В моих маленьких хозяевах особенно поражала одна странная черта: полное отсутствие интереса к чему бы то ни было. Они напоминали беззаботных детей: подбегут ко мне, остановятся, посмотрят, поахают и убегают за новой игрушкой. Обед, а вместе с ним и мои первые попытки завести с ними разговор кончились. Тут, представьте, я заметил, что в зале никого не осталось из тех, кто окружал меня вначале. Но, как ни странно, я тоже довольно быстро потерял всякий интерес к этим человечкам.

Утолив голод, я через портал выбрался на божий свет. На каждом шагу мне попадались люди будущего; какое-то время они шли за мной, болтали и смеялись – несомненно, на мой счет, – посылали приветственные жесты и опять предоставляли меня моей собственной судьбе.

Был тихий вечер, когда я вышел из зала; окружающая меня местность была залита теплыми лучами заходящего солнца. Но все казалось странным и не походило на тот мир, в котором я жил до сих пор, даже цветы. Большое здание, из которого я вышел, располагалось на склоне широкой речной долины, но Темза уклонилась, вероятно, на милю от своего теперешнего русла.

Я решил взобраться на вершину холма (мили на полторы от того места, где я был), чтобы взглянуть с высоты на нашу планету в восемьсот две тысячи семьсот первом году, так как именно эту дату указывали стрелки циферблата моей Машины времени.

По дороге я очень внимательно рассматривал все, что меня окружало, стараясь найти разгадку того состояния разрушения, в котором находился этот когда-то великолепный мир. Признаться, у меня уже не осталось никаких сомнений, что это великолепие переживало упадок.

Чуть дальше, вверх по холму, я увидел огромную груду из кусков гранита, скованных массивными алюминиевыми полосами, а за ней – целый лабиринт отвесных стен и навалы расколовшихся камней. Между камнями густо росло удивительно красивое растение (быть может, крапива) с чудно окрашенными коричневыми листьями, но не обладавшими свойством причинять ожог. Это были, очевидно, остатки какого-то большого строения, но зачем оно тут находилось, я пока не понимал. Впоследствии я сделал одно очень странное открытие. Но об этом я расскажу несколько позже.

Наблюдая вид с террасы, на которой я остановился отдохнуть, я обратил внимание на то, что маленьких домов нигде не было видно. По всей вероятности, и отдельные жилища, и отдельные хозяйства уже исчезли. То здесь, то там возвышались огромные здания, похожие на дворцы, но домики и коттеджи, столь характерные для нашего английского ландшафта, больше не существовали.

«Коммунизм», – подумал я.

Вслед за этой мыслью тотчас же явилась другая.

Я взглянул на маленьких людей в одинаковых мягких одеждах, которые шли за мной, и мне вдруг бросилось в глаза, что у них были нежные безбородые лица и какая-то девическая округлость форм. Пожалуй, даже странно, что я раньше не заметил этого. Но вокруг меня все казалось странным. Как бы то ни было, только теперь я увидел, что между мужчинами и женщинами будущего нет никакого различия – ни в одежде, ни в телосложении, ни в обращении. Эти маленькие человечки были одинаковыми. И дети были точь-в-точь как родители, только поменьше. Я также пришел к заключению, что дети будущего отличались очень ранним развитием, по крайней мере физическим, и впоследствии имел много случаев убедиться в справедливости своего мнения.

Довольство и безопасность, в которых жили эти маленькие люди, внушали мне мысль, что ясно выраженное сходство полов явилось естественным результатом именно таких условий жизни. Сила мужчины, нежность женщины, семья, дифференциация труда – все это составляет железную необходимость века физической силы. В густо населенной стране многодетные семьи являются скорее злом для государства; там же, где насилие составляет редкое явление, где жизнь потомства обеспечена, нет необходимости в существовании семьи – и в результате неизбежно исчезают различия функций мужчины и женщины в воспитании детей, а также связанное с этим разделение полов. Даже в наше время мы видим некоторые признаки этого процесса, но в отдаленном будущем это будет достигнуто окончательно. Таковы были тогда мои заключения. Позже я убедился, что действительность далеко превзошла их.

Размышляя обо всем этом и поглядывая кругом, я обратил внимание на хорошенькую маленькую постройку, нечто вроде колодца под куполом. Мимоходом я подумал: не странно ли, что колодцы продолжают существовать и в таком отдаленном будущем, – но не остановился долго на этой мысли.

