Глава 8

Было слово к Филону…

– Отец наш родной, радуйся.

– Да будет с вами благосклонность Отца светов и Господа нашего Иисуса Христа.

– Отче, пришли за твоей помощью.

– Рад вам помочь, дети мои. В чем беда ваша?

Старец Иоанн внимательно слушал. Гости рассказывали о делах в Лаодикии. Там в общине у них всё крутится вокруг Ахилла, который оказался умным, но падким до славы и денег. Он такие порядки завёл, что к нему без поклона никто теперь и не входит. Письмо моё, говорят, читать не стал, даже не распечатал. Все в общине без его благословения теперь и руки мне не подадут – запуганы отлучением. По учению этого Ахилла Христос – это один из высших эонов, составляющих плерому. Он снизошёл на человека Иисуса. И они спорят бесконечно, сколько там этих эонов и какой из них главнее. Раздробились так, что и не общаются, анафематствуют один другого.

– Отче, ты видел мужей апостольских, слышал их речи. Напиши нам так, чтобы споры наши утихли. Мы знаем, куда Господь ходил, все его слова и притчи. Но некоторые так толкуют, а некоторые иначе.

– Пишу, дети, пока свет есть в очах моих. Будет вам слово. А пока храните благую весть и не пускайтесь в словопрения бесплодные. Храните себя.

Гости ушли.

Старец задумался. Мой учитель Филон всё это предвидел, знал заранее. Сколько мудрости дал ему Господь! Учитель поставил Логос выше всякого творения, одесную Бога. Он единственный, через кого Бог творил мир. Он сила Бога, он его Премудрость. Но и о нём ещё учитель не знал всего, что теперь открыто нам. Чем ближе мы мыслим Логос к Отцу, тем меньше глупых теорий возникает в головах этих эллинов, привыкших бесконечно спорить и мудрить. Боже, дай мне мудрость сказать всё!

– Прохор, ты где, дитя моё?

– Старче, я собирал гостям в дорогу, а сейчас прибираюсь в горнице.

– Садись, садись, пока я помню. Да, ты читал мои выписки из учителя моего Филона?

– Конечно, старче. Но это слишком мудрёно для меня.

– Ничего, мудрость придёт. Я старца и видел-το один раз, когда он был с посольством к Гаю. Я больше по книгам у него учился. А сейчас вспомнил его трактат о сновидениях. Он там пишет о Логосе, называя его богом. Помнишь, когда Иаков собрался бежать от Лавана, Бог обращается к нему и говорит: Я Бог, открывшийся тебе в месте Бога, то есть в Вефиле. Здесь старец мой разъясняет, что сделался видимым Иакову именно Логос, то есть Сын. Бога же не видел никто никогда, но Сын его явил. Видевший Слово, видел Отца.

– Так, может быть, Логос – не бог, а только умное проявление Бога в мире?

– Проявление? – старец сверкнул глазами. – Что ты, Прохор. Проявление… Старец мой Филон и говорил, и писал, что Логос – это не тот самый Бог, не Отец, но при том он и Логос называл богом. И говорил, что бог один.

– Как это? Так их два или один? И кому молиться?

– Это трудно вместить в наш разум – он слаб. А ты ещё и мал, ещё дитя, – Иоанн часто так называл Прохора, словно не замечая пробивающийся пушок под носом и на подбородке. – Да, и ещё старец много писал, что Бог всё сотворил Логосом. Запиши, вот начало благой вести: В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Всё чрез него начало быть, и без него ничто не начало быть, что начало быть. Мы с тобой начали Евангелие с середины… Но ничего, соберём всё в одно… Да, да, а это будет началом.

Старец замолчал. Его огромные голубые глаза, свободно вращающиеся в голове, повернулись вверх, почти закатившись под верхние веки. Прохору стала страшновато от этих белых яблок в глазницах. Наконец старец вернул глаза на прежнее место и продолжил диктовать.

– Ещё запиши: Бога не видел никто никогда; единородный бог, сущий в лоне Отца, он явил. Или подожди, пиши: единородный сын. Нет, постой, пусть останется: бог.

– А вот эту, вторую мысль, её вперёд поставить или после первой?

– Ты её запиши. Мы потом найдём ей место. Это для памяти. А первая запись – это начало Евангелия.

