Глава 7

Макнил стоял в спальне своего сына и смотрел в окно на качели в саду, которые сам собрал и установил на траве, закрепив цементом. В ушах еще висели радостные крики Шона, когда Макнил раскачивал его все выше и выше, крики страха и восторга. «Еще, папа, еще!»

За высоким деревянным забором прогрохотал поезд, и дом затрясся. Они уже этого не замечали.

Макнил опустил тюлевую занавеску и вернулся в комнату. Стены были украшены постерами с игроками «Арсенала», на стул у кровати перекинут красно-белый шарф, с натянутой у потолка проволоки свисали вымпелы. Из соседней комнаты доносились рыдания Марты, и во внезапном приступе раздражения Макнил пнул футбольный мяч Шона к дальней стене. Мяч врезался в комод и сшиб семейную фотографию в рамке. Стекло разлетелось на кусочки. Макнил нагнулся, чтобы их собрать, и вытащил фотографию из сломанной рамки. Они увеличили снимок, сделанный на отдыхе всей семьей на Коста-Брава. Они втроем сидели на песке, за спинами тянулся забитый под завязку пляж, а на невероятно синем море играл солнечный свет. Они попросили какую-то девушку сфотографировать их на свою камеру, и снимок оказался лучшим из всех, где они были вместе. Навсегда запечатленное мгновение счастья. Теперь потерянного навсегда.

С фотографией в руке он сел на край кровати Шона и впервые за долгое время подумал о собственных родителях. После утраты сына его застарелый конфликт с родителями выглядел бессмысленным и глупым. Жизнь одна, и она слишком коротка, чтобы тратить ее на бестолковую злость.

Он снова и снова твердил себе, что не виноват, но осознавал, что и не пытался наладить отношения. Макнил никогда не был близок с родителями и лишь время от времени звонил им из Лондона. И при этом его всегда встречали особенным тоном. Завуалированными колкостями. Как мило, что он позвонил (Почему он не звонил столько времени?). Мать была мастером язвительных упреков, скрытых под сладкой улыбкой.

Когда Марта объявила о своей беременности, Макнил не сразу сказал родителям. Знал, что они не одобрят. Они даже не знали, что он с кем-то живет. Секс до брака в их мире считался грехом. Чем дольше он откладывал, тем труднее становилось сказать. И в конце концов он решил сказать только после свадьбы. Они с Мартой поженились в лондонском регистрационном бюро, в присутствии лишь пары друзей в качестве свидетелей.

Когда он наконец-то сказал родителям, они насмерть обиделись. Мало того, что он не принес брачные клятвы перед лицом Господа, но даже не пригласил их на свадьбу. На свадьбу собственного сына! А узнав об ожидающемся ребенке, они сложили два и два, и это стало последней каплей.

Макнил возил Марту и сына на север только единожды. Он боялся этой поездки, и не без причины. Атмосфера была кошмарная. Хотя родители возились и сюсюкались с сыном, с ним они обращались холодно, а с Мартой почти грубо. Накануне отъезда Макнил поскандалил с ними по этому поводу, пока Марта гуляла с младенцем в коляске. Между ними состоялся болезненный, резкий и полный взаимных обвинений разговор, и то, что осталось невысказанным, было даже хуже сказанного. С тех пор Макнил не возвращался.

Теперь, сидя на кровати, в которой уже больше никогда не будет спать его сын, Макнил впервые думал о родителях без злости. Вспоминал то, что успел забыть. Свое детство. Смех, нежность, защищенность. С ними он всегда чувствовал себя как за каменной стеной, они любили его, пусть и по-своему – сурово и без особого тепла. Очень по-шотландски, как истинные пресвитериане. Можно любить кого-то, но нельзя этого показывать.

Он достал и кармана пиджака мобильный и снова включил. Телефон пискнул и сообщил о нескольких пропущенных сообщениях. Макнилу не хотелось их слушать. Вместо этого он покопался в адресной книге и нашел телефон родителей. Следовало бы помнить его наизусть, но Макнил не помнил. Еще один компонент их отчужденности – после ухода Макнила родители переехали, и он больше не чувствовал себя у них как дома. Дом остался там, где он вырос, и Макнил до сих пор хранил обиду на то, что его продали.

Он тупо слушал, как звонит телефон где-то за шестьсот миль отсюда. В другом времени, другом мире. Макнил толком не понимал, зачем ему понадобилось звонить родителям, но все же позвонил. Может, просто хотел снова свернуться калачиком, как в детстве, отгородиться от реальности, избавиться от всякой ответственности. Трубку поднял отец. Ответ был четкий, вежливый и ритмичный.

– Пап, это я, Джек.

На другом конце линии повисла долгая тишина.

– Здравствуй, Джек. Чем обязан такой чести?

– Шон умер, папа.

На этот раз тишина показалась бесконечной. И наконец он услышал, как отец выдохнул – медленно и глубоко.

– Схожу позову твою мать, – сказал он совсем тихо.

Прошло больше минуты, прежде чем к телефону подошла его мать.

– Ох, сынок… – сказала она дрогнувшим голосом, и по лицу Макнила покатились слезы.

Когда он вышел из спальни, Марта была в коридоре. Судя по ее взгляду, она поняла, что Макнил плакал.

– С кем ты разговаривал?

– С родителями.

Макнил заметил, как она напряглась.

– И что они сказали?

– Почти ничего.

– Даже не сказали, что так нас наказывает Бог?

Он отвернулся.

– Нет. – Они долго стояли молча. А потом Макнил добавил: – Мне нужно идти.

– На работу, конечно же.

В ее тоне звучал явный укор.

– Убили девочку.

– Наш сын умер, Джек.

– Я не могу этого изменить. Не могу даже найти человека, которого можно обвинить в этом.

Марта стояла напротив, скрестив руки на груди и едва сдерживаясь. И наконец слезы все-таки хлынули у нее из глаз, и без того красных от рыданий.

– Останься, – сказала она.

– Не могу.

– Не хочешь.

Макнил покачал головой.

– Не могу, Марта. Да и не уверен, что в этом есть смысл. – Он проскользнул мимо нее к входной двери. Но потом остановился и оглянулся. – Или есть?

Все накопленное напряжение разом отпустило ее, и Марта обмякла.

– Наверное, нет.

– Прими «Гриппобой», – сказал он. – Я должен вернуть таблетки только завтра.

Марта вытащила пузырек из кармана и на мгновение задержала перед глазами. Потом развернулась и зашагала к ванной в конце коридора. Распахнула дверь, открутила с пузырька крышку и высыпала содержимое в унитаз. А затем с вызовом посмотрела на Макнила.

– В жопу этот «Гриппобой». Надеюсь, я заболею. Надеюсь, я умру.

И она потянула за рычаг, смыв всякую надежду на спасение.