Дальше, по направлению к вершине холма, уже никаких строений не было, и поскольку я шагал слишком быстро для маленьких людей, то вскоре остался один. Испытывая странное чувство свободы и какой-то особенный энтузиазм, я смело шел вперед.

Достигнув вершины, я увидел скамью, сделанную из какого-то желтого металла, неизвестного мне. В некоторых местах скамья была изъедена красноватой ржавчиной и покрыта мягким мхом; ручки скамьи, изображавшие головы грифонов, были обломаны.

Я сел на скамью и стал любоваться необъятным миром, простирающимся перед моим взором в лучах заходящего солнца.

Картина, надо сказать, была поразительной красоты. Солнце медленно скрывалось за горизонтом, и весь запад был охвачен золотым огнем. Кое-где виднелись горизонтальные полосы, пурпурные и малиновые. Внизу расстилалась долина Темзы; река струилась, как лента расплавленной стали.

Я говорил уже о больших дворцах, разбросанных повсюду среди пышной зелени. Некоторые из этих дворцов уже превратились в развалины, другие же по-прежнему были обитаемы. То тут, то там словно из земли вырастали белые и серебристые изваяния, резкие вертикальные линии какого-нибудь обелиска. Никаких изгородей и признаков собственности, никаких следов земледелия я не заметил. Вся земля превратилась в один обширный сад.

Рассматривая столь необыкновенную картину, открывшуюся моему взору, я старался найти объяснение всему, что видел. (Спустя какое-то время я убедился, что мое осмысление увиденного было слишком односторонним и что в нем заключалась лишь половина правды.) После долгих раздумий я пришел к следующему заключению.

Скорее всего, я видел человечество в эру его увядания. Красноватые полосы солнечного заката навели меня на мысль о закате человеческой цивилизации. Неожиданно для себя я стал свидетелем результатов нашего теперешнего социального устройства и общественной деятельности. Я решил, что все это были вполне логические последствия. Сила вырабатывается только нуждой; обеспеченность же приводит к слабости. Постоянная работа над улучшением условий жизни – именно в этом и заключается истинный прогресс цивилизации, который делает жизнь все более обеспеченной, – должна была достигнуть своего кульминационного пункта. Одна победа объединенного человечества над природой влекла за собой другую. То, о чем мы только мечтали, превратилось в действительность, проекты в конце концов были завершены.

И вот передо мной – результаты…

Конечно, пока еще наши земледелие и санитарная наука находятся в зачаточном состоянии. Современная наука атаковала лишь очень незначительный участок обширного фронта человеческих болезней, но она упорно и настойчиво борется. Современное земледелие и садоводство уничтожают то здесь, то там сорные травы и культивируют лишь сравнительно немного полезных растений, предоставляя остальным бороться, как они знают, за свое существование. Мы улучшаем наши любимые растения и любимые породы животных путем особенного подбора. Но как мало таких улучшенных видов! Мы разводим то лучший сорт персика, то виноград без зерен, то особенно красивый и крупный цветок, то более полезную породу скота. Мы делаем это постепенно и действуем на ощупь, потому что у нас нет определенного понятия о совершенстве, а наши знания весьма ограниченны. К тому же природа в наших неуклюжих руках мало податлива и робка. Но постепенно процесс наладится и будет идти лучше и лучше. Ведь приливы и отливы не мешают течению неуклонно продвигаться вперед. Мир будет становиться все более разумным, знающим, организованным; дело пойдет все быстрее на пути полного подчинения природы человеку. В конце концов путем тщательной и разумной работы мы совершенно приспособим животную и растительную жизнь к нашим человеческим потребностям.

И вот, как я увидел, такое окончательное приспособление, вероятно, было достигнуто. Оно совершилось в тот промежуток времени, через который промчалась моя Машина. Воздух освободился от мух и комаров, земля – от сорной травы и плесени. Повсюду – чудные плоды и великолепные душистые цветы, красивые, порхающие в огромном количестве бабочки. Идеал профилактической медицины тоже достигнут: болезни уничтожены; по крайней мере, за все время моего пребывания я не заметил и следа каких-либо заразных болезней. Позже я узнал, что и самые процессы гниения и разложения под влиянием общих перемен приняли совершенно другой характер.

Что касается социальной жизни, то и там была одержана огромная победа. Я видел, что человечество будущего живет в великолепных жилищах, носит прекрасные одежды и в то же время не занимается трудом. Во всяком случае, я не заметил каких бы то ни было признаков социальной и экономической борьбы. Лавки, объявления, движение грузов по улицам и вообще вся промышленность, составляющая основу нашего современного мира, исчезли из мира будущего!

