Глава 10
— Бурские войска перешли границу! — истошно заорал над ухом писклявый мальчишка-газетчик, приплясывающий с кипой периодики у трапа. Поправляя то и дело сползающую феску, он уворачивался от матросского уходрания с нешутошной ловкостью, выдающей давнюю привычку, — Правительство Трансвааля…
— Шломо[i]! — колыхаясь жирными телесами, к нам заспешили Бляйшманы, раздвигая толпу встречающих как два айсберга, взрезающие волны, — Рувимчик!
Пронзительностью их голоса несколько уступали турчонку, но вот громкость — сирены пароходные! Мальчишка покосился не без зависти, представляя — какие у него были бы доходы на ниве газетных продаж с такими-то лёгкими, и завопил ещё истошней, будто соревнуясь из уязвлённого самолюбия.
Бляйшманы, не обращая внимания на тщетные потуги турчонка переорать их, переваливаясь по пингвиньи, заспешили к мине и нам. А победительный взгляд мужчины, кинутый в сторону посрамлённого мелкого оруна, наверное почудился.
Широко распахнутые руки, шаг… и с размаху к объёмистой волосатой груди — н-на! Только челюсти клацнули, да лицо размазалось об телеса делового партнёра и ево чесучевый костюм.
Обнимашки прервала тётя Эстер, и меня уткнуло носом в нечто более, ну… женственное. По крайней мере, не волосатое.
— Шломо! Мине кажется, шо ты таки вырос, но притом похудел? Тебя опекуны вообще кормят? Или так готовят, шо ты не хочешь кормиться сам, но не говоришь об том из вежливости?!
Говоря это, она оттиснула мине от груди, схватив за щёки и разведя их немножечко в стороны, потом в порыве чувств снова притиснула. Терплю от потерянности и немножечко от понимания, шо эта вся ерунда — от всей широкой жидовской души, которая нас — за своих!
— Милая, — прервал нежности супруги дядя Фима, — между собой мы можем, как нам удобней, но таки не забывай, шо он таки Егор, а Рувимчик — Санечка.
— Ну вот, — искренне расстроилась женщина, — мог бы и потом сказать, мине приятней думать, шо они из наших! Я мальчиков за родню уже считаю, а гоев как-то не так удобно, как не гоев! А где Миша? Миша!
Она яро и радостно замахала ему рукой, и дамский ридикюль загудел вокруг её красивой шляпки своеобразным кистенем.
— Ша! — замолчал её дядя Фима, — Он таки да, но инкогнито, контрабандой едет. Мы ево таки не видим и не слышим, ты мине поняла?
— Совсем нет, или можно немножечко поздороваться? — тётя Эстер умильно сощурила глазки, и дядя Фима, завздыхав и размякнув сердцем, разрешил супруге немножечко нарушить инкогнито. Взвизгнув радостно, она чмокнула мужа в выбритую до синевы, лоснящуюся щёку, и порысила к Мишке симпатичным женственным бегемотиком.
— А эти два молодых человека тоже да? — он обратил наконец внимание на близнецов, стоящих плечо к плечу позади мине, и улыбающихся поверх головы.
— Ага, — закивал Самуил, бася на грани инфразвука, — папа решил, шо мы таки уже взрослые, и дал направляющий пинок из родного гнезда по направлению Африки.
Дядя Фима ради воспитательного эффекта смерил их недовольным взглядом, но промолчал. Близнецы, не вполне понимая вину, на всякий случай засопели виновато и потупили глазки.
Котяра, он же Иван в крещении, виноватиться не собирался, и разглядывал этот жидовский цирк на выезде с удовольствием и интересом, как естествоиспытатель в гостях у папуасов. Опытный дядя Фима не стал передавливаться с ним глазами и волей, и перестал обращать внимание, считая то ли за багаж, то ли за мою ручную зверушку.
— Собственный выезд?! — приятно поразился я при виде богатого экипажа, сделав выразительными глазами большой комплимент Бляйшманам. Дядя Фима засопел довольно, и принялся рассказывать — где, почём и как он героически буквально за копейки!
Мы с Санькой устроились с Бляйшманами, а Мишка с Котярой и близнецами в едущем чуть позади извозчичьем наёмном экипаже, потому как инкогнито и тайно. Попутно дядя Фима расспрашивал мине за политику, а тётя Эстер с коварными огоньками в глазах описывала Саньке дочку её хорошей подруги…
— … ну то есть почти подруги, — поправилась она, чуть задумавшись, — Фимин деловой партнёр, и такой себе светский жид, шо ещё немножечко, и будет такой себе гой, на следы которого будут плеваться раввины.
