Глава 17. Гвардия умирает

Все когда-нибудь кончается. И запасы снарядов на батареях тоже не бесконечны. Генерал Будрицкий, будучи всю жизнь профессиональным военным, хорошо знал насколько прожорлив Молох сражений. Все таки это была уже четвертая война, в которой он участвовал. Да и революция 48-го года, с уличными боями и даже штурмами городов, мало чем отличалась от настоящей войны. Разве что большим ожесточением.

Поэтому Будрицкий не удивился, когда ему сообщили, что артиллерийские повозки практически опустели. Остался лишь запас, отложенный на всякие непредвиденные случаи. Генерал вздохнул, придется отдавать приказ на штурм Сен-Прива. А ему этого не хотелось. Не потому что он испытывал страх – генералы не ходят в атаку. И не потому, что опасался поражения – противник значительно уступал ему и в численности, и в оснащении, и в подготовке. Просто он знал, что штурм, даже такой слабой позиции как Сен-Прива – это большие потери. И эти потери ему казались напрасными. Почему-то он испытывал твердое убеждение, что французские войска при любом развитии событий отступили бы. Так было и четырнадцатого числа и шестнадцатого. Будрицкий был уверен, что французский командующий точно также отдаст приказ на отход и завтра. Было ли это частью какого то хитрого плана, генерал не знал. Но был уверен, что поставленные цели – заставить французов отойти, можно было добиться и не бросая войска в атаки. Но какая слава без пролитой крови?

Корпус потерял сегодня около четырех тысяч под Сен-Мари. А там оборону держали всего два батальона при поддержке митральез. И захват Сен-Прива вряд ли обойдется меньшей ценой.

Но приказ отдан, и как орудия дадут последний залп его придется выполнять.

– Господин генерал! Саксонцы развернули дивизии для атаки Сен-Прива и Ронкура.

Это было неожиданно!

Кронпринц Альберт Саксонский был опытный солдат и талантливый полководец, что доказал в 1866 году командуя саксонской армией в войне против Пруссии. Тогда, при Садовой, Альберт заставил себя уважать. И сегодня, когда саксонский корпус все обходил, и обходил противника, и никак не мог его обойти, генерал воспринял как подтверждение того, что кронпринц, как и сам Будрицкий, считает любые потери в нынешней битве излишними.

И вдруг такой поворот!

Но вскоре появился ординарец от саксонского командующего и объяснил ситуацию. В лесу между Сен-Мари и Монтуа саксонские войска встретили неожиданные трудности в виде постоянных обстрелов. Это походило на тактику австрийских граничар, любителей устраивать засады. Но когда в лес были направлены усиленные отряды, их встретили митральезы. На дороге между Обуэ и Омекуром 48-я пехотная бригада и 1-й уланский полк имени Франца-Иосифа Австрийского попали в минную засаду и понесли потери. Французы применили какие-то новые мины, которые нельзя разминировать. Крестьяне в Омекуре сообщили, что в Монтуа есть небольшой французский пехотный заслон и не менее батареи митральез. (В этом месте сообщения Будрицкий подумал: это похоже на то, что они встретили у Сен-Мари.) Крестьяне также сообщили, что они сами слышали, будто в Мананкуре стоит какой-то крупный французский отряд, численность которого они не знают, так как сами не видели. Но, по крайней мере, никак не меньше двух или трех полков при артиллерии. Отправленные на разведку конные дозоры были уничтожены противником. Так же как передовой эскадрон Саксонского гвардейского конного полка. В этих условиях продолжать наступление на Монтуа Альберт Саксонский посчитал излишним. Выставив против Монтуа заслон, он разворачивает корпус для атаки Ронкура, а затем Сен-Прива и просит доблестных прусских гвардейцев поддержать его атаку.

Будрицкий вздохнул. Товарищи то они товарищи по оружию. Но прусских гвардейцев Аьберт жалел явно меньше, чем собственных солдат.

Однако, так или иначе, идти в атаку придется.

– Передайте генералам фон Кесселю и фон Кнаппштадту чтобы начинали атаку, – распорядился Будрицкий.

– Экономим патроны, подпускаем поближе! – кричал сержант Дюпон. – Вы слишком щедро палили в начале боя! Стреляйте, когда только будете уверены в том, что сможете попасть!

Главное превосходство винтовок Шасспо, которым гордились французы, дальность и скорострельность, по мере уменьшения боеприпасов уже не казались Гаспару таким уж достоинством. А еще его раздражала необходимость менять резиновые прокладки в затворе.

