Глава 13
Скинув с себя влажное от пота одеяло, сажусь на кровати, с силой растирая мятое лицо. Сны… в этот раз ничего особенного, просто лекция в Сорбонне, но настолько живо, настолько…
«— Кинохроника»
Она самая. И тоска — разом! По друзьям, родителям, по… Проснулся, и снова не помню родных, и тоска — вот она, зараза, душу ржой разъедает.
Кошусь на Саньку, сбросившего одеяло, и раскинувшегося на кровати кверху пузом, руки и ноги по сторонам. Расплывающееся на его пижаме влажное пятно… увлекательный мир подростковых поллюций, ети! Знакомо. Мишка уткнулся головой в подушку, в уголке рта слюна, посапывает безмятежно.
Выйдя, хлопнул погромче дверью. Посетив кабинет задумчивости и сбросив балласт, умылся тепловатой водичкой, поёрзал зубной щёткой по белым и ровным (тьфу-тьфу!) зубам, и начал будить сонно ворочающихся братьев, а потом и Кота с близнецами в соседней комнате. Поднимались тяжело, акклиматизация ещё не завершилась, да и обстановочка вокруг достаточно нервенная.
— Баасы, — постучав, походкой перекормленной утки зашла к нам жопастая миловидная негритянка в платье горничной и кипенно белом переднике, — хозяева уже садятся за стол.
Присев напоследок в реверансе, она удалилась с большим достоинством и осознанием важности своей миссии на этой грешной Земле. Што значит, человек на своём месте — ни прибавить, ни отнять.
Похмыкав, выразительным взглядом ускорил сборы, да прислонился к стене, позёвывая и поглядывая по сторонам рассеянным взглядом.
Прохладный по раннему утру ветерок из приотворённых окон колышет тонкие белые занавеси. В москитные сетки, жужжа, бьётся какая-то местная пчела, да уцепился лапками здоровенный шипастый богомол, таращась здоровенными буркалами. Попялился на нево в ответ, ожидая братов, да и пошли все вместе.
Большая столовая с хорошо сервированным столом, но без излишеств, свойственным нуворишам. Никакой пошлой роскоши или избытка столовых приборов, неуместных во время полусемейного завтрака.
Марксы, мы, и два бура — совершеннейшие деревенщины по виду, но держащиеся, как это свойственно местным, с превеликим достоинством и преувеличенным чувством собственной значимости.
— Шалом алейхем, — вразнобой поздоровались мы с хозяевами и гостями, рассаживаясь за столом и выслушивая ответные пожелания всех благ.
Завтракали вместе с семьёй Маркса, так здесь заведено. Это в Европе разделение на касты, а в Африке или там в Палестине ты — белый человек! В Претории и других городах патриархальность и простота нравов несколько нивелировалась человеческим изобилием, а в глуши именно так: любой белый человек — желанный гость!
В семье Марксов причудливо смешались патриархальные жидовские обычаи, не менее патриархальные бурские, и европейские. Смесь вышла прелюбопытная, но после Одессы не в новинку. Иначе всё, и сильно иначе, но само понимание, што у людей жизнь устроена иньше, чем в твоей глубинке, уже даёт многое к пониманию и отчасти — космополитизму.
Сэмуэль, он же Шмуэль, на русском говорит с некоторой запинкой, но без привычного местечкового акцента. А его жена и дети русского и не знают или почти не знают, за полной ненадобностью. Английский, идиш и африкаанс мешаются в их речи самым естественным образом, когда они переходят от разговора с нами или друг с другом, к разговору с бурами.
Младшие любопытствуют, стреляя в нас глазами и обмениваясь негромкими фразами, не переходя рамки приличий. Старшие более сдержаны, но и им интересны гости из далёкой России, тем паче настолько необычные.
Миловидная супруга нашево хозяина успевает вести светскую беседу, безмолвно дирижировать подающими на стол служанками и то движением брови, а то и ласковым словом, осаживать расшалившихся детей, да расспрашивать буров о делах на ферме.
Те отвечают важно и немногословно, роняя слова о захворавшей кобыле или служанке, которая — дура черномазая, рожать удумала не ко времени!