– Старче, а может, перед этим написать, что в год такой-то правления кесаря Гая Калигулы было слово к Филону, сыну…

– Стой, стой, куда поскакал? Мысль – не лошадь, её нужно за ручку вести, осторожно. Я чему тебя учил? Будь стражем своих мыслей. Начало это не просто возникло, я о нём много думал… Укажем, кому было откровение, начнут спорить, а пророк был Филон или не пророк? Сейчас время споров. Не нужно этим спорщикам давать пищу. Истина, она истина и есть – не важно, через кого она вошла в мир. Понял?

– Да, старче.

– Ну вот и молодец.

XI

Аскетические опыты

Из рассказа Сергея Афанасьевича о своём друге.

Маленький Саша Страхов очень боялся смерти от какой-нибудь неизлечимой болезни. Когда ему было шесть лет, он попал с родителями в автомобильную аварию и едва выжил. Ужасные сны с тех пор сопровождали всё его детство. С возрастом страх не ослабел, Саша считал уже прожитые и ещё оставшиеся годы. Время в его восприятии бежало всё быстрее. Ещё в школе он придумал теорию, согласно которой индивидуальное время воспринимается неравномерно, его кажущаяся скорость пропорциональна отношению прожитых и оставшихся лет. Страх смерти побуждал его всю жизнь искать спасение от неё.

Учёба в школе давалась ему легко. Девушки заинтересовались им рано. Некоторое время он не знал, как себя вести, но довольно скоро освоил нехитрую науку соблазна. Выпивать, курить и обладать женщинами он начал в школе. Сейчас почему-то считается, что советская школа была чуть ли не пуританской – это всё навет. При этом, он был силён, занимался борьбой и много дрался.

В семнадцать Страхов приехал из Ашхабада в Москву и поступил на химфак МГУ, на следующий год его забрали в армию. Вернувшись в Москву, Александр окончил университет, можно сказать, на зубах дополз. Здесь он залпом прочёл все книги Карлоса Кастанеды. Раньше он был до мозга костей атеистом, не верившим ни во что, кроме физических констант. Но Кастанеда явно не лгал: всё, о чём он написал, было его реальным опытом. И этот опыт оказался столь обширным, подробным и взаимосвязанным, что Александр поверил в кастанедовское описание реальности. После МГУ его чудом взяли в Германию в институт Макса Планка, а потом он переехал в Бостон. Но работал там не по специальности – пытался зарабатывать везде, где больше платили.

В Бостоне Страхов сожительствовал с красивой русской еврейкой Региной, отец которой работал в библиотеке Конгресса. Однажды он возвращался с ней и другом из паба на старом «ягуаре», который почти всегда был неисправен. Они ехали с ветерком, но было скользко, и их занесло. Спутники погибли сразу, Александр был некоторое время в коме. Так судьба почти повторила предупреждение, выданное ему в детстве.

Страхов вернулся в Россию, работал послушником в монастыре, стал писать иконы. Жизнь перевернулась, встала с головы на ноги, или наоборот. Во всяком случае, перемена помогла примириться с потерями.

Вопреки общепринятому мнению существует огромное количество православных сект, не находящихся между собой в общении: это разнообразные катакомбники, греки-старостильники разных синодов, сербские церкви, осколки РПЦЗ. В одну из таких сект попал Александр в поисках настоящей церкви, а не бюрократической организации, коей является официальная патриархия. Опыт пребывания в секте был болезненным, но практически бесценным.

Интернет в то время только начинал проникать повсюду, и каждый, кто там проявлял активность, сразу оказывался на виду. Александру попалась в сети аудиопроповедь одного зарубежного священника – отца Андрея. Он рассказывал неслыханные вещи об опыте внутреннего делания. Александр открыл с его помощью Добротолюбие, Лествицу, Брянчанинова, Исаака Сирина, всю святоотеческую литературу. Это было, как взрыв бомбы. Кастанеда померк и забылся на их фоне, как фонарик в яркий день.

