Осень 1998-го – зима 1999/2000 года. Из Небраски в Аризону

 

– Ты считаешь, мне пора в отставку? – медленно повторил я ошеломившие меня слова Тима. – Полагаешь, мне нужно уйти из фирмы? А ты, случайно, не шутишь? – Партнеры с безучастными лицами скованно сидели на стульях с высокими спинками. Мне потребовалось огромное усилие, чтобы держать себя в руках. – Ты недоволен моим не совсем обычным рабочим графиком? Но документы у меня не запущены, дела и поступления не хуже, чем у любого из присутствующих.

– Речь не о том, – спокойно ответил Тим. – Мы устали сомневаться, все ли с тобой в порядке. Невозможно планировать будущее. Нельзя ничего предсказать. И поскольку твоя рабочая неделя в кабинете сократилась до трех дней, мы постоянно опасаемся, что ты когда-нибудь нарушишь сроки или совершишь какую-нибудь оплошность. Как прикажешь поступать с твоими делами, если однажды ты здесь больше не появишься?

– Кто сказал, что такое может случиться?

– Послушай, Стив, нам неизвестно, что с тобой происходит. Ясно одно: твое здоровье не в порядке. Ты больше не способен выполнять все, что на тебя наваливается. Ты себя убиваешь. А мы в ожидании похорон не хотим рисковать всем, что имеем. – Он обвел взглядом стол, и каждый из моих партнеров кивнул.

Когда я уходил, офис уже опустел. Спустившись на лифте на подземную парковку, я брел к машине, все еще пытаясь переварить новости. Не могут же меня выгнать из моей собственной фирмы? Разве такое возможно? Забравшись во внедорожник, я неуверенно влился в поток машин на Додж-стрит.

Западная окраина Омахи быстро скрылась в зеркальце заднего вида, когда я направился в сторону деревни на берегу озера, где жил с Фредди и дочерьми. Местность мало изменилась с тех пор, как сто лет назад здесь располагалась охотничья территория индейцев-пауни. На берегах неподалеку протекавшей реки Плат росли царственные, высотой в восемьдесят футов тополя со стволами в обхвате не меньше небольшого грузовичка. На запад до самого горизонта простирались засеянные зерновыми покатые холмы. Каждое возвращение домой дарило мне ощущение реального путешествия во времени, и это было моим самым любимым отрезком дня.

Но с недавних пор получасовая поездка превратилась для меня в целый час истинных мучений – не из-за пробок, а из-за моей спины, которую начинало сводить, если я слишком много времени проводил сидя за рулем. Каждое путешествие в автомобиле давалось мне не легче, чем исследовательская экспедиция Льюису и Кларку, – приходилось останавливаться и, упершись взглядом в землю, прохаживаться взад и вперед. Тот день не отличался от других. Во время одной из остановок я медленно потянулся, и в этот момент мне на глаза попался краснохвостый сарыч, устроившийся на верхушке каркаса – каменного дерева. Темный взгляд был голодным. Хищным.

– Меня еще не задавило машиной, – вслух проговорил я, возвращаясь за руль.

Дома я открыл гараж с помощью пульта дистанционного управления. Навстречу выбежали поздороваться два светлых шара шерсти – подпрыгивая, кружили, повизгивали, били хвостами по машине.

– Сидеть! – прикрикнул я на них, желая поскорее выйти из автомобиля.

Коди, золотистый ретривер, которого я забрал из приюта, отдав за него сломанный дробовик, тут же распластался на прохладном бетоне, а его дочь Сандоз, повизгивая, продолжала кружиться в танце пока не наступила отцу на лапу. Тот глухо заворчал, принуждая сесть рядом. Обе собаки повернули ко мне головы. Вываленный на сторону с капающей слюной язык Коди не скрывал его улыбки. Черные глаза и нос на светлой, поседевшей с возрастом морде казались угольками на голове снеговика. Рядом извивалась и выгибала спину Сандоз, напоминая маленькую школьницу, которая никак не решалась попроситься выйти в туалет.

– Спокойно! – потребовал я, и собакам хватило терпения не сойти с места и дождаться, пока я благополучно войду в дом. Несмотря на боль, я невольно улыбнулся, до глубины души тронутый поведением своих друзей.

Стоило мне опуститься на диван, и собаки уже были передо мной на ковре. Проявляя стратегическую смекалку, они заняли именно то место, которое потребовалось бы мне, вздумай я подняться и уйти. Отступление без физического соприкосновения стало невозможным, что, как я понимал, и являлось их целью. Но сегодня, вместо того чтобы довольно вздохнуть и закрыть глаза, Коди пристально посмотрел на меня и навострил уши. Без сомнения, он почувствовал постыдный запах поражения.