Атмосфера вполне уютная, и даже Товия с Самуилом потихонечку теряют напряжение. Забавно, но именно два жида чувствуют себя не в своей тарелке, будучи в гостях у единоплеменника. Хозяева ласковы с ними, но отсутствие привычки к какой-никакой, а светскости, играет свою роль.
Нам с Санькой не привыкать, Котяра… шулер, он и есть шулер, учён на славу на всякие случаи, при нужде и за дворянина сойдёт без всякой фальши. Беспокоился было за Мишку, но нет — путается несколько в столовых приборах, но ни капли не теряется, и ведёт себя вполне непринуждённого, притом без подражательства, а…
«— На своей волне» — как и буры. Чем-то неуловимы похожи, и похожи сильно. Не манерами, а какой-то внутренней сутью. Но они деревенщины, а Мишка, несмотря на нехватку светскости, ощущается с хозяевами на равных.
Н-да… вспоминаю, што ведь ничегошеньки не знаю о Мишкиной семье! Сам говорить не хочет, а добытые через чужих людей слухи малоинформативны. Некоторые общины староверов весьма закрыты, и его семья как раз их таких. Но явно непростые.
Или портняжная мастерская привычку к общению дала? Всякий ведь народ ходит, в последнее время чины из немаленьких захаживают, да степенства купеческие — не из первой пока сотни, но и не охотнорядцы в замызганных поддёвках!
После завтрака буры распрощались и ушли, на ходу ковыряя в зубах.
— Алмазная шахта, — негромко сказал Шмуэль, уловив немой вопрос, — и богатая… но сам видишь.
Хмыкнув, кивнул с пониманием — вести дела с такими людьми тяжко, тот самый случай, когда уничижение паче гордыни. Весь их быт, сама государственность — нелепость полудикарская. Впрочем, британцев я ни разу не оправдываю.
Кстати…
— Херр Шмуэль, вы не поможете снять нам дом? Мы бесконечно благодарны за ваше гостеприимство, но понимаем, что оно не может продолжаться вечно.
— Пустяки, — благодушно отмахнулся тот, раскуривая сигару, — или…
Он остро посмотрел на меня.
— … есть какие-то иные причины?
— Я репортёр, и не все мои статьи будут пропитаны благожелательным отношением к бурам и бурской верхушке. А при здешней патриархальности нравов, оказывая мне гостеприимство, под ударом оказываетесь и вы.
— Понимаю ваш резон, — кивнул он, — но можете о том не беспокоиться. Я… хм, имею свои интересы в этой ситуации. И к слову, не думайте, что вы мне что-либо должны за гостеприимство, помимо элементарного уважения к хозяину. Просто… хм, не удивляйтесь, если я буду вовлекать вас в свои… хм, комбинации.
Не спешу соглашаться, и молчание повисло между нами. Пауза затянулась, и Шмуэль нарушил её первым.
— Ладно, ладно, молодой человек! — он перешёл с английского на идиш, и в голосе его прозвучало веселье, — Обещаю, что комбинации эти не пойдут во вред вам и вашим братьям и друзьям. Также обещаю, что буду по мере возможности разъяснять ситуацию.
— Договорились, херр Маркс.
Приказав работникам нашего хозяина оседлать лошадей, мы переоделись, вооружились, и всей компанией отправились на стрельбище в паре миль от города. Пусть мы и не собираемся участвовать в войне, но поддавшись всеобщему милитаристскому ажиотажу, ходим везде, увешанные оружием так, будто собираемся не иначе как сейчас вступать в бой с британцами.
Местные лошадки неказистые и норовистые, но выносливые и отменно сообразительные. Мы с Санькой, как бывшие подпаски, легко нашли с ними общий язык, а вот остальные, несмотря на наши подсказки, на кавалеристов похожи только издали.
— Тиш-ше, тиш-ше, — Зашептал Котяра, поглаживая взбрыкнувшую было кобылку, — ну вот, на…
Та охотно схрумкала предложенный корнеплод, кося на него хитрым взглядом, и… вот ей-ей! Ручаться не могу, но очень похоже, што умная животина нарошно иногда капризничает, прося ласки и лакомств.