Неожиданно для Гаспара кладбище Сен-Прива превратилось в один из ключевых пунктов обороны. Местность вокруг напоминала лунный пейзаж, как его описывал месье Жюль Верн в одном из своих романов. Безжизненная пустыня, на которой то там, то здесь изрыгают пламя вулканы. Все здания вокруг были превращены в щебень, не закрывая больше горизонт и давая возможность вести огонь в любом направлении. А вот строения вокруг погоста более или менее уцелели. Хотя теперь снаряды падали и среди могил, но потери у лейтенанта Гренье были терпимыми. (Теперь в роте Гренье! Во как!) Не сравнить с теми, что несли другие роты полка. И это казалось подлинным чудом.

А где чудо, там и паломники. На кладбище поодиночке и небольшими группами потянулись солдаты из других подразделений. Те, чьи роты погибли под снарядами, а их командиры погибли. Сюда, как в более безопасное место относили раненых. Тех, кого не было надежды спасти, и тех, чьи ранения были с солдатской точки зрения не слишком тяжелыми. Тех, кто нуждался в помощи врача, отправляли в церковь Святого Георгия, в двухстах метрах к юго-востоку. Германские орудия в начале обстрела сбили колокольню, на которой находился наблюдательный пункт, да разрушили крышу храма, после чего оставили церковь в покое. Все-таки они тоже христиане, хоть и боши. Впрочем, христиане они или нет, Дюпону это не помешает стрелять в них, когда пруссаки подойдут поближе. Ну а потом помолится за упокой их душ. Хотя для солдата нанесения смерти или вреда врагу не грех.

Неожиданно из-за пригорка во фланг бошам выскочила французская конница. Два эскадрона французских драгун. Против полка, или даже двух, прусских гвардейцев – не велика сила. При первых же выстрелах кавалеристы развернулись и исчезли, оставив после себя недоумение как у атакующих, так и у обороняющихся. Но свое черное дело эти два эскадрона сделали. Среди гвардейцев центра и правого германского фланга, не видевших этой атаки, послышались крики: «Кавалерия!», и вымуштрованные пруссаки тут же, как на плацу, сомкнулись в каре.

Французы воспользовались моментом в полной мере! Не ожидая команды, они открыли огонь по плотным рядам, и каждая пуля находила цель. Ожили молчавшие до этого уже несколько минут митральезы, захлёбываясь от азарта стрельбы.

Атака была отбита. Прусские гвардейцы дрогнули и откатились назад, и их левый фланг смешался с подходившими в плотных колонах батальонами XII корпуса. Возникло столпотворение. Саксонцы не могли выстроиться в атакующие колоны, а прусские гвардейцы отойти в тыл, так как дорогу перекрывали батальонные коробки саксонцев.

И все это время, скопление людей в мундирах поливали огнем французские митральезы, которые, казалось, были установлены повсюду. Хотя на самом деле на всем участке фронта у Сен-Прива держали оборону всего две батареи митральез, команду над которыми принял подполковник Шеварди. Теперь батареи не торчали на виду неприятеля, как это было в обычае. Расчеты митральез использовали все укрытия, которые им предоставляла местность: дома, сараи, ограды, сады, часто оставаясь невидимыми для противника вплоть до начала открытия огня. А как только возникала угроза артиллерийского обстрела – тут же меняли позиции.

Когда через несколько минут стрельба стихла и дым развеялся, стало видно, как пятятся от кладбища оставшиеся в живых гвардейцы. А перед позицией на тех местах, где стояли каре, остались лежать груды тел. Там, где поработали митральезы, тела лежали друг на друге, почти правильными квадратами. Пули пробивали по два, а то и три тела. Никто даже не успел отреагировать. Огонь был столь плотен, что ближайшее к кладбищу каре было уничтожено практически мгновенно до последнего солдата.

Воздух наполнили стоны, крики боли и ругательства раненых.

Казалось, после такого бой будет остановлен.

Мощный опорный пункт.

Хорошо подготовленная в инженерном плане позиция.

Доминирующая над местностью высота, идеальная для обороны.

Крепкие дома, способные выдержать артиллерийский обстрел.

Сен-Прива, с высокими крепкими зданиями и узкими улочками, скорей напоминала крепость или средневековый замок, чем обычное селение.

Все это о селении Сен-Прива.

Так описывалась деревня Сен-Прива-ла-Монтань в германских донесениях, откуда эти описания попали в газетные сообщения о битве, а позже в труды уважаемых историков, затем авторов популярных книг, чтобы вновь возродиться в статьях уже нового поколения журналистов. И так круг за кругом уже сто пятьдесят лет.

