Книга: Первый Император. Спасти будущее!
Назад: Гремел войны девятый вал
Дальше: Лихие времена

Когда снаряды рвутся днем и ночью

Уми юкаба —
Мидзуку кабанэ,
Яма юкаба —
Куса мусу кабанэ.
Окими-но хэ-ни косо синамэ
Каэрими-ва седзи[2]

 

Дневник императора Николая II

 

12-го июля 1902 г. Понедельник. Утром пришло известие о первом столкновении казаков с японцами в Северной Корее — от ген. Мищенко. Наша потеря: 3 казака убито, 4 офицера и 12 казаков ранено. После завтрака осматривал планы … Вечер провели дома — много занимался[3].

 

Желтое море, конец июля 1902 г.

 

Хитрость русских, спровоцировавших войну, когда японский флот еще не успел подготовиться, внутренне бесила Того. Он отлично понимал, что при сложившемся соотношении сил гарантировать беспрепятственные перевозки армии на континент просто невозможно. Ведь в его распоряжении сейчас всего шесть броненосцев и три броненосных крейсера против пяти броненосцев и пяти броненосных крейсеров русских. Да, два из которых — устаревшие, что не мешает русским использовать их в бою. И такое положение дел сохранится еще как минимум месяц, пока не введут в строй «Якумо». Остальные крейсера вообще придется ждать еще пару месяцев, как и отряд адмирала Идзюина. Так что любая перевозка по морю в такой ситуации — риск. А рисковать Хэйхатиро очень не любил.
Но ситуация складывалась так, что надо было рисковать, ввязавшись в бой с порт-артурской эскадрой. Оставалось надеяться, что сообщения агентуры из Владивостока правдивы, и что Небогатов не станет выходить в море, пока не исправят машины на «Варяге» и «Рюрике». А это значит, что весь флот сейчас можно задействовать в Желтом море, не опасаясь обстрелов берега или крейсерских операций русских. И не только можно — необходимо. Потому что иначе войну можно сразу прекращать и отдавать Корею русским. Они, надо признать, пока не спешат вторгнуться в ее пределы. Но и высадившиеся войска Оку тоже далеко не продвинулись из-за невозможности регулярного снабжения. А если русские казаки активизируются или русские снова атакуют транспорты, но теперь уже у берегов Кореи? Кроме того, вторая эскадра русских, чтоб ее утопили морские демоны, медленно, но верно ползет с запада. Если же обе эскадры соединятся, у русских будет подавляющее превосходство.
И поэтому сейчас из портов выходили все суда, которые удалось зафрахтовать, нагруженные по самую марку не успевшими отправиться на континент частями армии Оку, а также снарядами, патронами, фуражом, продуктами и еще сотнями вещей, необходимых на войне. Для сопровождения караванов привлекли корабли «домашнего флота», более старые, чем в основной эскадре. Считалось, тем не менее, для того, чтобы в крайнем случае отбиться от пары-тройки бронепалубных крейсеров их должно было хватить. Тем более, что, если все пойдет, как задумано, никаких русских крейсеров они встретить не должны.
Потому что чуть позже транспортных конвоев в море вышли основные силы Объединенного флота. А с ними — еще один конвой, из вспомогательных судов, на которые погрузили все необходимое для создания передовой базы на Эллиотах. Планировалось, что первый же конвой, дошедший до портов Кореи, заставит русских выйти в море, как и в прошлый раз, всей эскадрой. Но теперь за ними непрерывно следят все быстроходные легкие крейсера, которые и наведут эскадру адмирала Того на русских. Девятка новых броненосных кораблей, команды которых тренируются до самозабвения, против семерки более старых русских… Как отметил Того в разговоре с флаг-офицером.
— Очень хорошие шансы на победу. Главное — перехватить в море и не дать уйти под защиту береговых батарей.
На что скептически настроенный начальник штаба Хаяо Симамура ответил.
— Похоже на попытку срубить три головы одним ударом меча.
— Если меч острый, а рука умела и сильна, Хаяо-сан…, - парировал Того.
