулась, униженная и уязвленная. Двое лежали в темноте и тихо всхлипывали. Когда утром Лира проснулась, Пана рядом не было.
