От природы любящий нововведения и перевороты, жаждущий того, что ему никак не принадлежит, он… хочет объять всю землю и захватить всякое государство.

Прокопий Кесарийский

В дни величия Римской империи влиятельные люди редко ездили в Равенну. В то время как ее порт Классис был важной военно-морской базой в северной части Адриатического моря, сам город оставался небольшим поселением, состоящим из домов, построенных на сваях, и окруженным унылой болотистой местностью. Но в 402 году эта провинциальная глушь вдруг превратилась в столицу Западной Римской империи. Император Гонорий (правил в 395–423 гг.), раздраженный и встревоженный беспорядками в Риме, покинул город и вместе с двором обосновался в Равенне. Некоторые из его наиболее привередливых придворных, должно быть, ужаснулись новым, куда менее роскошным, чем прежде, условиям проживания, но за выбором Гонория стояли уважительные причины. Болота делали город неприступным с суши, а река, которая связывала его с портом Классис, находившимся в шести километрах, была слишком мелка для морских судов. До города можно было добраться на лодках, но приходилось ждать прилива, чтобы подплыть к оборонительной стене. Словом, здесь Гонорий мог не опасаться бунтов и вторжения готов.

Последовавшие затем политические потрясения только укрепили новый статус Равенны. Когда уже никаких западно-римских императоров не существовало, новый правитель Италии, Одоакр, также поселился в городе среди болот и избегал Рима не менее усердно, чем Гонорий. Правивший в Константинополе император Зенон (474–491 гг.) был не слишком доволен таким положением дел, но мало что мог предпринять, поскольку у него не было достаточно войск, чтобы отправить их в Италию и вернуть ее себе. В конце концов он прибег к обычной для византийцев тактике борьбы с врагами, которые были слишком сильны, чтобы выступать против них открыто: он заплатил, чтобы за него это сделали другие. Зенон вступил в переговоры с Теодорихом, королем остготов. Присутствие последних на Балканах в последние годы стало нежелательно. Формально они были союзниками, федератами, однако среди них часто вспыхивало недовольство условиями службы императору, и они нападали на византийские города. В 488 году Зенон заключил с Теодорихом соглашение, которое, как он рассчитывал, должно было избавить его от остготов и вернуть под его власть Италию. Остготы должны были отправиться на запад, избавиться от Одоакра и править страной от имени Зенона. Уже в следующем году Теодорих прибыл в Италию, где без особого труда победил армию Одоакра в нескольких сражениях, но затем его противник укрылся в Равенне, и тут сложилась тупиковая ситуация. Теодорих властвовал на большей части Италии, но не мог взять приступом равеннскую крепость. После трех лет неудач он наконец решился пойти на переговоры при посредничестве архиепископа Равенны. Теодорих и Одоакр торжественно договорились править Италией совместно, и в марте 493 года войскам Теодориха было дозволено войти в Равенну. Договор, однако, был нереалистичным, и неудивительно, что он продержался всего десять дней. Теодорих пригласил Одоакра на пиршество в честь их дружбы и в разгар торжества зарубил соперника мечом.

Таким образом теперь в Равенне поселился Теодорих, и надо сказать, что, хотя власть он взял силой, но город и Италия в целом при нем процветали. Называя себя королем остготов, он старательно поддерживал впечатление, будто правит исключительно с разрешения константинопольского императора. Сам он был христианином-арианином, однако не предпринимал никаких попыток повлиять на религиозные пристрастия своих подданных, в большинстве халкидонитов, принявших постановления Никейского и Халкидонского соборов, согласно которым Иисус Христос был равно Богом и человеком. Решив, что все христиане должны жить в Равенне мирно, он построил новый кафедральный собор и церкви для своих единоверцев, ариан, следя за тем, чтобы эти храмы были не менее великолепны, чем халкидонские. Когда он заказал строительство новой базилики в честь Христа Спасителя (позже она стала известна как Сант-Аполлинаре-Нуово), на мозаичной отделке экономить не стали. Также в Равенне были два отдельных баптистерия, где обе группы верующих могли крестить детей в соответствии со своими обрядами.

Не во всех частях бывшей Западной Римской империи правление было столь же спокойным и терпимым. В Северной Африке, находившейся теперь под властью вандалов, предпринимались попытки заставить халкидонитов принять арианскую веру.

В Италии, однако, жизнь оставалась почти такой же, как тогда, когда ею правил римский император, а не король остготов, обосновавшийся в Равенне. В Риме по-прежнему заседал Сенат, а епископ города, которого называли Папой, беспрепятственно возглавлял Церковь — согласно официальной доктрине Константинополя, — хотя был убежденным приверженцем постановлений Халкидонского собора. Перемены случились вовсе не из-за остготов, а потому, что в Константинополе на престол взошел новый император. Последовавшие за этим бурные события привели к тому, что из столицы остготской Италии Равенна превратилась в наиболее важный форпост Византийской империи.

* * *

В 491 году император Зенон умер бездетным, и его преемником стал придворный по имени Анастасий, за которого вышла замуж вдова Зенона Ариадна. К моменту возведения его на трон супруги были уже далеко не молоды, а потому детей у них не было. Поэтому, когда в 518 году Анастасий умер, по некоторым сведениям, в возрасте около 90 лет, проб­лема престолонаследия возникла вновь. За неимением лучшей кандидатуры дворцовые чиновники избрали новым императором начальника дворцовой стражи Юстина. Как воин и человек действия, Юстин в каком-то смысле хорошо подходил на роль императора, но он, как и его предшественник, был уже немолод и к тому же не имел образования. Поэтому он не мог ни прочитать документы, принесенные ему на утверждение, ни поставить на них свою подпись. Последняя трудность была преодолена при помощи трафарета, который позволил императору писать свое имя, обводя буквы, но ему нужен был кто-то надежный, чтобы читать и объяснять содержание бумаг. В этом он решил полагаться на своего смышленого племянника Юстиниана, который сменил его на посту начальника дворцовой стражи. Юстиниан не только читал документы своего дяди, но также и писал некоторые из них и подписывал своим именем. Со временем, как человек незаменимый, правая рука императора, он был назначен его соправителем, а после смерти дяди совершенно естественным показалось, что он должен стать его преемником.

Юстиниан I (правил в 527–565 гг.) — один из немногих византийских императоров, чей облик мы знаем как по описаниям, так и по реалистичному портрету. Современники отмечали, что он был среднего роста, с круглым румяным лицом. Его мозаичный портрет в базилике Сан-Витале в Равенне подтверждает эти слова, изображая сурового человека средних лет в богато украшенной драгоценными камнями короне. В целом новый император внешне был ничем не примечателен. Чего, однако, нельзя сказать о его правлении.

Именно во времена Юстиниана те тенденции, которые трансформировали империю, начиная с правления Константина, достигли своей кульминации, в частности процесс христианизации. В десятилетия, предшествовавшие вступлению Юстиниана на престол, язычники, такие как Зосима, могли жить в империи спокойно. Но, едва оказавшись у власти, новый император попытался стереть последние следы старой религии. Он решил нанести удар по той области, где язычники еще сохраняли свое влияние. Их не было при дворе, им не было места в церкви, но их голоса все еще были решающими в системе образования, где учебная программа была основана на классической древнегреческой. В 529 году был издан указ, которым закрывались все философские школы в Афинах. Тем самым был положен конец традиции, уходившей во времена Сократа и Платона, а многие интеллектуалы-язычники лишились средств к существованию.