– В чем дело? – спросила жена, и на ее лице появилось озабоченное выражение.

– Меня вышвырнули с работы.

– О, Вулфи! Je suis desole. – Она перешла на свой родной французский. – Но ты же ждал, что это произойдет? Правда?

– Нет.

Жена села рядом, взяла мою руку и поднесла к щеке.

– А какой выбор ты им оставил? Они понятия не имеют, что с тобой, потому что ты им ничего не рассказывал. Врачи предупреждали, чтобы ты поберег себя.

Я потрепал жену по колену, но взглянуть ей в лицо так и не смог.

В следующие несколько дней я понял, что, несмотря на то что весь прошлый год я всячески избегал говорить о болезни и все отрицал, Фредди задумывалась о неизбежном.

– Доктора утверждают, что в зимние месяцы у тебя наступает серьезное ухудшение, поскольку холод не позволяет телу расслабляться. А постоянный стресс на работе не дает мозгу найти силы преодолеть болезнь. Для нас нет иного способа справиться с этим, как уезжать отсюда на зиму. Это будет давать нам какую-то эмоциональную передышку.

Я удивился ее нажимом на слова «нас» и «нам». Проблемы с позвоночником были моими, а не Фредди. Смысл моей напряженной работы заключался именно в том, чтобы оградить жену и дочерей от последствий болезни.

– Можно продать участок в Аризоне, – предложила Фредди. Несколько лет назад мы купили в Седоне кусок земли. – Вырученными деньгами воспользуемся, чтобы приобрести небольшой домик в месте, где тебе комфортно жить в течение холодных месяцев. Ты же всегда говорил, что среди красных скал ощущаешь прилив здоровой энергии.

Мы и раньше обсуждали с женой денежные дела – каким образом изловчиться и вывернуться, когда в нашем бюджете образуется дыра. Я вспомнил, как каждый из нас панически боялся расставания. Фредди не могла оставить работу заведующей кардиологическим отделением больницы, которое несколько лет назад сама же помогала организовывать. Во-первых, ей нравилось ее занятие, а во-вторых, она осталась в нашей семье единственным кормильцем. Фредди и дочери являлись моим единственным спасательным кругом, и если я перееду в Аризону, близкие окажутся от меня на расстоянии в тысячу двести миль. Были слезы, много слез. Но что живее всего осталось в памяти от той недели – всепоглощающий стыд и ободряющее тыканье в ладонь мокрых носов моих собак.

 

Теплым ноябрьским днем, недель через шесть после переселения в Седону, я заехал на парковку супермаркета «Уэбер». Я наведывался туда раз в неделю, поскольку мне становилось все труднее тянуться за продуктами и толкать тележку. Тяжело опираясь на трости, я медленно ковылял по площадке. Мое мучительное зигзагообразное продвижение вывело меня на соседнюю дорожку, прямо к небольшой, чем-то увлеченной группе людей. Спотыкаясь, я остановился, чтобы рассмотреть, что происходит.

Компания из нескольких человек окружила стройную блондинку. Еще приблизившись, я увидел, что блондинка держала поводок собаки, и именно эта собака привлекла внимание людей. Хотя животное этого будто не замечало. Пес хранил горделивый, равнодушный вид – если восхищение ему и не наскучило до смерти, то, несомненно, он привык к нему. Он был дюймов сорока ростом, и голова его находилась на уровне бедра женщины. Череп продолговатый, переходящий в изящную морду. Оба уха над небольшим лбом настороженно подняты и повернуты в сторону. Огромные миндалевидные глаза невозмутимо изучали людей. Черный лоснящийся мех пестрел рыжеватыми отметинами, крутая грудь переходила в поджарый, грациозный живот. Фигура пса отличалась чрезвычайной худобой – под шкурой виднелись ребра. Задние ноги рельефные, мускулистые, но передние – сухощавые и стройные. И все четыре заканчивались крупными лапами с длинными пальцами с крепкими черными подушечками и толстыми черными когтями. Это придавало собаке спортивный вид, словно баскетболист в борьбе за мячом приподнимался на цыпочки. Хвост сначала круто опускался к земле и заканчивался небольшой плавной дугой, чуть загнутой в сторону.

– Что это за порода? – спросил я у женщины.