При этом никто не написал, чем же таким особым отличались дома Сен-Прива от таких же строений Вьонвиля или любой другой деревушки в Лотарингии, из тех, что не стали «непреступными крепостями».

Князь Крафт Гогенлоэ, раненый, но не оставивший командование артиллерией, подсчитал, что если Сен-Прива разбить на квадраты три на три метра, то в каждый из них германские пушки положили, по меньшей мере, по снаряду.

Генерал Будрицкий в бинокль мог наблюдать результат работы пушек Круппа. На месте того, что недавно было Сен-Прива, он видел лишь гнилые зубы остатков стен каких-то строений и изрытую оспинами воронок землю между ними. Только высилась над грудами щебня здание церкви со сбитой колокольней и дымящей крышей. Да на северной околице чудом не были разрушены, а только повреждены несколько строений.

Казалось там, куда обрушились снаряды, отлитые в Руре, не могло остаться ничего живого. И тем не менее, оказывается и в этом аду выжили те, кто смог остановить атаку целых двух германских корпусов. Это было невозможно, но Будрицкий видел это своими глазами.

Не меньше трети гвардейского корпуса уже была расстреляна французами под Сен-Прива и навсегда останется на этом поле. Прусская гвардия гибла, сгорая в безрезультатных атаках. А вместе гибли прежние представления о наступлении пехоты на поле боя. Уходили в прошлое старые уставы, с картинками учебных плацев на которых маневрировали плотными строями полки и батальоны. Вон они лежат эти батальоны, выполнявшие требования Устава о непрерывном ударном движении.

К стоявшей у Сен-Мари группе генералов и офицеров подъехал офицер. Это был знакомый Будрицкому полковник Верди дю Вернуа, возглавлявший осведомительный отдел при Главной квартире.

– С чем пожаловали, господин полковник?

– Собственно я не к вам, а к кронпринцу. Генерала Мольтке обеспокоили сообщения о крупных силах в Мананкуре. Появление там французов вызывает опасение, что Базен начал прорыв на север, чтобы обойти наши армии по дуге. Ранее Главная квартира предполагала, что противник отступает на Мец.

– Если противник отступает, то с кем мы сейчас сражаемся? – довольно едко спросил Будрицкий, слышавший еще утром от посыльных из королевской ставки, что «противник отступает». – О чем еще говорят в Главной квартире?

– Его величество обеспокоен большими потерями в Гвардии.

«Король будет еще больше расстроен, когда услышит цифры потерь при Сен-Приве, а не только у Сен-Мари», – подумал Будрицкий, но вслух сказал:

– Можете передать его величеству, что гвардия умрет, но выполнит свой долг.

«За такой ответ и орден могут не пожалеть», – с сарказмом подумал Будрицкий о собственных словах. – «Прямо хоть в учебник для гимназистов. Как там? La Garde meurt mais ne se rend pas! Вот же дерьмо».

Верди дю Вернуа был хороший офицер и был симпатичен Будрицкому. Но генерал потерял интерес к дальнейшей беседе с ним и обернулся к своим офицерам:

– Господа, мы идем в атаку. Распорядитесь, чтобы впереди батальонов шли цепи застрельщиков. Самим батальонам наступать в разреженном строю.

Офицеры зашевелились, услышав приказание, которое противоречило их пониманию, как следует наступать, вбитому в сознание в училищах, а затем многолетними занятиями на плацах.

– Повторяю, не только батальоны, но и роты и взводы должны атаковать в разомкнутом строю, разреженными цепями. Господам офицером отправиться по подразделениям и разъяснить это подчиненным. Атака по сигналу.

Крест генералов – посылать других на смерть, а самому оставаться в живых. Это их долг – руководить сражением. Но иногда и генералам приходится лично идти в бой.

Будрицкий не оборачиваясь на свиту, подъехал к одному из батальонов, спешился и передал уздечку лошади адъютанту. Все распоряжения он отдал заранее, а теперь хотел сам повести гвардейцев.

– Ну-ка, сынок, давай я сегодня понесу знамя! – сказал генерал знаменосцу.

Два километра до Сен-Прива. Три тысячи шагов. Полчаса ходьбы. Если не под пулями. А под пулями – как получится.

Пятьдесят восемь лет, что ни скажи, а возраст! Но в руках еще достаточно сил, чтобы нести знамя впереди своих солдат.

Две тысячи шагов прошли легко. Французские митральезы доказали, что они способны стрелять на такое расстояние. Но молчали.

