Книга: Машина времени (сборник)
Назад: Внезапный удар
Дальше: Морлоки

Объяснение

Насколько я мог судить, тут везде было такое же изобилие, какое бросилось мне в глаза в долине Темзы. С вершины каждого холма, на который я влезал, были видны многочисленные великолепные здания, бесконечно разнообразные по материалу и стилю, а также густые чащи вечнозеленых растений, усыпанные цветами деревья и древовидные папоротники. Тут и там отливала серебром извилистая лента реки, а вдали, сливаясь с прозрачной лазурью неба, голубоватой полосой росла волнистая гряда холмов.

Уже с самого начала я обратил внимание на одну странную особенность этого ландшафта: наличие круглых колодцев, достигавших, как мне казалось, во многих местах довольно большой глубины. Один из этих колодцев находился как раз на тропинке, по которой я шел, когда поднимался на вершину холма во время своей первой прогулки. Как и все прочие колодцы, он был отделан по краям бронзой и защищен от дождя маленьким куполом. Сидя возле этих колодцев и заглядывая в глубокую тьму внизу, я ни разу не заметил даже малейшего отблеска воды или отражения в ней моей зажженной спички. Но из всех колодцев доносился какой-то странный звук: туд-туд-туд-туд, что-то вроде стука во время работы больших машин. По колебанию пламени спички я определил, что внутри колодца есть постоянный приток воздуха. Чтобы убедиться в этом, я бросил туда кусочек бумаги, и, вместо того чтобы плавно лететь вниз, бумага быстро завертелась, а затем, увлеченная воздушным течением, исчезла из виду.

Спустя время я пришел к заключению, что между колодцами и огромными башнями, разбросанными по склонам холмов, существует какая-то связь, поскольку над башнями часто можно было заметить такое колебание воздуха, какое бывает в жаркие дни над залитым солнцем берегом моря.

Сопоставив все это, я решил, что башня и колодцы составляют систему подземной вентиляции, истинное назначение которой мне пока было трудно понять. Сначала я склонялся к тому, что это каким-то образом связано с санитарным устройством быта маленького народа. Такое заключение казалось вполне естественным, но оно, как выяснилось чуть позже, было абсолютно неверным.

Впрочем, я должен сознаться, что во время своего пребывания в этом наступившем будущем мне не удалось собрать никаких сведений относительно дренажей, колодцев, путей сообщения и иных приспособлений. В утопиях и рассказах о грядущих временах, которые мне доводилось читать, всегда сообщалось множество подробностей, касающихся зданий и социального устройства. Подобные детали довольно легко представить, когда весь мир находится только в воображении, но для настоящего путешественника, попавшего в такие условия, в каких оказался я, совершенно невозможно подробно ознакомиться с окружающим миром. Вообразите себе негра, который прямо из Центральной Африки попал в Лондон. Что он может рассказать потом своему племени? Что он будет знать о железнодорожных компаниях, о социальных движениях, о телефонах и телеграфах, транспортных и почтовых конторах и т. п.? Ровным счетом ничего, если мы сами не объясним ему. Но даже если ему и удастся что-нибудь разузнать, разве он сумеет передать это своим друзьям, которые никогда не путешествовали? Разве он сможет заставить их поверить? А ведь пропасть между мной и людьми Золотого Века была куда больше, чем между негром и белым человеком. Я чувствовал тут много чего-то, недоступного моему пониманию. Кроме общего впечатления какой-то автоматической организованности, я могу сообщить вам лишь очень немногое, что дало бы понятие о разнице между современным миром и Золотым Веком.

Например, то, что касается погребения умерших: я не обнаружил там никаких признаков крематория или кладбища. Но возможно, что кладбища (или крематории) находились где-нибудь вне круга моих исследований. Это опять-таки один из тех вопросов, которые с самого начала заинтересовали меня и из-за которых я сразу же попал в тупик. Поскольку эта загадка очень сильно меня занимала, я решился на дальнейшие изыскания – и был озадачен еще больше. Среди этого маленького народа не было ни дряхлых, ни больных! Однако должен сознаться, что меня недолго удовлетворяли мои первоначальные теории относительно автоматического прогресса и приходящего в упадок человечества. Но я не мог придумать ничего другого. А между тем противоречия были немалые.