Поскольку других предложений не было, решили действовать по этому плану. Оттесняя вездесущие разъезды казаков, японские колонны тронулись вперед, очищая место для высадки новых войск и создания магазинов снабжения ближе к границе. Почти одновременно к первой точке подошел конвой и начал выгрузку с кораблей, к Эллиотам подошел караван судов, а эскадра Объединенного флота выдвинулась на траверс Порт-Артура
Наконец, до дрейфующей «Микасы» долетел сигнал «искрой» с крейсеров-разведчиков о выходе русских броненосцев в море…
За несколько дней до описываемого выше в Порт-Артуре тоже состоялось совещание. На флагманском броненосце «Петропавловск», кроме чинов штаба адмирала Гильтебрандта, присутствовал и Николай. На совещании старший флаг-офицер Свенторжецкий и только что прибывший из Кореи Эбергард, назначенный начальником штаба, одинаково предсказали, что японцы, скорее всего, в ближайшие дни постараются выманить Первую эскадру на бой.
— Пока силы Крейсерской эскадры уменьшены неисправностями до трех кораблей, о чем наш противник, полагаю, уже оповещен своими шпионами, — спокойно, словно защищая перед высоким собранием доклад на академическую тему, говорил Андрей Августович, — у японцев есть шанс прийти к нам всем флотом и нанести поражение в бою.
— Либо ослабить так, что мы уже не сможем помочь второй эскадре, — подхватил с пылом Свенторжецкий. — Посему предложил бы предусмотреть передовой дозор из нашего быстроходного истребителя «Лейтенант Бураков» у Эллиотов, на которые неприятель, по моему разумению, обязательно будет базироваться.
— Не только дозор, — предложил вдруг царь, рассматривавший карту островов. — Заминировать подходы к ним в море и внутренние воды, куда японцы зайдут, ежели там обосноваться решат. Им досада, да и потеряют на минах что-нибудь. И время выиграем…
После небольшого совещания и внесения нескольких уточнений получился неплохой план. Два минных транспорта, «Амур» и «Енисей», воспользовавшись выходом в море крейсеров, отогнавших японские «собачки» в море, сходили к Эллиотам и ночью осторожно вернулись назад. Кораблей же в дозор решили не посылать, опасаясь, что от японцев им не ускользнуть…
Адмирал Того, уверенный, что ему удастся отрезать русских от гавани, повел свой флот к Порт-Артуру. Его не остановили даже следующие две радиограммы, сообщавшие, что подошедшие к Эллиотам силы потеряли один транспорт от мин, и что русские, выслав вперед крейсера, пустившиеся в погоню за разведчиками, не спешат уйти подальше от берегов.
Встреча произошла раньше, чем ожидали и Того, и Гильтебрандт. Так как по совершенно житейской случайности оба флота шли примерно одним курсом навстречу друг другу. Едва впередсмотрящий доложил о дымах прямо по курсу, Гильтебрандт приказал увеличить скорость до двенадцати узлов и быть готовым всей эскадре дать ход в пятнадцать узлов. Пятерка броненосцев и два стареньких броненосных крейсера шли прямо на противника. Однако японцы вовсе не собирались драться близко к гавани, стали разворачиваться последовательно, увеличивая скорость хода. На «Петропавловске» внимательно наблюдали за маневрами вражеских кораблей.
— А вам не кажется, господа, что они нас заманивают, — проговорил Свенторжецкий.
— Весьма возможно, — ответил ему Гильтебрандт, — но пока мы можем обстрелять концевые крейсера, а затем уйти. Впрочем, — обратился он к капитану первого ранга Яковлеву, — прикажите взять два румба влево.
Эскадра послушно повторила маневр флагмана, сворачивая в сторону от предыдущего курса и открывая углы обстрела всей колонне русских броненосцев.
— Но расстояние пока слишком велико, — возразил Свенторжецкий. И в это время не выдержали нервы у кого-то из артиллеристов идущего мателотом «Севастополя». Раздался грохот залпа и рядом с очередным проходящим точку поворота японским кораблем выросли ясно различимые столбы воды.
— А ведь накрытие, — восхитился Гильтебрандт. — Евгений Владимирович, как считаете, попробуем?