Последняя тысяча шагов уже под огнем красноштанников. Каждый шаг – чья-то смерть. Тысяча шагов – тысячи убитых и раненных, которых послал под пули он, генерал Будрицкий.

Осталось двести шагов, рубеж штыковой атаки, когда пуля ударила Будрицкого в руку. И знамя упало на землю. Генерал поднял его здоровой рукой, уперев древко в землю.

– Вперед! Вперед! Не останавливайтесь! Мы уже победили! – закричал Будрицкий, ободряя атакующих.

– Вперед! Вперед! – повторял он, и сделал попытку нести знамя одной рукой.

Следовало бы перевязать рану. Но это потом. Сен-Прива вот оно! Рядом! И надо, чтобы солдаты видели, что их командир с ними. Пусть он ранен. Но он с ними. Солдатам будет легче идти под пули картечниц.

«Это было верное решение, идти в разреженном строю», – отстраненно подумал Будрицкий, оглядывая поле боя. Среди прусских гвардейцев, то один, то другой падали от огня французов, но потери были куда меньше, чем при первой атаке.

Генерала обогнал лейтенант, совсем мальчишка, с поясом одетым не по талии, а через плечо. Адъютант. Видно не нашлось адъютантского шарфа. Оглянулся на Будрицкого. И споткнулся, упал в трех шагах от генерала. На ткани форменных брюк быстро расплылось кровавое пятно.

Лейтенант скривился от боли, но взглянул на генерала, и покраснел, явно испытывая стыд за то, что лежит в присутствии начальства. Он, зажимая рукой рану на бедре, поднялся с земли, зачем-то козырнул Будрицкому, и явно собрался ковылять дальше, к Сен-Прива, куда убежали солдаты его части.

– Постой сынок, – остановил лейтенанта Будрицкий. – Как тебя зовут?

– Лейтенант Гинденбург, – отчеканил как на плацу лейтенант. – Первый адъютант 3-го гвардейского пехотного полка.

– Первый адъютант полка? Я этой должности достиг, когда был лет на десять тебя старше. Быть тебе, лейтенант Гинденбург, фельдмаршалом! Уж поверь мне на слово!

Лейтенант опять покраснел, но теперь от удовольствия от похвалы.

– Идти можешь?

– Так точно, господин генерал! – лейтенант бросил взгляд на собственную рану. – Кажется, пуля прошла на вылет.

– Тогда перетяни свою рану шарфом, а потом помоги мне. Хромой да однорукий уж как-нибудь вместе сойдем за знаменосца.

Будрицкий упер знамя в плечо и достал носовой платок, после чего кое-как наложил сам себе повязку на руку.

– Пойдем, лейтенант! А точней, похромаем! Как тебя, говоришь, зовут?

– Лейтенант Гинденбург! Пауль фон Гинденбург.

Битва гремела на всем протяжении фронта уже семь часов. А Императорская гвардия стояла под защитой пушек крепости Плапвиль. За всю войну гвардейцам так и не довелось толком повоевать. Повезло поучаствовать в боях только отдельным частям. А остальная гвардия шагала по дорогам туда, потом сюда, потом обратно. Будто в этом весь смысл существования гвардии на войне: маршировать без единого выстрела.

Их берегли как главный резерв, чтобы бросить на весы войны в самый ответственный момент. Но когда этот момент настанет, знали лишь император и маршал Базен.

Расположившись позади центрального участка фронта Бурбаки сперва держал дивизии в полной готовности, ожидая приказа выступить в любой момент в любом направлении. В первой половине дня маршал Базен дал ему указание отправить одну бригаду на помощь Фроссару, которого атакуют в долине напротив Москвы. Бригада ушла, и в течение дня других приказов не поступало. Не желая изматывать солдат бесполезным стоянием в шеренгах, Бурбаки разрешил гвардейцам заниматься своими делами, но не покидать расположения своих рот. И теперь гвардия, находясь в своих бивуаках, готовила пишу, приводила в порядок обмундирование, полировала оружие или вовсе сидела сложа руки. А в это время другие сражались.

И вместе с остальными гвардейцами томился генерал Бурбаки, их командир.

Когда Базен распорядился отправить на фронт гвардейскую бригаду Брикура, Бурбаки усомнился: стоит ли распылять резерв, отправляя его частями? Тем более, что фронт у Москвы держался. Пусть из последних сил, но ведь держался? Не лучше ли гвардию бросить в атаку всю, единым кулаком, когда противник измотает все силы? И высказал свое сомнение Главнокомандующему.

Ответ Главнокомандующего был короток:

«Можете вернуть их или оставить Фроссару, как вас больше устраивает».

