2
Вечером во дворце состоялась церемония моего вступления в орден тамплиеров. Отец облачился в величественную одежду великого магистра – длинный просторный ритуальный плащ, отороченный мехом горностая. Его шею украшала сто́ла – шелковый ритуальный шарф. Отцовский камзол был застегнут на все пуговицы, а пряжки туфель – начищены до блеска.
Отец вручил мне знак принадлежности к ордену. Я смотрела в его улыбающиеся глаза. Он был так красив, так горд за меня.
Мне и в голову не приходило, что сегодня я в последний раз вижу отца живым.
Церемония посвящения прошла идеально; ни малейшего признака разногласий, имевшихся у нас с отцом. Знакомой мне апатии как не бывало. В глазах – только гордость. Естественно, на церемонии присутствовали и другие рыцари ордена, включая во́ронов. Они вяло улыбались и произносили неискренние поздравления, но все действо принадлежало семье Де Ла Серр. Я чувствовала незримое мамино присутствие. Ее дух был рядом, когда меня принимали в рыцари ордена, и я клялась хранить честь нашей семьи.
3
А в мою честь был устроен званый ужин «для узкого круга». Я ходила по залам и чувствовала себя изменившейся женщиной. Наверное, приглашенные думали, что я не слышу сплетен, доносящихся из-под вееров. Дамы перешептывались, потчуя друг друга рассказами о моих кутежах и пристрастии к азартным играм. Они лицемерно жалели моего отца и отпускали оскорбительные замечания по поводу моего наряда.
Но их слова ничуть меня не задевали. Мама ненавидела этих придворных сплетниц и учила меня не обращать внимания на их речи. Ее уроки сослужили мне хорошую службу. Домыслы и пересуды меня ничуть не волновали.
А потом я увидела его. Я увидела Арно.
4
Естественно, я устроила ему «теплый прием», заставив помучаться. Отчасти это было платой за старое. И потом, мне нужно было внутренне подготовиться к встрече с ним.
Ага! Я сразу увидела, что присутствие Арно взбудоражило гостей. Он не получил официального приглашения. Или, верный себе, он успел испортить отношения со всеми. Зная его, допускаю, что Арно преуспел и в том, и в другом. Я же, едва завидев его, поспешила прочь. Я зашагала по коридору, проталкиваясь между гостями. Длинное платье заставляло все время держать подол приподнятым. Арно двигался следом. Издали это было похоже на процессию.
Разумеется, такое вызывающее поведение не красило дочь великого магистра, которая сама только что вступила в орден. (Видите, мистер Уэзеролл? Видишь, отец, как быстро я стала взрослой?) Я уже не девчонка, чтобы бегать и прятаться. И потому я решила прекратить эту погоню. Я скользнула в боковую комнату, подождала, пока Арно окажется у двери, и втащила его внутрь. Наконец-то мы оказались лицом к лицу.
– А ты, кажется, наделал шуму своим появлением, – сказала я, жадно вглядываясь в него.
– Что тут сказать? Ты всегда дурно на меня влияла…
– Твое влияние было еще хуже, – парировала я.
Потом мы поцеловались. Я даже толком не знаю, как это получилось. Минуту назад мы были давно не видевшимися друзьями и вдруг стали давно не видевшимися влюбленными.
Наш поцелуй был долгим и страстным. Когда наконец мы разомкнули объятия, то еще некоторое время просто глазели друг на друга.
– Смотрю, ты нарядился в костюм моего отца, – сказала я, желая его подразнить.
– А ты, смотрю, щеголяешь в платье, – в тон ответил Арно и получил от меня шутливую оплеуху.
– Не напоминай мне о нем. Я чувствую себя мумией, завернутой в него, словно в бинты.
– Должно быть, случилось что-то важное, если ты пошла на такие жертвы, – улыбнулся он.
– Ничего важного. По правде говоря, ничего, кроме величественных жестов и напыщенных речей. Тоска зеленая.
Арно улыбался. Он был тем самым, прежним Арно. Ко мне возвращалась забытая радость жизни. Так бывает, когда после нескончаемого дождя вдруг выглянет солнце. Или когда возвращаешься из далеких краев и видишь впереди дверь родного дома. Мы опять поцеловались и остались стоять, обнявшись.
– Когда ты не приглашаешь меня на свои праздники, плохо бывает всем, – пошутил Арно.
– Я пыталась, но отец был непреклонен.
– Твой отец?
Снаружи доносились приглушенные звуки оркестра. Смеялись гости, фланирующие по коридору. Затем послышался тяжелый топот бегущих ног. Караульные до сих пор искали Арно. В нашу дверь грубо забарабанили и такой же грубый голос спросил:
– Кто здесь?
Мы с Арно переглянулись, вновь почувствовав себя детьми. Казалось, нас застукали за воровством яблок в саду или пирогов на кухне. Если бы я смогла сохранить это мгновение в какой-нибудь волшебной бутылке, я бы обязательно так и сделала.
Что-то мне подсказывает: такого счастья я уже не испытаю никогда.
5
Я выпихнула Арно из окна, схватила пустой бокал и выскочила в коридор, изображая недоумение.
– Что за черт? Куда подевалась эта бильярдная? – спросила я, пьяно улыбаясь.
Солдаты никак не ожидали меня увидеть и смущенно переминались с ноги на ногу. Правильно. Они и должны были испытывать смущение. Как-никак, этот «званый ужин» устроили в мою честь…
– Мы, мадемуазель Де Ла Серр, ищем незваного гостя. Вы, случайно, его не видели?
Я посмотрела на них, продолжая играть роль пьяненькой именинницы.
– Какого? А может, сюда из королевского зверинца забежала антилопа? Но антилопы вряд ли способны подниматься по лестнице. У них такие маленькие копытца. И потом, как этой шустрой антилопе удалось сбежать из зверинца?
К смущению на лицах караульных добавилось недоумение. Теперь они не сомневались, что я переборщила с вином.
– Никакая не антилопа. Сюда проник человек подозрительного вида. Может, он, случайно, попадался вам на глаза?
Я улавливала их беспокойство и даже раздражение. Солдатское чутье подсказывало им: предмет их погони находится где-то поблизости, а они вынуждены терять драгоценное время, выслушивая мои пьяные шуточки.
– А-а, так это была мадам де Полиньяк. – Я понизила голос до шепота. – У нее в волосах была спрятана птичка. Думаю, птичку она украла все из того же королевского зверинца.
Терпение одного из караульных лопнуло. Он шагнул вперед, сказав:
– Прошу вас, мадемуазель, отойти в сторону. Нам нужно осмотреть комнату.
Я пьяно и (хотелось бы надеяться) слегка вызывающе качнулась.
– Боюсь, здесь вы найдете только меня.
Я дала караульному вдоволь насладиться моей улыбкой, не говоря уже о том, что виднелось в вырезе платья, когда, наклонившись к нему, пробормотала:
– Послушайте, я уже битый час ищу бильярдную.
Караульный скользил по мне взглядом.
– Мы вас туда проводим, мадемуазель, – сказал он, слегка поклонившись. – А эту дверь запрем во избежание дальнейших недоразумений.
Караульные повели меня в бильярдную. Я надеялась, что Арно сумеет спрыгнуть с подоконника и благополучно выбраться во двор. У меня была и вторая надежда – что караульным станет не до меня и мне не придется тащиться с ними до бильярдной.
Есть поговорка: «Будь осторожен с желаниями, ибо они могут исполниться».
Караульным действительно стало не до меня, когда мы услышали крик:
– Боже мой, он убил месье Де Ла Серра!
И весь мой мир перевернулся.
1 июля 1789 г
Кажется, будто Франция разваливается у меня на глазах. Собрание Генеральных штатов, вызвавшее столько бурных похвал, рождалось в муках. Его рождению способствовала речь, произнесенная королем. Правильнее назвать ее замаскированным лекарством от бессонницы. Достаточно скоро вся эта шарада сменилась каскадом перепалок и потасовок, не дав никаких результатов.
Как до этого дошло? Да очень просто: у третьего сословия скопилось немало поводов для злости. Их злило, что они, являясь беднейшим сословием, несут на себе непомерное налоговое бремя. Представители третьего сословия составляли большинство в Генеральных штатах, однако имели меньше голосов, нежели знать и духовенство. Это их тоже злило.
Собрание лишь подлило масла в огонь их злости. Члены третьего сословия негодовали, что король обошел молчанием все их заботы и тяготы. Они намеревались что-то предпринять. Вся страна, за исключением глупцов, непрошибаемых тупиц и упрямцев, знала: что-то обязательно да случится.
Меня это не трогало.
Семнадцатого июня третье сословие проголосовало за объявление себя Национальным учредительным собранием – представительством «народа». Другие сословия оказали частичную поддержку, но главным было не это. Простолюдин впервые обрел голос.
Меня это не трогало.
Король еще пытался остановить их, распорядившись закрыть зал Генеральных штатов, но его усилия были равнозначны попыткам закрыть дверь конюшни, внутри которой находилась взбесившаяся лошадь. Караул, выставленный у дверей зала, не подействовал на «сынов народа» устрашающе. Они собрались в павильоне для игры в мяч. Двадцатого июня Национальное учредительное собрание принесло клятву. Ее назвали «клятвой в зале для игры в мяч». Смешное название, однако поклявшиеся вовсе не были настроены шутить.
Особенно если принять во внимание, что эти люди намеревались создать для Франции новую конституцию. Иными словами, положить конец монархии.
Но меня и это не трогало.
К двадцать седьмому июня нервы короля потихоньку начали сдавать. Париж и другие французские города бурно заявляли о своей поддержке Национального собрания. Тем временем в столицу и Версаль принялись стягивать войска. Напряжение, повисшее в воздухе, можно было резать ножом.
И это тоже меня не трогало.
Разумеется, мне следовало бы вести себя по-другому. Проявить силу характера, отодвинув личные проблемы на задний план. Но факт остается фактом: я этого не смогла.
Не смогла из-за гибели отца. В мою жизнь снова вернулось горе – большой темный зверь, поселившийся внутри меня. Горе будит меня по утрам, сопровождает на протяжении дня и не дает спать по ночам, питая чувство вины и раскаяния.
Столько лет я была для отца источником огорчений. Меня подло лишили возможности стать дочерью, какую он заслуживал.
Пустота в наших парижском и версальском домах вторит пустоте в моих мыслях. Я сейчас нахожусь в Париже. Оливье пишет мне из Версаля дважды в неделю. Озабоченность и растерянность старшего дворецкого возрастает с каждым днем. Слуги и служанки уходят, а заменить их некем. Впрочем, меня не трогает и это.
В парижском особняке я запретила прислуге заходить в мои комнаты. Ночами я крадучись брожу по нижним этажам, не желая никого видеть. Подносы с едой и письмами мне оставляют за дверью. Иногда я слышу, как служанка перешептывается с горничной. Представляю, какие небылицы они выдумывают про меня. Ну и пусть.
За это время мистер Уэзеролл написал мне несколько писем. Среди прочего его интересовало, навещала ли я Арно в Бастилии (Арно находится там по подозрению в убийстве моего отца) и предпринимаю ли я какие-либо шаги для вызволения молодого человека из тюрьмы.
Надо бы ответить мистеру Уэзероллу, написать ему, что никаких шагов я не предприняла. Вскоре после убийства отца я вернулась в наш версальский замок, прошла в кабинет и обнаружила письмо, подсунутое под дверь, в котором говорилось следующее:
Великий магистр Де Ла Серр!
Я узнал от своих агентов, что в нашем ордене есть некто, плетущий заговор против вас. Умоляю вас: нынче вечером, во время посвящения и после него, будьте начеку. Не доверяйте никому, даже тем, кого вы называете друзьями.
Да направит вас отец понимания.
Л.
Я написала Арно, заявив, что это он несет ответственность за убийство моего отца. В том же письме я написала, что более не желаю его видеть. Написала, но письмо не отправила.
Мои чувства к нему напоминали гноящуюся рану. Вместо друга детства и возлюбленного, каким он был для меня в минуты нашей последней встречи, я видела злоумышленника. «Бедного сиротку», втершегося к отцу в доверие, завоевавшего его любовь, чтобы в тот майский вечер стать соучастником убийства.
Арно сейчас в Бастилии. Прекрасно. Надеюсь, он там заживо гниет.