— Если вы не против, Яков Апполонович, потерять некоторое количество снарядов, — согласился Свенторжецкий. — Только я бы посоветовал бить фугасами, на такой дистанции бронебойные неэффективны.
Через несколько минут поднятые на головном корабле флаги были отрепетованы по всей русской колонне. В тоже время ответный огонь попытались открыть и японцы, но им приходилось сложнее, так как они вынуждены были делать второй разворот, в обратную сторону. Поэтому кильватерная колонна эскадры Объединенного флота напоминала сейчас изогнувшуюся гусеницу.
Русские же, первым же залпом главного калибра броненосцев сумели попасть в идущий концевым крейсер. После чего сделали второй залп и, увеличив скорость до пятнадцати узлов, развернулись «все вдруг» к берегу. При этом шедшие концевыми броненосные крейсера оказались в голове колонны. Адмирал Гильтебрандт решил пойти на столь сложный маневр, опасаясь, что старые «полуброненосные фрегаты» не выдержат огня японцев.
Впрочем, ответный огонь японцев оказался не столь уж и силен. Словил один восьмидюймовый снаряд в кормовую башню шестидюймовых орудий «Петропавловск». Снаряд не разорвался, оставив в пятидюймовой броне небольшое углубление, от которого в обе стороны пошла продольная сквозная трещина. Других последствий, если не считать контузию некоторых артиллеристов из расчета этой башни, не было.
Японская эскадра, к удивлению русских, преследовать уходящую к Артуру русскую кильватерную колонну не стала, а развернувшись третий раз, пошла мористее, курсом примерно на Эллиоты.
Впоследствии один из наблюдателей уверял, что концевой японский корабль шел странными зигзагами, словно потеряв управление. Если бы адмирал Гильтебрандт знал, что произошло, он немедленно организовал бы преследование. Но судьбе было угодно, чтобы информацию о случившемся русские получили лишь после войны, когда страсти давно улеглись и первая схватка броненосных эскадр давно стала историей. В самом деле, именно в тот момент русские упустили возможность сразу же если не разгромить, то основательно потрепать японский флот. А причина тому — случайность. Один из снарядов, ударившийся о воду с недолетом, исправно взорвался. Масса взрывчатки у русских снарядов заметно уступала таким же японским, и давали они, как отмечал еще Макаров на испытаниях, сравнительно небольшое количество осколков. Однако сейчас этого хватило. Идущий замыкающим крейсер получил ничего не значащую «контузию» и куда более опасное повреждение — силой взрыва деформировало перо руля. Несильно, но теперь повернуть руль не получалось. Конечно, управление машинами еще никто не отменял, однако максимальная скорость крейсера упала на четыре узла. Теперь командующему японским флотом в случае решительной атаки русских оставалось либо бросить неудачливый корабль, либо вступить в бой, не имея уже преимущества в скорости. На ближней же дистанции русские имели серьезное преимущество. Увы, Гильтебрандт не знал об этом, а история, как известно, не знает сослагательного наклонения.
Бронепалубные крейсера, также обменялись несколькими залпами с соперниками, уже поджидали возвращающуюся эскадру у берегов. На этом короткое столкновение флотов и закончилось.
Однако, как скоро выяснилось, вновь успели отличиться владивостокские крейсера. На этот раз всего три корабля, в их числе слабовооруженный крейсер-купец и, кроме того, один угольщик, прошли через Корейский пролив и атаковали попавшийся им конвой. Один из множества, но, похоже, самый неудачливый. Защищающие его старые крейсера, один типа «Мацусима», и «Сайен» против двух броненосных крейсеров продержались недолго. Тем временем «Светлана» потопила артиллерией и торпедами три судна с армейскими частями. Еще одно, перевозившее боеприпасы, сумел затопить, обстреляв из восьмидюймовок, крейсер «Громобой». Взрыв судна был виден и слышен за несколько миль.
Так что этот раунд, несмотря на получение японцами на континенте подкреплений, русские, по признанию мировой прессы, выиграли.