Неудивительно, что в этот прекрасный вечер, залитый лучами золотистого заката, у меня невольно возникла мысль: окружающий мир и есть социальный рай.

Я пришел к заключению, что человечество наконец-то решило проблему роста народонаселения и перестало увеличиваться.

Однако новые условия неизбежно требуют от человека приспособления к происходящим в его жизни изменениям. Если только наша биология не представляет собой одну бесконечную цепь заблуждений, то в чем же причина прогресса человеческого ума и силы? Труд и свобода, то есть такие условия, когда деятельный, сильный и ловкий опережает, а слабейший отходит в сторону; когда побеждают сплоченный союз способных людей, самообладание, терпение, решительность – вот что заставляет совершенствоваться интеллект и физическую природу человека.

Институт семьи и возникающие отсюда чувства: свирепая ревность, нежность к своему потомству, самоотверженность родителей – все это находит оправдание и основание в тех неизбежных опасностях, которые окружают молодое подрастающее поколение. Ну а теперь о том, где же эти опасности.

Уже в современном обществе замечается постоянно растущий протест против супружеской ревности, против слепой материнской любви, против вообще всякого рода страстей. Эти чувства представляются нам лишними, так как только увеличивают неудобства нашей жизни. Они являются пережитками диких первобытных времен и совсем неуместны в утонченной и приятной жизни.

Я думал о физической слабости этих маленьких людей, об их жалких умственных способностях, об огромных бесчисленных развалинах, окружающих меня, и еще больше укреплялся во мнении, что человечество одержало полную победу над природой. Ведь после битвы всегда наступает покой. Человечество, будучи энергичным и умным, использовало всю мощь своих жизненных сил на то, чтобы изменить условия, в которых оно жило. И в результате наступила реакция, вызванная изменением условий.

В этой новой жизни, при наличии полного довольства и безопасности, беспокойная энергия, которая в нашем обществе составляет силу, должна была превратиться в слабость. Ведь и у нас некоторые желания и склонности, когда-то необходимые для того, чтобы не погибнуть, просто мешают жить. Физическая сила, мужество и воинственность не только не помогают, но даже составляют препятствие в жизни цивилизованного человечества. В государстве же, основанном на физическом довольстве и обеспеченности, всякая чрезмерная сила – как умственная, так и физическая, – была бы совершенно ни к чему. Итак, я пришел к заключению, что уже очень давно на земле не существовало никакой опасности ни от войн, ни от отдельных случаев насилия, ни от диких зверей, ни от опустошительных эпидемий, после которых у человечества должна была бы возникать потребность в восстановлении сил и укреплении организма; не было также и никакой необходимости в труде.

В таких условиях жизни те, кого мы называем слабыми, чувствовали себя не хуже сильных. Да, в сущности, их уже и не стоило считать слабыми. Они, к слову, были лучше приспособлены к такой жизни, чем сильные, поскольку сильных подтачивала не имеющая выхода энергия.

Я не сомневался, что изумительная красота зданий, окружающих меня, была последним проявлением энергии человечества, которая со временем становилась бесцельной и ненужной после того, когда наконец-то была достигнута полная гармония в жизни; эта последняя вспышка энергии увенчала победу – и затем настала эпоха мирной жизни.

Такова неизбежная участь энергии при отсутствии жизненной борьбы: какой-то период эта энергия еще продолжает проявляться в искусстве, в любви, а затем наступают бессилие и упадок…

Но даже эти художественные импульсы вскоре должны исчезнуть – и уже, наверное, исчезли в то время, которое было перед моими глазами. Украшать себя цветами, танцевать и петь – вот все, что осталось от некогда сильных импульсов. В конце концов и это должно было постепенно выродиться в полное бездействие.

Труд и необходимость служат для нас точилом, на котором оттачиваются наши силы и способности, и мне кажется, что здесь это ненавистное точило было сломано.

Стоя на холме и всматриваясь в сгущавшуюся темноту, я думал, что в довольно простом объяснении мне удалось найти решение проблемы мира, что я разгадал тайну этого очаровательного маленького народа. Возможно, изобретенные ими средства против прироста населения оказались слишком действенными, и потому численность их скорее уменьшалась, чем оставалась постоянной. Этим и можно было объяснить царившее повсюду запустение.

Мое истолкование было очень простым и даже достаточно правдоподобным, как и большинство ложных теорий!