4 июля 1789 г
С потерей ноги мистеру Уэзероллу стало тяжело перемещаться на большие расстояния. К тому же место, где стояла хижина Жака, находилось за пределами угодий Королевского дома. Ученицам запрещалось гулять в тех местах. По сути, это был участок леса, за которым особо не следили. Для человека на костылях это представляло дополнительные трудности.
И тем не менее, когда я приезжала, мистер Уэзеролл охотно соглашался прогуляться со мной. Возможно, нам обоим доставляло удовольствие вдруг заметить среди деревьев оленей, внимательно и пугливо наблюдающих за нами. А может, полянка, пятнистая от солнца, и ствол поваленного дерева были не только местом отдыха, но и напоминанием о годах наших упражнений.
Сегодня утром мы отправились на ту полянку. Достигнув ствола, мистер Уэзеролл благодарно вздохнул и сел, освободив здоровую ногу от непомерного груза. Неудивительно, что меня захлестнула волна тоски по прежним временам, когда мои дни заполняли уроки фехтования и игры с Арно. Дни, когда мама была жива.
Я скучала и по ней, и по отцу. Ужасно скучала.
– Значит, Арно должен был доставить письмо? – помолчав, спросил мистер Уэзеролл.
– Нет, он должен был вручить письмо отцу. Оливье видел его с письмом в руках.
– Выходит, должен был вручить, но не вручил. Что ты думаешь по этому поводу?
– Я думаю, что меня предали, – недрогнувшим голосом ответила я.
– Считаешь, это письмо могло спасти твоего отца?
– Возможно.
– И потому ты молчала о таком «пустяшном» деле, как нынешнее пребывание твоего дружка в Бастилии?
Я молчала. Мне было нечего сказать. Мистер Уэзеролл подставил лицо солнечному лучу, пробившемуся сквозь листву, и закрыл глаза. Свет играл на его бакенбардах и морщинистых веках. Он жадно впитывал этот день и почти блаженно улыбался. Затем, кивком поблагодарив за эти минуты тишины, мистер Уэзеролл протянул руку, сказав:
– Позволь мне еще раз взглянуть на послание.
Я полезла в камзол за письмом.
– Как по-вашему, кто этот Л.?
Мистер Уэзеролл перечитал письмо и вернул мне.
– Вы не ответили, – напомнила ему я.
– Единственный, кто мне приходит на ум, – это наш друг месье Кретьен Лафреньер.
– Но же во́рон.
– Может, пора отказаться от теории, что во́роны плели заговор против твоих родителей?
Я задумалась о его словах.
– Пока я склоняюсь к мнению, что кто-то из них действительно плел заговор против родителей.
Мистер Уэзеролл усмехнулся и почесал бороду:
– Верно. В письме упоминается «некто». Однако, насколько мы знаем, еще никто не заявил о своих притязаниях на титул великого магистра.
– Пока, – тихо добавила я.
– В этом-то и вся соль, Элиза. Великим магистром теперь являешься ты.
– Они это знают.
– Знают ли? Меня ты еще можешь одурачить. Но не их. Ответь, сколько встреч у тебя было с твоими советниками?
– Мне позволительно горевать по убитому отцу? – сощурившись, спросила я.
– Никто не отнимает у тебя права предаваться скорби. Но прошло уже два месяца. Два месяца, Элиза, а ты даже не прикоснулась к тамплиерским делам. Палец о палец не ударила. Орден знает: номинально великим магистром являешься ты. Однако твои действия никак не убеждают собратьев, что руководство орденом находится в надежных руках. Случись бунт, появись другой рыцарь, который дерзнет провозгласить себя великим магистром, он не встретит особого сопротивления.
Я молчала.
– Одно дело – оплакивать отца. Но это не освобождает тебя от обязанности продолжать его дело. Ты последняя в роду Де Ла Серр. И ты же первая женщина, ставшая великим магистром французской ветви ордена. Тебе нужно выйти к собратьям и показать, что ты достойная дочь своих родителей, а не слоняться по особняку, предаваясь хандре.
– Но моего отца убили. Какой пример я подам остальным, если оставлю его убийство неотомщенным?
Мистер Уэзеролл коротко рассмеялся:
– Поправь меня, если я ошибаюсь, но разве не этим ты сейчас занимаешься? Предпочтительное направление действий: ты берешь бразды правления орденом в свои руки и помогаешь ордену пройти через грядущие тяжелые времена. Второе предпочтительное направление действий: ты немного показываешь характер, присущий семье Де Ла Серр, и сообщаешь, что идешь по следу убийцы твоего отца. Возможно, таким образом проявится этот «некто». Никудышное направление действий: сидеть, не отрывая задницу от стула, и стенать по умершим родителям.
Я кивнула:
– И что мне делать?
– Прежде всего, встретиться с Лафреньером. О письме не упоминать. Просто скажешь, что горишь желанием приступить к обязанностям великого магистра. Если он верен вашей семье, то раскроет свои карты. Во всяком случае, надежда на это остается. И вот еще что: я намерен найти тебе помощника. Человека, которому мы сможем доверять. Далее, тебе стоит подумать насчет визита в тюрьму к Арно. Помни: парень не убивал твоего отца. Франсуа убил тот… кто его убил.
8 июля 1789 г
Мне пришло письмо:
Моя дорогая Элиза!
Во-первых, должна извиниться за то, что так долго не отвечала на ваши письма. Признаюсь, как на духу: моя неспособность удовлетворить вас ответом проистекала главным образом от моей разгневанности. Я долго сердилась за то, что вы обманным путем втерлись ко мне в доверие. Но затем, поразмыслив, я поняла: между нами есть немало общего. Я благодарна, что вы решили довериться мне, и хочу заверить вас, что ваши извинения приняты.
Я была необычайно удовлетворена, узнав, с каким вниманием вы отнеслись к письмам моего брата. Это не только подтверждает правильность моего решения отдать их вам. Я убеждена: останься Хэйтем жить, возможно, он бы сумел в той или иной мере достичь своих целей. Я надеюсь, что вы достигнете их вместо него.
Вы писали, что Арно – ваш суженый – гордится своим ассасинским наследием. Но поскольку вы его любите, это может благотворно сказаться на будущем объединении. Ваши опасения насчет замыслов вашего отца обратить этого молодого человека в тамплиерскую веру считаю обоснованными. Согласна я и с тем, что мотивы ваших опасений могут быть своекорыстного свойства. В равной степени, если бы ассасины узнали об Арно, их учение могло бы показаться ему весьма убедительным и он перешел бы на их сторону. Ваш возлюбленный вполне мог бы стать вашим врагом.
К слову сказать, у меня есть сведения, которые могут вам пригодиться. Эти сведения почерпнуты из… официального ассасинского источника. Как вы понимаете, обычно я не встреваю в подобные дела, а сведения, получаемые мною случайно, не выходят за стены моего дома. Отчасти это вызвано отсутствием у меня интереса к подобным вещам и отчасти – тщательностью и осторожностью, которые я стремлюсь соблюдать во всем. Но упомянутые сведения могут оказаться важными для вас. Они исходят от Пьера Беллека – высокопоставленного ассасина, нынче заточенного в Бастилию. Беллек сообщает о неожиданном знакомстве с молодым человеком по имени Арно, обладающим изрядными ассасинскими способностями. Уж не ваш ли это суженый? Возможно, вам стоит проверить сообщение Беллека.
Остаюсь искренне ваша,
Дженнифер Скотт.
14 июля 1789 г
1
Волнения сотрясают Париж уже более двух недель – с тех самых пор, как в столицу вошли двадцать тысяч королевских солдат. Король приказал их ввести, дабы прекратить беспорядки и запугать графа Мирабо и его депутатов от третьего сословия. Но когда король отправил в отставку своего министра финансов Жака Неккера (этого человека многие считали спасителем французского народа), беспорядки вспыхнули с новой силой.
Несколькими днями ранее толпа штурмовала тюрьму аббатства Сен-Жермен, чтобы освободить гвардейцев, брошенных туда за отказ стрелять в протестующих. Повсюду слышалось, что нынче рядовой солдат служит народу, а не королю. Национальное собрание, называемое теперь Законодательным, воспринималось как реальная власть. Они придумали собственный трехцветный флаг – триколор. Его можно увидеть повсюду.
После штурма аббатской тюрьмы парижские улицы наводнили вооруженные люди. Появилось народное ополчение численностью в тринадцать тысяч человек. Они бродили по разным частям города, ища оружие. Призывы вооружаться звучали все громче и настойчивее. Сегодня утром они достигли своего апогея.
В предрассветные часы народное ополчение ворвалось во Дворец инвалидов и захватило имевшиеся там мушкеты. По общему мнению, в руках мятежников оказалось несколько десятков тысяч ружей. Однако у них не было пороха. Где взять порох?
В Бастилии. И именно туда я и направляюсь, продираясь по охваченным волнением улицам взбудораженного города. Ранним утром Париж бурлил от долго подавляемой ярости и желания мстить. Словом, не самое спокойное местечко для прогулок.
2
Я шла по улицам, поминутно оглядываясь. Поначалу я не слишком понимала, что к чему. Но потом я увидела толпы людей. Казалось, они вместе куда-то спешили, толкались, устраивали настоящую сумятицу из тел. Однако, присмотревшись, я заметила две ясно различимые группы.
Первые были исполнены решимости подготовиться к грядущим бедам. Они стремились защитить себя, свои семьи и имущество. Им хотелось избежать столкновений. Сюда же относились и такие, как я, понимавшие, что могут стать мишенью для выплеска чьей-то злобы.
Вторая группа состояла из тех, кому не терпелось начать столкновения, начать бить по мишеням.
Что отличало обе группы? Оружие. У первой группы его не было. У второй кое-что имелось. Я видела вилы, топоры и палки, которыми размахивали бунтовщики. Повсюду слышались разговоры о местонахождении настоящего оружия. Шепот превращался в крик, а крик – в грохот. Где мушкеты? Где пистолеты? Где порох? Париж сам стал пороховой бочкой.
«Можно ли было избежать всего этого?» – думала я. Могли ли мы, тамплиеры, уберечь нашу любимую страну от жуткого тупика, в котором она оказалась? От балансирования над пропастью перемен, прежде казавшихся немыслимыми?
То здесь, то там слышались крики: «Свобода!», перемежаясь с ржанием и мычанием перепуганных лошадей и коров.
Струсившие кучера на сумасшедшей скорости гнали храпящих лошадей, спеша убраться подальше от людных улиц. Пастухи старались перегнать в относительно безопасное место ошалелых коров с вытаращенными от страха глазами. Воздух наполнялся тяжелым зловонием множащихся навозных куч. Но даже он не мог заглушить другого запаха, разлитого сегодня по всему Парижу. Запаха бунта. Нет, не бунта, а революции.
Но почему я вышла на эти опасные улицы, а не помогала слугам забивать досками окна особняка Ла Серр?
Из-за Арно. Пусть я сейчас его и ненавидела, он находился в опасности, и дальше оставаться в стороне я не могла. Письмо Дженнифер Скотт я получила почти неделю назад, и за это время даже не попыталась хоть что-то предпринять. Как отнеслись бы к моему бездействию мистер Уэзеролл, мама, отец? Я – рыцарь ордена; более того, великий магистр – знала, что ассасины вот-вот доберутся до одного из наших, и ничего не делала. Точнее, бродила по пустым этажам своего парижского особняка, будто старая чудаковатая вдова. Как бы они отнеслись к моему «промедлению»?
Что касается мятежа… вовсе не это побудило меня к действиям. Мои чувства к Арно не изменились. Я не могла вдруг перестать его ненавидеть за неврученное письмо. Единственное, я стремилась добраться до Арно раньше толпы.
Я надеялась их опередить и почти бежала по улицам квартала Сен-Антуан. Однако вскоре мне стало понятно: я ничуть не опережаю людскую лавину, движущуюся в том же направлении. Правильнее сказать, я стала ее частью. Меня окружали мятежники, ополченцы, ремесленники. Люди размахивали оружием и флагами, направляясь к главному символу королевской тирании – Бастилии.