 

Ляодунский полуостров, Порт-Артур, август 1902 г.

 

— Вот бляжьи дети! — выругался, опуская бинокль, царь. Несколько стоящих рядом офицеров сделали вид, что ничего не слышали. Впрочем, они смотрели на море столь же увлеченно, как только что Николай. А посмотреть было на что. С оборудованного на Золотой горе наблюдательного пункта открывался великолепный вид на японскую эскадру и внешний рейд. Японцы, очевидно, пришли проверить, насколько им удалось ночное дело, а заодно и показать, кто в море хозяин. Поэтому они маневрировали довольно лихо, подходя даже на дальность стрельбы главного калибра береговой артиллерии. При этом до вершины горы долетал грохот залпа расположенной на Электрическом утесе батарее одиннадцатидюймовых орудий. Четыре выпущенных ее орудиями снаряда исправно долетали до колонны кораблей и поднимали фонтаны воды. Пока попасть не удалось ни разу, но японцы, не рискуя долго находиться в прицеле, тотчас меняли курс. Впрочем, иногда и они отвечали берегу залпами главного калибра броненосцев. Крейсера молчали…
Раздражение Николая было вполне объяснимо — мало того, что японцы столь нагло дефилировали сейчас перед Артуром, они еще и не давали ночью никому выспаться уже несколько дней…
Поскольку на прямое столкновение, вне зоны обстрела береговой артиллерии, русские не шли, японцы решили отправить к Порт-Артуру миноносцы и брандеры. Планировалось, что минные корабли ночной атакой отвлекут или уничтожат охрану порта, после чего вперед пройдут брандеры, переделанные из старых судов. Затопив их на узком фарватере и заблокировав выход из гавани, можно будет получить временное господство на море. А пока русские будут поднимать затопленные суда, подоспеют из ремонта броненосные крейсера, и армия наконец форсирует Ялу. Имея же пять-шесть крейсеров, а всего одиннадцать-двенадцать кораблей линии, можно будет одновременно бороться одновременно с русскими рейдерами и с основной эскадрой, везде имея преимущество в силах.
Поэтому уже несколько ночей на внешнем рейде неожиданно начинались настоящие сражения. В первую ночь, когда дежурил третий отряд миноносцев и минный крейсер «Гридень», совсем недавно прибывший на Дальний Восток с Черного моря, японская атака завершилась успехом.
Командир «Гридня», капитан второго ранга Колюпанов, как и его команда, еще плохо ориентировались в окрестностях Артура. Да и опыт совместного плавания оказался маловат. В результате во второй половине ночи охранные силы самопроизвольно разделились на две части. Минный крейсер ушел почти к бухте Тахэ, где и наткнулся на шедший вдоль берега отряд миноносцев. Надо заметить, что через Проливы «Гридень» прошел невооруженным, как «войсковой транспорт номер шесть», а уже в Порт-Артуре получил на вооружение две семидесятипятимиллиметровки и четверку сорокасемимиллиметровых пушек. Поэтому встретить четверку не самых сильных минных кораблей он мог спокойно. И даже отбиться от дестроера, при случае. Вот только с учетом потери ориентировки и своих напарников, русские наблюдатели приняли идущие навстречу миноносцы за своих. В результате миноносцы смогли подойти на расстояние уверенной стрельбы не только сорокасемимиллиметровых пушечек, но и пуска торпед. Которые на этих корабликах были устаревшими четырнадцатидюймовыми. Идущие строем уступа первые японские миноносцы успели даже выпустить по одной торпеде. Которые так и сгинули в волнах без всякого эффекта. В ответ на атакующие кораблики обрушился град огня. Шедший головным «Шестьдесят первый» в минимальное время получил в корпус один семидесятипятимиллиметровый и два сорокасемимиллиметровых снаряда, а на палубе рвануло не меньше пары сорокасемимиллиметровых гранат. Миноносец встал, а на палубе, залитой кровью, лежали тела, включая убитого командира отряда капитана второго ранга Мано. Однако пока комендоры русского корабля с упоением расстреливали первые два миноносца, два других выскочили из-за них. Ориентируясь на вспышки выстрелов минного крейсера, развернулись и выпустили еще три торпеды. Две из которых попали в «Гридень». Небольшому минному крейсеру двух попаданий, пусть и не самых мощных, торпед хватило для того, чтобы начать крениться и тонуть. Тем временем японцы, предоставив обреченный корабль своей участи, сумели подойти к поврежденному собрату. И, взяв на буксир «Шестьдесят первый», скрылись в темноте…