На стрельбище, представляющем собой унылое вытоптанное поле с мишенями, поделённое на сектора, с полсотни стрелков. Между ними снуют кафры — как личные, так и служащие при полигоне. Принести патроны или прохладительные напитки, сбегать куда-то с поручением и Бог весть, што ещё.
Обменявшись приветствиями со встреченными знакомцами, и выслушав в ответ пожелания всех благ на африкаанс, немецком и голландском, расположились в своём секторе. Дальше — скушная для меня отработка стрельбы. Лёжа, сидя, с колена, стоя, навскидку, в падении… На последнее буры косятся несколько пренебрежительно, но не высказывают своё несомненно ценное мнение. А некоторые так и вовсе — хмурятся задумчиво, и видно — на себя примеряют.
Успехи у нас… ну, разные.
Из револьвера лучше всех Санька стреляет. Тридцать вторым калибром бахает, как пальцем тыкает, даже и не целясь. Из ружья на коротких дистанциях тоже недурно, а вот на дальние — чуйки нет, понимания.
Мишка, тот наоборот — из ружья стреляет, как не всякий бур, а из револьвера — в стену сарая с десяти метров попадёт. Ежели навскидку и в движении, канешно — так-то, стоя целясь, любой балбес сумеет.
Я посерёдке. Санька и Котяра из револьвера куда лучше меня стреляют. Мишка, и даже Самуил с Товией — из ружья. Раненую свою гордость лечу, только когда в падении или с седла стрелять начинаем, вот тут да, хорош. Ну… не дано, выезжаю на координации, моторике и глазомере, а собственно стрелковых талантов и нет.
На стрельбище не задержались, и уже через час, потные и покрытые коркой пыли, возвратились назад, и снова — тренировки. Одна на всех разминка, затем каждый своё на заднем дворе викторианского особняка. Близнецы, те силу качают — то шею на мосте, то друг с дружкой на спине отжимаются или приседают. Мы — на ловкость больше, на координацию. Я только иногда поправляю технику.
Какой-то незнакомый бур — то ли гость хозяина, то ли ещё кто, встал неподалёку с зубочисткой, беззастенчиво пялясь. В глазах осуждение и лёгкое презрение — што значит, из самых што ни на есть деревенских. Хуторянин, кальвинист в квадрате, а то и в кубе.
Развлечения осуждаются. Музыка, яркая одежда и многое… да почти всё! Из развлечений такие признают только чтение Библии, да слушанье проповедей. Ну и само собой — работа.
Презрительно, но… взгляд то и дело сворачивает на Товию, мерно отжимающегося с братом на спине.
— Вниз — плавно! — командую я, — Вверх — рывок!
Угукнув, тот поправился, и только мышцы под рубахой ходят, да волосы на спине проступают через вспотелую ткань.
Котяра с Мишкой вполсилы занимаются по нашим с Санькой меркам. Мишка на силу ещё туда-сюда, а на ловкость начал было после вылечивания хромоты, да быстро прекратил. Так только, растягивался по чуть, да несколько связок рукопашных отрабатывал.
Заметив, што Чижик притомился, кинул ему боксёрские перчатки.
— В правосторонней поработаем немножко. Пятнашки. Сперва только по корпусу, потом корпус и голова.
— Ага… — брат одел перчатки, и я помог зашнуровать их, — а зачем ты в правостороннюю так часто? Сам же говорил, што амбидекстрия в боксе почти и не нужна, и даже эти… примеры показал — из тех, где правосторонняя выгодней. Всего-то парочка. Для общего развития?
— Отчасти. А отчасти — вот, — кинув перчатки обратно на столик, я взял валяющуюся на земле сухую веточку, — Предположим, это нож.
Санька покосился с сомнением, но включил художницкую фантазию и предположил. Мишка с Котом, да и остальные, подтянулись на интересное.
— Классическая в боксе стойка, только правостороння, и… видите? — я прижал левую руку к торсу, — Горло, сердце и потроха более-менее прикрыты, в правой нож, и начинается боксёрский челнок, плюс боксёрские же отбивы чужой руки.
— Сильно, — прищурившись, одобрил Кот с видом эксперта, — но в некоторых случаях это…
— Знаю, — перебил я его, останавливая неуместную для тренировки дискуссию, — не идеал. В некоторых случаях — другие варианты нужны, но вкратце — полезно? Всё, дискуссия окончена. Помоги заодно перчатки зашнуровать… поехали!