Сознавая, что опоздала, я бормотала проклятия и продолжала двигаться вместе с толпой, пытаясь лавировать между кучками людей и быть чуточку впереди. Когда вдали показались башни и парапеты Бастилии, воздух огласил крик, и толпа замедлила движение. На улице стояла повозка, доверху набитая мушкетами. (Скорее всего, оружие вывезли из арсенала.) Их раздавали несколько мужчин и женщин. Я видела колышущееся море протянутых рук. Настроение в толпе было веселое и даже приподнятое. Задуманное казалось легкой затеей.
Я проталкивалась сквозь ряды движущихся тел, равнодушная к сыплющимся ругательствам. Толпа на другой стороне улицы была не такой плотной. Я хотела перебраться туда, но вдруг увидела пушку. Ее тянули не лошади, а люди. Кто был в форме, кто – в поношенной одежде ремесленников. Мое недоумение длилось недолго, поскольку вскоре послышались крики: «Французская гвардия перешла на нашу сторону!» Я слышала истории о солдатах, восстававших против своих командиров. Говорили также, что головы казненных офицеров потом насаживали на пики.
Неподалеку я увидела хорошо одетого господина. Он тоже слышал эти крики. Мы переглянулись, и я заметила страх в его глазах. Его, как и меня, одолевали мысли о собственной безопасности. Насколько далеко зайдут эти революционеры? Ведь их требования поддерживали многие аристократы и члены других сословий. Да и сам Мирабо был аристократом. Но значило ли это хоть что-то на вздымающейся волне мятежей? Когда дойдет до мести, проявят ли мстители разборчивость?
Я подошла к Бастилии, когда сражение за нее уже началось. Еще по пути я слышала, что депутация членов Национального собрания отправилась к коменданту де Лоне на переговоры. С того момента прошло три часа. Депутация завтракала, а толпа за стенами Бастилии становилась все возбужденнее. Тем временем какой-то мятежник перебрался через крышу парфюмерного магазина и стал рубить цепи, на которых держался подъемный мост. (Сейчас мост был поднят.) К тому времени, когда я вывернула из-за угла и оказалась напротив Бастилии, этот человек обрубил последние звенья. Подъемный мост рухнул. От грохота его падения затряслись окрестные постройки.
Все видели, что мост упал на какого-то человека, стоявшего внизу. Бедняга оказался в неподходящем месте в неподходящее время. Только что он стоял на берегу рва, размахивая мушкетом и подзадоривая тех, кто возился с мостом. Одно мгновение, и несчастный скрылся за пеленой кровавого тумана. Из-под упавшего моста торчали только странно вывернутые руки и ноги.
Толпа зашлась в радостных криках, приветствуя расправу над мостом. Одна нелепо оборвавшаяся жизнь не шла ни в какое сравнение с победой. Путь к Бастилии был открыт. Мятежники хлынули по опущенному мосту, устремившись во внешний двор крепости.
3
Бастилия дала ответ. С парапетов донесся крик. Захлопали мушкеты. Парапеты заволокло облаком порохового дыма.
Находившиеся внизу (и я в том числе) поспешили укрыться. Мушкетные пули чиркали по стенам и булыжникам. Кто-то закричал. Но этого залпа оказалось явно недостаточно для разгона толпы. На протестующих он подействовал как палка, засунутая в осиное гнездо. Они отнюдь не испугались. Наоборот, стали еще злее и решительнее.
Вдобавок у мятежников теперь имелись пушки.
– Огонь! – послышалось невдалеке от меня.
Пушки содрогнулись, выплюнув мощные столбы дыма. К стенам Бастилии полетели ядра, вырвав оттуда крупные куски. Мимо меня бежали вооруженные люди. Мушкеты, которыми они размахивали над головой, топорщились, словно ежовые иглы.
Ополчение завладело окрестными зданиями. Оттуда повалил дым. Мне сказали, что дом коменданта вовсю пылает. Запах пороховой гари перемешался с едким, зловонным запахом дыма. С парапета Бастилии снова прозвучала команда. Раздался второй мушкетный залп. Я спряталась за низкой каменной стеной. Криков вокруг стало больше.
Тем временем толпа повалила ко второму мосту, который оставался поднятым. Мятежники искали способ преодолеть ров. Откуда-то появились доски. Из них соорудили подобие моста. Путь во внутренние пределы тюрьмы был открыт. Вскоре атакующие окажутся там.
С парапетов звучали новые выстрелы. Им отвечали пушки мятежников. Вокруг нас падали каменные обломки.
В одном из застенков находился Арно. Обнажив меч, я вместе с мятежниками устремилась внутрь. Мушкетный огонь сверху прекратился. Мятежники победили. Я мельком увидела арестованного коменданта де Лоне. Говорили, что его препроводят в парижскую ратушу.
На мгновение у меня отлегло от сердца. Революция не потеряла голову. Кровопролития не будет.
Я ошиблась. Снова послышался крик. Де Лоне свалял дурака, собравшись ударить ногой какого-то мятежника в толпе. Тот, разъярившись, подскочил к коменданту, пырнув его ножом. Караульные, пытавшиеся защитить де Лоне, были смяты толпой. Мятежники навалились на коменданта со всех сторон, и он исчез в людском водовороте. Замелькали мечи, кинжалы и ножи, полились фонтаны крови. И вдруг – чей-то долгий, пронзительный визг, напоминающий крик раненого зверя.
Следом толпа восторженно загалдела. Вверх взметнулась пика с головой де Лоне. Похоже, голову ему даже не отрезали, а оторвали, превратив шею в окровавленное месиво. Закатившиеся глаза бывшего коменданта смотрели на мятежников и уже не видели их.
Толпа вопила, гикала, улюлюкала. Лица, перемазанные своей и чужой кровью, с восторгом взирали на трофей. Державший пику раскачивал ею, отчего казалось, что голова де Лоне дергается. Часть толпы сочла, что больше им в Бастилии делать нечего. Они двинулись в обратный путь по доскам и мосту, унося трофей и перешагивая через изуродованное тело раздавленного мятежника. Вскоре парижские улицы увидят голову бывшего коменданта Бастилии, и это подхлестнет других мятежников на новое кровопролитие и варварство.
В тот момент я отчетливо поняла: это конец для всех нас, для каждого француза и француженки знатного происхождения, независимо от наших взглядов и симпатий. Даже если мы говорили о необходимости перемен; даже если соглашались, что непомерная роскошь Марии-Антуанетты вызывает отвращение, а король алчен и не в состоянии править страной; даже если поддерживали третье сословие и Национальное собрание… мятежникам не было до этого дела. Отныне никто из нас не чувствовал себя в безопасности. Отныне верховодила толпа, а в ее глазах все мы были пособниками старого режима и угнетателями.
Над караульными Бастилии чинили самосуд. Я слышала их предсмертные крики. Вскоре я увидела узника: дряхлого старика, которого несли по лестнице, открыв дверь его камеры. А потом… меня охватили смешанные чувства, в числе которых были благодарность, любовь и ненависть… я заметила на парапете Арно. Рядом с ним был другой заключенный, намного старше его. Оба бежали к противоположной стороне крепости.
– Арно! – крикнула я, но он не услышал.
Вокруг хватало шума, а Арно находился слишком далеко от меня.
Я крикнула снова. Несколько голов повернулись в мою сторону. Я поймала настороженные взгляды и догадалась: голос. Манера говорить выдавала мое происхождение.
Будучи не в силах что-либо предпринять, я просто смотрела, как спутник Арно достиг края парапета и прыгнул.
Это был не просто прыжок. У ассасинов он назывался «прыжком веры». Пьер Беллек, вот кем был спутник Арно. Немного помешкав, Арно последовал его примеру, совершив свой прыжок веры.
Теперь он был одним из них.
4
Я бросилась прочь. Нужно поскорее добраться домой и отпустить слуг. Пусть отправляются в безопасные места, пока их не настигла беда.
Толпы мятежников двигались от Бастилии в направлении городской ратуши. Я услышала, что Жак де Флессель – купеческий старшина Парижа – был убит на ступенях ратуши. Его обезглавили, а голову на пике понесли по улицам.
В животе у меня бурлило. Вокруг горели дома и магазины. Звенели разбиваемые стекла. Мимо пробегали люди, нагруженные ворованным добром. Несколько недель подряд Париж голодал. Разумеется, мы в своих замках и особняках ели вдосталь, однако простой люд был поставлен перед угрозой голодной смерти. До сих пор ополчение еще предотвращало массовые грабежи, однако сегодня они были не в силах остановить мародеров.
После Сен-Антуана толпа заметно поредела. Здесь улицы были запружены каретами и телегами. Парижане торопились покинуть столицу. Наскоро побросав пожитки в любое средство передвижения, которое удавалось раздобыть, они спешили выбраться из этого ада. Мятежникам почти не было дела до беглецов. И вдруг… я даже затаила дыхание, увидев большую карету, запряженную парой лошадей. Впереди сидел кучер в ливрее. Пассажиры кареты, кем бы они ни были, явно ехали навстречу неприятностям.
Осторожностью тут и не пахло. Один вид роскошной кареты был способен разъярить толпу, так мало того: кучер еще покрикивал на людей, требуя убраться с дороги, и махал кнутовищем, словно разгонял докучливых насекомых. Его, в свою очередь, понукала краснолицая хозяйка. Она выглядывала из окошка кареты, обмахиваясь кружевным носовым платком.
Высокомерие и глупость кучера и хозяйки просто ошеломляли. Даже я, в чьих жилах текла кровь аристократки, испытывала удовлетворение, видя, что толпа не обращает внимания на эти требования.
Однако так продолжалось недолго. У кого-то быстро вспыхнуло недовольство, и карету начали раскачивать на рессорах.
Мелькнула мысль вмешаться и помочь, но я понимала: тем самым я подпишу себе смертный приговор. И потому я лишь смотрела, как кучера стащили с его величественного сиденья и начали избивать.
Он этого не заслуживал. Никто не заслуживал участи быть избитым толпой: злобной, неразборчивой, движимой общей жаждой крови. Кучер, еще недавно кричавший на этих людей, даже не пытался от них загородиться. Весь Париж уже знал о падении Бастилии. Старый режим долго разваливался, но в это утро рухнул окончательно. Делать вид, будто ничего не произошло, мог только безумец. Или, в случае этого кучера, самоубийца.
Кучер сумел вырваться и побежал. Несколько мятежников забрались на крышу кареты, открыли ехавшие там чемоданы и стали выбрасывать одежду, ища под тряпками драгоценности. Дверцы кареты распахнули настежь, вытащив оттуда возмущенную хозяйку. Кто-то толкнул ее ногой в спину, и женщина распласталась на мостовой.
– Что тут вообще происходит? – послышался из кареты возмущенный мужской голос.
У меня сжалось сердце. Голос мужчины был полон знакомого аристократического негодования. Неужели он настолько глуп; глуп до такой степени, что не понимает очевидных вещей? Он и его сословие больше не имеют права говорить подобным тоном. Он и его сословие больше не главные.
Глупого аристократа выволокли из кареты, порвав на нем одежду. Его жена с воплями шла пешком. Несколько раз ее ударяли коленкой под зад. Далеко уйдет она, не привыкшая ходить пешком? Сумеет ли выжить в перевернутом вверх тормашками Париже, совсем не похожем на прежний, знакомый ей с детства? Я сомневалась, что она переживет этот день.
Я шла дальше, а на душе становилось все тяжелее. Из дверей домов по обеим сторонам улицы выскакивали кучки мародеров. Трещали мушкетные выстрелы, билось стекло. Кто-то радовался удачному грабежу, кто-то возмущался, что не сумел поживиться.
Остаток пути к дому я бежала с мечом в руке, готовая вступить в поединок с каждым, кто посмеет встать между мной и моим особняком. В ушах отдавался стук сердца. Я молила Бога, чтобы слуги не пострадали и чтобы толпа не успела добраться до моего жилища. Все мысли были только о чемодане. Там лежали письма Хэйтема Кенуэя и кулон, отданный мне Дженнифер Скотт. Помимо них в чемодане я хранила разные безделушки, скопившиеся за эти годы. Каждая для меня что-то значила.
У ворот я увидела дворецкого Пьера. Он стоял, прижимая к груди сумку со своими пожитками, и беспокойно озирался по сторонам.
– Слава богу, мадемуазель, – сказал он, заметив меня.
Но я смотрела не на него, а на двор и крыльцо. Двор был усеян моими вещами. Приоткрытая дверь вела в разгромленный вестибюль. Мой дом успели ограбить.