Экипажи четверки русских миноносцев одновременно и услышали стрельбу севернее района патрулирования, и столкнулись с восьмеркой дестроеров. Беспорядочная ночная перестрелка закончилась повреждением одного из русских миноносцев и потерями среди экипажей, как русских, так и японских. Однако, пока шла перестрелка, на Электрической батарее включили прожектора, а из прохода начал выходить дежурный крейсер «Паллада». Японцы, не желая рисковать, ушли. Поврежденный миноносец затонул недалеко от берега, большая часть команды сумела спастись. Однако, пока шла перестрелка, на Электрическом утесе включили прожектора, а из прохода начал выходить дежурный крейсер «Паллада». Японцы, не желая рисковать, ушли. Поврежденный русский миноносец затонул недалеко от берега, большая часть команды сумела спастись.
Столкновения повторялись несколько раз, через ночь или две. В них был потерян еще один русский миноносец. Наконец, досконально разведав, как им казалось, систему охраны рейда, японцы бросили в атаку два отряда дестроеров, прикрывающие идущие вслед за ними брандеры. Но, как ни странно, именно успешные действия разведывательных набегов стали причиной неудачи главной попытки заблокировать русский флот. Гильтебрандт, понимая, что все эти движения японцев — не просто так, усилил дежурные силы. Еще пара канонерок, перекрашенных черной матовой краской для маскировки в ночной тьме, встала скрытно на внешнем рейде вблизи берегов, готовая вмешаться при неудаче основных сил.
Дестроеры, отвлекая на себя дежурные русские миноносцы и минный крейсер, завязали бой и начали отходить в сторону моря. А пока русские отбивались от атак первого, а потом второго отрядов, к рейду шли брандеры.
Пять судов, с экипажами из добровольцев-смертников, рванули мимо ведущих бой дозоров ко входу в гавань… и наткнулись на огонь успевших выйти на рейд дежурных канонерок «Гиляк» и «Отважный». К которым быстро подключились давно поднятые по тревоге и готовые к открытию огня береговые батареи. С приближающихся судов неожиданно ударили в ответ из шестидюймовок старого образца, установленных на самом крупном брандере. Один из японских снарядов попал в носовое орудие «Гиляка». Разорвавшись, он разбил орудие и перебил расчет. Но эта удача оказалось последней. На выдавшееся себя огнем судно обрушился шквал огня. Несколько крупнокалиберных снарядов настолько повредили брандер, что он затонул, проплыв не более полутора длин корпуса. Затонул на глубокой воде в стороне от фарватера.
Еще один брандер, видимо из-за поврежденного управления, выбросился на берег. Экипаж попытался отстреливаться от подбежавших русских пехотинцев, но был уничтожен огнем и штыками. Разозленные убийством товарищей, русские не стали никого брать в плен. Третий брандер подошел к своей цели ближе всех и вполне мог закупорить проход, но навстречу ему как раз выдвигался дежурный крейсер. С «Дианы» не сразу опознали противника, но у кого-то из экипажа брандера не выдержали нервы и в сторону крейсера ударила очередь из дюймовой картечницы Норденфельда. Стоявшие в готовности канониры не подвели. Несколько залпов и японское судно, очевидно получив попадание в рубку, свернуло в сторону. После чего по нему выпустили торпеду. И обреченный брандер ушел под воду в стороне от рейда. Еще два брандера даже не смогли подойти поближе. Обстрелянные для начала канонерками и береговыми орудиями, они встретились с «Дианой» и затонули под ее огнем. Крейсер получивший уже прозвище «сонной богини» за малую максимальную скорость, после этой ночи сразу обозвали «богиней-охотницей». Иногда правда добавляя, когда не слышал никто из экипажа эпитет «медлительной» …
Теперь же, под утро, японцы заявились всей эскадрой, рассчитывая узнать, чем же закончилось ночное дело. Но флот пока стоял в гавани, а встречала «гостей» только береговая артиллерия. Причем пока не очень удачно, что очень злило Николая.
Но вот или артиллеристы пристрелялись, или японцы приблизились ближе, чем обычно… И один из русских снарядов разорвался на идущим вторым в колонне броненосце. Японцы начали поспешно отворачивать, но в это время еще несколько шестидюймовых снарядов попало в идущие в конце колонны крейсера «Токива» и «Ивате». Эти попадания словно пришпорили японцев и, резко увеличив ход, Объединенный флот словно растворился в морской дали.
Первое же попадание в японцев привело императора в восторг.
— Вот как надо! Ай, молодцы артиллеристы, хороши… Прошка! Коня!
— Государь, может…, - пытался что-то сказать стоявший ближе всего к царю Алексеев.
— Некогда, наместник! Потом свое дело изложишь! Поздравлю артиллеристов со славной стрельбой, а там и поговорим, — отмахнулся от него Николай. Не меньше, чем успеху артиллеристов, Николай радовался и тому, что японцы ушли. Ушли, не увидев выходящего из гавани флота и так и не узнав истинное положение дел. Пусть думают, что заперли выход из Порт-Артура. Главное — выиграть время до подхода второй эскадры…