Чтение святых отцов открывало внутренний мир. Александр загорелся всё испытать на опыте, читал по пять тысяч иисусовых молитв в день, почти как в «Откровенных рассказах странника своему духовному отцу», испытывал перебои сердца, головные боли, потом опыт внимательной молитвы, когда ум не отвлекался ни на что постороннее, потом самодвижущейся молитвы, особые состояния невероятной ясности. Все это изменило ум и дало ему силу, и научило внимательности, так что Александр мог читать тексты, замечая то, что другие пропускали. Однажды он молился перед иконой Богородицы с младенцем, всматривался в её глаза, и вдруг его как молнией пронзило понимание, что такое любовь матери к сыну. Это было всеобъемлющее чувство, заполонившее его целиком. Он стоял и не мог шевельнуться от понимания, что есть истинная жизнь и насколько человек мёртв в обычном состоянии. Он увидел, что вне этого состояния мышление, логика, рассуждения подобны мёртвым опавшим листьям, из которых ушла жизнь. Пережитое им тогда больше не повторялось, разве что с существенно меньшим эффектом.

Любому, кто сталкивался с наукой внутреннего делания и достигал особых состояний, было ясно, что он обрёл невероятное богатство, ради которого можно уступить всё, в том числе житейский успех, карьеру и прочие земные радости. Это было великим утешением в невзгодах и надеждой на лучшее для оставивших всё ради молитвы, живших в затворах, кельях, пещерах, вдали от людей. Они верили, что так действовал Утешитель, о котором сказано в Евангелии Иоанна.

Для большинства попавших в секту подателем этих «духовных» даров казался её основатель отец Андрей – не у всех была длинная ложка, чтобы черпать пищу прямо из трудов древних отцов. Это требовало большого труда.

Александр смог остановиться прямо перед пропастью, в которую упали и больше не выбрались другие члены секты. Несмотря на многолетние аскетические опыты, тонны переваренных святоотеческих трудов, ему удалось принять важные решения. Прежде всего он отбросил все духовные практики, как искусственный способ спасения, попытку схватить Бога за бороду, как ложную святость. Он рассказывал, что однажды ясно увидел всё это. С тех пор он стал молиться естественно, славя Бога и прося у Него помощи в жизни так, как просят отца в семье; оставил мантрование, к которому, несомненно, относится Иисусова молитва. Постоянное возбуждение в определённой области мозга перестало вызывать секрецию внутренних наркотиков типа энодорфинов, и ушли особые состояния, видение божественного света, непередаваемая радость. Александр не употреблял наркотики, но легко представил, что такой эффект мог быть от хорошей дозы. Вера без эффектов чище, и радость глубже. Александр всегда был мистически настроен и религиозен, в отличие от меня.

В те времена мы много читали и обсуждали. Так мы узнали, что внутреннее делание пришло в Россию одновременно с возвращением с Афона Паисия Величковского и его соратников, которые перевели многие древнегреческие писания на русский язык. Одним из первых, кто попал под их влияние, был основоположник плеяды оптинских старцев Лев Оптинский (Леонид), который в молодости познакомился с учеником Паисия Величковского Василием.

История жизни Льва Оптинского весьма показательна и поучительна, и её стоит привести. Вместе с Василием они побывали в нескольких монастырях, где неизменно производили фурор. Монахи собирались вокруг них, оставляя начальство и духовников. Так случилось и в Валаамском монастыре. Его настоятель в отчаянии написал письмо с жалобой на Льва и Василия митрополиту, дело дошло до министра духовных дел князя Голицина, который прислал для разбора дела уполномоченное лицо. Но и оно попало под влияние Василия и Льва. Монахи сутками сидели у этих двоих, слушая их наставления, но теперь уже вместе с присланным из Петербурга церковным чиновником. Монастырская жизнь пришла в совершенный разлад, и Льву с Василием пришлось-таки оставить Валаам и перебраться в Александро-Свирский монастырь. Лев после смерти Василия переехал в Площанскую пустынь, а затем поселился в Оптине. Ученик Льва святитель Игнатий Брянчанинов позднее узнал подробности этой истории случайно, о чём писал брату. Он к тому времени уже сёрьезно болел и подыскивал себе спокойное место. С этой целью епископ Игнатий посетил ряд монастырей, в том числе Валаам, где всё узнал из первых уст. Автор знаменитых Аскетических опытов искал и постоянно находил подтверждение своим выводам об опасности духовных практик, ворвавшихся в Россию из афонского осколка Византии.

