Перчатка защитила ладонь, когда стекло вылетело вовнутрь, устлав осколками ковер под окном. Макнил просунул руку, открыл задвижку и поднял окно.

– Вы отлично справились, мистер Макнил, – прошептала доктор Кастелли. – Этому учат в полиции?

Макнил сердито взглянул на нее и протянул руку, чтобы помочь перебраться через подоконник в комнату. Чуть раньше по решетке со спутанными вьюнами они забрались на покатую крышу и сползли по ней до этого окна на втором этаже.

Теперь они явно очутились в кабинете. Макнил осветил комнату фонарем доктора, и луч выхватил заваленный бумагами стол, компьютер, калькулятор и два телефона. Макнил покопался в бумагах. Счета за электричество и воду. Письмо, видимо, на французском, из компании «Омега 8» с адресом в Сассексе, и другие на том же фирменном бланке. Какая-то научная статья, снова на французском.

Еще там был книжный шкаф с собраниями сочинений английских классиков, томами в кожаных обложках – вероятно, наследие владельца дома. Большая репродукция средневековой карты Лондона в рамке. На полу тоже валялись бумаги, словно разбросанные в порыве злости. За дверью находилась лестница, две ступеньки вели в ванную на первом пролете, а чуть ниже находились еще две двери в спальни второго этажа. Макнил перегнулся через перила лестницы и заглянул в колодец внизу, в прихожую, где свет уличных фонарей преломлялся в витраже входной двери на тысячи разноцветных фрагментов и играл на паркетном полу. А потом Макнил поднял голову на лестничную площадку мансарды, в двадцати футах выше, там тоже были двери в спальни и ванные. Огромный дом для семьи всего из трех человек.

Спальня Чой находилась в глубине дома, на втором этаже, в половине лестничного пролета от кабинета. Там стояла узкая кровать в углу и маленький письменный стол у окна, к его ножке прислонился школьный рюкзак. На столе лежала открытая тетрадь с домашней работой, цветным карандашом были выписаны большие и по-детски корявые китайские иероглифы. Макнил посветил на тетрадь фонариком и вспомнил о костях, которые видел на столе лаборатории на Ламбет-роуд. Крохотных косточках из тех маленьких пальчиков, которые держали карандаши и выписывали иероглифы. Как давно она их писала? Может, всего несколько дней назад. Макнил оглядел печальную и пустую комнату. Никаких картин на стене. Ни фотографий, ни рисунков. На полу нет игрушек. Он вспомнил кавардак в комнате Шона, заваленной всеми атрибутами детства.

Доктор Кастелли открыла дверь встроенного шкафа. Одежда Чой висела аккуратными рядами на проволочных плечиках и по большей части выглядела новой. Блузки и юбки, ряд маленьких туфелек под ними. В комоде они обнаружили стопку антрацитово-серых джемперов, школьный галстук, трусы и носки. Ни футболок, ни джинсов, ни какой-либо яркой одежды, отражающей кипучую натуру ребенка. Ни намека на какую-нибудь игру. Что за странное, спартанское существование вела девочка в этом доме?

– Господи, да в детской палате умирающих от рака и то больше веселья, – сказала доктор Кастелли. Она подняла серый джемпер из ящика и поднесла к лицу. – Бедный ребенок.

Макнил посмотрел на нее.

– А вы не боитесь заразиться?

– Гриппом? – Она передернула плечами. – Сомневаюсь, что могу его подцепить. Я сталкивалась со столькими инфекционными заболеваниями, мистер Макнил. В моем организме столько антител, что несколькими пинтами моей крови можно привить весь Лондон. – Она покачала головой. – Почти весь прошлый год я провела во Вьетнаме, гоняясь за больными птичьи гриппом и пытаясь понять, были ли случаи передачи от человека человеку. Я их не обнаружила, но контактировала с большинством больных. Мы решили сделать анализы крови у некоторых родственников. И в ряде случаев нашли антитела у них в крови. Как будто они перенесли грипп, но без симптомов. Это внушило нам надежду, что, возможно, он не так смертоносен, как мы опасались. Конечно же, мы ошиблись. Но потом проверили мою кровь, и у меня тоже оказались антитела. Удивительно, да?