Все большие дворцы, которые мне довелось увидеть, служили исключительно жилыми помещениями – огромными спальнями и столовыми. Но я не видел никаких машин, никаких фабрик. Между тем все люди были одеты в прекрасные ткани, которые требовали обновления, а их сандалии – хотя и были без украшений – представляли собой образцы прекрасных и сложных изделий. Так или иначе, но эти вещи надо было изготавливать! Между тем я не заметил у этого народа ни малейших склонностей к какой бы то ни было творческой деятельности. У них не было ни лавок, ни мастерских и вместе с тем – никаких признаков ввоза товаров. Они проводили все время в милых играх, купались в реке, играли в любовь, ели и спали – и больше ничего. Я совершенно не мог понять, чем поддерживался такой порядок вещей.

Теперь вернемся к Машине времени. Что-то, пока неизвестное мне, запрятало ее внутри пьедестала Белого Сфинкса. Для чего? Хоть убейте, я не мог ответить на этот вопрос! Для чего существовали безводные колодцы, эти шахты с воздушными течениями? Я чувствовал, что не могу найти ключ к этим загадкам. Я чувствовал… Как бы это объяснить вам? Представьте себе, что вы нашли письмо, отдельные фразы которого написаны на прекрасном английском языке, но перемешаны со словами и буквами, совершенно вам незнакомыми. Именно в таком виде представлялся мне мир в восемьсот две тысячи семьсот первом году, на третий день моего пребывания в нем!

В этот же день я приобрел в некотором роде друга. Это случилось так. Я наблюдал за небольшой компанией маленьких человечков, купавшихся на мелководье. С одним из них случилась судорога, и его стало уносить вниз по реке. Течение тут было довольно быстрое, но все же не настолько, чтобы с ним не мог справиться пловец, даже и не очень искусный. Однако никто не сделал ни малейшей попытки, чтобы спасти слабо кричащее существо, которое тонуло у них на глазах. Кстати, это поможет вам понять странный психический недостаток, имеющийся у маленьких людей.

Сообразив, что происходит, я быстро сбросил с себя одежду, кинулся в воду ниже по течению реки, перехватил маленькое беспомощное создание и без труда вытащил его на берег.

 

 

Это была, как оказалось, женщина. Легкое растирание очень быстро привело ее в чувство, и я с удовлетворением убедился, что она совершенно оправилась, когда я уходил от нее.

Будучи невысокого мнения об этих человечках, я, честно говоря, не ожидал никакой благодарности. Однако на этот раз я ошибся.

Случилось это утром. После обеда я снова встретил ее, когда возвращался после своих обычных исследований. Она радостно вскрикнула, подбежала ко мне и поднесла огромную гирлянду цветов, очевидно сделанную специально для меня.

Маленькое созданьице очень заинтересовало меня. Возможно, это объяснялось тем, что я чувствовал себя одиноким. Во всяком случае я постарался дать ей понять, насколько ценю ее подарок. Вскоре мы уже сидели вместе в небольшой каменной беседке и вели разговор, состоявший преимущественно из улыбок.

Явная симпатия ко мне этого маленького создания производила такое же впечатление, какое вызывается привязанностью к вам ребенка. Мы передавали друг другу цветы, она целовала мои руки. Я делал то же самое. Потом я попробовал заговорить с ней и узнал, что ее зовут Уина. Несмотря на то что я не понимал, что означало это имя, у меня возникло ощущение, что оно очень подходит ей.

Так началась наша дружба, которая продолжалась неделю и кончилась… Потом я расскажу вам, как она кончилась!

Уина была совсем как малое дитя. Она хотела всегда быть рядом и всюду за мной бегала. В конце концов я решил во время одной из следующих прогулок довести ее до утомления и, когда она выбьется из сил, бросить: пусть себе кричит мне вдогонку.

Проблема мира должна быть решена, говорил я себе. Ведь не для того же я попал в будущее, чтобы заниматься легким флиртом. Когда я осуществил задуманный мною план и однажды бросил Уину, она, оставшись одна, была в страшном горе и отчаянно кричала. В общем, ее преданность доставляла мне столько же неудобств, сколько и утешения. Но я все-таки должен сознаться, что в некотором отношении она была для меня большой поддержкой.