Потеряв надежду на будущее, они с тоской устремили свои взоры на нехристианский мир за пределами границ империи. Ученые мужи были наслышаны о новом шахиншахе сасанидской Персии Хосрове I, который, по рассказам, воплощал собой тип правителя-философа, идеального государя, о котором писал Платон в «Государстве». Как утверждали, при Хосрове в Персии исчезла преступность: ценные вещи можно было оставлять без присмотра на улице, и никто не брал их. Итак, около 531 года группа из семи философов-язычников пересекла границу и устремилась ко двору Хосрова в Ктесифоне. Но по прибытии они были жестоко разочарованы. Хосров, хотя и принял их и проявил гостеприимство, вовсе не был склонен к серьезному изучению философии, как они ожидали, и, разумеется, в Персии было довольно преступности. Правящие классы, также далекие от философии, были хищными, властными и деспотичными. Но что более всего поразило этих утонченных интеллектуалов, так это тяга мужчин к прелюбодеянию, несмотря даже на разрешенное многоженство. Проведя в Персии два года, философы решили вернуться домой, что бы их там ни ждало. К тому времени Юстиниан несколько смягчился, и хотя их не встретили с распростертыми объятиями, однако оставили спокойно доживать свой век. Правда, время от времени власти предпринимали какие-то действия. Так, в один из летних дней 559 года нескольких видных язычников арестовали, а их книги, статуи и картины свалили на одной из главных площадей Константинополя и сожгли. Но подобное случалось нечасто. Один из эмигрантов, вернувшихся из Персии, Симпликий Киликийский, смог продолжить исследования и до своей смерти в 560 году успел написать ряд ценных комментариев к работам Аристотеля. Но это было последнее поколение интеллектуалов-язычников Византии, и многие из них приняли христианство, хотя бы формально, ибо жить в империи, не примкнув к религиозному большинству, стало невозможно.

Среди таких номинальных христиан, вероятно, был и Прокопий Кесарийский. Внешне он был образованным христианином, вхожим в придворные круги. Как и Евсевий во времена Константина, он написал панегирик императору, превознося строительную деятельность Юстиниана и утверждая, что «там, где император проявляет свое благочестие, божественные существа не избегают принимать участие в человеческих делах». Он также написал объемный труд, посвященный войнам, которые велись в царствование Юстиниана, хотя, что любопытно, сам император упоминается там совсем нечасто. Но в то же время Прокопий писал другую работу, так называемую «Тайную историю», которая при жизни автора не получила широкого распространения. Здесь он обнаружил свои истинные чувства, излив на Юстиниана и его жену Феодору не меньше желчи, чем Зосима в свое время на Константина. Юстиниан в этой хронике предстает перед читателем не просто расточителем, равнодушным к благополучию подданных: его преследования тех, кто не признавал официальную религию, перевернули мир с ног на голову. Это был резкий протест, но его голос постепенно затихал. Когда языческое поколение Прокопия ушло, уже не было никого, кто мог бы прийти им на смену.

Последние язычники оказались не единственными, кто испытал на себе тяжкие последствия ревностной христианизации Юстиниана. Именно при его воинствующем христианском режиме было ужесточено законодательство в отношении гомосексуалистов, и при нем же процветало двойственное отношение к предполагаемым врагам Христа, иудеям. Закон, который защищал их жизни и собственность, оставался в силе, но Юстиниан не мог не вмешаться. Он ввел другой закон, согласно которому, если в каком-то году иудейский Песах случался перед христианской пасхой, отмечать его можно было лишь после христианского праздника. Это постановление, вероятно, вскоре было забыто или даже вовсе никогда не соблюдалось, но оно демонстрирует неприятие Юстинианом религиозных различий. Однако на кого гнев императора обрушился с особой силой, так это на тех христиан, которые отказались принять официальное определение христианской веры, принятое Никейским и Халкидонским соборами. В 528 году Юстиниан ввел закон, запрещавший «еретикам» выступать на суде свидетелями против халкидонитов. Маловероятно, что он имел в виду ариан, которые уже перестали быть значимой силой внутри империи, хотя многие западноевропейские правители-варвары придерживались арианской веры. Гораздо больше Юстиниана беспокоили так называемые монофизиты.

В восточных провинциях империи, особенно в Александрии, многие священнослужители и богословы были недовольны постановлением Никейского собора относительно божественной сущности Христа. Они полагали, что собор зашел недостаточно далеко в подчеркивании божественной — в противоположность человеческой — природы Христа. В середине V века Диоскур, патриарх Александрийский, выступил с утверждением, что две природы Христа, божественная и человеческая, со­единились столь тесно, что стали физически едины. В 451 году Халкидонский собор попытался решить эту проблему, объявив, что Иисус был совершенным человеком и совершенным Богом. Но это решение не удовлетворило последователей Диоскура, полагавших, что Христос был преимущественно Богом и лишь в малой степени человеком. Их стали называть монофизитами. Если бы это был просто богословский спор, имперские власти, возможно, и не уделили бы ему особого внимания, но, к несчастью, все оказалось сложнее. К концу V века большинство жителей восточных провинций — Сирии, Палестины и Египта — придерживались монофизитских взглядов, что разжигало в них недовольство императором-халкидонитом, правящим в Константинополе.

При императорах Зеноне и Анастасии совершались попытки найти компромисс между позициями халкидонитов и монофизитов. Но не таков оказался Юстиниан. Едва его дядя Юстин взошел в 518 году на престол, он обратился к Папе, который решительно не одобрял политику компромисса, и пообещал отстаивать истинную веру, как определил ее Халкидонский собор. Для тех, кто не разделял постановления собора, жизнь серьезно осложнилась. В сердце монофизитского движения, Египте и Сирии, репрессии начались с «еретических» епископов, которых изгоняли из их епархий и заменяли халкидонитами. Монахинь и монахов — монофизитов заставляли покинуть монастыри. Однако вскоре Юстиниан столкнулся с тем, что установлению единообразия есть пределы. Если малочисленных гомосексуалистов, иудеев и оставшихся язычников преследовать было несложно, то монофизитов оказалось слишком много, чтобы воздействовать на них силовыми методами. Изгнанные епископы ушли в подполье и продолжали проводить службы для своих прихожан. Даже в устойчиво халкидонском Константинополе император столкнулся с противодействием со стороны собственной жены Феодоры, которая была монофизиткой. Ей удалось вернуть некоторых сосланных епископов, а в 535 году она даже добилась того, что патриархом Константинопольским был назначен монофизит Анфимий, митрополит Трапезундский. Правда, как только его убеждения стали известны, он был отстранен и провел следующие 12 лет, тайно живя во дворце Феодоры. Но даже рьяный Юстиниан вынужден был признать поражение и вернуться к поиску компромисса.

Однако, хотя он не сумел навязать единой доктрины, империя, без сомнения, была уже полностью христианской и господствующая вера все больше влияла на самые разные стороны жизни. Евсевий и другие теоретики сформулировали постулат о том, что римский император был наместником Бога на земле и что границы империи определяли границы христианского мира. Действительно, на протяжении большей части своей истории жители Византии называли себя римлянами, а название «византийцы» появилось гораздо позже. Учитывая духовное значение императорской власти, публичные церемонии приобрели религиозный подтекст. Веками возвращение императора в столицу считалось крупным общественным событием, и, когда в августе 559 года Юстиниан совершил торжественный въезд в Константинополь после нескольких недель отсутствия, во время которого он инспектировал строительство укреплений во Фракии, его встретили у городских ворот префект и другие сановники и красочная процессия двинулась по главной улице, Месе. Однако достигнув храма Святых апостолов, кавалькада всадников резко остановилась. Император спешился и вошел в церковь, чтобы помолиться, и лишь после молитвы церемония продолжилась. Больше того, церковные службы и императорские церемонии все больше походили друг на друга, и на них пелись одни и те же гимны.