 

Ляодунский полуостров, Порт-Артур, август 1902 г.

 

Еще при первой поездке Николая инкогнито, тогда только в пределах России, барон Мейендорф, командир Собственного Его Величества Конвоя, выделил для охраны пару казаков, согласных походить «ряжеными» под обычную пехоту или гражданских. Еще четверку лучших охранников тогда же выделил начальник дворцовой полиции полковник Ширинкин.
Как правило, в поездку собирали троих из них, так что вместе с личным камердинером поучалось не более пяти человек. Пятым в таких поездках Николая сопровождал лакей Прохор Харитонов, исполняющий обязанности «прислуги за все». Еще несколько секретных агентов обычно ехало тайно, причем даже от самого императора. Николай всегда противился увеличению числа сопровождающих, уверяя, что в таком случае исчезнет вся секретность его передвижений, защищающая его лучше всякой охраны. Впрочем, после выздоровления от тифа, Его Величество не упускал случая позаниматься фехтованием на саблях или эспадронах, наряду с обычными для него конными прогулками и колкой дров.
Когда же инкогнито царя в Порт-Артуре раскрылось, охрану Николая составляли два казака, Осип Каргин и Василий Серов, и агент полиции Алексей Наливайко. К ним, присланный из Тифлиса (Тбилиси), начальник местного жандармского отделения штабс-ротмистр Микеладзе сумел добавить выпрошенных у начальника пешей жандармской команды КВЖД Познанского пятерых жандармов, ранее охранявших местных начальников из управления дороги. У самого же Микеладзе в подчинении было всего трое унтер-офицеров, что конечно мало для такого важного города. Кроме жандармов, охрану усилили стрелками из стоявшего в Порт-Артуре двадцать пятого полка. Но по городу царь ходил обычно всего с парой-тройкой сопровождающих, даже после начала боевых действий. Остальные караулили его резиденцию и сопровождали государя в поездках по Квантуну. Вот и сегодня Николай возвращался домой из дворца наместника всего с двумя сопровождающими. Третий, как обычно, отдыхал, готовясь менять одного из охранников на следующий день.
Война застыла в неопределенном равновесии, зато новостей из России было много. И большей частью не слишком обнадеживающих. Стройка обходного пути вокруг Байкала затягивалась, так что ждать больших подкреплений войскам не стоило. Кроме того, Редигер сообщал, что нехорошо зашевелились цесарцы-австрияки. Не обратив даже малейшего внимания на явное недовольство Берлина. Поэтому много войск с западных округов взять невозможно, особенно с противостоящих Австрии округов. Волнения крестьян в Малороссии затихли, зато были попытки бунта в центральных губерниях. Добавить еще подметные письма и наглую агитацию бунтовщиков-революционеров в газетах, да нехорошие разговоры в Семье… Никак эти Владимировичи не успокоятся, даже после того, как сам Великий князь отправился в Туркестан «повышать боеготовность армии на случай войны». В общем, поводов для раздумий хватало, даже на фоне того, что Александра Федоровна несколько успокоилась в своих письмах. Однако проводила, по сообщениям жандармов, сеанс за сеансом каких-то спиритических гаданий вместе с черногорскими принцессами и неким авантюристом — Папюсом из Франции.
