Апрель 2000 года. Аризона

 

Когда я только привел Комету домой, меня заботило, сумею ли приучить ее к коммуникабельности. Но оказалось, что уроки следует давать не ей, а мне. Собака испытывала живой интерес ко всему, что ее окружало: пейзажам, звукам, запахам и людям, каких мы встречали во время прогулок. Я, все последние месяцы культивировавший жалость к себе и пребывавший в одиночестве, отвечал на приветствия коротким кивком. Комета же вела себя по-иному. Не бросалась в порыве чувств, как мои ретриверы, а подходила, словно хорошо воспитанный иностранный дипломат. Сначала оглядывала издалека, давая соседу шанс оценить изящную собаку и ее менее изысканного хозяина. Вскоре любопытство побеждало, и она с присущим борзым достоинством приближалась к человеку и смотрела на него такими большими пытливыми глазами, что тот умилялся. Не прошло и недели, как я сошелся с соседями, которых прежде игнорировал.

Я познакомился с Биллом и Яной. Хотя мой задний двор примыкает к их заднему двору, я решил, что не стану вступать в продолжительные разговоры. Но вскоре после появления у меня Кометы, когда она ликующе совала нос в десятки кротовых ходов на соседнем свободном участке, Билл окликнул меня:

– Это ваша новая собака?

Я еще не излечился от приступов мрачной жалости к самому себе, однако и не был настолько невоспитан, чтобы ограничиться кивком и повернуться спиной. Разве можно судить Билла за то, что ему захотелось познакомиться с Кометой? И уже скоро я выпивал и выкуривал с ним сигару в его патио, а потом принимал приглашения Билла и Яны пообедать с ними.

Я был доволен, что Комета привыкала к новому месту, особенно после того как наслушался пугающих рассказов о других взятых из питомников борзых. Они не могли переносить звуков реального мира. Подобно глухому, которому восстановили слух, их мучил натиск повседневного шума. А картины окружающего мира приводили в волнение и заставляли прятаться, забиваясь в темноту, или убегать. Были борзые, не знавшие, как общаться с другими собаками или детьми, – не умели легко войти в их компанию.

Самые печальные истории были о борзых, которые убегали, но не потому, что хотели сами, а просто их что-то вынудило. Эта собака способна за полмили различить движущийся объект, и если видит кошку или белку, немедленно срабатывают ее усиленные воспитанием на кинодроме охотничьи инстинкты. Если ее не удерживает поводок или забор, она срывается с места и будет бежать до тех пор, пока не выдохнется. После чего у нее не остается сил и не хватает умения найти дорогу домой, и собака теряется. Ситуация усугубляется тем, что борзые не привыкли к уличному движению и не понимают, какую опасность представляют машины.

Вероятно, у Кометы не было подобных проблем, поскольку она успела постепенно привыкнуть к нормальной жизни, – перед тем как я взял ее к себе, собака несколько месяцев провела на ранчо. А у меня жизнь текла, мягко говоря, размеренно: не было ни других взрослых, ни детей, и ничто не осложняло заведенный порядок. В общем, собака легко и охотно сходилась с соседями.

Но больше всего меня удивило, как мало усилий требовала дрессировка Кометы. Я привык приучать собак к дисциплине и выполнению команд. Таким образом собаки понимают, чего от них хотят и какого требуют поведения. Комета же воспринимала все интуитивно. Наблюдала, как ведут себя люди и особенно я. Через несколько дней, к своему огромному удивлению, я обнаружил, что собака продолжает наблюдать даже в те минуты, когда мне кажется, будто она спит. Скорость борзых требует огромных затрат энергии. Эти собаки не бегуны на выносливость, которые полагаются на свою жировую прослойку в качестве дополнительного запаса топлива. Для борзых единственный способ накопить энергию для решительного броска – отдыхать все время, пока не бегут.

Но отдыхать не означает спать. Несколько дней Комета тайком подслушивала, как я говорю по телефону с друзьями и соседями, и научилась по интонациям определять, в каком я настроении. Если приказывал на прогулке: «Рядом!» – она знала, радуюсь я ее веселью или мне от напряжения больно. Если больно, собака не торопилась и терпеливо шла со мной. Спокойное поведение Кометы явилось для меня приятным отличием от суетливости ретриверов и их милых, однако утомительных попыток постоянно обращать на себя внимание. Комета всегда, даже на отдыхе, оставалась настороже, но лаяла редко. Казалось, будто это кошка в собачьем теле. Она постоянно наблюдала за мной и оценивала мои способности к обучению.