Также во время правления Юстиниана стали четко различимы те черты византийского христианства, которые позже отмечались в христианстве Западной Европы. Одной из них было преклонение перед личностью святого человека, чувство, которое Юстиниан разделял с подавляющим большинством своих подданных. Весной 530 года до императора дошло известие, что Савва, лидер общины монахов, живших в пустыне близ Иерусалима, отправился в Константинополь. Отшельник уже однажды бывал в столице, но не сумел попасть на аудиенцию к императору Анастасию, потому как стражники, стоявшие у дверей, взглянули на грязную латаную одежду Саввы и прогнали его. Юстиниан не повторил этой ошибки. Он отправил императорские галеры сопровождать корабль Саввы на последнем этапе его путешествия, а когда он причалил, отшельника и его сопровождающих доставили в Большой дворец. Когда же их привели в тронный зал, Юстиниан вскочил с трона, подбежал, чтобы обнять Савву, и расцеловал его со слезами на глазах. Согласившись построить в Иерусалиме странноприимный дом и базилику Пресвятой Девы, Юстиниан получил благословение старца, хотя оно демонстративно не распространялось на Феодору из-за ее симпатий к монофизитам. Только святой человек мог иметь такой прием у императора и не бояться вызвать его неудовольствие.

Отношение Юстиниана к Савве было вполне типично для того времени, но в период его правления проявились признаки, свидетельствующие о развитии византийской религии. Христианство сознательно отделялось от иудаизма, украшая места богослужений, в том числе и изображениями Иисуса и его учеников, для поучительных целей, несмотря на возражения Епифания и других. Новая традиция имела определенные последствия. Ведь Христос был воплощением Бога, так что, воспроизводя его образ, художник воспроизводил образ Бога. И если изображение императора, окруженного сиянием, должно было вызывать почитание и благоговение, то и образ Христа, безусловно, тоже. В конце концов его начали изображать не в виде мозаик на стенах церквей, а на деревянных досках, которые было легко передвигать и переносить. При этом Христос изображался не в контексте евангельской истории, но один, глядящий вовне, так что возникал прямой зрительный контакт с молящимся. Эти иконы могли использоваться только для личного, исполненного эмоций почитания. И если встречались те, кто опасался, что такое почитание изображения на дереве равносильно идолопоклонству, то во время правления Юстиниана начали циркулировать истории, в которых утверждалось обратное. Жители сирийской Эдессы утверждали, что у них есть так называемый Спас Нерукотворный, изображение Христа, явившееся на свет не в результате работы художника, но благодаря чуду. За сотни лет до этого правитель их города, Авгар, написал послание Иисусу Христу, умоляя прийти в Эдессу и исцелить его от мучительной болезни. Иисус не смог покинуть Палестину, но вместо этого приложил к своему лицу плат, и на нем отпечатался образ Спасителя. Этот плат он послал Авгару, который сразу же исцелился. Жители селения Камулианы в Малой Азии утверждали, что у них тоже есть подобное нерукотворное изображение Иисуса. Юстиниан повелел, чтобы эту реликвию пронесли через все города региона, чтобы каждый мог увидеть ее, и в 574 году она, наконец, прибыла в Константинополь. Существование таких чудотворных изображений, казалось, подтверждало, что почитание икон Христа было не только допустимо, но и подкреплено божественным повелением.

* * *

Итак, правление Юстиниана ознаменовалось развитием наметившихся прежде религиозных тенденций, но ему пришлось также иметь дело со всеми теми же угрозами на границах, возникшими еще в III веке. Прокопий постарался представить Юстиниана властителем, совершенно не способным противостоять врагам империи, но это было несправедливо, особенно если говорить о начале его правления. Персы-Сасаниды по-прежнему грозили с востока, ожидая возможности вторг­нуться и захватить как можно больше территорий. В 530 году в сражении у приграничной крепости Дара византийцы впервые за столетие нанесли персидскому войску сокрушительное поражение. И хотя в следующем году персы вторглись в восточные провинции Византии и разбили императорскую армию в битве при Каллинике, их потери были столь велики, что им не осталось ничего, кроме как договариваться. В 532 году сторонами было подписано соглашение о Вечном мире.

Но это не решало проблему другой постоянной угрозы, исходившей от племен, которые жили вдоль Дунайской границы. Волна за волной накатывали переселяющиеся народы. После смерти своего вождя Аттилы в 453 году империя гуннов перестала быть главной силой в регионе, но вскоре ее место заняли другие этнические группы, такие как славяне и тюркоязычные авары и кутригуры. В поисках земель и добычи они, как в прежние времена готы, совершали набеги на византийскую территорию. В 548 году славяне дошли до Фракии, где захватили и полностью разрушили город Топирос. В 558 году кутригуры переправились через Дунай и почти дошли до Константинополя, прежде чем их сумели отбросить назад. Юстиниан пытался сдерживать натиск, выстраивая оборонительные стены вокруг городов региона и цепи крепостей вдоль берега Дуная. Однако он, как и его предшественники, понимал, что одной военной силой эту проблему не решить. Но была и альтернатива. Как уже говорилось, на протяжении веков императоры ослабляли угрозу вторжения варваров, позволяя некоторым из них селиться на территории империи и, когда нужно, выступать ее союзниками. После катастрофы под Адриа­нополем в 378 году контролировать этих поселенцев стало гораздо сложнее. Но те готы, что получили земли на Балканах, в конце концов перестали бунтовать и воевать с империей. И правители Византии стали прибегать к более тонкой тактике, убеждая вождей племен, что гораздо разумнее жить в мире с империей и быть ее союзниками. В начале 381 года Феодосий I пригласил предводителя вестготов, Атанариха, в Константинополь. Тот был грозным воином, но никогда не бывал в больших городах, жил разве что в деревнях и по большей части проводил свои дни в походах. Огромные городские площади, ипподром и Большой дворец поразили его. Он сказал, что был наслышан об этих чудесах, но никогда не верил в их существование, и заявил, что император должен быть богом на земле и тот, кто поднимет на него руку, заслуживает смерти. Такого рода психологическое воздействие лучше всего убеждало варваров связать свою жизнь с империей.

То же самое можно сказать и о так называемых «ежегодных выплатах» некоторым непокорным племенам. В 460-е королю остготов Валамиру каждый год выплачивалось около 135 килограммов золота. Такими же платежами Юстиниан откупался от аваров. Но это были не просто взятки, даваемые, чтобы избежать нападения: в каком-то смысле выплаты имели такое же воздействие, как посещение Атанарихом Константинополя. Деньги платились византийскими золотыми номисмами, которые весили больше, чем любые другие монеты, бывшие в обращении в то время. Сама по себе номисма с отчеканенным изображением императора впечатляла не меньше, чем красоты Константинополя. Говорили, что король Шри-Ланки счел византийского императора более великим правителем, чем шахиншах Персии, просто сравнив их монеты. И те, кто получал их, отлично понимали ценность этих монет: номисмы часто клали в могилы вождям.

Юстиниан был не первым, кто прибегал к подобной тактике, но он несколько расширил это практику. В 512 году император Анастасий поселил племя герулов на землях вокруг города Сингидунум (современный Белград) в обмен на военную службу в византийской армии. Договоренность герулы соблюдали, но с тех пор жили на Балканах, никак не контролируемые, и часто совершали грабительские набеги на соседние территории. В 528 году их предводитель, Греп, был приглашен в Константинополь вместе с 12 его родственниками и некоторыми самыми выдающимися соратниками. Несомненно, при виде столицы империи он испытал тот же священный трепет, что и Атанарих. Получив щедрые дары, Греп возобновил обещание служить византийскому императору, когда бы его ни призвали. Но было и одно заметное отличие от визита Атанариха 381 года. Греп и его товарищи были публично крещены, а крестным отцом стал сам Юстиниан. Для скрепления уз с империей важно было и то, что герулы приняли официальную, халкидонскую, а не арианскую веру. Но обращение было не вполне успешным. Несмотря на крещение Грепа, многие другие герулы продолжали грабить своих византийских соседей. В своей «Тайной истории» Прокопий высмеял Юстиниана за его щедрые дары варварам, опустошающие казну, но не приносящие заметной пользы. Тем не менее этот визит 528 года положил начало процессу вхождения герулов в состав империи и постепенного исчезновения их как отдельного народа, а значит, и как угрозы. Впоследствии еще многие народы, представляющие для империи угрозу, будут обращены в православие и интегрированы.