– Мародеры пробыли здесь считаные минуты, – почти шепотом сообщил Пьер. – Мы заколотили окна и заперлись изнутри, но наш садовник Анри по обыкновению возился с кустами. Мятежники схватили его и угрожали убить, если мы не отопрем двери. Мадемуазель, у нас не было выбора.
Я кивала, думая только о своем чемодане, стоявшем в спальне. Одна часть меня хотела рвануться туда, вторая убеждала хорошенько все обдумать.
– Вы поступили совершенно правильно, – заверила я дворецкого. – Ваши личные вещи не пострадали?
– Нет, все здесь, – ответил Пьер, приподнимая сумку.
– Представляю, каких страхов вы натерпелись. Вам нельзя здесь оставаться. Нынче общаться со знатью опасно. Отправляйтесь в Версаль. Я позабочусь, чтобы вам и остальным слугам был возмещен ущерб.
– А вы, мадемуазель? Неужели вы останетесь в этом аду?
Я оглянулась на разграбленный особняк. Ощущая холод в сердце, я смотрела на вещи моей семьи, разбросанные по двору, словно кучи мусора. На глаза попалось мамино платье. Значит, мародеры побывали на верхних этажах и наведались в спальни.
– Я пойду в дом, – взмахнув мечом, сказала я Пьеру.
– Нет, мадемуазель, этого я не могу допустить. К тому же пара мерзавцев по-прежнему остается внутри. Напились до безобразия и продолжают рыскать в поисках добычи.
– Вот потому я и пойду в дом. Покажу, кто здесь хозяин.
– Мадемуазель, но они вооружены.
– Я тоже.
– Они пьяны и очень злы.
– Я трезва, но тоже очень зла. Это и к лучшему… А теперь поспешите!
5
Пьер и не собирался оставаться. Он был хорошим человеком, но его верность хозяевам имела пределы. Он мог бы оказать сопротивление мародерам, однако о сражении с ними не было и речи. Пожалуй, даже хорошо, что толпа явилась сюда в мое отсутствие. Иначе пролилась бы кровь и, возможно, погибли бы совсем не те, кого я хотела видеть мертвыми.
Достигнув входной двери, я достала пистолет. Локтем открыла дверь пошире и крадучись вошла в вестибюль.
Меня встретил хаос. Опрокинутые столы. Разбитые вазы. Повсюду валялись вещи, которые грабители сочли не имеющими ценности и бросили. Невдалеке от двери, лежа ничком, храпел мертвецки пьяный мародер. В противоположном углу я увидела второго. Этот спал сидя, упершись подбородком в грудь. Рука сжимала пустую бутылку из-под вина. Дверь в погреб была распахнута настежь. Держа пистолет наготове, я на цыпочках подошла к ней. Прислушалась, однако ничего не услышала. Тогда я слегка пнула ногой ближайшего пьянчугу. Он ответил громким храпом. Да, он был пьян. Но ничего злого и коварного я в нем не заметила. То же я могла сказать и про его дружка.
Если не считать храпа, на первом этаже было тихо. Я подошла к лестнице, ведущей в подвальный этаж, снова прислушалась и опять ничего не услышала.
Пьер был прав: мародеры здесь не особо задерживались. Пограбили винный погреб, кладовую с припасами и, конечно же, прихватили столовое серебро из посудной. Мой дом был для них очередной короткой остановкой на дороге сегодняшних погромов.
Теперь наверх. Я вернулась в вестибюль и сразу поднялась к себе в спальню, застав там такой же беспорядок, как повсюду в доме. Мародеры добрались и до моего чемодана, однако не увидели внутри ничего стоящего и потому попросту вывалили все содержимое на пол. Я убрала в ножны абордажную саблю, засунула пистолет в кобуру и, опустившись на колени, стала торопливо собирать бумаги и возвращать их на прежнее место. Слава богу, кулон лежал на самом дне, и мародеры его даже не заметили. Письма я аккуратно уложила поверх безделушек, собрав их вместе и разгладив помятые листки. Потом я защелкнула замки чемодана. Его я решила для сохранности переправить в Королевский дом. Я обязательно туда поеду, но вначале нужно навести хоть какой-то порядок и надежно запереть дом.
Мной начинало овладевать тупое безразличие. С пола я пересела на краешек кровати, чтобы собраться с мыслями. Все они вертелись вокруг простых дел: закрыть двери, заползти в укромный угол и никого не видеть. Наверное, потому-то я и спровадила Пьера в Версаль. Погром в моем особняке стал для меня новым поводом предаться скорби, а горевать я хотела в одиночестве.
Я встала, вышла на балкончик лестничной площадки, посмотрела вниз. Издали доносились приглушенные звуки уличных беспорядков. Близились сумерки. Пора зажигать свечи. Однако вначале я решила избавиться от непрошеных гостей.
Когда я спустилась вниз, мне показалось, что тот, кто спал возле двери, шевельнулся.
– Если ты проснулся, убирайся отсюда без промедления, – громким голосом потребовала я. – А если продолжаешь спать, получишь сапогом по яйцам и вмиг проснешься.
Пьянчуга силился поднять голову. Он моргал, пытаясь вернуться в осмысленное состояние и вспомнить, где находится и как сюда попал. Он отлежал руку и со стоном повернулся, чтобы высвободить ее.
А потом он вдруг встал и закрыл дверь… Именно так: встал и закрыл дверь.
6
Почти сразу же в моем мозгу вспыхнул вопрос: каким образом пьяница, только что валявшийся на полу, сумел проворно вскочить и ловким движением закрыть входную дверь? Как ему это удалось?
Ответ напрашивался сам собой: это был не пьяница. Он лишь искусно притворялся, что пьян. А в руке, которую он якобы отлежал, находился пистолет, который мнимый пьянчуга непринужденно (и даже с какой-то небрежностью) направил на меня.
Мысленно я крепко выругалась.
Инстинкт заставил меня обернуться, и не напрасно. Второй «пьяница» тоже чудесным образом протрезвел и теперь стоял на ногах, держа меня под прицелом своего пистолета. Я угодила в западню.
– Привет из Лондона, от семьи Кэрролл, – произнес первый «пьяница».
Он был старше напарника. Коренастый, грудь колесом, он явно был тут главным.
Теперь отрицать очевидное не было нужды. Мы с мистером Уэзероллом знали, что рано или поздно Кэрроллы придут за нами. Мы напоминали друг другу о необходимости быть готовыми и, вероятно, считали себя достаточно подготовившимися.
– Тогда чего вы ждете? – спросила я.
– Нам было велено не просто тебя убить, а заставить помучиться, – спокойно и даже беззлобно ответил главарь. – В поручении также значились некий Фредерик Уэзеролл и твоя горничная Элен. Нам подумалось, что можно выбивать из тебя сведения о том, где они скрываются, и одновременно заставлять тебя мучиться. Этим мы убьем сразу двух зайцев.
Его слова вызвали у меня улыбку.
– Меня вы можете мучить сколько угодно. Можете обрушить на меня всю боль мира, но я вам ничего не скажу.
У меня за спиной напарник главаря усмехнулся. Так усмехнулись бы вы, глядя на симпатичного лохматого щенка, играющего с мячиком.
Главарь наклонил голову.
– Он смеется, потому что все так говорят. Каждый, кого мы пытали, это говорил. А через какое-то время мы вводим в игру голодных крыс, и наши подопечные начинают сомневаться в мудрости своих слов.
Словно актриса на сцене, я огляделась вокруг, после чего повернулась к главарю и с улыбкой сказала:
– Что-то я не вижу ни одной голодной крысы.
– Так мы же еще не начинали. Речь идет о старинном, длительном процессе. Миссис Кэрролл дала подробнейшие указания на этот счет.
– Она все еще злится на меня из-за Мэй?
– Она особо подчеркивала, чтобы во время процесса мы напоминали тебе о Мэй. Полагаю, это ее дочь.
– Да… была.
– Которую ты убила?
– Да.
– Мэй этого заслуживала?
– По-моему, да. Она сама намеревалась меня убить.
– Значит, самооборона?
– Можно сказать и так. Это обстоятельство что-то меняет в ваших намерениях?
Главарь улыбнулся во весь рот. Дуло его пистолета не дрогнуло.
– Нет. Просто я узнал, насколько ты хитра и изворотлива. За тобой нужно смотреть в оба. Почему бы тебе не расстаться с мечом и пистолетом? Будь так добра, брось их на пол.
Я повиновалась.
– А теперь отойди от них. Повернись, встань лицом к перилам. Руки за голову. Учти, пока мистер Хук проверяет тебя на предмет спрятанного оружия, я держу его под прикрытием своего пистолета. Советую не забывать, мисс Де Ла Серр, что мы наслышаны о твоих способностях. Недооценивать тебя опасно. Мы не сделаем такой ошибки. Нас не обманет ни твой юный возраст, ни принадлежность к прекрасному полу. Правда, мистер Хук?
– Истинная правда, мистер Харви, – ответил его напарник.
– Вы меня успокоили, – сказала я, взглянув на мистера Хука.
Я не пыталась сопротивляться и направилась к перилам, держа руки за головой.
В вестибюле было совсем темно, и хотя двоим изощренным убийцам стоило бы принять это во внимание, ситуация пока складывалась в мою пользу.
В мою пользу складывалось и другое: мне было нечего терять.
Хук находился у меня за спиной. Меч и пистолет он унес подальше, после чего вернулся, остановившись в нескольких метрах от меня.
– Снимай камзол, – потребовал он.
– Что, простите?
– Делай, что тебе велено, – бросил мне мистер Харви. – Снимай камзол.
– Но тогда мне придется убрать руки с головы.
– Просто сними с себя чертов камзол.
Я послушно расстегнула пуговицы камзола и качнула плечами, сбрасывая его на пол.
В вестибюле установилась пронзительная тишина. Глаза мистера Хука бродили по моей фигуре.
– Вытащи рубашку из бриджей, – распорядился мистер Харви.
– Но вы же не собираетесь меня…
– Вытащи подол рубашки и держи так, чтобы мы видели пояс.
Я выполнила и это требование.
– Теперь сними сапоги.
Я нагнулась, подумав, что сапог – тоже оружие. Нет, это негодная затея. Едва я атакую Хука, Харви пришлепнет меня из пистолета. Мне требовалась иная тактика.
Я сняла сапоги, оставшись в чулках. Рубашка была завязана узлом чуть выше талии, обнажая пояс.
– Понятно, – заключил Харви. – Теперь повернись. Руки снова за голову. И помни, что я говорил насчет прикрытия.
Я вновь оказалась возле перил. Хук подошел ко мне сзади и опустился на колени. Его ладони коснулись моих ног и начали путешествие от кончиков пальцев вверх по штанинам бриджей. Возле ягодиц они остановились и замерли…
– Хук… – предостерег его Харви.
– Тщательность не помешает, – ответил Хук.
Судя по звучанию голоса, голова его была повернута к Харви. Это давало мне шанс. Ничтожный, но все же шанс. И я им воспользовалась.
Я подпрыгнула, вцепилась руками в балясину, одновременно сжав ногами шею Хука и начав ее выворачивать. Я старалась изо всех сил, пытаясь не только вывернуть, но и сломать ему шею. Однако мистер Уэзеролл почти не учил меня сворачивать противникам шеи посредством «ножничного» захвата. К тому же для такого маневра мне недоставало сил. Моей главной целью был пистолет, а Хук являлся досадной помехой. Меж тем его лицо побагровело. Руки пытались разжать мои ноги и высвободить шею. Я продолжала давить, надеясь, что хотя бы сумею лишить его сознания.
Ничего подобного. Хук дергался и извивался. Я мертвой хваткой держалась за балясину, чувствуя, как болят от напряжения мышцы. Хук не оставлял попыток вырваться. Балясина скрипела и трещала. Харви, бормоча ругательства, убрал пистолет и выхватил короткий меч.
Кряхтя от натуги, я еще сильнее сдавила ногами шею Хука, одновременно дернувшись вверх. Балясина громко хрустнула. Ее обломок остался у меня в руке. Я подпрыгнула. Хуку удалось встать на ноги, и я оказалась в положении маленькой девчонки, катающейся на отцовском плече. Я смотрела на ошеломленного Харви, подняв руку с зажатым обломком.