Но стоило мне вообразить, что она замаскированный гуру, способный чувствовать мое настроение и наделяющий меня мудростью веков, как Комета напоминала, что она в первую очередь и прежде всего собака. А большинство собак обожают детей. И когда Комета познакомилась с рыжеволосой соседской девчушкой Эмили, у них возникла любовь с первого взгляда. Установилась особенная связь – они тыкались друг в друга и говорили на собственном собачье-детском языке, а я в это время плелся с другого конца поводка. Не прошло и нескольких дней, как мы заключили сделку: три раза в неделю Эмили будет выгуливать Комету, мне же оставалось лишь платить ей жалованье.

Перед первым выходом я попытался рассказать восхищенной десятилетней девочке об уникальных свойствах беговой собаки.

– Борзых воспитывают так, чтобы они преследовали все, что от них убегает, особенно животных.

– Понятно.

– Если где-то в квартале отсюда она заметит движение, то сорвется с места как ракета, поэтому поводок надо держать очень крепко.

– Ясно.

– В отличие от других собак борзая не умеет искать дорогу домой и может потеряться.

– Ну, мы пойдем?

Усмехнувшись, я кивнул. Девочка выхватила у меня поводок и направилась к двери.

– Мы скоро вернемся.

Ее слова растаяли в возникшем вихре: Эмили еще не успела пристегнуть поводок, как собака выскочила в открытую дверь. Девочка охнула. Комета исчезла. Я в волнении ковылял по переулку, выкрикивая ее имя. К моим отчаянным поискам присоединились соседи. Из-за заборов позади участков раздавались крики: «Вот она! Бежит туда!» Но что значит «туда», если скорость собаки сорок пять миль в час – мелькнула, и нет!

Через час я вернулся домой. Нервничая, взял с кухонного стола ключи и направился в гараж. Продолжу поиски на машине. Ночь предстояла долгой.

Я уже собирался покинуть дом, но тут мое внимание привлекли черные уши, торчащие над треугольной продолговатой головой. Комета стояла на улице и смотрела сквозь раздвижную экранную дверь. У нее было такое удивленное выражение, словно она спрашивала: «Куда это ты запропастился?»

Ночью я сидел в полудреме в своем кресле. Все кости ломило, но я радовался, что нахожусь дома и не надо колесить по Седоне. Комета лежала передо мной; ее ребра ритмично поднимались и опускались, словно меха, поддерживающие в груди огонек удовольствия. События дня изрядно потрясли и Эмили, и меня, а собака была в полном порядке.

 

Через две недели после того, как я привел Комету к себе, вечером, как только солнце скрылось за ближайшим склоном, зазвонил телефон. Это была Фредди.

– Что это за звук? – поинтересовалась она.

– Какой звук? – Я притворился, будто не понял, нервно покосившись на раздвижные стеклянные двери кухни.

– Шум. Вроде как собака лает.

– Ах это… Соседский пес. Погода превосходная, вот я и открыл дверь.

– А что с твоим голосом?

Я заметил, что срываюсь на визгливые нотки, и постарался говорить спокойно.

– Наверное, аллергия на раннюю весеннюю пыльцу. – Я схватил палки и поспешил через комнату задернуть шторой отражение Кометы, постепенно материализующееся с наступлением темноты. – Рассказывай, как поживаете с дочурками. Выкладывай все.

– Гав, гав, гав! – предостерегающе пролаяла Комета, что было вовсе ей не свойственно.

– Где ты? – удивилась жена. – Такое впечатление, что собака находится в доме.

В голосе Фредди я уловил недоверие.

– Соседский пес стоит прямо у моей двери, – пробормотал я.

– Это какого соседа?

На ум ничего не приходило. Я узнал имена соседей неделю назад, но теперь не мог вспомнить ни одного.

– Стив! – Жена предпочитала называть меня Вулфом. Имя Стив она не любила. – Стив, ты меня слушаешь?