* * *

Стремление Юстиниана произвести впечатление на варваров и привлечь их на службу империи было тесно связано с его чрезвычайно амбициозной строительной программой. Каждый из сменявших друг друга императоров оставлял свой след в новом городе Константина, устанавливая памятник или возводя здание. Феодосий I привез из Египта мраморный обелиск весом почти в 800 тонн и повелел установить его на ипподроме на постаменте, украшенном высеченными фигурами — самого императора и его семьи, наблюдающей за соревнованиями. Юстиниан хотел оставить гораздо более заметный отпечаток на облике города, тем более что у него были и средства, и возможности сделать это.

Средства представляли собой 145 150 килограммов золота, которое осталось в казне после смерти рачительного императора Анастасия. Юстиниан вовсе не собирался хранить его там. А возможность появилась в январе 532 года, когда «синяя» и «зеленая» группировки болельщиков вместе собрались на ипподроме, требуя освободить несколько своих товарищей, посаженных в тюрьму за нарушение общественного спокойствия. Вскоре стало ясно, что волнения еще более серьезны, чем в 498 году при Анастасии. Толпа выплеснулась на Августеон, начались грабежи и стычки, вспыхнули пожары, которые некому было тушить, и все они слились в одно огромное бушующее пламя. В огне пожара погибли многие обитатели приюта для больных. Наблюдавший за происходящим из окон Большого дворца Юстиниан уже готовился бежать из города на корабле, но, как говорили, решительная Феодора убедила его остаться и бороться. Порядок удалось восстановить только тогда, когда на усмирение бунтовщиков отправили войска. В последовавшем за этим кровопролитии погибли около 30 000 человек, и через несколько дней пугающая тишина опустилась наконец на город, жители которого начали осознавать весь ужас произошедшего. Многие из самых известных памятников города превратились в дымящиеся груды обломков. Главный вход в Большой дворец, Медные ворота, были уничтожены, то же произошло с Сенатом. Собор Святой Софии, вновь возведенный после того, как в 404 году его подожгли сторонники Иоанна Златоуста, опять сгорел дотла.

Но Юстиниан недолго пребывал в потрясении: не прошло и месяца после волнений, как начали расчищать площадки под новое строительство. Еще не остыл пепел, а у императора уже возник план. Учитывая тождество Церкви и империи, приоритетом был новый собор. Но Юстиниан не хотел восстанавливать прежнее его здание. Первые два собора, стоявшие на этом месте, были незамысловатыми прямоугольными базиликами, хотя второе строение было окружено внушительной колоннадой. Новому собору предстояло поражать воображение, чтобы такие люди, как Атанарих и Греп, благоговейно дивились величию византийского императора. Поэтому Юстиниан выбрал революционный проект Анфимия Тралльского, согласно которому собор должен был быть ближе к квадрату, чем к прямоугольнику, и увенчиваться гигантским куполом. Работа продвигалась споро, поскольку Юстиниан не жалел денег на строительство. Две команды по 5000 рабочих трудились день и ночь, и на это тратились огромные суммы. Только на украшение алтаря пошло около 18 000 килограммов серебра. Новый собор Святой Софии обошелся дороже всех прежних строений, но он стоил того. Когда 27 декабря 537 года его освятили, собор впрямь являл собой истинное чудо. Его купол, возвышающийся на 55 метров, был виден на многие километры вокруг, даже с кораблей в море. Внутри же здание впечатляло еще больше: его размеры буквально подавляли. Эффект усиливался декоративной мозаикой, покрывавшей весь купол, и колоннами из разноцветного мрамора — красного, фиолетового и зеленого, — которые поддерживали галереи. Через 40 небольших окон, идущих по кругу у основания купола, проникал солнечный свет — в разное время суток с разных сторон — и освещал мозаики и мраморные колонны. Не удивительно, что Юстиниан был чрезвычайно доволен своим новым собором. Говорили, будто он даже хвалился, что превзошел Соломона, ветхозаветного царя, построившего Иерусалимский храм.

Новый собор был лишь частью масштабной программы Юстиниана, предполагавшей строительство в тех частях города, которые были разрушены во время восстания 532 года. Вторым по величине собором Константинополя был храм Святых апостолов, где покоился сам Константин. Но уже к 527 году это здание пребывало в плачевном состоянии, и Юстиниан решил переделать его полностью. Новый проект представлял собой низкий прямоугольник, увенчанный четырьмя малыми куполами, сгруппированными вокруг центрального большого. Еще 33 церкви по всему городу были или перестроены, или построены заново, все в новом стиле, с куполом, и таким образом был создан характерный облик византийского Константинополя с его куполами и колоннами. Все, что Юстиниан делал, призвано было повысить престиж империи в целом и его самого в частности. Вход в Большой дворец был перестроен и украшен впечатляющими мозаичными портретами Юстиниана и Феодоры. А неподалеку, на Августеоне, была воздвигнута колонна, увенчанная статуей Юстиниана на коне, той самой, которую, одним из последних, увидел потом Пьер Жиль. Комментарий Прокопия был, как обычно, сух и ироничен: Юстиниан не упустил из виду в своей программе строительства ничего, за исключением стоимости. Но, украшая Константинополь и усиливая производимое им почти мистическое впечатление, Юстиниан пестовал ту его особенность, которая в предстоящие годы поможет империи выжить.

* * *

Хотя во многих отношениях царствование Юстиниана предвосхитило будущее Византийской империи, в каких-то аспектах это все еще был закат римского прошлого. Некоторые старые римские институты, такие как консулат, во время его правления исчезли, но другие были сознательно оставлены. Сам Юстиниан говорил не на греческом, а на латыни, и на латыни же был выпущен свод законов империи. Но более всего Юстиниан проявил себя римлянином, когда решил начать войну против германских правителей, чтобы отвоевать у них захваченную ими западную половину империи. Возможно, его беспокоила критика со стороны язычников, таких как Зосима, говоривших, что, приняв христианство, Рим пришел в состояние упадка, а возможно, он просто мог себе это позволить, учитывая находившееся в его распоряжении богатство. Конечно, он мечтал об империи, которая вновь простиралась бы от Британии до Сирии. Но, какими бы ни были его мотивы, эта кампания оказалась не похожа на все прочие, которые вели византийцы, и ее итог был плачевным.

Первым делом Юстиниан обратил свой взор на Северную Африку. Годами императоры беспомощно наблюдали из Константинополя за тем, как вандалы завоевывали сначала Карфаген, а затем и земли вокруг него и периодически нападали на халкидонян. В 468 году для возвращения утраченных провинций был отправлен флот, который без особого труда захватил город Триполи. Вандалы, однако, попытались выиграть время, вступив в мирные переговоры, сами же ждали перемены направления ветра. И когда погода оказалась благоприятной, подожгли корабли и направили их на византийский флот, стоявший в гавани у мыса Меркурия. Многие корабли византийцев загорелись, а довершило разгром нападение флота вандалов, воспользовавшихся хаосом. Уцелевшие после неудачной экспедиции корабли спешно отплыли на Сицилию. По некоторым данным, эта катастрофа обошлась византийской казне почти так же дорого, как позже — постройка Юстинианом собора Святой Софии.