Я думал, что с ее стороны это была лишь простая детская привязанность. И уж потом, когда было слишком поздно, я понял, что для нее значила разлука со мной и чем она стала здесь для меня. Когда после своих экскурсий я возвращался назад, к Белому Сфинксу, у меня создавалось впечатление, будто я попадаю домой. Так хорошо, по-детски это маленькое, почти кукольное существо проявляло свою заботу и привязанность ко мне. И едва я доходил до вершины холма, мои глаза невольно начинали искать ее маленькую стройную фигурку в белой, окаймленной золотом одежде.

Между прочим, именно от нее я узнал, что чувство страха еще не исчезло в этом мире. Она была достаточно бесстрашна днем, ибо, как я догадался, рассчитывала на мою поддержку. Однажды у меня появилось глупое желание напугать ее, и я стал делать разные страшные гримасы. Но Уина просто смеялась над этим. Однако все темное пугало ее; она боялась теней, боялась темных предметов. Темнота внушала ей ужас. Боязнь темноты была у нее единственным сильным чувством. Это заставило меня призадуматься и произвести ряд наблюдений. Я заметил, что эти маленькие люди собирались в больших домах, как только начинало темнеть, и спали вместе. Войти к ним ночью без света – значило произвести среди них сильнейший переполох и напугать их. После наступления темноты я никого уже не видел снаружи; и никто из них не спал один. Но я был настолько тупоголов, что совершенно не обращал на это внимания и, несмотря на отчаяние Уины, все-таки спал отдельно от толпы.

Уине, конечно, было очень страшно, но в конце концов ее привязанность ко мне восторжествовала, и в течение пяти следующих ночей нашего знакомства, включая и последнюю, она спала, положив голову на мое плечо.

Но я слишком уклоняюсь в сторону, говоря о ней. То, о чем я хочу рассказать, должно быть, случилось в ночь, предшествовавшую ее спасению.

Я проснулся на заре. Спал я неспокойно: мне снился очень неприятный сон, будто я утонул и морские звезды водят по моему лицу своими нежными щупальцами. Я вздрогнул, проснулся, и у меня осталось странное ощущение, будто из комнаты только что выскочило какое-то сероватое животное.

Я снова попытался заснуть, но не мог, поскольку неловкость и непонятная тревога не покидали меня. Это был тот ранний час, когда предметы только-только начинают проступать из темноты, но, несмотря на явную отчетливость своих очертаний, все же кажутся бледными и нереальными.

Я поднялся, пересек большой зал и вышел наружу, на плиты у фронтона дворца. Чтобы это раннее пробуждение не пропало даром, я решил посмотреть на восход солнца.

Луна, казалось, таяла. Тускнеющее лунное сияние и первые бледные проблески зари, смешиваясь, окутывали все кругом таинственным полумраком, кусты были чернильно-черные, земля темно-серая, а небо бесцветное и безрадостное.

Я взглянул на вершину холма, и мне почудились какие-то привидения. Поднимаясь по его склону, я три раза видел белые фигуры. Два раза мне казалось, что по холму быстро взбирается одинокое белое обезьяноподобное существо. Но в третий раз, уже около развалин, я разглядел целую вереницу таких существ, тащивших какой-то темный предмет. Они быстро двигались, и я не смог проследить, куда они подевались. Я решил, что они исчезли в зарослях кустарника. Но поймите – еще только светало. Меня охватила дрожь, какая бывает на рассвете – этакое неопределенное ощущение холода, – да вы и сами, вероятно, знаете. Ко всему прочему я не очень доверял своим глазам.

Небо на востоке стало светлее, наконец показалось солнце, лучи прогнали мрак, вернув живые краски всему окружающему миру, – и я отправился тщательно исследовать окрестности. Но нигде не увидел следов этих белых фигур. Вероятно, это было просто порождением полумрака, царившего тогда.

– Скорее всего, это привидения, – сказал я себе. – Хотел бы я знать только, к какому времени они принадлежат?

Мне вспомнились при этом забавные слова Гранта Аллена, который однажды заявил, что если бы каждое поколение, умирая, оставляло после себя духов, то весь мир был бы переполнен ими! Конечно, по этой теории их уж должно было накопиться бесчисленное множество, и ничего удивительного, что я сразу увидел четырех.