А за много лет перед тем в Петербурге молодой студент военно-инженерного училища Игнатий Брянчанинов встретил Льва Оптинского в Александро-Невской лавре, куда регулярно ходил на богослужения, и был очень впечатлён разговором с ним. Он так увлёкся, что сразу попросился в духовные чада Льва и был им принят. В то время Брянчанинов был одним из лучших учеников инженерного училища, был отмечен самим императором Николаем I, но, оставив обучение и став иноком против воли отца, поселился в Оптинской пустыни на послушании у Льва. Его ждало жестокое разочарование. Рассказы Льва Оптинского завораживали, и в них прямо чувствовалась реальность духовного мира. Но вскоре выяснилось, что Лев лишь пересказывал опыт древних отцов, сам его не имея. Таково свойство аскетической литературы: она настолько точно описывает внутренние движения человека, что одно её прочтение создает иллюзию обладания духовными силами. На деле читатель становится сначала только наблюдателем. Чтобы пользоваться этим знанием, требуется изменить образ жизни и вступить, как говорили отцы, в духовную брань. Делание требует аскетизма и уединения, а в общине Льва царили расслабление и пустые разговоры. Сам Лев Оптинский это знал и переживал об этом. Брянчанинов его любил, как друга и первого наставника, но никогда не причислял Льва к достигшим духовных степеней древнего монашества.

По смерти Льва ученики сразу же объявили его святым. Они сочиняли и пересказывали многочисленные истории про якобы совершённые Львом чудеса и сбывшиеся пророчества. Игнатий писал друзьям и брату, что оптинцы таятся, чтобы эти рассказы не донеслись до его слуха. Он ненавидел лукавство и был противником практики ложного прославления.

Вообще Брянчанинов пользовался огромным авторитетом и при нём о канонизации любого из оптинских старцев не могло быть и речи. Познав на опыте опасность духовной литературы для живущих в миру, Игнатий в своих трудах предупреждал и настаивал, что всё это предназначено только для особых условий жизни – для монашества, притом в его древнем изводе.

Прославление Льва Оптинского весьма показательно – так сочиняются мифы о святости, придумываются чудеса, потом пишутся иконы и молитвы небожителям, и христианство перерождается в язычество.

Оптинцы, познав силу духовной литературы, серьёзно принялись за перевод её на русский язык и стали популяризаторами этого древнего знания в России. Получив его, они завладели умами почти всех богоискателей в стране и получили в этой среде огромный авторитет. Толпы паломников отправлялись в Оптину для духовных бесед. Кто только ни увлекался тогда иисусовой молитвой, анализом своих внутренних движений, ощущений, переживаний и духовной бранью. Почерпнутое из чтения духовной литературы знание для большинства мирян и священства стало неотделимым от христианства вообще и даже его сутью. Ничего для перемены жизни и преображения человека оно не давало, но увлекало весьма, особенно знатных женщин и интеллигенцию. Это было своего рода духовным самоистязанием вперемежку с самоудовлетворением дореволюционной элиты. Так возник в России популярный до последнего времени институт старчества.

Повторение этого явления произошло в девяностые годы XX века, спустя более ста лет. Интересно, что увлечение духовными практиками в обоих случаях совпало со смутой в государстве. Кстати, на Западе из духовных практик получила широкое распространение только медитация. Она была недостаточно таинственна и глубока, поэтому в XX веке на Западе роль оптинцев сыграли тибетские буддийские монастыри и индийские йоги.

Александр был одним из многих, кто попал в эти «духовные» сети. Он пережил то же, что и Игнатий в отношении своего духовного отца, только в ещё более контрастной форме. Его старец оказался очень речист и глубоко понимал Писание и труды отцов, но личного благочестия не имел вовсе. Он был сребролюбив и похотлив.

Выйдя из секты, Александр примкнул к зарубежникам, не присоединившимся к Московской Патриархии вместе с митрополитом Лавром, затем вернулся в патриархию. Сделав круг, он оказался в исходной точке, но так и не нашёл того, что искал – истинного братолюбия и церкви. Вопрос о церкви, где она и что из себя представляет, стал для него главным.

Примерно в это же время Страхов во второй раз отправился на Афон. В один из дней он прибыл в Богородичный скит Ксилургу, древнейший скит русских на Святой Горе. Здесь и подвизался в своё время Паисий Величковский. Теперь Ксилургу была заросшей, давно заброшенной обителью, так и не поднявшейся после известной истории начала XX века с имяславцами, когда с Афона были удалены почти все русские монахи.