Потом рука стремительно опустилась, и острый обломок балясины вонзился в лицо Харви.
Я не знаю и даже не хочу задумываться о том, куда именно угодил обломок. Могу лишь сказать, что метила я в глаз. Балясина была слишком толстой, чтобы войти в глазницу, но свое дело она сделала. Атака Харви захлебнулась. На месте одного глаза торчал окровавленный обломок. Харви пятился, зажимая рану. Вестибюль наполнился его душераздирающими криками. Потом они стихли. Харви был мертв.
Качнув бедрами, я опрокинула Хука на пол, упав вместе с ним. Мы оба сильно ушиблись при падении. Я сумела отлететь в сторону и докатиться до середины вестибюля, где лежало мое оружие. Пистолет у меня был заряжен, курок взведен, однако и пистолет Хука находился в боевой готовности. Все, что я могла, – это добраться до пистолета, моля Бога, чтобы успеть раньше, чем Хук схватится за свой.
Вот он, мой пистолет. Я стремительно перевернулась на спину, обеими руками сжала рукоятку и прицелилась в Хука. Мой противник сделал то же самое, секунда в секунду. Мы держали друг друга под прицелом. Еще мгновение и…
Открылась входная дверь.
– Элиза, – произнес чей-то голос.
Хук дернулся, и тогда я выстрелила.
Мне вдруг показалось, что я промазала, но тут из губ Хука шумно полилась кровь. Его голова упала на грудь, и тогда я поняла: моя пуля угодила ему прямо в рот.
7
– Кажется, я подоспел вовремя, – заметил мне Раддок уже после того, как мы вытащили тела Хука и Харви через задний двор на улицу, где и оставили среди поломанных ящиков, разбитых бочек и опрокинутых телег. Вернувшись в дом, мы разыскали в кладовой бутылку вина, зажгли свечи и уселись в комнатке экономки, откуда была видна черная лестница. (Мало ли, вдруг еще кому-то захочется нанести визит в мой особняк?)
Я наполнила бокалы, подвинув один Раддоку. Разумеется, сегодня он выглядел куда здоровее, чем в последнюю нашу встречу (правда, тогда он успел поболтаться на виселице). Изменилось и его внутреннее состояние: он держался спокойнее и увереннее. Впервые со дня нашей первой встречи в семьдесят пятом году я могла представить Раддока ассасином.
– Что понадобилось от вас этим двоим? – спросил он.
– Отомстить мне по велению третьей стороны.
– Понимаю. Должно быть, вы кому-то насолили?
– Думаю, ответ очевиден.
– Конечно. Вы, наверное, здорово умеете выводить людей из себя. Можно сказать, мне повезло, что я не пришел минутой позже.
– Не обольщайтесь. Я бы справилась и без вас, – сказала я, глотая вино.
– Что ж, очень рад это слышать. Однако мне показалось, что вы с противником находились в равном положении. Мое появление внесло элемент внезапности, в котором вы так нуждались. Это и дало вам преимущество.
– Раддок, не искушайте судьбу, – посоветовала я.
Честно говоря, я изрядно удивилась его появлению. То ли он всерьез воспринял мою угрозу достать его из-под земли, то ли оказался порядочнее, чем я думала, но факт оставался фактом: Раддок выполнил мое требование. Более того, он принес кое-какие новости.
– Неужто вы что-то нашли?
– Представьте себе.
– Вы узнали личность человека, нанявшего вас для убийства нас с мамой?
Мои слова явно задели его, и он стал откашливаться, маскируя смущение.
– Вы же знаете: меня нанимали только для убийства вашей матери. Я вам уже говорил. Вас убивать никто не собирался.
Внезапно я осознала всю нереальность происходящего: сидеть здесь, в развороченном фамильном особняке, распивая вино с человеком, открыто признающимся в попытке убить мою мать. Если бы тогда этот страшный замысел удался, Раддок спокойно растворился бы в темноте, оставив меня плакать над бездыханным маминым телом.
Я подлила себе вина, предпочитая напиваться, а не думать. Ведь если я начну думать, появятся вопросы. Неужели я настолько отупела, что могу просто сидеть и выпивать с этим человеком? Почему, вспоминая об Арно, я не испытываю никаких чувств? Наконец, как я могу оставаться безучастной, будучи на волосок от смерти всего каких-то пару часов назад?
– Я не узнал, кто именно нанял меня, зато я точно выяснил, с кем был связан мой наниматель.
– И с кем же?
– Вы когда-нибудь слышали о Короле нищих?
– Нет, не слышала. Так это с ним был связан ваш наниматель?
– Насколько могу судить, в устранении вашей матери был заинтересован не кто иной, как Король нищих.
И снова осознание нереальности происходящего захлестнуло меня, словно волной. О заказчике убийства моей матери мне рассказывал человек, нанятый совершить злодеяние.
– Вопрос остается открытым: зачем ему понадобилось устранять мою мать? – сказала я, глотнув вина.
– Не налегайте на выпивку.
Раддок потянулся с намерением взять меня за руку. Бокал замер возле моих губ. Я сердито смотрела на своего гостя, пока он смущенно не убрал руку.
– Не смейте больше меня трогать, – сказала я. – Никогда.
– Простите, – пробормотал Раддок, опуская голову. – Я не хотел вас обидеть. Просто мне показалось, что вы пьете слишком быстро, только и всего.
– А вам известно, что почти все знакомые считают меня пьянчужкой? – язвительно спросила я. – Но я знаю, сколько могу выпить и с какой скоростью. Так что спасибо за заботу.
– Я всего лишь хочу вам помочь, – сказал он. – Это самое малое, что я могу сделать. Вы не только спасли мне жизнь, но и заставили по-новому на нее взглянуть. И теперь я пытаюсь стать другим человеком.
– Рада за вас. Но если бы я знала, что ваше спасение чревато последующими нотациями насчет моего пристрастия к вину, то не стала бы тратить время и силы.
– Простите, – повторил Раддок.
Назло ему я сделала большой глоток.
– А теперь расскажите, что вам известно о Короле нищих.
– Найти этого человека очень трудно. В прошлом ассасины пытались его убить.
Ну и ну!
– Значит, вы работали на заклятого врага ассасинов? Насколько понимаю, это обстоятельство вашей жизни вы постараетесь сохранить в тайне?
– Конечно, – ответил покрасневший Раддок. – Тогда, мадемуазель, я переживал далеко не лучшие дни.
То, что он переживал, меня не волновало.
– Говорите, ассасины пытались его убить. И чем же он им помешал?
– Он жесток. Его власть распространяется на всех парижских нищих. Те обязаны платить ему дань. Известно, что если дань оказывается недостаточной, за дело принимается подручный Короля нищих, некто Ла Туш. Тот отрезает беднягам руки и ноги, поскольку калекам добросердечные парижане склонны подавать охотнее и щедрее.
Мне чуть не стало дурно от отвращения.
– В таком случае ассасины и тамплиеры должны бы в одинаковой степени желать его смерти. – Я презрительно скривила губы. – Или из ваших слов следует, что только добросердечные ассасины желали смерти Короля нищих, тогда как мы, жестокосердные тамплиеры, смотрели на его зверства сквозь пальцы?
Печаль в глазах Раддока показалась мне напускной.
– Есть ли у меня право, мадемуазель, выносить какие-либо моральные суждения? Но если тамплиеры смотрели на его зверства сквозь пальцы, вывод напрашивается сам собой: значит, Король нищих – один из них.
– Чепуха. Мы бы не потерпели в своих рядах столь отвратительного человека. Мой отец не позволил бы ему находиться в ордене.
Раддок лишь пожал плечами и развел руками.
– Мадемуазель, если то, что я рассказываю, повергает вас в ужас, я искренне прошу меня простить. Возможно, вам не стоит думать так обо всех ваших собратьях. Речь скорее идет об… «отбросах ордена». Я ведь тоже могу причислить себя к «отбросам ордена»…
Значит, «отбросы ордена». Негодяи и мерзавцы, замышлявшие убить мою мать. Не они ли убили моего отца? Если да, тогда следующей в очереди была я.
– Я верно угадала, что вы хотите вернуться в орден ассасинов? – спросила я, налив себе еще вина.
Раддок кивнул. Я улыбнулась:
– Тогда послушайте, что я вам скажу. Вы уж простите меня за грубость, но когда-то вы пытались меня убить, и потому за мной осталось право ответного удара. Так вот: если вы лелеете надежду вернуться к ассасинам, вам нужно что-то делать с этим запахом.
– С каким запахом?
– С вашим, Раддок. Вы отнюдь не благоухаете. От вас довольно отвратительно пахло и в Лондоне, и в Руане, да и сейчас тоже. Может, вам стоит основательно вымыться? Побрызгаться духами? Ну как, это грубое замечание?
– Ни в коей мере, мадемуазель, – улыбнулся он. – Я ценю вашу откровенность.
– Скажите, а зачем вам возвращаться к ассасинам? Я все пытаюсь понять и не могу.
– Как понимать ваши слова, мадемуазель?
Я подалась вперед, щурясь на Раддока и покачивая бокалом.
– Просто на вашем месте я бы прежде крепко подумала.
– Что вы хотите этим сказать?
Я небрежно махнула рукой:
– Раддок, я пытаюсь объяснить, что вы теперь вне игры. Далеко за ее пределами. Вы свободны от всей этой… – я сделала еще один легкомысленный взмах, – чепухи. Ассасины. Тамплиеры. Тьфу, одним словом. У каждых хватит догм на десять тысяч церквей, а убеждений, заводящих в тупик, и того больше. Веками эти ордена ожесточенно воюют между собой. Спрашивается, ради чего? Человечество все равно идет своим путем. Взять ту же Францию. Мой отец и его советники годами спорили до хрипоты о «наилучшем» курсе для страны. А кончилось тем, что революция вызрела и свершилась без малейшего их участия. Остается лишь горестно усмехаться. Где был Мирабо, когда толпа штурмовала Бастилию? По-прежнему голосовал в павильоне для игр в мяч? Ассасины и тамплиеры напоминают мне двух клещей, сражающихся за власть над котом. Высокомерия предостаточно, а результатов – ноль.
– Но, мадемуазель, каким бы ни был исход событий, нам следует верить, что мы способны произвести перемены к лучшему.
– Боюсь, мы глубоко заблуждаемся на этот счет, Раддок, – ответила я. – Глубоко заблуждаемся.
8
Выпроводив Раддока, я решила, что вполне готова к новым визитам непрошеных гостей. И не важно, кем они будут: революционными мародерами, посланцами Кэрроллов или предателями из моего ордена. Я сумею их встретить.
К счастью, запасов вина в особняке было более чем достаточно для подкрепления моих сил во время ожидания.
25 июля 1789 г
Они явились днем. Пробрались во двор, но шум их шагов все равно достиг моих ушей. Я ждала гостей в полутемном коридоре (окна были заколочены), с пистолетом в руках.
Я, хозяйка особняка, была готова к встрече и нарочно оставила дверь приоткрытой. Когда они стали подниматься по ступенькам, я взвела курок и подняла пистолет.
Скрипнула дверь. В прямоугольнике солнечного света, легшего на половицы, обозначилась тень, которая быстро растянулась на весь пол. Потом обладатель тени переступил порог и вошел в сумрак дома.
– Элиза, – произнес он.
В моем затуманенном сознании мелькнула мысль: «Как же давно я не слышала человеческого голоса и как этот звук, оказывается, приятен для слуха». И какая благодать, что голос принадлежал… ему.
Потом я вспомнила, что он мог бы спасти моего отца, но не спас, а после примкнул к ассасинам. Возможно, эти события были взаимосвязаны. Но даже если и не были…
Держа его под прицелом, я зажгла лампу и усмехнулась, когда он отшатнулся, увидев язычок пламени. Несколько мгновений мы просто смотрели друг на друга, сохраняя бесстрастное выражение.
– Радушная встреча, – сказал он, указывая на пистолет.
При виде родных черт лица у меня немного потеплело внутри. Чуть-чуть.
– Осторожность никогда не помешает. Особенно после всего, что произошло.
– Элиза, я…
– Хочешь сказать, ты мало сделал, чтобы отплатить моему отцу за все хорошее, что он сделал для тебя? – резко спросила я.