— … так, да? Так? — дядя Фима, хрюкая поминутно от смеха, расспрашивал мине об перипетиях суда, и объяснял, где они были не правы, и как мине и нам повезло, шо Трепов — всё! А главное — сам и быстро.
— … такая умница, — описывая девочку, тётя Эстер напирала на знание ею языков и хорошее… ну как хорошее — неплохое приданое и душевные качества. Што значит — ой!
Санька вздыхал, молчал, но слушал, потому как из опыта — стоит один раз сказать невпопад да, или просто кивнуть, как ты уже дал своё согласие на што-то лично тебе ненужное, а вот собеседнику — ровно наоборот!
Встретил нас радостно скалящийся Момчил, озадачившийся и несколько даже напрягшийся при виде близнецов.
— Это с Егором, — кинул мимоходом дядя Фима, и в глазах болгарина мелькнуло облегчение, потому как — не конкуренты!
Переглядыванье это заставило меня по-новому взглянуть на близнецов, и таки да! Такие себе жлобы здоровые выросли, шо и среди одесских биндюжников по пальцам одной руки! На голову ниже Момчила и поуже в плечах, но всё впереди! Деткам по шестнадцать годков, и если судить по папеле… и мамеле… им есть куда расти. Подростки ещё, пусть даже и бреются ежедневно. В папу! И… хм, в маму.
Близнецы, будто почуяв што-то, подобрались, и принялись преданно есть меня глазами, улыбаясь во всю ширь своих квадратных морд. Ну… по результатам африканского вояжа будем поглядеть!
Будто прочитав это на моём лице, близнецы заулыбались ещё шире и преданней.
За обедом Бляйшманы сильно расстраивались нашей спешкой и нежеланием отложить все дела ради погостить. Но я был таки непреклонен, не ведясь даже на соблазнительные предложения в виде интересных знакомств.
— Дикие места, — вздыхал дядя Фима, вытирая с жирных губ жирный соус, — никакой вам культур-мультуры, сплошные туземцы и аборигены!
— А здесь — всё! — он повёл руками с таким видом, будто это всё располагалось непосредственно в ево доме, и наверное, не так уж и не прав! — Образованные белые…
— … в основном белые люди, — поправился он с ноткой сомнения, — не так, штобы и Одесса, но тоже — цивилизация! А хамам? Умные люди вокруг? Кухня, наконец?
— Дядя Фима! Я где-то говорил, шо вы таки неправы?! Всё да! Но надо. А взрослый человек должен иногда наступить на горло лебединой песне, и пойти куда надо, а не через хочу!
Близнецы, не отвлекаясь на разговоры, только кивали на все аргументы, и ели, ели, ели… Гостеприимная тётя Эстер несколько нерадостно уже удивлялась такому чужому аппетиту, а дядя Фима взялся зачем-то соревноваться с ними, но куда там!
Иван давно наелся, и сидел молча, дёргая время от времени бровью на эту раблезианскую картину обжорного пиршества.
— Этим точно в Африку! — обожрато простонал хозяин дома, глядя на близнецов налитыми кровью глазками, — Будут пампасы местные обжирать!
— Саванны, — поправил Санька.
— И саванны тоже, — согласился дядя Фима одышливо.
Парни заулыбались польщено, не прекращая есть, и тётя Эстер впервые показала на лице опаску, выразившуюся в морщинке на гладком лбу.
— Да, — прогудел Товия, — в Африку. Папа сказал, шо если Егор сумел таки в нищей Палестине делать хорошие гешефты и наладить бизнес, то в Африке может быть совсем интересно!
Самуил закивал, не прекращая есть, и заулыбался в мою сторону, виляя… Ан нет, показалось.
* * *
Вертясь перед зеркалом в газовом пеньюаре, Эстер Бляйшман с удовольствием разглядывала свои рубенсовские формы, принимая соблазнительные позы, представляя реакцию супруга. Чего-то решительно не хватало, и женщина пошла по привычному пути, достав шкатулки с драгоценностями.
Разложив их на туалетном столике, Эстер окинула их взглядом опытного художника, и начала привычное, но ничуть, вот ни разочка не наскучившее за много лет, священнодействие. Нанизав на пухлые руки перстни с драгоценными камнями, она медитативно примеряла ожерелья и диадемы, вонзала в густые пышные кудри гребни из золота и слоновой кости, удивительным образом оттенявшие белизну её упругой кожи и смоляные локоны.