Выступающий в судах адвокат должен быть хорошим выдумщиком. Хотя я понимал, что в семейных делах подобное умение не приветствуется, все же напрягал фантазию, стараясь придумать правдоподобную версию. Но ничего не получалось.

– Слушаю, – наконец отозвался я. – Это моя собака.

– Что?

– Я завел собаку. Взял из приюта борзых.

– Борзая? Это же беговая собака.

Я почувствовал, как о мою ногу тихонько потерлась голова.

– Как давно она у тебя и когда ты собирался сообщить мне об этом?

Я начал с Мэгги и Ланса, рассказал о приюте во Флагстаффе и закончил стеклянными дверями.

– Комета считает, что ее отражение нечто вроде привидения. А так она почти никогда не лает, – с надеждой произнес я, слыша, как тяжело, стараясь успокоиться, дышит жена.

– Но, Вулф, почему борзая? Каким образом ты собираешься ухаживать за беговой собакой?

– Комета сама меня выбрала. Что мне оставалось делать?

– Вообще не соваться в тот питомник. C’est vraiment con! Кажется, ты говорил, что трудно ходить за покупками, ты не способен приготовить себе еду, и вдруг заводишь беговую собаку. А я беспокоюсь о тебе дни и ночи. Все – завершаю разговор. Слишком разозлилась, чтобы продолжать!

Formidable – по-французски это означает «потрясающая», по-английски – «грозная». И то и другое относится к моей жене. Двенадцать лет назад во время отпуска я познакомился в Скоттсдейле, штат Аризона, с миниатюрной темноволосой женщиной. С сильным акцентом, который я не сумел определить, она представилась мне Фредерик, но заметила, что большинство знакомых называют ее Фредди. Объяснила, что живет в Соединенных Штатах, а выросла во Франции. Меня покорило, как говорила и выглядела Фредди: смуглая кожа, короткая мальчишеская стрижка, карие глаза и живая, поразительно теплая улыбка. Она была полна энергии и вызова. Когда мы обменялись номерами телефонов, я увидел, что у нас один и тот же территориальный код Небраски.

Мы встречались с Фредди два года, прежде чем поженились: я с двумя своими маленькими дочерьми Кили и Линдси (их мать жила в Омахе, и мы имели с ней равные права на их воспитание) и Фредди с двухлетней дочерью Джеки. Впятером мы устроились в доме у озера, где я прежде жил с дочерьми. Нам удалось, преодолев первоначальные разногласия, стать одной семьей. Яркая, остроумная Фредди отнюдь не отличалась застенчивостью. Правда, при девочках старалась сдержать свою страсть к крепкому словцу. Но если сквернословие – любимое времяпрепровождение в ее стране, почему я должен возражать?

Энергия Фредди покоряла во времена, когда она радовалась жизни, и казалась грубоватой, если жизнь ее доставала, а это, если быть откровенным, в последние годы случалось нередко. Я не мог судить ее за резкость на мое сообщение о приобретении Кометы. Просто мне требовалось больше времени, чтобы выдвинуть убедительные доводы. И после нескольких напряженных разговоров мы пришли к компромиссу. Я не стану немедленно исправлять свою «ошибку» – так Фредди назвала Комету – и возвращать собаку туда, откуда взял. Через несколько недель жена приедет в Седону и познакомится с борзой. Если и после этого она будет настаивать, что «ошибка» была ошибкой, я возвращу Комету в приют.

Теплым апрельским днем Фредди приехала в автобусе авиакомпании – удача для меня, поскольку аэропорт Финикса находился от Седоны в четырех часах езды. Вошла в дом и поставила свой чемодан. Следующие несколько мгновений, пока она разглядывала Комету, застывшую у камина в позе статуи собаки у гробницы Тутанхамона, показались мне часами. Борзая выжидательно смотрела на нас. Лицо жены немного смягчилось, и она сказала:

– А она симпатяга. – И прежде чем я успел сыграть на своей слабости, поцеловала меня и добавила: – Давай поговорим.