Это поражение было столь унизительным, что в течение двух поколений никто в Константинополе не решался предпринять новую попытку освободить Северную Африку от вандалов. Никто до Юстиниана. В 530 году король вандалов был свергнут, и на престол взошел его двоюродный брат Гелимер. Юстиниан сделал вид, что встревожен, и отправил Гелимеру требование восстановить в правах законного короля. А получив дерзкий ответ, собрал своих советников и предложил пойти на вандалов войной. Не сказать, чтобы они его поддержали. Советники сразу припомнили разгром 468 года, а заодно заявили, что войска устали после недавней войны с персами. К тому же воевать — затратно, а успех был сомнителен. Юстиниан уже, было, начал соглашаться с этими доводами, но в этот момент ко двору прибыл епископ и попросил аудиенции у властителя. Он заявил, что во сне ему явился Господь и велел просить императора за страдающих халкидонян, вынужденных жить в Северной Африке под владычеством ариан. Это решило дело. Юстиниан решил воевать.

У него были основания верить в себя и пренебречь мнением советников. Византийская армия к тому времени сильно изменилась, и ее боевые порядки уже ничем не напоминали те не­уклюжие колонны, которые были разгромлены готами в сражении при Адрианополе в 378 году. Теперь большую роль в ней играла конница, способная противостоять самому мобильному противнику. А поскольку экипировка и вооружение всадников были делом затратным, некоторые подразделения были фактически личными дружинами состоятельных офицеров, которые платили им из собственного кармана. Эти командиры были важны для Юстиниана, поскольку, в отличие от Константина, Валента и Феодосия I, он никогда не вел свои войска в бой лично и ему нужно было найти надежного военачальника для войны на западе. Выбор пал на Велизария, конница которого насчитывала больше тысячи воинов. Назначение это было несколько спорным. Именно Велизарий одержал блестящую военную победу над персами у крепости Дара в 530 году, но год спустя показал себя куда хуже в битве при Каллинике и, как некоторые говорили, покинул тогда поле боя, уплыв по реке Евфрат в лодке. Вполне вероятно, однако, что главной причиной этого выбора стало богатство Велизария, поскольку Юстиниан не желал вкладывать слишком много в эту кампанию: он предоставил Велизарию всего 15 000 человек, на порядок меньше той армии, которая потерпела поражение в 468-м. Поэтому собственные ресурсы командующего должны были сыграть решающую роль в успехе кампании.

Как оказалось, выбор был удачным, и мрачные прогнозы не подтвердились. Военная кампания Велизария была исключительно успешной. Высадившись в Капут-Ваде (современный Тунис) летом 533 года, византийская армия застала вандалов врасплох и двинулась на Карфаген, не встречая какого-либо сопротивления. Только когда она была уже в 15 километрах от города, Гелимер со своим войском подоспел, чтобы преградить ей дорогу. В последовавшем коротком сражении византийцы разгромили вандалов и уже через несколько дней торжественно вступили в Карфаген. В начале следующего года король Гелимер и вандалы сдались, и провинции Северной Африки вновь стали частью Византии. В конце лета Велизарий вернулся в Константинополь, чтобы принять участие в триумфальном шествии, после которого на ипподроме плененный Гелимер преклонил колени перед победителем Юстинианом. Впечатляющая победа в Африке был увековечена в мозаике, которая украсила внутренние своды новых Медных ворот Юстиниана.

Столь быстрый и полный разгром вандалов, очевидно, подвиг Юстиниана на мысли о новых завоеваниях, и подходящий повод вскоре представился. В 526 году в Равенне умер король остготов Теодорих Великий, победитель Одоакра. Он был похоронен в великолепном мавзолее, который заранее для себя построил. На престол взошел его восьмилетний внук Аталарих, а мать мальчика, Амаласунта, стала регентом и опекуном короля. К несчастью, Аталарих оказался сущим наказанием для своей многострадальной матери: повзрослев, он, что называется, попал в плохую компанию и часто впадал в продолжительные запои. Амаласунта стала тревожиться за свое политическое будущее, которое выглядело одинаково мрачным независимо от того, достигнет ли ее своенравный сын совершеннолетия или же упьется до смерти раньше. Поэтому она вступила в тайные переговоры с Юстинианом в надежде добиться от византийцев военной помощи в борьбе против своих врагов. События, однако, развивались слишком быстро. В октябре 534 года Аталарих умер, а ближайшим его родственником оказался немолодой уже кузен Теодахад, человек довольно образованный. Вероятно, его бы вполне устроило, если бы все пошло как раньше: он был бы королем — номинально, а реально страной правила бы Амаласунта. Но ему не удалось избежать правления. Сношения Амаласунты с Константинополем вызвали подозрения, и советники Теодахада, родственники которых были казнены по ее приказу, призвали его нанести удар, прежде чем она договорится с императором о вводе в Италию византийских войск. Весной 535 года Амаласунта была схвачена и отправлена в заключение со строгим режимом изоляции подальше от Равенны, на берега озера Больсена. А вскоре после этого она была убита при загадочных обстоятельствах.

Теперь у Юстиниана был предлог для начала военных действий, и он приготовился напасть на остготов сразу по трем направлениям. Одна часть армии, под началом Мунда, должна была двинуться вдоль побережья в Далмацию, в то время как флоту под командованием Велизария предстояло отправиться якобы к Карфагену, а на самом деле нанести удар по Сицилии. И вдобавок к этому был заключен союз с халкидонскими франками, которым надлежало, согласно договору, пересечь Альпы и атаковать ариан-остготов с севера. Но не все в этом плане сработало. Франки не захотели выступать против остготов, пока не будут уверены в победе, а войско Мунда потерпело неудачу возле города Салона. Флот Велизария, однако, беспрепятственно достиг берегов Сицилии, а именно Катании. К концу 535 года Сиракузы были захвачены, и Сицилия подпала под власть императора. Теперь Теодахад начал прощупывать почву на предмет перемирия с Юстинианом и отправил в Константинополь в качестве посланника Папу, но ему постоянно препятствовали сторонники применения силы при его собственном дворе, выступавшие против каких бы то ни было уступок. Когда к лету 536 года мирные переговоры явно зашли в тупик, Юстиниан приказал Велизарию пересечь Мессинский пролив и двинуться на север, к Неаполю. Сопротивления византийские войска почти не встречали. Местное население — халкидоняне — встречало их с радостью, и, по мере того как они продвигались по территории Калабрии, города один за другим открывали свои ворота перед освободителями. Появились даже дезертиры из войска остготов, вступавшие в ряды армии Велизария. Только достигнув Неаполя, византийцы наконец столкнулись с серьезным сопротивлением. Остготский гарнизон закрыл ворота и несколько недель выдерживал осаду, ожидая подмоги. Но бездарный правитель Теодахад не прислал помощи, и, когда солдаты Велизария нашли способ попасть за укрепления через заброшенный акведук, Неаполь пал. Проведя какое-то время в городе для пополнения запасов, Велизарий двинулся дальше на север. В декабре 536 года он беспрепятственно вошел в старую столицу империи Рим.

До этого момента завоевание Италии шло примерно так же, как покорение Северной Африки, и, когда в начале 537 года весть о взятии Рима дошла до Юстиниана, он, должно быть, решил, что еще одна легкая победа у него в руках. Однако в этот раз сопротивление было куда более жестким. Остготы были озлоблены бездарным правлением Теодахада, и их войско собралось в Регате, чтобы обсудить положение дел. Там королем был избран Витигес, прославленный полководец, а Теодахад бежал в Равенну, но не успел добраться туда, как был настигнут и убит. Новый король сразу перешел в контрнаступление и в феврале взял в осаду византийские войска в Риме. К этому моменту под началом Велизария оставалось всего только около 5000 воинов, и с ними он должен был оборонять городские стены протяженностью около 18 километров. Тем не менее ценой героических усилий он продержался целый год и еще девять дней, пока, наконец, с востока не прибыло подкрепление. В марте 538 года Витигес снял осаду и отошел на север, преследуемый византийской армией. Войска, отправленные в Ломбардию, взяли Милан, и Витигес вернулся в свой последний оплот, неприступный город Равенну.