Монахи под руководством эконома расчищали заросли и жгли ветки. Постепенно открывались великолепные древние камни, террасы, стены. Там Александр познакомился с отцом Вонифатием, который стал его другом, правда, ненадолго. Он выглядел крепким, но умер через две недели. Монах успел сказать Александру всё самое важное и указал ему направление поиска. До этого Страхов два года искал ответы в книгах. «Письма к друзьям» Михаила Новоселова (еп. Марка) и Хомяковская «Церковь Одна» были, пожалуй, лучшими размышлениями о церкви, которые он встретил. Но проще и понятней об этом в немногих словах поведал именно отец Вонифатий.

– Представь, – говорил он, – что семья решила временно приютить мальчишку, бездомного попрошайку с вокзала. Просто встретили его там и позвали к себе. Он недоверчивый, привык к обману. Дома то одно стащит, то другое по привычке. Взрослые замечают, но не наказывают сильно. И в семье правила – совсем другие, чем в мире, на вокзале. Там всё берётся силой и хитростью. А здесь слабый имеет больше всех, ему все помогают, будь то ребенок или бабушка с дедушкой. Никто не отвечает злом на зло и прощают, если осознал ошибку. Дают всё даром, не ожидая возврата. Мальчишка не верит пока, ищет подвоха – что это за царство с такими странными законами? День идёт за днём, и он постепенно понимает, что никакого обмана нет, и меняется сам. А потом говорит: пожалуйста, возьмите меня в семью, я хочу быть с вами всегда, быть одно с вами. Эта семья и есть единство Божьей благодати, то есть церковь. И образ будущего века, будущей вселенной.

Отец Вонифатий не считал монашество верным путем. Но, как и любой образ жизни, оно может помочь прийти к Богу. Не лучше и не хуже иных.

Прошли годы. Интернет дал мгновенный доступ миллионам к ранее скрытой от глаз в библиотеках и архивах информации, книгам, документам. Страхов и я были погружены в это с головой. Мы узнали, что чётки, короткая повторяющаяся молитва, умное делание и внутренняя борьба – это не открытия христианских подвижников, как казалось Игнатию Брянчанинову или оптинским старцам, да и самому Александру. К Нагорной проповеди труды и практика монахов не имели отношения. Напротив, аскетизм и отшельничество в немалой степени противоречили благой вести и указанному в ней пути спасения. Христос и апостолы были всегда в гуще людей и не призывали никого замыкаться на себе. Тем не менее многие пытались найти основания для монашества в писаниях Нового завета. На самом деле вся аскетика и молитвенный подвиг монашества – это плоды поиска и тысячелетних трудов подвижников от Индии до Египта, веривших и служивших разным богам. Это те средства, которыми язычники, не имевшие завета с Богом, пытались приблизиться к Нему. Услышав благую весть, некоторые из них её приняли, а некоторые вступили в ожесточённую борьбу с ней. В те далекие времена учение Христа принимали и понимали каждый по-своему: крестьяне, ремесленники, философы, анахореты. В той или иной мере их жизненный опыт и знания были использованы для осмысления христианства, а их практика привнесена в христианские общины и христианскую жизнь. В том числе и опыт умной молитвы, и аскетические подвиги, так же как поклонение изображениям, возжигание ладана, мистерии и прочее. Каждый находил в Евангелиях подтверждения своему пути, толкуя слова Христа на свой лад. Некоторое сочиняли подложные писания, искажали евангельские тексты, придумывали жития и истории чудес. Но, так или иначе, весь мир перевернулся и преобразился под влиянием благой вести. Знание о Боге наполнило мир, христианская этика стала общечеловеческой, жизнь по совести и вере воспринимается теперь как общий для всех идеал. Что ещё? Ряд сообществ присвоил себе статус представительств царства Божия на земле. Богословские теории, ритуалы, аскетика, сталкиваясь между собой, сопровождали распространение благой вести по всему миру, а потом мы увидели то, что было предначертано изначально словами Иисуса: отступление.

Это понимание нисколько не ослабило уважения и любви Александра к почившему Вонифатию. Напротив, он был уверен, что именно Вонифатий дал ему толчок в нужном направлении.

На этом заканчивается длинное отступление от общего повествования, построенное на основе рассказов и записок Сергея Афанасьевича о своем друге Александре Страхове и его поисках царства Божия.