Однако все эти шутливые размышления не принесли удовлетворения, и я продолжал все утро думать об увиденных мною фигурах, пока приключение с Уиной не заставило меня забыть о них. Каким-то странным образом я связывал появление этих фигур с тем белым животным, которое нечаянно спугнул во время своих бешеных поисков Машины. Как Уина ни пыталась отвлечь меня от раздумий, назойливые мысли снова овладели мной, причем с еще большей силой.

Наверное, я уже говорил вам, что погода в Золотом Веке была куда теплее нашей. Я не берусь объяснить причину этого явления. Возможно, Солнце стало горячее, а может, Земля более приблизилась к нему. Принято думать, что Солнце постепенно охлаждается. Но при этом люди, незнакомые с некоторыми научными теориями, например с теорией Дарвина-младшего, просто забывают, что планеты одна за другой неумолимо приближаются к своему центральному светилу и в конце концов падают на него. После каждой такой катастрофы Солнце должно светить ярче, с возобновленной энергией. Вполне вероятно, что какую-нибудь из ближайших к Солнцу планет уже постигла эта участь. Но какова бы ни была причина, факт остается фактом: Солнце грело сильнее, чем в наше время.

И вот в одно очень жаркое утро – думаю, это было на четвертый день – я нашел приют от жары и ослепительного солнечного блеска в колоссальных развалинах, находившихся неподалеку от того здания, где я ночевал и кормился. Тут со мной случилось странное происшествие.

Пробираясь между грудами кирпича, я наткнулся на узкую галерею, конец которой и боковые окна были завалены упавшими кусками камня. Вследствие контраста с ослепительным дневным светом эта галерея показалась мне сначала совершенно темной. Перед глазами поплыли цветные пятна, и я вошел в галерею ощупью. Внезапно я остановился как вкопанный: два глаза, блестевших от отраженного света, следили за мной из темноты.

Древний инстинктивный страх перед дикими зверями сразу овладел мной. Я сжал кулаки и уставился на сверкающие глаза. Было страшно пошевелиться. Сперва я попытался успокоиться, сказав себе, что люди здесь живут в абсолютной безопасности, но тотчас же вспомнил их странный ужас перед темнотой.

Пересилив страх, я сделал несколько шагов вперед и заговорил…

Должен сознаться, мой голос звучал неровно и, возможно, дрожал. Я протянул руку и прикоснулся к чему-то мягкому. В тот же миг, скосив глаза, я заметил, как что-то белое промелькнуло мимо меня. Я почувствовал, что душа ушла в пятки, но все же обернулся и увидел удивительное существо. Это было маленькое обезьяноподобное создание со странно опущенной головой; оно пробежало по освещенному пространству сзади меня, налетело на гранитную глыбу, отпрянуло и в одно мгновение исчезло в густой тени под другой грудой каменных обломков.

 

 

У меня, конечно, осталось очень неясное впечатление. Я помню только, что это существо было тускло-белого цвета; большие глаза – странные, серовато-красные; на голове и вдоль спины белые, как лен, волосы. Но я уже сказал вам, что это необычное существо пробежало слишком быстро, поэтому я не успел хорошенько разглядеть его. Я даже не могу сказать, то ли оно передвигалось на четвереньках, то ли просто очень низко опустило руки.

После минутного колебания я отправился вслед за ним к груде обломков. Мне не удалось отыскать его, но через некоторое время, пребывая в глубокой темноте, я наткнулся на одно из круглых, напоминающих колодец отверстий, о которых я вам уже рассказывал. Отверстие это было наполовину скрыто свалившимся на него столбом. Внезапно у меня мелькнула мысль: не могло ли это странное создание скрыться в колодце?

Я зажег спичку и, заглянув вниз, действительно увидел маленькое белое существо с огромными блестящими глазами, которое в упор смотрело на меня и быстро уходило вниз.

Я невольно содрогнулся. Это существо было так похоже на человекообразного паука! Глядя, как оно ловко спускается вниз по стене колодца, я впервые заметил множество металлических перекладин для рук и ног, нечто вроде лестницы, ведущей в глубину шахты. Но спичка, догорев, обожгла пальцы, выпала из рук, а пока я зажигал другую, маленькое чудовище уже исчезло.