Здесь можно было продержаться довольно долго и заставить Юстиниана пойти на соглашение. Ведь в 490-х у Теодориха ушло три года на то, чтобы вынудить Одоакра сдаться. Из Константинополя пришло предложение о мире на том условии, что Витигес уступит всю Италию к югу от реки По, и остготы готовы были согласиться на это. Велизарий, однако, отказался подписывать этот договор, поскольку не видел в нем смысла, если учесть, что полная победа была уже почти у него в руках. Из тупиковой ситуации удалось выйти, лишь когда византийцы прибегли к хитрости. От некоторых остготов, разочарованных поражением Витигеса, пришла весть, что они готовы открыть ворота Равенны, если Велизарий объявит себя императором Запада и восстановит императорский титул, переставший существовать за век до этого. Византийский полководец сделал вид, что согласен, но, когда его войска вошли в город, объявил, что отныне тот находится под властью императора. Таким образом, в мае 540 года Равенна вошла в состав расширяющейся империи Юстиниана.

* * *

Но даже в минуту триумфа находились люди, которые считали, что все идет не так уж гладко. Глядя, как византийские войска входят маршем в Равенну, Прокопий, который во время кампании служил секретарем у Велизария, думал вот о чем:

Мне пришла в голову мысль, что таким образом дела человеческие вершатся не благодаря мудрости людской или каким-либо другим достоинствам, но Божьим соизволением, а потому события происходят не так, как видятся людям…

В своем стремлении к безоговорочной победе, отказавшись от каких-либо компромиссов, Юстиниан и Велизарий переоценили свои возможности. Ради обеспечения войск и снабжения итальянской кампании другие рубежи империи были оставлены почти без защиты, и отступивший к Равенне Витигес предпринял последнюю отчаянную попытку отыграться, воспользовавшись этим. Он нашел двух итальянских священников, которые в обмен на крупную сумму денег согласились доставить на восток его письма к персидскому шахиншаху. Это было долгое и опасное путешествие, в ходе которого нужно было пройти через земли Византии, и к тому же священникам было сложно общаться, когда они попали на территорию Персии. Но им повезло. Никто не стал выяснять, не готы ли они, а добравшись до Фракии, они случайно встретились с переводчиком, знавшим множество языков, который и сопровождал их всю оставшуюся дорогу. Осенью 539 года они прибыли ко двору Хосрова в Ктесифоне и вручили ему послание Витигеса. Посланцы предупредили Сасанидского правителя, что амбиции Юстиниана не знают границ и как только королевство остготов будет покорено, он неизбежно вновь обратит свой взор на Персию. Хосров был связан договором о Вечном мире, заключенным с византийцами семь лет назад, да и едва ли он поверил, что его империя стоит перед лицом серьезной угрозы. Однако возможность беспрепятственно напасть на византийскую территорию была слишком заманчива, чтобы упустить ее. Весной 540 года Хосров вторгся с большим войском в византийскую Сирию и, не встретив никакого сопротивления, осадил город Суру. Его жители отправили к Хосрову посольство во главе с епископом в надежде договориться. Хосров отклонил их условия, но настоял на том, чтобы обратно до городских ворот делегацию сопроводил военный эскорт. Горожане, стоявшие на стенах, были польщены, увидев, какие почести оказывают их епископу, и распахнули ворота, чтобы приветствовать его, но персидские воины, которые были с ним, бросили под ворота большой камень, который привезли с собой, чтобы те не закрылись. По их сигналу вся персидская армия бросилась вперед и ворвалась в открытые ворота. После того как Суру сожгли, а ее жителей пленили, чтобы отдать в рабство, прибыли византийские послы, чтобы напомнить Хосрову о Вечном мире. Когда они ехали вместе по местам побоища, победоносный персидский царь указал посланникам на женщину, которую тащил один из его солдат: она вцепилась в руку своего малыша, который, не в силах устоять на ногах, упал на землю и волочился за ней в пыли. Слезы навернулись на глаза Хосрова, и он гневно вскричал, что Бог должен наказать виновного: он имел в виду, конечно, Юстиниана. Затем он отпустил послов со словами: «Скажите императору Юстиниану, где вы оставили Хосрова, сына Кавада».

Из Суры Хосров неспешно двинулся далее на запад, и вскоре стало очевидно, что теперь его целью был великий город Антиохия. Юстиниан направил туда своего племянника Германа с небольшим отрядом из 300 воинов, чтобы укрепить оборону. Как и Рим, Антиохия была окружена длинными стенами, и они в целом были в хорошем состоянии. Но, к сожалению, было там и слабое место, где над стеной высилась скала, с которой нападающие могли попасть на укрепления. Обсуждались самые разные решения, в том числе и строительство на утесе башни, соединенной со стеной, но стало ясно, что завершить работы до подхода Хосрова не удастся. А неоконченная стройка сразу подсказала бы Хосрову, где именно в обороне города можно пробить брешь.

К тому времени Хосров был уже в Иераполе, в четырех днях пути от Антиохии. Там его встретила антиохийская делегация во главе с епископом Берои и умоляла пощадить город. Нехотя Хосров сказал, что готов принять выкуп в 100 000 золотых слитков. Но это условие было отклонено Германом, к которому только что прибыли из Константинополя посланники, передавшие приказ Юстиниана не давать противнику никаких денег. Хосров продолжил свое продвижение, захватил и разграбил город Берою, и в июне 540 года, менее чем через месяц после того, как Велизарий захватил Равенну, персидская армия раскинула свои шатры на реке Оронт у стен Антиохии. К тому времени городской гарнизон пополнился 6000 воинов, так что жители были уверены, что сумеют выдержать осаду. Они собрались на стенах и выкрикивали оскорбления в адрес Хосрова, а персидского посланника, который был отправлен к ним с предложением заплатить выкуп, забросали градом стрел. И Хосров отдал приказ атаковать город.

Он сам повел свои войска и основной удар решил нанести именно по тому уязвимому месту, которое легко определил и без помощи византийцев. Гарнизон сосредоточил там лучших воинов, которым помогали молодые горожане, имевшие опыт боевых столкновений между «синими» и «зелеными». Поэтому сначала атака персов не увенчалась успехом, и им не удалось воспользоваться нависающей над стеной скалой, однако потом несчастный случай подорвал оборону. Для того чтобы сконцентрировать как можно больше людей на этом участке стены, защитники соорудили несколько деревянных платформ, подвешенных на веревках между крепостными башнями. Это значительно расширило пространство за стеной, и на нем скопилось большое количество защитников, стрелявших в персов. Но в результате произошла катастрофа. Те, кто услышал грохот, однако не смог понять, что вызвало его, предположили, что часть стены рухнула, и покинули свои посты. Некоторые вскочили на лошадей и помчались на другой конец города, чтобы бежать через ворота на противоположной стороне, но улицы заполнились толпами женщин и детей, которые, услышав шум, в страхе выбегали из своих домов. Многие из них были затоптаны бегущими воинами. Между тем персы воспользовались брешью в обороне, чтобы приставить к стене лестницы и попасть внутрь. Но они не вошли в город сразу, потому что просто не могли поверить, что можно вот так просто захватить третий по величине город Византийской империи. Они решили, что это какая-то ловушка. Поэтому персы начали показывать оставшимся византийским воинам, что те могут бежать и их не станут преследовать. Многие приняли предложение, и, в то время как персы входили в Антиохию с одной стороны, поток солдат и мирных жителей выходил с другой. Лишь уверившись, что гарнизон защитников покинул город, персы решились занять центр Антиохии. Сопротивление они встретили не от солдат, а от молодых членов команд болельщиков, вооруженных в основном только камнями. Однако те действовали с таким ожесточением, что персы поначалу отступили, но хорошо вооруженные, профессиональные солдаты просто обязаны были взять верх, и в конце концов сражение превратилось в бойню. Изничтожив юных метателей камней, персы повернули оружие против всех, кто остался в городе, не щадя ни стариков, ни детей. Потом началось мародерство. Будучи зороастрийцами, персы не испытывали ни малейших угрызений совести, грабя церкви. Хосров довольствовался тем, что взял лишь из одного храма, поскольку там оказалось более чем достаточно золота, серебра и полированного мрамора, а остальные он оставил своим людям. Когда все, что можно было увезти с собой, собрали, он приказал поджечь город.