– Вы сказали, что не обнаружили случаев передачи от человека человеку.

– Именно так. Но другие обнаружили. Первый случай, как считается, произошел в Таиланде. В большой семье в провинции Кампхэнгпхет, около пяти часов езды к северу от Бангкока. Ученые примерно смоделировали, что произойдет, если начнется успешная передача от человека человеку. Через двадцать один день будет шестьсот заболевших. А еще через десять дней – шесть тысяч. Вот почему мы все так всполошились, мистер Макнил. При передаче от человека человеку и летальности от семидесяти до восьмидесяти процентов количество умерших по всему миру достигнет немыслимых цифр. Вы слышали про грипп испанку?

Макнил кивнул.

– Худшая пандемия в истории человечества. В 1918 году погибли больше пятидесяти миллионов. Смертность у нее была меньше двух процентов.

– Я думал, чума была хуже испанки, – сказал Макнил.

– От нее погибло больше людей, это да. Но это заняло несколько сотен лет. А испанка сделала свое дело всего за несколько месяцев.

Из комнаты Чой они перешли в хозяйскую спальню.

– Дело в том, – сказала доктор Кастелли, – что мы были совершенно уверены – именно птичий грипп вызовет следующую пандемию, он начнется в Юго-Восточной Азии и постепенно распространится по всему остальному миру. Вот почему мы сосредоточили все усилия именно там. Конечно, в конце концов грипп добрался бы и до Лондона. Но никто и на секунду не мог представить, что он отсюда начнется.

Эркерные окна большой хозяйской спальни выходили на улицу. Но ставни были закрыты, чтобы сюда не проникал ни свет, ни любопытные взгляды. Большую двуспальную кровать так и не прибрали с тех пор, как кто-то спал на ней в последний раз. Подушка с левой стороны осталась нетронутой – похоже, спал здесь только один человек. В комодах и шкафу обнаружилась только мужская одежда. Никаких духов, щеток для волос или косметики в прилегающей ванной. Если жена мистера Смита и жила в этом доме, то явно уже давно уехала.

Доктор Кастелли наблюдала, как Макнил методично обыскивает комнату.

– Те цифры, которые объявляет правительство… – сказала она. – Это чушь собачья. Они гораздо хуже.

– Насколько хуже?

– Ну, сколько жителей в Лондоне? Около семи миллионов? Прикиньте сами. Четверть населения заболеет. Это около миллиона семисот пятидесяти тысяч. Примерно три четверти этих людей умрут. Это больше миллиона трехсот тысяч. Умрут. Исчезнут навсегда. Безвозвратно.

Макнил повернулся и посмотрел на нее в призрачном желтоватом свете фонарика. Она явно любительница статистики.

– Цифры – это не люди, доктор Кастелли. А люди – не цифры.

Но он знал, что Шон стал именно цифрой, очередной обезличенной жертвой, скормленной печи.

Что-то в его тоне вызвало озадаченный взгляд доктора Кастелли.

– Это был кто-то близкий? – спросила она через пару секунд.

– Сын.

– Сочувствую.

– Да. – Макнил повернулся к двери. – Давайте спустимся вниз.

Кремовые с черным кухонные шкафчики по большей части пустовали. Макнил обнаружил только несколько банок консервов и несколько пакетов с бакалеей – лапшой, спагетти и сахаром. В холодильнике стояли початые банки с соусом, оливками и майонезом. В пластиковой бутылке плескалось на донышке молоко. Макнил понюхал его и отпрянул от запаха кислятины. Он посмотрел на дату. Срок годности истек почти две недели назад. Эркерное окно кухни выходило в сад сзади дома. У окна стоял небольшой стол и два стула. Вероятно, мистер и миссис Смит не имели привычки завтракать вместе с дочерью. Стеклянные двери вели в зимний сад, где стоял большой стеклянный стол и чугунные стулья с мягкими сиденьями. Другая стеклянная дверь вела оттуда в гостиную.

– Что вы ищете, мистер Макнил? – поинтересовалась доктор Кастелли.

Он пожал плечами.

– Не знаю. А вы? Что вы рассчитывали здесь найти?

– Наверное, как и вы: я пойму, когда найду что-то важное, как только это увижу. Что-нибудь, дающее намек, каким образом она заболела гриппом.