– Элиза, пожалуйста, выслушай меня. Неужели ты думаешь, что это я убил месье Де Ла Серра? Твой отец… он был совсем не тем человеком, каким виделся тебе. Как и мой отец.
Тайны. Как же я ненавидела их. Всю жизнь меня окружали сплошные vérités cachées.
– Арно, я точно знаю, кем был мой отец. И кем был твой. Думаю, мы оба не могли избежать своей судьбы. Ты ассасин, а я – тамплиер.
До него медленно доходил смысл моих слов. Я видела это по его лицу.
– Ты… – начал он и умолк.
Я кивнула.
– Тебя это ужасает? Отец всегда хотел, чтобы я пошла по его стопам. А теперь я могу лишь отомстить за его убийство.
– Клянусь тебе, я непричастен к его смерти.
– А вот я сомневаюсь…
– Нет! Нет! Клянусь жизнью, я не…
«Ты не передал ему письмо», – подумала я, доставая конверт.
– Неужто это…
Он не договорил, косясь на конверт.
– Да, это письмо, присланное отцу в день убийства. Я нашла конверт на полу его кабинета. Он был запечатан.
Мне стало почти жаль Арно. Я видела, как стремительно бледнеет его лицо. Он начинал понимать, что́ сделал в тот день. Как-никак, он ведь тоже любил моего отца. Да, мне было почти жаль Арно. Подчеркиваю: почти.
Губы Арно беззвучно шевелились. Широко раскрытые глаза смотрели на меня.
– Я не знал, – наконец прошептал он.
– Вот и мой отец тоже не знал.
– Откуда я мог знать?
– Уходи, – сказала я.
Я ненавидела свой всхлипывающий голос. Ненавидела Арно.
– Просто уходи.
Он молча повиновался. Я закрыла дверь на все засовы и по черной лестнице спустилась в комнатку экономки, где теперь спала и, по сути, жила. Там я откупорила очередную бутылку. Вино помогало мне уснуть.
20 августа 1789 г
1
Кто-то тряс меня за плечо. Моргая затуманенными, воспаленными глазами, я пыталась разглядеть человека, разбудившего меня столь бесцеремонным образом. Он стоял у моей кровати, опираясь на костыли. Внешне он был похож на мистера Уэзеролла, однако он никак не мог быть мистером Уэзероллом, поскольку мой покровитель находился в Сен-Сире и при его «полутора ногах» вряд ли отправился бы в столь далекое путешествие. Я же была сейчас не в Версале, а в Париже, на острове Сен-Луи, и ждала… сама не знаю, чего я ждала.
– Так, шевелись, – вместо приветствия велел он. – Вижу, ты уже одета. Поднимайся и едем с нами.
У него за спиной, возле двери, переминался с ноги на ногу другой человек. Вначале я подумала, что это Жак – землекоп из Королевского дома. Но нет, лицо этого молодого человека было мне незнакомо.
А возле кровати действительно стоял мистер Уэзеролл. Я стремительно поднялась, обхватила его за шею, притянула к себе, крепко обняла и благодарно разревелась.
– Полегче, – сдавленным голосом произнес мистер Уэзеролл. – Так ты выбьешь из-под меня эти чертовы костыли. Отпусти меня, слышишь?
Я разжала руки и привстала на колени.
– Мне нельзя уезжать, – твердо заявила я. – Когда они явятся, я должна быть готова.
– Когда кто явится?
Я вновь схватилась за воротник его камзола. Я жадно всматривалась в его бородатое, встревоженное лицо, не желая разжимать пальцы.
– Вы еще ничего не знаете, мистер Уэзеролл. Кэрроллы подослали ко мне двоих убийц, приказав обеспечить мне мучительную смерть. Вот она, запоздалая месть за Мэй Кэрролл.
Он уперся плечами в костыли и обнял меня.
– Боже, – прошептал мистер Уэзеролл. – Дитя мое, когда это случилось?
– Я их убила, – прошептала я, не отвечая на его вопрос. – Обоих. Одному я воткнула в глаз обломок балясины.
Мистер Уэзеролл отшатнулся от меня и хмуро посмотрел мне прямо в глаза.
– Судя по тому, что мы здесь видим, ты отпраздновала свою победу обильным возлиянием.
Я покачала головой:
– Нет. Вино лишь помогало мне уснуть. Помогало забыть, что… что я потеряла Арно, отца… Забыть, как я расправлялась с Мэй Кэрролл и теми двумя, хотя они и были посланы меня убить.
Я заплакала, чтобы через мгновение захихикать, потом снова залиться слезами. Я смутно сознавала всю ненормальность своего поведения, но остановиться не могла.
– Представляете, я проткнула ему глаз обломком балясины!
– Понятно, – заключил мистер Уэзеролл и повернулся к своему спутнику. – Помогите мадемуазель Элизе дойти до кареты. Если понадобится, отнесите ее на руках. Она не в себе.
– Я прекрасно себя чувствую.
– Ты будешь себя прекрасно чувствовать… через некоторое время, – поправил меня мистер Уэзеролл. – Молодого человека, приехавшего со мной, зовут Жан Бюрнель. Как и ты, он недавно вступил в орден, но в отличие от тебя не является великим магистром. К тому же он трезв и верен семье Де Ла Серр, а потому сумеет нам помочь, если ты заставишь себя подняться на ноги.
– Чемодан, – вспомнила я. – Мне нужно взять чемодан…
2
Это было… честно говоря, я даже не знаю, когда это было, а спрашивать стесняюсь. Знаю лишь, что меня привезли в хижину Жака и уложили в постель. Первые несколько дней я отчаянно потела, утверждая, что скоро поправлюсь. Я сердилась, когда мне отказывали даже в маленьком глоточке вина, без которого я не могла спать. Но потом я стала засыпать без всякого вина и спала, спала, спала. Постепенно в голове у меня прояснилось, и я поняла, что находилась в отвратительном, мрачном состоянии, из которого самой мне было не выбраться. Мистер Уэзеролл называл это «расстройством нервов».
3
Наконец я достаточно окрепла, чтобы встать с постели. Элен заботливо перестирала мою одежду. Она и впрямь ангел. Как я и ожидала, за время моего отсутствия их отношения с Жаком переросли в нечто большее.
Как-то утром мы с мистером Уэзероллом покинули хижину и, перебрасываясь редкими словами, отправились к нашей полянке. Придя туда, мы остановились и некоторое время стояли, купаясь в солнечных лучах, что водопадом лились сквозь листву. Потом мистер Уэзеролл устроился на пне, я же расположилась прямо на траве, рассеянно водя по ее листочкам пальцами.
– Спасибо вам, мистер Уэзеролл, – сказала я.
– За что это ты меня благодаришь?
Как я любила этот ворчливый голос.
– За спасение, – ответила я.
– То есть за то, что я спас тебя от тебя самой.
Я улыбнулась:
– Спасение от себя самой – тоже спасение.
– Ну, если ты так считаешь. Я помню, с каким трудом выкарабкивался после смерти твоей матери. Тоже не расставался с бутылкой.
Я хорошо помнила запах вина, сопровождавший его, когда он приезжал ко мне в Королевский дом.
– В нашем ордене завелся предатель, – помолчав, сказала я.
– Мы так и думали. Если вспомнить письмо Лафреньера…
– Но теперь я даже знаю кто. Этого человека называют Королем нищих.
– Королем нищих? – переспросил мистер Уэзеролл.
– Вы его знаете?
Мистер Уэзеролл кивнул:
– Я кое-что слышал о нем. Он не тамплиер.
– Вот и я так думала. Но Раддок утверждает обратное.
При упоминании о Раддоке глаза мистера Уэзеролла сердито вспыхнули.
– Ерунда. Твой отец ни за что не принял бы его в орден.
Помнится, этот же довод я приводила Раддоку.
– А вдруг его приняли в орден без ведома моего отца?
– Твой отец знал обо всем.
– Но может, Короля нищих посвятили в тамплиеры после?
– После убийства твоего отца?
Я кивнула:
– В качестве награды за устранение великого магистра.
– В твоих рассуждениях есть рациональное зерно, – сказал мистер Уэзеролл. – Итак, Король нищих через посредника нанял Раддока для убийства твоей матери. Может, этим он рассчитывал снискать благосклонность во́ронов?
– Вполне допускаю.
– В семьдесят пятом его замысел потерпел неудачу. И тогда Король нищих стал дожидаться другой возможности проявить себя. Он решил, что убьет твоего отца и наконец-то получит желаемое – его примут в орден.
Я задумалась.
– Возможно, и так, но мне никак не соединить все куски головоломки. Я до сих пор не понимаю, чем во́ронам могло быть выгодно убийство мамы. Если уж на то пошло, ее третий путь служил мостом между двумя основными точками зрения.
– Элиза, они очень боялись маминой силы и в ее лице видели значительную угрозу.
– Угрозу для кого? По чьей указке все это происходит?
Мы переглянулись.
– Вот что, Элиза. Тебе необходимо сплотить ряды ордена, – заявил мистер Уэзеролл, тыча пальцем в мою сторону. – Ты должна созвать чрезвычайное собрание и заявить о своих правах на власть. Покажи этому чертову ордену, чьи руки держат бразды правления, и безжалостно выкорчевывай всех, кто действует против тебя.
Я почувствовала озноб.
– Вы считаете, что в ордене действует не один предатель, а целая фракция?
– Почему бы и нет? Месяц назад мы видели, как революция сбросила с трона короля, далекого от народа и равнодушного во всему, кроме своей персоны.
– Вы считаете меня похожей на него? – хмуро спросила я. – По-вашему, я – великий магистр, «далекий от народа и равнодушный ко всему, кроме своей персоны»?
– Я так не думаю. Но, возможно, кто-то в ордене считает именно так.
– Вы правы, – согласилась я. – Нужно сплотить ряды моих сторонников. Я устрою встречу в нашем версальском замке, под портретами родителей.
– Хорошая мысль. Только такие дела не делаются на скорую руку. Согласна? Вначале нужно убедиться, что у тебя эти сторонники есть, и узнать, сколько их. Молодой Жан Бюрнель может заняться уведомлением членов ордена.
– Нужно, чтобы он порасспросил Лафреньера. В свете того, что я узнала, мое доверие к письму этого во́рона возросло.
– И все равно, будь осторожна с Лафреньером.
– Кстати, а как вы нашли Жана Бюрнеля?
Мистер Уэзеролл слегка покраснел:
– Нашел, и все тут.
– Мистер Уэзеролл! – напирала я.
Он пожал плечами:
– Видишь ли, у меня есть своя сеть осведомителей. Через них я и узнал, что некий Бюрнель запрыгал бы от радости, узнав о возможности работать бок о бок с прекрасной Элизой Де Ла Серр.
На меня нахлынули тяжелые, вероломные чувства, но я заставила себя улыбнуться и спросила:
– Значит, он ко мне неравнодушен?
– Это, так сказать, вишенка на торте его преданности твоей семье. Но вообще-то… думаю, ты ему очень симпатична.
– Что ж, возможно, он окажется мне хорошей парой.
– Кого ты пытаешься обмануть, дитя мое? Ты любишь Арно.
– Я? Арно?
– Скажешь, нет?
– Он причинил мне немало боли.
– Арно мог бы сказать то же самое и про тебя. Вспомни, сколько тайн ты хранила от него. Тебе не кажется, что не только ты, но и он тоже вправе считать себя пострадавшей стороной? – Мистер Уэзеролл наклонился ко мне. – Чем думать о различиях, ты бы лучше задумалась о том, сколько между вами общего. Глядишь, одно перевесит другое.
– Не знаю, – сказала я и отвернулась. – Я уже ничего толком не знаю.
5 октября 1789 г
1
Ранее я писала, что падение Бастилии ознаменовало конец монархии. Люди усомнились в законности королевской власти. Она не выдержала проверки на прочность. Но король, хотя и утратил реальную власть, номинально все еще оставался правителем Франции.
Когда весть о падении Бастилии начала разноситься по стране, одновременно поползли слухи, будто королевская армия готовится жестоко отомстить революционерам. В деревнях появлялись вестники, рассказывающие страшные истории о том, что армия скоро будет в здешних местах. Небо, на котором горели краски заката, они беззастенчиво выдавали за пылающие вдали деревни. Крестьяне вооружались и ожидали подхода армии, но она так и не появлялась. Они сжигали податные конторы и сражались с местным ополчением, посланным навести порядок.