Не помню, сколько времени я просидел, всматриваясь в глубину колодца. Очень долго я не мог убедить себя, что виденное мною существо было человеком. Но мало-помалу передо мной забрезжила истина: человечество уже не существовало в качестве одного вида, оно подразделилось на два типа животных. Изящные дети Верхнего Мира не были единственными потомками нашего поколения: побелевшее, отвратительное на вид ночное существо, промелькнувшее мимо меня, тоже было наследником предшествовавших веков.

Я вспомнил о башнях, о дрожащем потоке воздуха над ними, о своей теории подземной вентиляции и начал догадываться об истинном предназначении необычных колодцев. Но какое же место я должен был отвести этому подземному лемуру в моей схеме окончательно уравновешенной организации? Какое отношение имел он к беспечному спокойствию прекрасных жителей Верхнего Мира? Что же скрывалось там, на дне этой шахты?

Я присел на край колодца, уверяя себя, что уж мне-то, во всяком случае, нечего бояться и что я должен спуститься туда, чтобы разрешить все свои сомнения. А между тем я чувствовал самый настоящий страх и не решался лезть в колодец.

Пока я раздумывал, пара прекрасных наземных жителей, занимаясь любовным спортом, пробежала мимо меня из освещенного пространства в тень. Мужчина преследовал бегущую женщину и бросал в нее цветами. По-видимому, они очень смутились, увидев, что я упираюсь руками в упавший столб и смотрю вглубь колодца. Очевидно, считалось дурным тоном замечать эти отверстия. По крайней мере, когда я указал на колодец и попробовал задать им вопрос о нем, они, как мне показалось, смутились еще более и поспешно отвернулись. Однако их заинтересовали мои спички, и я сжег несколько штук, чтобы их позабавить. Затем я опять заговорил о колодце – и опять ничего не вышло. Тогда я оставил их в покое и решил наведаться к Уине в надежде, что удастся выяснить что-нибудь у нее.

В мыслях моих совершался переворот, и мои догадки и впечатления получали новое объяснение. У меня теперь был ключ, чтобы узнать о назначении этих вентиляционных башен, разгадать тайну колодцев и привидений, не говоря уже о бронзовых дверях и судьбе моей Машины. В то же время передо мной намечалось, пока еще в смутных чертах, разрешение той экономической проблемы, которая так занимала меня.

И вот каков был мой новый взгляд на вещи. Эта вторая порода людей была, очевидно, подземной. Поскольку подземное существование стало для них уже привычным и нормальным, они очень редко показывались на поверхности. К такому выводу я пришел, опираясь на три обстоятельства. Во-первых, блеклая окраска, характерная для всех животных, живущих в темноте (например, белые рыбы в пещерах Кентукки). Во-вторых, огромные глаза, обладающие способностью отражать свет, что составляет особенность всех ночных животных, к примеру сов и кошек. И наконец, явное замешательство при дневном свете, неуклюжее, спотыкающееся бегство по направлению к темным местам и особенное опускание головы лицом вниз, что подкрепляло мою теорию относительно чрезмерной чувствительности сетчатой оболочки их глаз.

Итак, у меня под ногами земля изрыта туннелями, и эти туннели служат жилищами для людей новой расы. Существование вентилирующих колодцев и башен по склонам холмов – везде, за исключением долины реки, – служило доказательством тому, насколько широко разветвлены эти туннели. Разве не естественно было предположить, что в этом искусственном Подземном Мире совершалась работа, необходимая для благосостояния наземной расы?

Мысль эта показалась мне настолько правдоподобной, что я тотчас принял ее и уже пошел далее, стараясь отыскать причину раздвоения человеческого рода. Вы, пожалуй, с сомнением отнесетесь к моей теории, но что касается меня, то я очень скоро почувствовал, что она недалека от истины.

Прежде всего обратимся к нашему, теперешнему, времени. Ведь и у нас между капиталистами и рабочими есть разница, – правда, разница только в социальном положении, а не органическая. Но ведь эта разница все усиливается. И разве не ясно как божий день, что как раз тут-то и был ключ к стоявшей передо мной загадке? Нет сомнения, что вам это покажется совершенно невероятным, но ведь существуют доказательства, что развитие идет именно этим путем. Известно, что существует тенденция утилизировать подземные пространства для таких нужд цивилизации, которые не требуют красоты: в Лондоне, например, уже есть подземная железная дорога и строятся новые подземные линии, туннели, подземные мастерские, рестораны, – и все это с годами распространяется все шире и шире. Очевидно, думал я, тенденция уйти под землю постоянно росла и в конце концов промышленность совершенно потеряла право располагаться на земле. Она уходила все глубже и глубже под землю; подземные фабрики разрастались, и рабочие проводили все больше и больше времени под землей, пока…

