26. Учительницы

Пальчиков помнил обеих любимых учительниц. Лидия Ивановна вела алгебру и геометрию до девятого класса. Кира Андреевна преподавала литературу в старшей школе.

Несколько лет единственной любимой учительницей оставалась Лидия Ивановна. Подросток Пальчиков считал, что она будет его единственной любимой учительницей всю жизнь. Пальчиков благодаря ей уже мечтал о своем будущем в математике. Он участвовал в олимпиадах, правда, первых мест не завоевывал, а все вторые да третьи, он с восьмого класса начал выбирать, в какой вуз поступать, на какую математику, прикладную или теоретическую. Лидия Ивановна советовала на прикладную, она не видела в нем способности упоительно забывать обо всем на свете ради одной непроясненной идеи. Кажется, она говорила ему, что он не теоретик и не практик, он своего рода логик.

Лидия Ивановна ходила в парике, из-под которого выбивались настоящие волосы. Иногда она с чувством сдвигала парик назад или набок, как мужик заламывает шапку. Казалось, ее настоящие волосы были настолько хороши, что, сними она парик, лицо ее с этими волосами стало бы кротче и моложе. Казалось, она и парик носила не из-за моды, а для педагогической строгости. У нее были крупные, добрые зубы и золотые коронки, из-под которых над деснами виднелся зубной налет.

Теперь, сравнивая друг с другом счастливые минуты своей жизни, Пальчиков понимал, что самыми наполненными среди них были минуты верных решений, последних доказательных шагов, расстановки всех точек над i, минуты детской увлеченности математикой. Счастливые мгновения – это мгновения не блаженства, а озарения, не покоя, а света, не свободы, а наития. Маленькому Пальчикову казалось, что Лидия Ивановна любит его в эти счастливые его минуты как сына, хочет поцеловать как сына. Но она только прижимала его умную голову к себе, но никогда не целовала. Они вместе обедали в школьной столовой за одним столом. Люди перестали удивляться такой близости учительницы и ученика, люди видели, что учительница и ученик и за обедом продолжали говорить о математике. Лидия Ивановна порой подкладывала со своей тарелки на тарелку Пальчикова картофельное пюре, любимое им. Лидии Ивановне было приятно, что ученик не замечает этого, увлеченный беседой, как не замечает сын. Иногда Пальчикову становилось больно за Лидию Ивановну, он думал, что она одинокая. О ней школьники ничего не знали, она не рассказывала им, как другие педагоги, есть ли у нее муж, есть ли у нее дети. Она проживала далеко от школы, не любила, чтобы ее провожали до остановки. Она садилась в автобус, выбирала пятнышко на стекле и так, уставившись в одну точку, ехала всю дорогу, не мигая, в сосредоточенности и забытьи. За ней можно было проследить, узнать, где она живет, но никто из детей этого не делал, не осмелился на это и Пальчиков.

Лидия Ивановна перешла в другую школу после 9-го класса Пальчикова. Первого сентября ее не оказалось на линейке, и все заговорили, что Лидии Ивановны больше не будет. Пальчиков думал, что все учителя и ученики посматривают на него. Он думал, что это он повинен в уходе Лидии Ивановны. Он уже тогда романтично начал думать литературными реминисценциями, он думал, что уход Лидии Ивановны был похож на уход Льва Толстого. Пальчикову тогда нравилось название книги Бориса Мейлаха – «Уход и смерть Льва Толстого». Пальчиков думал, что предал Лидию Ивановну, и поэтому она так незаметно, так негромко, словно постепенно, ушла. Пальчиков не помнил, какой была последняя его встреча с Лидией Ивановной, не знал, какой ее следует запомнить. Он полагал, что запоминают по последней встрече. Она ушла смиренно, покорно, она просто не вернулась.

Пальчиков думал, что единственным человеком, который видит это его чувство вины перед Лидией Ивановной, была его новая, вторая любимая учительница Кира Андреевна. Она стала его любимой учительницей в 9-м классе, стала любимой наравне с Лидией Ивановной. Лидия Ивановна заметила это, заметила его новую улыбчивость и несмотря на то, что он хуже стал отвечать по алгебре и еще хуже по геометрии, с растерянностью и по инерции ставила ему все те же «пятерки». Пальчиков думал, что у нее были какие-то серьезные житейские причины перейти в другую школу. Говорили, что Лидия Ивановна устала так далеко ездить на работу. Новая ее школа была рядом с ее домом. Говорили, что она стала неважно себя чувствовать, может быть, надорвалась, может быть, у нее что-то стряслось в семье, на личном фронте. Пальчиков знал, что не из-за него, не только из-за него, не только из-за детей ушла Лидия Ивановна, но и из-за него тоже, из-за всех любимых ее учеников.