Вслед за этим Национальное собрание издало закон, назвав его Декларацией прав человека и гражданина. Новый закон лишал аристократию права взимать с крестьян налоги и десятину, а также привлекать их к принудительному труду. Составителем Декларации был маркиз де Лафайет, помогавший составлять американскую конституцию. Она объявляла всех равными перед законом и лишала знать привилегий.
Отныне официальным орудием смертной казни во Франции стала гильотина. Об этом тоже было записано в Декларации.
2
Но что делать с королем? Официально он по-прежнему обладал правом вето. Мирабо, который, если помните, намеревался встретиться с моим отцом, выступал за прекращение протестов и воскрешение монархии.
Останься отец в живых, он бы поддержал графа. Я часто думала о том, могло бы соглашение между ассасинами и тамплиерами изменить ход событий, и всякий раз приходила к выводу: да, могло бы. Потому-то моего отца и убили.
У революции были и другие вдохновители. Наиболее яркой и значительной фигурой среди них был врач и ученый Жан Поль Марат. Он не являлся членом Национального собрания, однако к его голосу прислушивались. Марат ратовал за полное лишение короля власти. По его мнению, король должен переехать из Версаля в Париж и далее играть в государственных делах чисто рекомендательную роль.
Взгляды Марата были наиболее радикальными. Я считала это важным моментом, поскольку еще в детстве, подслушивая разговор взрослых, часто слышала о смещении короля.
Поясню. Уровень радикализма в предложениях самых пламенных парижских революционеров был заметно ниже того, что предлагали советники отца еще в 1778 году, собираясь в нашем версальском замке.
Назначенный день встречи тамплиеров неумолимо приближался, и от воспоминаний о тех решительных требованиях у меня холодела спина. Разумеется, во́роны были приглашены. (Если мне суждено стать их великим магистром, об этом прозвище придется забыть.) Всего же на встречу пригласили одиннадцать ближайших советников и сподвижников отца, а также представителей других высокопоставленных тамплиерских семей.
На встрече я объявлю им, что титул великого магистра перешел ко мне и теперь я руковожу французской ветвью ордена. Я предупрежу их, что не потерплю вероломства и предательства, и извещу о своем расследовании обстоятельств убийства моего отца. Если его убил кто-то из членов ордена, этот человек обязательно будет выявлен и наказан.
Таким был мой план. Я мысленно представляла себе ход встречи. Она произойдет в нашем версальском замке. Об этом я еще летом говорила мистеру Уэзероллу на нашей полянке в окрестностях Королевского дома.
Но в конце концов мы решили, что предпочтительнее провести встречу на более нейтральной территории. Новым местом мы избрали особняк де Лозен на парижском острове Сен-Луи. Он принадлежал маркизу Пимодану – рыцарю ордена, симпатизировавшему семье Ла Серр. Не ахти какое нейтральное место, но все же нейтральнее Версаля.
Мистер Уэзеролл был против встречи в нашем фамильном замке, твердя о необходимости не привлекать лишнего внимания. Я благодарна ему за это. Дальнейшие события подтвердили его правоту.
3
В тот день кое-что произошло. Правда, все минувшие дни что-нибудь да происходило, но упомянутое событие (буду точна: оно происходило вчера и сегодня) оказалось значительнее прежних. Механизм этого события был приведен в действие несколькими днями ранее, когда король Людовик и королева Мария-Антуанетта… изрядно напились на приеме в честь Фландрийского полка.
Рассказывали, что королевская чета с веселым хохотом демонстративно наступила на революционную кокарду, а другие участники празднества перевернули кокарду оборотной белой стороной. Это сочли проявлением явных антиреволюционных настроений.
До чего же глупо и высокомерно повели себя король и королева! Я сразу вспомнила аристократку и ее напыщенного кучера, которые в день падения Бастилии еще пытались жить по-старому. Естественно, люди умеренного толка, вроде Мирабо и Лафайета, в отчаянии всплескивали руками от монаршего безрассудства. Король словно задался целью подразнить радикалов. Народ голодал, а Людовик закатил пиршество. Мало того, он еще позволил себе наступить на символ революции.
Вожди народного бунта призвали к походу на Версаль. Туда отправились тысячи парижан, преимущественно женщины. Гвардейцы, посмевшие стрелять по идущим, тут же были схвачены и казнены, а их головы, как повелось, подняты на пики.
Не кто иной, как маркиз де Лафайет, убедил короля выступить перед народом. Вместе с супругом вышла и Мария-Антуанетта, ничуть не испугавшаяся многотысячной толпы. Похоже, храбрость королевы заметно охладила пыл протестующих.
Затем королевскую чету отправили в Париж. Путь в столицу занял девять часов. Там короля и королеву поместили во дворец Тюильри. Это событие всколыхнуло Париж с не меньшей силой, чем взятие Бастилии, произошедшее почти три месяца назад. На улицах было не протолкнуться. Солдаты, санкюлоты, мужчины, женщины, дети… Такая же давка царила и на мосту Мари, когда мы с Жаном Бюрнелем, оставив карету, пешком шли на остров Сен-Луи.
Лицо моего спутника сияло от волнения и гордости.
– Вы нервничаете, Элиза? – спросил он.
– Я попросила бы вас обращаться ко мне не иначе как «великий магистр», – холодно сказала я.
– Простите, – смущенно пробормотал он.
– Теперь отвечу на ваш вопрос: нет, я не нервничаю. Я с ранних лет знала, что однажды возглавлю орден. Стремление управлять орденом вспыхнуло во мне с новой силой, и сегодня приглашенные в этом убедятся. Пусть я молода и вдобавок еще и женщина, но я намерена быть великим магистром, какого заслуживает наш орден.
Я почувствовала, как Жан раздулся от гордости за меня. Я же закусила губу, что всегда делала, когда нервничала. А сейчас я действительно нервничала.
Жан во многом был похож на послушного, страдающего от неразделенной любви щенка (ему же хуже). Меня же, выражаясь словами мистера Уэзеролла, «трясло, как после изрядной похмелюги».
– Жаль пропускать такое событие, – сказал он, хотя мы, взвесив все «за» и «против», решили, что ему на встрече лучше не появляться.
Когда я, закончив сборы, предстала перед мистером Уэзероллом для проверки, он принялся меня успокаивать и ободрять.
– Что бы ты ни делала, чудес не жди, – сказал он. – Заручиться поддержкой советников и еще пятерых-шестерых членов ордена будет достаточно для упрочения твоих позиций. Не забывай: тебя почти полгода не видели в ордене, а теперь ты вдруг пришла и заявляешь о праве наследования. Потрясение после убийства отца – вот главная причина твоего отсутствия. Обыграй ее поярче, но не считай, что она послужит тебе универсальным оправданием. Ты должна первым делом извиниться перед орденом, но не делай на покаянии большой упор. Тебе придется защищать право называться великим магистром. К тебе отнесутся с уважением, но возраст, женский пол и небрежение, проявленное летом, будут твоими противниками. Призывы судить тебя не будут восприняты всерьез, но относиться к ним легкомысленно тоже не стоит.
– Призывы меня судить? – удивилась я.
– Разве я не сказал, что они не будут восприняты всерьез?
– Но потом вы сказали…
– Я помню, что́ я сказал потом, – раздраженно бросил мистер Уэзеролл. – А тебе настоятельно советую не забывать: ты на несколько месяцев оставила орден без надежного руководства. Революция набирала силу, но орден не мог извлечь из этого никакой пользы. И не важно, из какой семьи ты происходишь и на какие права наследования претендуешь. Это обстоятельство сыграет против тебя. Тебе остается лишь надеяться.
Я была готова отправиться в Париж.
– Ты все проверила? Все учла?
Мистер Уэзеролл еще раз смахнул невидимые пылинки с моего костюма. Я проверила меч и пистолет. Поверх камзола я набросила плащ, скрывающий оружие и мой тамплиерский наряд. Оставалось стянуть волосы и надеть треуголку.
– Думаю, я все учла, – ответила я, улыбаясь сквозь глубокий нервозный вдох. – Мне нужно начать с покаяния, не быть излишне самоуверенной и благодарить всякого, кто меня поддержит… Кстати, сколько человек выразили готовность прийти на встречу?
– Юный Бюрнель собрал двенадцать «да», включая и наших друзей-во́ронов. Насколько знаю, великий магистр впервые созывает собрание подобным образом. Можешь рассчитывать, что некоторые явятся просто из любопытства, но кто знает, вдруг их любопытство пойдет тебе на пользу?
Я привстала на цыпочки, поцеловала мистера Уэзеролла и двинулась в темноту, туда, где стояла карета. Жан сидел на месте кучера. Мистер Уэзеролл оказался прав насчет него. Парень был от меня без ума, что не мешало ему оставаться верным и усердным работником. Он неутомимо трудился, стремясь обеспечить мне поддержку на будущей встрече. Конечно же, он это делал не только ради меня. Жан стремился завоевать мое расположение и стать одним из моих советников, но это не добавляло ему своеобразия. Я подумала о во́ронах, вспомнила их улыбки и перешептывания, когда я вернулась из школы и готовилась принять посвящение в рыцари ордена. Во мне снова зашевелились подозрения на их счет. И наконец, мысли уперлись в Короля нищих.
– Элиза! – позвал меня с порога мистер Уэзеролл.
Я обернулась. Он нетерпеливо махнул мне, требуя подойти. Я попросила Жана подождать и бросилась к хижине.
– Что-нибудь еще, мистер Уэзеролл?
Вид у него был серьезный.
– Посмотри на меня, дитя мое. Загляни в мои глаза и запомни: ты достойна этого наследия. Ты лучший воин из всех, кого я обучал. В тебе соединились ум и обаяние твоих родителей. Эта ноша тебе по плечу. Ты сможешь управлять орденом.
За эти слова он был вознагражден вторым поцелуем. Я поспешила к карете. Там я снова обернулась. Из окна на меня смотрели Элен и Жак. Я сняла шляпу и отвесила им театральный поклон.
Настроение у меня было хорошее, несмотря на нервозность. Настало время выправить положение в ордене.
4
И теперь мы с Жаном Бюрнелем пробирались по забитому народом мосту Мари. Фонари не горели, но над головами толпы чадили факелы. Наконец мы достигли острова Сен-Луи. Неподалеку от моста находился мой особняк, ныне пустой и заброшенный. Я сразу же прогнала мысли о нем. Пока мы шли, Жан все время держался рядом. Правую руку он прятал под плащом, чтобы в случае нападения быстро выхватить меч. Я вглядывалась в толпу, надеясь увидеть других рыцарей ордена, держащих путь к особняку де Лозен.
Сейчас мне смешно писать об этом, и мой смех пронизан изрядной долей иронии. Но пока мы шли к условленному месту, часть меня лелеяла надежду на величественное действо… на некий основательный исторический спектакль в поддержку имени Ла Серр. Нынче подобные мечты кажутся мне нелепыми, особенно при отрезвляющем взгляде на события прошлых лет. И тем не менее я мечтала. Почему бы нет? Мой отец был великим магистром, снискавшим любовь многих. Семья Ла Серр – уважаемая династия. Ордену требовалось твердое руководство, и потому его члены устремят взоры ко мне, сочтя достойной наследницей своего отца.
Как и повсюду на острове, улица, на которой стоял особняк де Лозен, тоже была плотно заполнена народом. Само здание и двор находились за высокими стенами, густо поросшими плющом. В массивных деревянных воротах имелась дверца. Я оглянулась по сторонам. Мимо шли десятки людей, но никто из них не был одет как мы и не направлялся к особняку.
Жан посмотрел на меня. После выговора он присмирел и не произнес ни слова. Я понимала, что напрасно его отчитала. Я видела, как он нервничает, и знала: это из-за меня.
– Великий магистр, вы готовы? – спросил он.
– Да, Жан. Благодарю, – ответила я.
– В таком случае позвольте мне постучать в дверь.
Нам открыл слуга в элегантном жилете и белых перчатках. Увидев на нем вышитый церемониальный пояс, я возликовала. Наконец-то я оказалась в нужном месте, где меня готовы принять с распростертыми объятиями.
Поклонившись, слуга отошел в сторону, пропуская нас во двор. Фасад особняка смотрел заколоченными окнами и дверями балконов. Пространство перед домом было густо усеяно сухими листьями, опрокинутыми цветочными вазами и сломанными ящиками.