Помывшись, в ожидании обеда читаю газету, с немалым трудом разбирая африкаанс. На слух пока вообще не воспринимаю, а в тексте — пожалуйста. Корни у языка преимущественно голландские, то бишь германские. При знании хох-дойча, идиша и привычки разбирать не самый простой диалект меннонитов, понять можно.
«Армия генерала Жубера[i] осадила Лэдисмит»… а я — сижу! Не без труда давлю раздражение. Увы… сложности начались с самого начала, хотя чему я удивляюсь?
Возраст мой, да чортова эта частичная эмансипация. У буров, пока отпрыск не женится, не заведёт хотя бы парочку ребятишек и не отрастит густую бородищу, закрывающую грудь, он и права голоса-то не имеет!
А тут я, аккредитованный репортёр в четырнадцать годочков. Уже смутительно. Да Санька «впристяжку», с документами от Художественного Училища вместо нормального паспорта, да Мишка с Котярой, у которых документов — вообще нет!
У Маркса я живу…. ну, вроде как на поруках. Списываются пока, телеграммы шлют… а там — люди воюют! Там, именно там, на передовой, моё место как репортёра!
Продышавшись, успокаиваю себя мыслями, што за это время познакомился со многим интересными людьми из буров и приезжих. Што в столичной Претории — штаб, правительство, и вообще — жизнь кипит! Помогло слабо, ну да куда я денусь?
Ехать в зону боевых действий с недоподтверждённой аккредитацией, оставляя братьев и друзей с вовсе уж сомнительным статусом, это глупость несусветная. А так бы…
Прикрыв глаза, я представил, как здоровски было бы уметь — р-раз! И меня два, или целый десяток. Один — в Претории, второй у Жубера, третий у Кронье[ii].
Представлялось здорово, но почему-то, во всех своих фантазиях, я/мы был в чудовищном рыжем комбинезоне.
За ужином присутствовало несколько относительно молодых буров, незнакомых ни лично, ни по газетным фотографиям, из которых я начал собирать картотеку. Вполне светский разговор, то бишь из городских африканеров, приемлющих што-то помимо Библии.
На равных присутствовали и общались все, включая смущающихся близнецов. А вот после ужина как-то так оказалось, што некурящий я оказался на веранде с курящими гостями, а парни мои — чуть в сторонке. И взгляды…
«— Эге… — вякнуло подсознание, — а у нас здесь никак заговор?!»
А ведь похоже! Маркс считается другом и креатурой Крюгера, но… интересно!
Ничего не значащий светский разговор, несколько даже высоковатый для меня. Потом расспросы о России, и… Маркс чуть в стороне, но кивает еле заметно и очень серьёзно — дескать, отвечай.
— Скажите, Георг, — и лёгкая улыбочка Деккера, от которой мурашки по коже, — мы слышали, что в России вас обвиняли в достаточно интересном преступлении…
— Обвиняли, — и как к воде, прикладываюсь к бокалу с бренди, который до того просто вертел в руках. Ни вкуса, ни запаха…
«— Да и нет не говорите…»
Переглядывания, потом — якобы не сразу, понимание моей ситуации и то, што признаваться в таком, да ещё в незнакомой компании, не стану.
— А если бы, — начал всё тот же Деккер, — гипотетически это были именно вы тем человеком, который совершил символический акт повешения императора? Зачем?
— Предупреждение дурному правителю, устроившему на коронации — жертвоприношение, а потом — танцы на трупах. По сути. Предупреждение от гипотетического представителя народа.
— Это… — выдыхаю, во рту сухо, — ещё не мене, текел, фарес на пиру Валтасара, но глас народа[iii]…
Замолкаю, и африканеры, переглянувшись, принимают какое-то неведомое для меня решение. Я… сочтён и взвешен.
Разговор снова становится обыденно-светским. Новости с фронта, экономика, проблемы уитлендеров и излишне патриархальной части общества буров. Но откровенней, заметно откровенней.
Вот что это было?!
[i] Бурский генерал.
[ii] Бурский генерал, осадивший Мафекинг.
[iii] Глас народа — глас Божий.