Последующее продвижение Хосрова по византийской Сирии напоминало царское шествие. Он встретился с парламентерами, направленными Юстинианом, который предложил щедро заплатить ему золотом за то, чтобы тот вернулся в свои земли. Но поскольку византийских войск, способных угрожать ему, в регионе не было, Хосров задержался в Сирии еще на несколько недель, будто это была увеселительная прогулка. Сперва он отправился на запад, в портовый город Селевкию, где искупался в море. Затем посетил предместье Антиохии Дафну, славившуюся прекрасной лавровой рощей и источниками, а также Апамею. Там ему было дозволено войти в город в сопровождении 200 воинов, чтобы посетить состязания колесниц на ипподроме. Он знал, что Юстиниан болеет за «синих», и потому поддерживал «зеленых», а когда «синяя» колесница едва не пришла первой, он приказал своим людям преградить ей путь, чтобы «зеленая» смогла обойти соперника.

Когда же шах все-таки повел свое войско домой, оно двигалось очень медленно из-за повозок, груженных многочисленными трофеями, и длинной колонны пленных. И несмотря на свое соглашение с послами Юстиниана, Хосров не отказал себе в том, чтобы взимать дань с городов, встречавшихся на его пути, поскольку к этому не было никаких препятствий.

Но падение Антиохии было только началом тех бедствий, которые постигли Византию во второй половине царствования Юстиниана. После захвата Равенны в 540 году положение византийцев в Италии резко ухудшилось. Велизарий был отозван оттуда отчасти потому, что его предпочтительнее теперь было отправить на восток, чтобы защищать границы империи от Хосрова, и отчасти потому, что та уловка, на которую он пошел ради взятия Равенны, вызвала подозрения относительно его верности императору. Как только он покинул Италию, единоличного командующего византийским войском там не осталось. Проблемы начались еще до отъезда Велизария: некоторые из подчиненных перестали выполнять его приказы. Потом же координировать военачальников, возглавлявших разные гарнизоны и отряды, и вовсе стало некому. Полевой армией командовали Бессас и Иоанн, но в Равенне главным был Константин. Недостатки такого механизма командования стали очевидны, когда в 542 году византийцы решили выбить остготов из Вероны. Город был взят штурмом, но военачальники затеяли спор о дележе добычи. Пока они были поглощены перебранкой, остготы собрались с силами и выгнали византийцев из Вероны. Стремясь добиться некоего единства, Юстиниан отправил в Италию нового главнокомандующего, Максимина. Но по какой-то причине тот доплыл лишь до Адриатического побережья Далмации и задержался там, а ситуация в Италии тем временем неуклонно ухудшалась.

Проблема была не только в конфликтах между военачальниками, но и в том, что они стремительно теряли поддержку халкидонян, населявших Италию. Велизарий умел налаживать отношения с местными жителями и хорошо платил им за продовольствие для византийского войска. В конце концов, он ведь был очень богат и содержал часть византийской армии за свой счет. Его преемники не имели подобных нравственных установок, не отличались состоятельностью и видели в военной кампании возможность обогатиться. Но не только армия начала бесстыдно грабить местное население. Поскольку теперь Равенна принадлежала ему, Юстиниан решил, что Италия, как одна из провинций империи, должна платить в казну. Он послал туда одного из самых эффективных сборщиков налогов, логофета Александра, прозванного «ножницами» за то, что он якобы мог обрезать края золотых монет, не портя их окружность. Он ввел новые налоги и в то же время стал сокращать расходы, в частности выплаты солдатам. Таким образом ему удалось одновременно оттолкнуть от Византии местное население и подорвать боевой дух армии.

Последствия этого не были бы столь серьезны, останься остготы разобщенными и без верховного правления. Витигеса Велизарий пленил в Равенне в 540 году и увез в Константинополь. Когда стало ясно, что византийский военачальник не собирается объявлять себя императором Западной Римской империи, остготы избрали своим королем правителя Вероны Ильдебада. Тот был храбрым полководцем, но нера­зумными поступками навлек на себя гнев некоторых из своих подданных. Однажды вечером на пиру, когда сидевший за столом Ильдебад наклонился вперед, чтобы взять еще еды, один из его охранников подошел к нему сзади и отрубил ему голову, оставив обезглавленный труп сидеть с куском в руке. После этого королем был провозглашен Эрарих, но буквально через несколько месяцев он разделил участь прежнего правителя. На престоле его сменил племянник Ильдебада Тотила.

В отличие от своих недолго правивших предшественников, новый король остготов проявил себя как блестящий полководец. Вскоре после того, как летом 542 года византийцы не сумели взять Верону, Тотила сошелся с ними в открытом бою у города Фаэнца. Проявив хитрость, он послал 300 всадников напасть на противника с тыла в самый разгар сражения, и в результате византийцы впали в панику и обратились в бегство, подумав, что им угрожает куда более многочисленное войско. После этого византийские полководцы заперлись за стенами Равенны, а Тотила двинулся через всю Италию, беря город за городом. В 543 году ему покорился Неаполь, в 546-м — Рим, а за ним и то немногое, что осталось у византийцев в Италии, кроме Равенны. Успех Тотилы отчасти объяснялся тем, что он действовал в интересах местного населения. Византийцы несли с собой халкидонскую веру, но они были в Италии чужеземцами. А у герулов, персов и мавров, составлявших большую часть византийской армии, общего с жителями Италии было и того меньше, и Тотила в полной мере воспользовался в пропагандистских целях безжалостными поборами логофета Александра. У тех итальянцев, которые оставались под властью Византии, жизнь была почти невыносимой. Риму, прежде чем он сдался Тотиле, пришлось выдержать несколько лет осады, в течение которых жители фактически голодали. Некоторые кончали с собой, бросаясь в Тибр. И будто мало было несчастий в Италии, завоевание Северной Африки, которое вроде бы произошло легко и быстро, оказалось не таким полным и безоговорочным. Хотя вандалы были разгромлены, берберские племена остались непокоренными. В 544 году они подняли мятеж, в ходе которого погиб византийский полководец Соломон, заняли большую часть провинции и заставили византийцев укрыться в их крепостях.

* * *

Но не только военные поражения омрачили вторую половину царствования Юстиниана. Она ознаменовалась также беспрецедентными стихийными бедствиями и катастрофической эпидемией бубонной чумы, которая началась в дельте Нила в Египте летом 541 года. Отдельные вспышки чумы не были чем-то необычным, но вскоре стал очевиден небывалый масштаб распространения болезни. В сентябре эпидемия достигла Александрии, а затем распространилась и на Сирию, где свирепствовала особо: целые поселения опустели, урожай остался неубранным. К весне следующего года чума пришла и в Константинополь, где погубила значительную часть многочисленного городского населения. Заболел и сам Юстиниан, но выздоровел. В следующем году эпидемия пошла на убыль, но вспышки чумы случились потом и в 558, и в 573 годах.