В иные времена здесь бы мелодично журчал фонтан и птичье щебетанье знаменовало бы окончание обычного дня в особняке де Лозен, но те времена давно прошли.
Помимо слуги нас с Жаном встретил маркиз де Пимодан. Он тоже был в церемониальном облачении. Когда мы вошли, он стоял в стороне, сцепив пальцы на животе. Узнав меня, он сошел вниз, чтобы поздороваться.
– Здравствуйте, Пимодан, – приветливо сказала я.
Мы обнялись. Я поцеловала маркиза в обе щеки. Тамплиерская одежда хозяина и слуги успокоила и ободрила меня. Получается, я напрасно волновалась, придумывая невесть что. Все шло так, как нужно, и даже эта кажущаяся тишина была не более чем традицией ордена.
Но затем Пимодан произнес:
– Благодарю за оказанную честь, великий магистр.
Его слова вдруг показались мне пустыми и неискренними. Маркиз торопливо повернулся и зашагал к дому, жестом пригласив нас следовать за ним. Недавние опасения усилились, превратившись в дурные предчувствия.
Я мельком взглянула на Жана и заметила, как по его лицу пробежала тень. Он тоже почуял неладное.
Мы миновали несколько двойных дверей, бесшумно распахиваемых слугой.
– Скажите, Пимодан, а другие приглашенные уже собрались? – спросила я.
– Помещение готово, великий магистр, – уклончиво ответил маркиз.
Мы оказались в тускло освещенной столовой, окна которой были заколочены, а мебель завешана тряпками.
Двери столовой тоже были двойными. Закрыв их, слуга остался стоять рядом. Пимодан повел нас к дальней стене, где темнела другая дверь, больше похожая на створку ворот.
– Я хотела бы знать, кто из приглашенных пришел на встречу.
Мой голос звучал хрипло. В горле совсем пересохло.
Маркиз молча взялся за большое железное кольцо двери и повернул его. Послышался звук, очень похожий на пистолетный выстрел.
– Месье Пимодан, я спросила…
Дверь открылась. За ней оказалась лестница вниз, которую освещали факелы, вставленные в скобы. По стенам, сложенным из грубо обтесанного камня, плясали оранжевые отсветы.
– Идемте, – сказал Пимодан, по-прежнему не отвечая на мой вопрос.
Я заметила, что наш проводник что-то сжимал в руке… Распятие.
Вот оно что! С меня довольно.
– Стойте! – крикнула я.
Пимодан сделал еще пару шагов, будто не слышал меня. Распахнув плащ, я выхватила меч, уперев лезвие в затылок маркиза. Только теперь он повиновался. У меня за спиной Жан Бюрнель тоже достал меч.
– Пимодан, кто находится внизу? Друзья или враги?
Он молчал.
– Не испытывайте мое терпение, Пимодан, – прорычала я, еще сильнее упирая лезвие ему в затылок. – Если я ошибаюсь, то готова принести вам мои самые смиренные извинения. Пока же мне сдается, что здесь никаким собранием и не пахнет, зато нас ждет нечто весьма гнусное. Я требую объяснений.
Маркиз поднял плечи и громко вздохнул, словно собираясь сбросить с себя ярмо великой тайны.
– Мадемуазель, дело в том, что никто не пришел.
Я похолодела. В ушах странно зашумело, словно где-то заскулила собака. Я силилась понять смысл услышанного.
– Как вы сказали? Никто не пришел?
– Никто.
Я обернулась к Жану Бюрнелю. Он ошеломленно глядел на маркиза, не веря своим ушам.
– А маркиз де Кильмистер? – спросила я. – А Жан-Жак Кальвер с отцом? А маркиз де Симонон?
Пимодан отступил на шаг, пытаясь избавиться от опасного соседства с моим мечом, и медленно покачал головой. Я подалась вперед, и острие снова уперлось ему в шею.
– Пимодан, отвечайте! Где мои сторонники?
Он развел руками:
– Насколько мне известно, этим утром санкюлоты напали на замок Кальверов и устроили пожар. Жан-Жак и его отец сгорели. О других я ничего не знаю.
У меня заледенела кровь.
– Чистка, – сказала я Бюрнелю. – Чистка – вот как это называется.
Потом я задала Пимодану новый вопрос:
– А кто внизу? Мои убийцы, поджидающие свою жертву?
Пимодан повернулся ко мне вполоборота:
– Нет, мадемуазель. Там всего лишь документы, с которыми вам необходимо ознакомиться.
Однако, произнося эти слова, он посмотрел на меня широко распахнутыми испуганными глазами и кивнул. Пусть и ничтожное, но утешение. Значит, в этом малодушном человеке сохранилась крупица верности, и он постарался уберечь меня от спуска в логово, полное убийц.
Я резко повернулась, вытолкнула Жана Бюрнеля в столовую, после чего закрыла за нами дверь на задвижку. Слуга все так же стоял возле двойных дверей. На его лице мелькнуло удивление. Чувствовалось, он не ожидал столь внезапного поворота событий. Мы с Жаном бросились к дверям. Я выхватила пистолет. Мне хотелось выстрелом сшибить с физиономии слуги эту маску высокомерия, но я лишь махнула дулом, потребовав открыть двери.
Слуга повиновался, и мы выскочили на крыльцо и сбежали в темный двор.
Входная дверь закрылась почти бесшумно. Называйте это шестым чувством, но я сразу поняла: что-то здесь неладно. Так оно и есть! Не прошло и двух секунд, как моя шея оказалась в петле.
Это были удавки, сплетенные из воловьих жил. Те, кто прятался на одном из балконов, ловко набросили их нам на шею. Правда, в моем случае получилось не слишком ловко: удавка зацепилась за воротник плаща, что помешало петле затянуться. Я выиграла драгоценные секунды. А вот ассасин, метивший в шею Жана Бюрнеля, оказался по-настоящему ловок. Воловья петля сдавила моему помощнику горло.
Бюрнель в панике выронил меч. Руки цеплялись за петлю, которая стягивалась все туже. Вскоре Жан захрипел. Его лицо посинело, глаза были готовы вылезти из орбит. Ассасин потянул за конец веревки. Тело Бюрнеля выпрямилось и приподнялось. Носки сапог царапали землю.
Я качнулась, попытавшись перерезать его удавку, но в это время мой пленитель резко дернул в сторону. Меня оттащило от Жана. Я могла лишь беспомощно наблюдать, как погибает мой помощник. Из полуоткрытого рта вывалился язык. Выпученные глаза, казалось, вот-вот лопнут. Ассасин поднял его еще выше. Меня продолжали оттаскивать в сторону. Я сумела запрокинуть голову и увидела на балконе два темных силуэта. Словно кукловоды, они дергали нас за смертоносные нити.
Однако мне повезло (если можно так сказать). Я едва дышала, но воротник, вклинившийся между удавкой и шеей, позволил мне сохранить самообладание и снова взмахнуть мечом. Дотянуться до удавки Жана я уже не могла. Его ноги бились в предсмертных судорогах. Сейчас мне надо было думать о собственном спасении.
Я перерезала удавку и упала на четвереньки. Потом, глотнув воздуха, быстро перевернулась на спину, выхватила пистолет, взвела курок и, держа пистолет обеими руками, прицелилась в балкон. Грянул выстрел.
Его эхо разнеслось по двору. В результате ассасин, державший удавку Жана Бюрнеля, мгновенно разжал пальцы, и тело моего помощника упало, словно куль. На лице Жана застыл неописуемый предсмертный ужас. Фигуры на балконе исчезли. Я получила передышку.
Из дома послышались крики и топот бегущих ног. Стекла двойных дверей частично позволяли видеть происходившее внутри. Могу поклясться, слуга по-прежнему стоял в тени и смотрел, как я поднимаюсь на ноги. Сколько же всего убийц поджидали нас в особняке? Двое на балконе и, наверное, еще двое или трое прятались в подвале. В этот момент слева от меня открылась другая дверь. Оттуда выскочили двое громил в одежде санкюлотов.
Так. Значит, по меньшей мере двое других оставались внутри.
Хлопнул выстрел. Пуля просвистела рядом с моей головой. Времени перезаряжать пистолет у меня не было. Мне оставалось единственное: спасаться бегством.
В боковую стену забора была вделана скамейка. Рядом стояло большое дерево. Я вскочила на скамейку, оттолкнулась правой ногой, подпрыгнула и схватилась за нижнюю ветку, сильно ударившись о ствол.
За спиной снова послышались крики. Хлопнул второй выстрел. К этому времени я уже обхватила ствол руками. Пуля расщепила кору, войдя в узкое пространство между моими растопыренными пальцами. Мне снова повезло! Я полезла вверх. Кто-то попытался сдернуть меня с дерева, но я, отчаянно лягаясь, продолжала лезть в надежде перебраться со ствола на стену.
Мне это удалось. Я оказалась на узком парапете и глянула вниз. На меня смотрели ухмыляющиеся физиономии двоих преследователей. Они выбежали через ворота на улицу и теперь поджидали меня там. «Вот и попалась», – говорили их ухмылки.
Я понимала ход их рассуждений. Бежать мне некуда. Они стерегут меня внизу, а их дружки вот-вот настигнут меня сзади. Словом, идеальная западня, откуда уже не вырвешься. Так думали они.
И потому я сделала то, чего они меньше всего ожидали. Я прыгнула прямо на них.
Я не отличалась большим весом, но на ногах у меня были тяжелые сапоги, а в руках я сжимала меч. Добавьте к этому неожиданность маневра. Одному громиле я с лету пронзила голову насквозь. И сразу же, не вытаскивая меча из его окровавленной щеки, я что есть силы ударила каблуком сапога по горлу второго. Он рухнул на колени, зажимая шею. Его лицо быстро багровело. Я вырвала меч из щеки первого громилы и вонзила лезвие второму в грудь.
Сзади послышались крики. Двое оставшихся преследователей выбрались на стену. Я бросилась бежать, стараясь смешаться с толпой. Преследователи не отставали. Я расталкивала и распихивала людей, равнодушная к их проклятиям. Достигнув моста, я прижалась к его низкой стенке.
Тогда-то и раздался крик:
– Среди вас предательница! Предательница дела революции! Не дайте этой рыжеволосой сбежать!
– Хватайте ее! – подхватил второй мой преследователь. – Хватайте эту рыжеволосую суку!
– Предательница революции! – вопил первый.
– Она плюет на триколор! – вторил ему сообщник.
На мосту было шумно, и крики не сразу возымели действие. Но вскоре на меня уже оборачивались. Теперь люди замечали и мою дорогую (по их меркам) одежду, и мои волосы. Рыжие волосы.
– Она! – произнес кто-то рядом. – Точно, она. – И уже во все горло: – Мы нашли ее! Нашли предательницу!
Под мостом медленно проплывала баржа. Рогожа прикрывала грузы, сложенные на баке. Мне оставалось лишь молить Бога, чтобы они оказались достаточно мягкими и смогли погасить удар от прыжка с моста.
Потом меня уже не волновало, на какие грузы я приземлюсь, мягкие или жесткие. Главное – прыгнуть. В самый момент прыжка разъяренный защитник революции попытался меня схватить. Я все-таки прыгнула, но прыжок получился смазанным. Я размахивала руками и ногами, пытаясь изменить направление полета, однако это не помогло. Я сильно ударилась о борт с внешней стороны. Что-то хрустнуло. У меня перехватило дыхание.
Смутно я понимала: услышанный хруст означал, что у меня сломано одно или несколько ребер. Баржа поплыла дальше, а я погрузилась в чернильно-черную реку Сену.
5
Разумеется, я не утонула. Я выбралась на берег и, воспользовавшись суматохой, связанной с переездом короля в Париж, «позаимствовала» чью-то лошадь. Участники похода на Версаль возвращались в столицу. Я ехала в противоположную сторону: к Версалю и дальше. Дорога была сильно захламлена. Памятуя о сломанных ребрах, я старалась ехать как можно медленнее.
Намокшая одежда делала и без того зябкую ночь еще холоднее. Когда наконец я добралась до хижины Жака и буквально вывалилась из седла, у меня стучали зубы. Но даже в этом жутком состоянии я думала только об одном: я подвела отца. Не оправдала его надежд.