Больше распоряжений от Главнокомандующего не поступало, а сам Базен и вовсе уехал в Сен-Квентин.

Бурбаки уже был не рад, что высунулся со своими непрошенными советами. Теперь он метался, терзаясь от неизвестности, ничего не зная о ходе сражения, о действиях противника и положении французских корпусов.

Когда в Плапвиль прибыли два офицера из штаба шестого корпуса с просьбой о помощи, Бурбаки даже обрадовался. Но куда больше он был изумлен. Обращение за помощью напрямую, одного командира к равному по положению, минуя вышестоящее командование – вещь совершенно невероятная во французской армии. Но посланцы Ладмиро пояснили, что на все просьбы, донесения и рапорты маршал Базен ответил или нечто невразумительное, или обещал сообщить решение позже, или вовсе не отвечал.

Из подробных пояснений посланцев стало понятно, что Ладмиро прочно удерживает позиции, то и дело контратакуя IX корпус генерала фон Манштейна. Ладмиро, уверенный в своих силах, предлагал Канроберу ударить во фланг наступающей прусской гвардии. Но Канробер попросил пока воздержаться. Пусть пруссаки потеряют большую часть своей энергии в атаках на Сен-Прива, а потом завязнут под Маренго, где оборудовались новые позиции. В этом случае, по мнению Канробера, контратака могла рассчитывать на успех, так как наступившая темнота не дала бы противнику ввести в бой резервные силы. А резерв у немцев по численности и силе превосходил все, что имелось у Ладмиро и Канробера вместе взятых.

Между тем, в Сен-Прива храбро сражались и продолжали удерживать позицию девять батальонов 6-го корпуса, в то время как остальные войска Канробера спешно окапывался в километре восточней, у Маренго, где поросшие лесом склоны больше подходили для обороны.

Бурбаки колебался. В словах офицеров был свой резон. Из их рассказа выходило, что у Сен-Прива сложилась критическая ситуация и промедление вполне могло обрушить фронт на всем правом фланге. Но был хороший шанс, что Канробер удержится до темноты.

Однако сильный удар по обескровленной прусской гвардии позволял прорвать фронт между Манштейном и саксонцами, и радикально изменить ситуацию в пользу французов.

– Покажите на карте! – приказал Бурбаки.

– Тут, напротив Аманвилье IX корпус Манштейна. Мы его изрядно уже потрепали. В его тылу, в качестве резерва III корпус Альвенслебена, понесшего огромные потери два дня назад у Вьонвиля. Поэтому-то его и держат его в резерве. Дальше к северу прусский гвардейский корпус, потерявший к настоящему моменту около половины своих сил. Еще далее к северу саксонцы. В резерве у гвардии и саксонцев стоит X корпус. Это полки из Ганновера, Вестфалии, Ольденбурга, Брауншвейга и Фризии. В основном это ландвер при устаревшей дульнозарядной артиллерии. Опрокинув ослабевших гвардейцев Пруссии, вы легко рассеете малоопытные войска северогерманских князей и ударите в тыл саксонцам. А генерал Ладмиро атакует Манштейна, обеспечив вам фланги.

– Я должен это увидеть, – заявил Бурбаки, но приказал Императорской гвардии готовиться к выступлению.

Дорога к Аманвилю пролегала через густые леса. Собственно лес был один, тянувшийся по долине с севера на юг. Но так как с давних времен он принадлежал различным владельцам, при Старом режиме феодалам, затем просто собственникам, за каждым участком леса было закреплено собственное название, отражённое и на картах, и на местности межевыми столбами.

Гвардейцы шли на север, а навстречу им двигалась на удивление многочисленная толпа раненых. Среди них шли и на вид вполне здоровые солдаты, утверждавшие, что они отстали от частей, заблудились и тому подобное. Некоторые, увидев кавалькаду генералов, бросались в лес. Другие продолжали идти с безучастным видом или мрачно смотрели на блестящих гвардейских офицеров. Это встречное движение замедляло продвижение гвардейцев, и Бурбаки пришлось забыть о милосердии и приказать тяжелой кавалерии следовать в авангарде, расчищая дорогу.

Бурбаки удивило, что все встречные шли пешком, не организованно, предоставленные сами себе. В то время, как при Вьонвиле, он хорошо это помнил, большую часть раненых увозили с поля боя скорые кареты и повозки Красного Креста.

Вырвавшись из леса свита командующего Императорской гвардией выехала на возвышенность, откуда он мог наблюдать в лучах заходящего солнца картину битвы.