Макнил прошел в зимний сад, и доктор Кастелли последовала за ним. Он высветил фонариком поверхность стола. Тот был завален бумагой, документами и письмами. Все на французском. Он поднял одно письмо и попытался прочесть его, но прошло уже много времени с тех пор, как он провалил экзамен по французскому. На письме был тот же адрес компании «Омега 8». Когда он взял письмо в руки, на пол слетел клочок бумаги.

Доктор Кастелли подняла его.

– Вам лучше на это взглянуть, – сказала она, выпрямившись, и Макнил повернулся к ней с фонарем.

Это была полоска фотографий на паспорт, три штуки. Четвертая была отрезана, вероятно, для паспорта. На двух фотографиях в камеру пыталась улыбнуться девочка-китаянка с чудовищно деформированной верхней губой. Ее волосы выглядели так, будто их обкорнали фестонными ножницами, а еще на ней были уродливые очки в черепаховой оправе. На первом снимке она отвернулась от камеры с озадаченным выражением лица и говорила что-то, отвлекшись от съемки. Так значит, это и есть Чой. Мешок с костями, к которому его вызвали девятнадцать часов назад на стройплощадку около Вестминстера. Это ее голову Эми оживила в своей мансарде на бывшем складе. И добилась явного сходства.

– Это она? – спросила доктор Кастелли.

– Скорее всего.

– Почему вы не уверены на сто процентов?

– От нее остались только кости, доктор Кастелли. Все остальное с них срезали. Не считая реконструкции лица, проведенной по черепу, мы не знаем, как она выглядела. – Он снова посмотрел на фотографию. Заячью губу ни с чем не спутать. – Но очень похоже, что это она.

Он положил паспортные фотографии в полиэтиленовый пакет для улик и аккуратно убрал во внутренний карман. Они вернулись в прихожую.

На столике под почтовым ящиком скопилась почта за пару дней. Пачка невскрытых конвертов неаккуратной стопкой лежала на комоде. Доктор Кастелли пролистала их. И хмыкнула.

– Половина писем от меня. Он даже не потрудился их открыть. Неудивительно, что я не получила ответа.

– Зачем вы ему писали? – спросил Макнил. – И почему вообще приехали сюда?

Доктор Кастелли устало и обреченно вздохнула.

– Я почти уверена, что пандемия началась в загородном лагере для лондонских школьников в Кенте. В октябре, во время каникул. Центр «Бег и плавание». Туда на неделю приехали тысячи лондонских детей под присмотром учителей. Это муниципальный центр. Ну, сами знаете, что это такое. Там дети плавают на каноэ и под парусом, занимаются скалолазанием. Устраивают командные соревнования, а некоторые ученики борются за приз герцога Эдинбургского. Какое-то время они живут в палатках и разводят костры. И все эти дети постоянно находятся на виду друг у друга. Ни минуты в одиночестве. В общежитиях, в столовых и во время однодневных автобусных экскурсий. Идеальная среда для распространения болезни.

Она медленно вскрыла конверт собственного письма и покачала головой, просматривая его.

– Все семьи, которые мы идентифицировали как первых носителей гриппа, в октябре отправляли детей в тот лагерь. Мы могли бы быстрее докопаться до истины, если бы раньше начали шевелиться. Но только через несколько недель осознали, что произошло. К тому времени грипп уже вышел из-под контроля, и пришлось пробираться обратно к первому носителю через все эти цифры. Но мы сумели отследить всех побывавших там детей и исключить их в качестве источника. Мы искали какие-либо связи с Юго-Восточной Азией. И наткнулись на Чой – самый вероятный вариант. Мы знали, что она китаянка по происхождению, приемная дочь французов. Но понятия не имели, как давно приехала из Китая и имеет ли вообще какие-либо связи с ним. Она могла родиться и во Франции. Но она осталась единственной, о ком мы не смогли найти каких-либо сведений. Ее родители не отвечали на письма и телефонные звонки.

Она снова бросила письма на столик и испытующе посмотрела на Макнила проворными черными глазами.

– Методом исключения, мистер Макнил, и в отсутствии доказательств обратного, придется предположить, что именно Чой могла быть источником инфекции.