– Это Ланс, – улыбнулась она. – Грейхаунд, английская борзая. А я Мэгги Маккарри.

– Простите, – пробормотал я, чувствуя себя затворником, успевшим забыть, как принято себя вести в цивилизованном обществе. – Меня зовут Стив Вулф. Можно просто Вулф. Рад познакомиться.

– Я тоже, – ответила Мэгги. – Вулф, я запомню. Здесь почти все знают Ланса, но не многие помнят мое имя. Ланс отвлекает на себя внимание.

Я в восторге протянул псу руку, чтобы он изучил мой запах.

– Он всегда такой спокойный и отрешенный?

Мне еще не приходилось встречать английскую борзую собственной персоной. Все знания о них я почерпнул из телепередач, когда переключал телевизор с канала на канал. У меня сложилось впечатление, будто порода состоит из тощих, очень спортивных беговых псов. Почему-то я решил, что по своим умственным способностям они занимают следующее место после корзины с шерстью. В мое представление никак не вписывался стоящий передо мной удивительный экземпляр.

– Как правило, английские борзые очень спокойные. О них говорят, что среди собак они самые большие лежебоки. – Пока она говорила, Ланс навалился ей на ноги.

– Лежебоки? – Я собирался задать следующий вопрос, но сообразил, что Мэгги надо заниматься своими делами. – Я вас, наверное, задерживаю?

– Нет-нет, все в порядке. Я участвую в программе спасения грейхаундов, или английских борзых, и люблю рассказывать людям о данной породе. У этих беговых собак нелегкая жизнь. В возрасте четырех месяцев их помещают в вольер, после чего на них почти не обращают внимания, если не считать тренировок и бегов. – Голос Мэгги потеплел, и она потрепала Ланса между ушами. – В результате собаки умеют вести себя только с себе подобными и тренером. Многие не способны ни поиграть, ни защититься. Даже не могут сообразить, как подняться по лестнице. Вне вольеров и беговой дорожки они в мире чужаки.

– И сколько времени их держат в подобном состоянии?

– Как правило, борзые участвуют в соревнованиях в течение года или двух. Если собаки быстро не побеждают или затем не побеждают регулярно, владельцы не желают тратить деньги на их содержание. В таком случае грейхаунды превращаются в обузу, от нее необходимо избавиться. Группу по спасению борзых и поиску им новых хозяев создали для того, чтобы не позволить убивать собак. Мы нуждаемся в людях, которые брали бы их себе.

Я невольно отступил, решив, что столкнулся с необычным рекламным ходом и прямо сейчас мне навязывают товар. Мэгги почувствовала мое настроение и, рассмеявшись, произнесла:

– Нам, пожалуй, пора. До свидания.

– Всего доброго, – ответил я.

Ланс повел хозяйку по парковке. Его мышцы перекатывались под кожей, спина с каждым шагом выгибалась. Эти медлительные движения напомнили мне походку леопарда.

Следующий день выдался дождливым и прохладным – не таким холодным, как в Небраске, но достаточно промозглым, чтобы я остался дома и, сонный от болеутоляющих, проводил время в неподвижности. Дождь колотил по бетонной плите за раздвижной стеклянной дверью, а в камине колебались волны огня от газовой горелки. Я улыбнулся, представив разморенную теплом спящую борзую. И подумал: а не скучают ли они по бегам? Действительно ли им нравится покой? Какие они: сильные или очень уязвимые?

* * *

Через четыре месяца жизни в Седоне я начал понемногу привыкать заботиться о себе, но продолжал удивляться, как много у меня уходит на все времени. Дома Фредди и девчонки тут же поднимали все, что я ронял. А если их не было рядом, с удовольствием помогали наши ретриверы. Для ходьбы мне требовалось две палки, поэтому на лестнице меня поддерживали и передо мной открывали дверь. Только теперь я понял, что значит жить без помощи и насколько я зависел от близких. А ведь я всегда воображал себя эдаким одиноким ковбоем, на которого каждый может опереться.

Даже ответить на телефонный вызов стало непростой задачей. Обычно Фредди и дочери звонили по вечерам, поэтому я удивился, услышав звонок ранним февральским утром. Запыхавшись от судорожных поисков, я наконец нашел телефон.

– Это Стив Вулф? – спросил женский голос.

– Да. – Я присел, чтобы перевести дыхание.

– Привет, Стив. Меня зовут Энн. Я член группы по спасению борзых в Седоне.