Но разве рабочий лондонского Ист-Энда не живет уже сейчас в таких искусственных условиях, что он практически отрезан от естественной поверхности родной земли? А затем склонность богатых людей к обособленности, несомненно вызываемая изысканностью их воспитания и расширением пропасти между ними и грубостью бедняков, привела к тому, что привилегированные сословия стараются сохранить исключительно только для своего пользования все большие и большие пространства земли. Ведь, как известно, и теперь лучшие и наиболее красивые места в окрестностях Лондона недоступны для посторонних.

Пропасть между богатыми и бедными неизбежно будет углубляться, поскольку она происходит от продолжительности и дороговизны высшего образования и от того, что у богатых все больше и все легче будут развиваться утонченные привычки. Общение между классами – и особенно в виде браков, пока еще задерживающих окончательное социальное расслоение, – будет становиться все слабее. Таким образом, в конце концов на земле должны были остаться только имущие, которые ставили своей целью удовольствие, комфорт и красоту, а под землей – неимущие, рабочие, которые вынуждены постоянно приспосабливаться к условиям своей работы. Раз они там очутились, то, без сомнения, им нужно платить ренту за вентиляцию своих пещер, причем немалую. Если бы они отказались от уплаты, то могли бы умереть с голоду или задохнуться. Те из них, кто обладал непокорным нравом или не мог приспособиться к таким условиям жизни, вероятно, погибли. Мало-помалу такое положение утвердилось и пережившие, привыкнув к своей подземной жизни, настолько же стали счастливыми на свой лад, насколько счастливы по-своему наземные обитатели. Так, по-моему, достаточно правдоподобно объяснялись и утонченная красота одних, и бесцветная внешность других.

Великий триумф человечества, о котором я мечтал, неожиданно принял в моих глазах совсем другой облик.

Это не был триумф нравственного развития и общего совместного труда, как я это представлял себе. Вместо этого я видел перед собой настоящую аристократию, вооруженную усовершенствованными знаниями и добивающуюся того, чтобы современное капиталистическое развитие мира дошло до своего логического конца. Победа этой аристократии была не только победой над природой, но и победой над другой частью человеческого рода.

Я должен предупредить вас, что такова была теория, которую я придумал в то время. У меня не было подходящего проводника в духе утопических сочинений, который руководил бы мною. Возможно, моя теория была абсолютно неверной, но все же я думаю, что она вполне правдоподобна.

Однако цивилизация, которую я видел, судя по всему, давно уже прошла свой зенит и теперь находилась на пути к упадку. Слишком большая обеспеченность жизни наземных жителей постепенно привела их к дегенерации, к уменьшению роста, силы и умственных способностей. Теперь это было слишком явным. Но что случилось с подземными жителями, этого я не знал. Однако то, что мне довелось видеть, указывало, что морлоки – так назывались, между прочим, эти создания – претерпели еще бóльшие изменения человеческого типа, нежели элои, прекрасная наземная раса, с которой я имел возможность достаточно ознакомиться.

Тут у меня опять возник тревожный вопрос: для чего понадобилась морлокам моя Машина? Честно говоря, я был убежден, что именно они захватили ее. И еще вопрос: почему элои, если они были господами здесь, не могли возвратить мне Машину? И почему они так ужасно боялись темноты?

Я попробовал расспросить Уину о Подземном Мире, но меня снова постигло разочарование. Сначала она как будто не понимала моих вопросов, а потом просто отказалась отвечать. Она так дрожала, словно этот разговор был совершенно невыносим для нее. Когда же я стал настаивать, возможно, слишком резко, она залилась горькими слезами. Это были единственные слезы, виденные мною в Золотом Веке, – кроме тех, которые я сам пролил. Конечно, я тотчас же перестал мучить Уину расспросами о морлоках и постарался поскорее согнать с лица женщины следы ее человеческого происхождения.

Через мгновение, когда я торжественно сжигал перед ней спичку, она уже улыбалась и хлопала в ладоши.

Назад: Внезапный удар
Дальше: Морлоки