Пальчикову нравилось, что Кира Андреевна тоже испытывала невольную вину перед коллегой. Пальчикову нравилось, что Кира Андреевна была похожа на светскую даму из девятнадцатого века – тонким лицом, приятными духами, сдержанностью, утомленностью, холодком, дипломатичностью. Кира Андреевна умела не дуться и не благодушествовать, умела с терпеливым пиететом смотреть на чистосердечную Лидию Ивановну.

Зрение юноши Пальчикова становилось литературным – отчасти ерническим, отчасти ханжеским, типизирующим. Ему было забавно видеть в своих одноклассниках Бобчинского с Добчинским, Ленского с Онегиным, Базарова с Ионычем и даже князя Мышкина с Наташей Ростовой. Пальчиков любил писать сочинения, любил на следующее утро после сочинения искать глазами Киру Андреевну в школьном коридоре. Он любил волнение на ее лице перед тем, как она начинала его хвалить. Он знал, что она ждала его сочинения. Вечером после уроков он чувствовал, что именно в этот момент Кира Андреевна читает его тетрадь. Ему нравилось, что восхищение способностями ученика у Киры Андреевны сменялось боязнью неминуемого разочарования в нем. Чем интереснее Пальчиков писал сочинения, тем быстрее росла ее уверенность в том, что и из этого одаренного мальчика ничего не получится. Ему казалось, что то, что из него ничего не получится, вовсе не расстраивало Киру Андреевну, а удовлетворяло. А разочарования она боялась другого – боялась, что он даст петуха в следующем своем сочинении, боялась, что он будет заботиться об успехе, а не чувстве собственного достоинства. Пальчиков вспоминал, что Кира Андреевна, кажется, не очень любила Тютчева, о нем она говорила дежурными фразами. Восторженно она говорила о Серебряном веке, о Гиппиус, Маяковском и Ходасевиче. Пальчикову казалось, что, полюбив Тютчева, он словно подвел Киру Андреевну. Он чувствовал свою вину перед обеими учительницами – и перед Лидией Ивановной, и перед Кирой Андреевной. Он думал, что Кира Андреевна понимала, что он будет помнить Лидию Ивановну с печалью и нежностью, а ее, Киру Андреевну, только с нежностью.

Пальчиков считал, что если бы он выбрал для жизни не литературу, а математику, то, быть может, ему было бы лучше теперь, чище, свободнее, быть может, он и теперь переживал бы порой счастливые минуты – от новой мысли, сцепления догадок, поискового прорыва. Может быть, он созерцал бы мир куда более, чем теперь, связанным, великим, по-настоящему божественным, божеским.

Однажды он увидел Лидию Ивановну постаревшей в скверике на скамейке. Рядом, как мелкие собаки, топтались голуби. Если бы Лидия Ивановна его заметила, он бы к ней подошел и поздоровался с ней, и, быть может, ей стало бы радостно. Но Лидия Ивановна его не замечала и не узнавала – прошло двадцать лет. На ней не было парика, ее волосы были редкими и крашеными и струились мягко, по-детски. Лидия Ивановна смотрела между деревьями, между домами вдаль, в одну точку – свою любимую точку.

Пальчиков мучился: «Неужели у меня на каждом этапе новый любимый человек? Одна любимая учительница, другая, Катя, Дарья. Разве так должно быть? Разве так любят – сменяя и заменяя? Разве не вечно?»

Он знал, что, в конце концов, его ждет расплата. Одна расплата. «Не утешай себя тем, – разговаривал с собой Пальчиков, – что, если ты знаешь, что достоин только одной расплаты, она тебя в итоге минует, что ты этим предчувствием ее нивелируешь, нейтрализуешь, умилостивишь. Нет, она будет. Если ты себя понимаешь, не говорит о том, что ты хороший. Ты не избегнешь единственного – расплаты.

Можешь написать статус на страничке в социальной сети – слащавый, как все в социальных сетях: “Разлюбил – значит предал”».