– М-м-м…

Я почти забыл, что несколько недель назад Мэгги убедила меня заполнить заявление на приобретение собаки из числа спасенных. Я снова наткнулся на нее и Ланса у магазина. На сей раз Мэгги собирала средства для своей группы, которая называлась «Борзые под крылышком». Она владела небольшим самолетом, летала на нем по юго-западу страны, где отыскивала собак, которых владельцы решили ликвидировать, а затем переправляла в приюты. Мэгги рассказала, что недавно ей удалось спасти несколько английских борзых, брошенных на кинодроме в Таксоне. Меня тронула ее история, и я согласился заполнить заявление, но отнюдь не собирался приводить собаку в дом.

– Прекрасные новости, – тараторила Энн. – Спасенные в Таксоне борзые помещены в приют на ранчо неподалеку от Флагстаффа. Все собаки вполне адекватные и успешно приучаются к жизни в обществе.

– Превосходно, – пробормотал я. – Примите мои поздравления.

– Спасибо, – произнесла Энн и после секундного колебания продолжила: – Всех псин осмотрел ветеринар. Подлечили и почистили зубы, сделали необходимые прививки, кобелей кастрировали, сук стерилизовали.

– Я искренне за них рад, Энн. Но сегодня я неважно себя чувствую. Можно я перезвоню вам в другой раз?

– Ох, простите, – смутилась она.

Я кашлянул и приготовился распрощаться, но не успел.

– Постойте! – воскликнула Энн. – Я собиралась продиктовать вам номер телефона приюта. Вы утверждены на приобретение собаки, и я решила, что у вас должен быть приоритет первого выбора.

Спорить не имело смысла: я записал номер телефона, адрес приюта и повесил трубку.

А затем следующие несколько недель возвращался к нелепой мысли взять в дом собаку. Что со мной происходит? Зачем я вожу за нос хороших людей? Мне не нужны дополнительные трудности в жизни, не говоря уже о том, что, если я заведу собаку, Фредди съест меня с потрохами. Четыре года она находилась рядом со мной, и, выполняя любую мою просьбу, без того взвалила на себя слишком много.

В основе всех сомнений лежит страх. Естественно опасаться неизвестного. Как собака впишется в нашу семью? Вдруг борзая не сумеет к нам привыкнуть? Я злился на себя за то, что трусил. Боялся, что способен теперь ухаживать только за собой и уж никак не опекать других. Мне не по силам сложные задачи. Боль помешает заботиться о собаке, которой постоянно требуется внимание и любовь. А больше всего страшился, что снова потерплю поражение.

Правда, все, что я узнал о борзых и об их жизни, затягивало, словно засасывающая ноги весенняя грязь. Я понимал, что жизнь проявляется главным образом в оттенках серого, но опыт подсказывал, что на свете существует также черное и белое, правильное и неправильное. Убивать здоровую собаку в расцвете сил только потому, что она не приносит достаточно денег, – неправильно. Если человек в состоянии исправить зло, он должен сделать это. Хотя если бы только это являлось источником моих переживаний, то можно было бы просто пожертвовать определенную сумму группе спасения собак.

Однако мое очарование борзыми было много глубже, чем чувство долга. С того первого раза, когда увидел, как искрится на солнце гладкая шкура Ланса, а сам он спокойно обозревает окружающий мир, я уловил в нем некую мудрость – ауру, если угодно, созерцательность, нечто подобное дзен-буддизму. У меня сложилось впечатление, будто Ланс не тратит силы и не ломает себе голову, чтобы исправить прошлое, потому что слишком занят, наслаждаясь данным моментом. Его глаза теплели всякий раз, когда он касался Мэгги, и это свидетельствовало о том, как сильно он к ней привязан. То, что пес способен любить человека, после того как с ним обращались словно с куском мяса, трогало до глубины души.

Рассудок твердил мне одно, но сердце сопротивлялось разуму. Однажды вечером, сидя в кресле с откидной спинкой, я в сотый раз перебирал все «за» и «против» и наконец подумал: «Черт с ними со всеми!» Бросил в рот таблетку снотворного и запил водой. Почему-то в голове всплыла цитата из Генри Дэвида Торо: «Бодрствовать – значит жить. Мы должны научиться просыпаться и бодрствовать не с помощью механических средств, а следуя безграничному предвкушению рассвета». Мысль поразила меня, и я понял, как отчаянно хочу верить, как нуждаюсь в вере, что солнце каждое утро будет продолжать всходить. И одновременно кольнуло ощущение, что борзые тоже помогут этому.

– Что мешает мне просто взглянуть? – вслух произнес я.