Отмечен был VI век и серией землетрясений. Антиохия, сильно пострадавшая от Хосрова в 540 году, испытала подземные толчки в 526, 528 и 551 годах, причем в 528-м погибло около 5000 человек. В декабре 557 года землетрясение случилось и в Константинополе, и началось оно около полуночи, когда большинство людей спало. С первыми толчками они выбежали на улицы, но много пострадавших оказалось в беднейших районах города, где дома сразу разрушились. Кое-где колонны высоких зданий силой толчка были выбиты со своих мест и рухнули на близлежащие строения. Толчки ощущались еще несколько дней.

С современной научной точки зрения такая сейсмическая активность была вполне ожидаема, поскольку Константинополь находится в зоне Северо-Анатолийского разлома, а Антиохия — в зоне Восточно-Анатолийского. Однако во времена правления Юстиниана землетрясения происходили так часто и были столь сильны, что современники могли объяснить их только гневом Божьим. Монофизиты, конечно, усмотрели его проявление в страшной смерти Евфрасия, халкидонского патриарха Антиохии, погибшего во время землетрясения 526 года. Он был наверху, в своем дворце, когда случился подземный толчок: пол обрушился, и Евфрасий упал в котел со смолой, которую использовали изготовители бурдюков, работавшие в подвале здания. Несчастный попал прямо в кипящую смолу, и, когда его нашли, от него осталась только голова, возвышавшаяся над краем котла: все остальное сгорело до костей. Недовольные тяжкими налоговыми поборами, установленными Юстинианом, также сделали соответствующие выводы и, конечно, испытали некоторое удовлетворение, когда один из его главных налоговых сборщиков погиб в результате константинопольского землетрясения 557 года. Его звали Анатолием, и он был в постели, когда началось землетрясение: от стены отвалилась мраморная плита, упала и проломила ему череп. Символичной оказалась и судьба наиболее значимого достижения Юстиниана, нового собора Святой Софии. Во время землетрясения 557 года он устоял, но у основания купола появились зловещие трещины. Были начаты ремонтные работы, однако пять месяцев спустя часть купола обрушилась и разбила алтарь. Пришлось перестраивать купол, делать его меньшего объема, и до 563 года собор был закрыт.

* * *

Юстиниан мало что мог поделать с чумой и землетрясениями, разве что снизить налоги в пострадавших районах. Но поскольку военное положение оставалось тревожным, он вынужден был тратить деньги и снаряжать войска для решения этой проблемы. Одного за другим он отправлял полководцев в Северную Африку на усмирение берберов, пока наконец Иоанн Троглита не разбил их в 547 году. Велизария Юстиниан отправил обратно в Италию для борьбы с Тотилой, но стареющий военачальник уже утратил былую хватку. Он не сумел удержать Рим, который вновь перешел в руки остготов, и, по свидетельству его секретаря Прокопия, занимался в основном тем, что путешествовал на корабле из одного укрепленного прибрежного города в другой, ступая на землю лишь ненадолго. В конце концов ему удалось отвоевать Рим у Тотилы, но вскоре после того, как в начале 549 года его отозвали обратно в Константинополь, Вечный Город был снова утрачен. Дела пошли лучше, только когда новый полководец, евнух Нарсес, прибыл в Равенну, единственный надежный оплот византийцев в Италии, привезя с собой многочисленное войско и деньги. Это позволило Нарсесу кормить солдат и платить им, не обирая местное население. Поэтому летом 552 года, когда состоялось финальное сражение с Тотилой на плоскогорье Буста Галлорум, Нарсес располагал армией численностью 25 000 человек, включая воинов германских племен, в основном лангобардов и герулов. Тотила избрал такую тактику: изобразить отступление, а затем, когда византийцы ослабят бдительность, бросить на них конницу. К несчастью для него, Нарсес догадался, что он задумал, и, когда остготы перешли в наступление, византийская кавалерия зашла с флангов и окружила их. Около 6000 оказавшихся в капкане остготов погибли, и среди них — сам король Тотила.

Но даже такая серьезная победа не привела войну к концу. Вскоре после битвы Рим был вновь отвоеван и перешел в другие руки уже в пятый раз начиная с 536 года, однако остготы по-прежнему не сдавались. Они избрали нового короля, Тейю, и собрали новую армию. Битва между Тейей и Нарсесом состоялась в следующем году на Молочной горе в Кампании, и остготы вновь потерпели сокрушительное поражение. Тем не менее они все еще удерживали некоторые города. Только когда в 561 году Верона наконец капитулировала, можно было с уверенностью сказать, что Италия полностью завоевана и вернулась в состав империи.

* * *

После бесконечных войн и стихийных бедствий последние годы правления Юстиниана были далеко не так оптимистичны, как его начало. Северная Африка, Сицилия, Италия и даже часть юга Испании вернулись в состав империи, но это стоило многих жизней и колоссальных средств. Никто толком не знал, сколько было потрачено на войны и программу строительства. По свидетельству Прокопия, многие в Константинополе желали бы знать, пуста ли казна или за стенами Большого дворца все еще припрятано немало денег. Юстиниан, естественно, не должен был отчитываться о своем финансовом состоянии. Но его подданные нередко выражали недовольство и вели разговоры о том, что стареющий император уже ничем не управляет. Юстиниану повсюду виделись заговоры с целью свергнуть его, и он слепо расправлялся со всеми вокруг. В конце 562 года был раскрыт план покушения на императора, многих схватили, и среди подозреваемых оказались несколько известных личностей. Даже Велизарий попал под подозрение и был подвергнут опале, хотя уже в следующем году его оправдали.

Годы шли, и тревога охватывала жителей Константинополя. У бездетного Юстиниана не было никакого очевидного преемника. Через несколько лет после смерти императрицы Феодоры, в один сентябрьский день 560 года улицы города облетела весть, что император не принимает посетителей и уже несколько дней его никто не видел. В скором времени прошел слух о его смерти, и толпы людей устремились к пекарням, чтобы запастись хлебом впрок. К концу дня хлебные лавки по всему городу закрылись, так как в них ничего не осталось. И только тогда выяснилось, что император отменил аудиенции из-за головной боли.

Но панические настроения оказались напрасными. Когда в ночь на 14 ноября 565 года Юстиниан умер в своей постели, передача власти произошла упорядоченно и безболезненно. О смерти императора сообщили его племяннику Юстину, и, когда хор птичьих голосов возносил приветствия восходящему солнцу, тот уже явился в Большой дворец, пройдя через Августеон. Дворцовая стража провозгласила его императором, а патриарх венчал на царство как Юстина II. Днем он проследовал по длинному коридору, соединявшему дворец с императорской ложей на ипподроме, чтобы выслушать приветствия огромной толпы «синих» и «зеленых», которые собрались там, узнав о смерти старого императора. Затем из дворца выдвинулась торжественная похоронная процессия. Тело Юстиниана несли под тяжелым покровом, на котором были вышиты сцены побед над вандалами и остготами. Он был похоронен в храме Святых апостолов в большом мраморном саркофаге. В числе первых деяний нового императора была отмена одной из реформ Юстиниана: он вернул консулат и лично возглавил его.

Итак, после всех потрясений второй половины царствования Юстиниана многие, должно быть, решили, что все пойдет так, как прежде. На западной окраине империи Юстина II, в Равенне, казалось, был восстановлен старый порядок. Правление остготов свергли, и арианские церкви Теодориха стали халкидонскими.

Базилика Сан-Витале, возведение которой началось при Теодорихе, была достроена и освящена при Юстиниане. По обе стороны от алтаря разместились мозаичные портреты императора и Феодоры, властно взирающих на прихожан. В отличие от конной статуи в Константинополе, эти мозаики сохранились: достойный памятник человеку, который, казалось бы, так много сделал для усиления Византии, но привел ее на грань разорения. А видимость мирной преемственности оказалась обманчива. Очень скоро Византию захлестнула лавина бедствий.