И всё-таки… она села на креслице, стоящее перед зеркалом… чего-то не хватает! Золото, платина, слоновая кость, драгоценные камни… килограммы ювелирных украшений по меньшей мере на сотню тысяч рублей, но…
Эстер сдула упавший на лицо локон, сощурив глаза. Вот оно! В Одессе на Молдаванке она была если не самая-самая, то сильно рядом. О, эти восхитительные взгляды подруг, полные зависти… эти пересуды о богатстве, его происхождении… как же ей этого не хватает!
А здесь, на аристократической Маалем, она такая же, как и все! Как все — скушно!
И мальчишки ещё! Накормились, переночевали, и в Африку за алмазами приключаться. А ей тута страдай!
Женщина вздохнула её раз, потом ещё…
— … я таки понимаю, шо ничево не понимаю, — удивился Бляйшман, вернувшийся домой. Монетка? На полу ево дома? А вот ещё одна, уже серебряная! Целый ручеёк…
Мужчина насторожился было, но почти тут же увидел выложенное золотом сердечко, с указательной стрелой в сторону супружеской спальни.
— Х-хе… — пистолет исчез, как и не было, и опасный хищник стал игривым котячьим подростком, предвкушающим шалости с любимой женщиной.
— Эге… — сказал он, отворив дверь и дёргая ворот рубахи, Встав как вкопанный, он хищно раздул ноздри, жадно пожирая глазами прекрасную одалиску, лежащую на супружеской постели в окружении самого прекрасного, што есть в мире. Золота!
— Иди ко мне, мой султан! — горлицей проворковала Эстер, и Фима рыкнул утробно, как бывало в молодости…
— О султан моево сердца, — проворковала Эстер, глядя в зеркало на мужа, распластавшегося китом на огромной кровати, — мине пойдут брульянты?
— Золотце! — несколько вяло, но очень искренне ответил супруг, — Как никому другому в целом мире!
Женщина вздохнула, промолчав, как это умеют только женщины. Промолчала ещё раз, но уже иначе, с ноткой светлой грусти. Вытянув руку перед глаза, она близоруко полюбовалась перстеньком с крохотным брульянтом, всего-то на пяток карат. Вздохнула…
— Мальчики плывут сейчас на Чорный Континент, где золото и алмазы валяются под ногами, а наивные местные дикари, даже если они и белые, не знают, как и што делать с этим богатством, — мечтательно сказала она перед сном, расчёсывая волосы. Супруг похмыкал и повернулся набок, плямкая губами.
Несколько дней Фима ходил задумчивый, замирая иногда, и будто проговаривая што-то.
— Все дела налажены, — сказал он за завтраком, — остаётся только отслеживать их пульс.
— И это таки хорошо, — с ноткой вопросительности ответила супруга.
— Да… — меланхолично согласился Фима, прикусывая пустую вилку. Сына вырос, скоро пойдут внуки… хм… Неужели — всё?
— … и не спорь! — свирепо глядя на супругу, хмурил брови Фима Бляйшман — тот, который ещё контрабандист и немножечко флибустьер, а совсем даже не почтенный делец почти на пенсии, — Тама сейчас много решительных вооружённых людей, но я таки думаю, шо умных среди них если и да, то не в том направлении! Думать надо не об и за оружии, и тем более не оружием, а за экономику и бизнес!
Он с размаху уселся на чемодан, и тот наконец закрылся. Пыхтя и отдуваясь, мужчина с торжествующим видом затянул ремни, и выпрямился с багровым лицом и видом победителя.
— А носочки!? — всплеснула полными руками Эстер, — Носочки-то вот они! А дерринджер? Который тибе моя мамуля на нашу годовщину дарила! Неужели забыл?
— Фима! — заломила она руки, — Как ты будешь в Африке без носочков и дерринджера!?
— Золотце! — выпрямился былой гроза Молдаванки и немножечко Одессы, — ты таки не находишь, шо это смешно — говорить за дерринджер тогда, когда у меня есть вот такое ружьё, в дуло которово можно просунуть большой палец, и ещё останется немного места?!
— Ой, да шо ты такое говоришь?! — супруга прищурилась, уперев руки в бока, и Фима таки согласился, не доводя до греха!
Проводи супруга и восемь его кофров с чемоданами на пароход, помахав платочком и пустив слезу, Эстер вернулась домой грустная и умиротворённая.
— Фима решил, шо у мине мало брульянтов, — сообщила она со светлым вздохом встреченной соседке, — и решил таки отправиться за ними в Африку. Такой авантюрист!
[i] Специально для любителей или НЕ любителей «Израиловки»: еврейский колорит в книге будет встречаться, но на вторых-третьих ролях, сугубо для сюжета и антуража.