Мы устроились в кухне. Комета подошла и легла рядом с моим стулом. Она опускалась так: подгибала тонкие передние лапы, сгибала задние, не касаясь крупом пола, продолжала вытягивать передние, пока объемистая грудь тоже не оказывалась на полу. И когда ее тело вытягивалось, осторожно клала голову на передние лапы и закрывала глаза. Это медленное действо напоминало мне процесс сноса старого здания.

– Непривычно, – заметила Фредди. – А теперь объясни, почему ее нельзя вернуть в приют.

Я начал подробно рассказывать о Мэгги, о «Борзых под крылышком», о том, как обращаются с завершившими карьеру беговыми собаками. Фредди мало заинтересовалась воздушным такси для борзых, но опечалилась, услышав, в каких условиях содержали Комету, когда ее обнаружили спасатели. Но когда я стал описывать приют, который содержали владельцы ранчо, она перебила меня:

– Значит, у борзых есть прекрасный дом с большой территорией, где они могут побегать, что им так нравится делать?

– Но это только на время, – возразил я. – Семья, владеющая приютом, не может вечно содержать всех спасенных собак.

Фредди вздохнула, поднялась и направилась в спальню. Весеннее солнце нагрело подушки. Комета семенила за нами. Затем вскочила на кровать, вытянулась и закрыла глаза. Ее спокойная поза свидетельствовала о пренебрежительном отсутствии интереса к гостье.

Фредди села на кровать и протянула руку к собачьей морде. Комета распахнула влажные глаза и посмотрела на нее с обиженным, недоуменным видом. Из горла собаки вырвался громкий низкий рык. Жена мгновенно вскочила.

– В чем дело?

– Комета, нельзя! – строго сказал я, подошел к кровати перевернул собаку на спину, почесал живот и так же строго несколько раз повторил: – Нельзя!

Я хорошо знал, что собаки живут по принципу подчинения младших старшим и борются за место в стае. Теперь было необходимо дать понять Комете, что Фредди главнее ее. Я сел рядом, борзая перевернулась на живот, вытянулась и попыталась спрятать свой холодный нос за моей спиной.

– Она и раньше так себя вела? – поинтересовалась Фредди.

– Никогда. Все дело в твоем появлении. Оно сильно подействовало на нее.

К счастью, Фредди сразу все поняла.

– Бедняжка! Испугалась? Давай оставим ее одну – пусть привыкает к новому человеку в доме.

Вечером мы с женой устроились в заднем дворике и потягивали вино. Я выслушал новости о девочках и допрашивал Фредди о весеннем прилете орлов и цапель, о том, сколько соседских перчаток выкопали из-под снега за зиму наши ретриверы, ожило ли озеро, после того как лодки вернулись на свои места. Она тоже задавала вопросы: о моем не слишком аккуратном жилище, об усиливающейся хромоте, о том, почему я каждый раз морщусь, когда встаю. В сгущающейся темноте, словно наползающий туман, прозвучал главный вопрос: каким образом, при том что мое здоровье продолжает ухудшаться, я собираюсь заботиться не только о себе, но и о собаке?

И в этот момент, словно специально, чтобы развеять покров неопределенности, в патио появилась Комета и скромно, как выехавшая впервые в свет девица, встала в десяти футах от нас. Несколько секунд ее ласковые глаза мерили нас взглядом, а затем она как будто приняла решение – шагнула к Фредди и застыла перед ней. Замерла и, склонив голову и скосив уши, смотрела прямо на нее и ждала. С тех пор данный ритуал повторялся множество раз, и меня всегда поражала его разумность и целенаправленность. Церемония приветствия, казалось, замедляла время и неизменно трогала того, кому была адресована. Напоминала человеческие объятия, но только без рук.

– Похоже, я понравилась Комете, – произнесла Фредди.

Вскоре жена объявила, что полностью одобряет решение Кометы войти в нашу семью. Однако заметила, что с моей стороны это безответственный, граничащий с безумством поступок. Мне же ужасно повезло, что цель оправдывает средства.

Через несколько дней, гораздо раньше, чем мне хотелось, Фредди засобиралась обратно в Омаху. Ее новые лучшие подруги с нетерпением предвкушали очередную встречу. Ожидая у порога дома автобус в аэропорт, она попросила Комету:

– Будь к Вулфу добра. – И, помолчав, добавила. – Присматривай за ним.