— Черт бы с ним, — пробормотал вслух Николай, вспомнив последнюю из встреч с женой. — Лучше один Папюс, чем десяток истерик в день…, - задумавшись, он не очень внимательно смотрел по сторонам. Неладное в четверке китайцев, то ли грузивших, то ли разгружавших что-то с обычной тележки рикши, заподозрил только шедший позади царя Наливайко. Слишком сосредоточенно эти китайцы возились с небольшой и на вид нетяжелой поклажей. Он уже потянул из кобуры на поясе револьвер, когда сверток в руках четверки внезапно развалился. У всех четырех нападающих в руках оказались странные, недлинные на вид, изогнутые массивные мечи с двуручной рукояткой. Двое китайцев бросились на идущего впереди Каргина. Еще двое с удивительной быстротой рванули к Николаю.
Идущий впереди казак нападения не ожидал, но при появлении угрозы не сплоховал. Китайцы еще махали своими чудными мечами-саблями. Один обозначал удар снизу, другой сверху. Когда висящая на боку Осипа шашка словно сама собой выскочила из ножен. И звонко ударившись о нижний клинок, резко подскочила вверх, переполосовав глубоким разрезом грудь второго нападающего, чей меч просвистел мимо казака. И упал вместе с владельцем. Из раны, пропитывая куртку и капая на землю потекла кровь. Однако первый, идущий снизу, меч оказался тяжелее, чем рассчитывал казак. Поэтому он не сумел ни сбить его с траектории удара, ни уклониться. Меч проскочил по боку Каргина, взрезая ткани и тело. Хлынула кровь.
В это же время Николай-Петр, отреагировав на внезапную угрозу, успел выхватить палаш. И отскочить чуть в сторону, к стене дома. Одновременно пригнувшись и нанося удар по руке одного из атакующих, не прикрытой гардой. Наливайко, успевший выхватить свой «Смит-Вессон русский», выстрелил во второго. Тяжелая мягкая пуля попала китайцу в грудь. Не успев завершить какой-то хитрый финт, нападавший выронил меч и завалился назад, словно от удара.
Каргин упал. Атакующий царя, промахнувшийся от неожиданного отпора, громко заорав, перехватил меч двумя руками. По рукоятке меча и руке обильно струилась кровь. Николай даже не пытался отбить тяжелый меч палашом. Вместо этого государь шагнул чуть в сторону, одновременно выбрасывая руку с клинком в длинном выпаде. Длина которого была намного больше длины мечей атакующих. Палаш вошел в тело нападавшего и его меч только резанул по левой руке Николая.
Напавший на казака не стал добивать упавшего, а прыгнул вперед, к царю. Наливайко, громко матерясь успел лишь взвести курок револьвера и выстрелить второй раз. Промах. Но царь ускользнул от рубящего удара второго китайца. Которому еще и помешал ударивший по его ногам из последних сил казак. Сил прорезать обмотки на ногах атакующего ему уже не хватило, но точно ударить китаец уже не смог. Да тело пропустившего укол палаша упало в сторону атакующего. Все это позволило Алексею выстрелить еще раз. И попасть. Но тут его ударил в спину ножом еще один китаец, который до того прятался в переулке и следил за подходами.
Теперь раненный в руку царь, почти теряющий сознание от боли, оказался наедине с вооруженным ножом китайцем. Однако тот атаковать не стал, неожиданно бросившись бежать в переулок. Но явно далеко не убежал, потому что оттуда раздалась громкая ругань и короткий шум борьбы.
А к присевшему у стенки дома, зажимающему рану на руке императору со всех сторон спешили патрули…
Еще через сутки газеты всего мира вышли с сенсационными известиями. Огромные, набранные самым крупным шрифтом заголовки рассказывали о неудачном покушении китайских националистов на русского самодержца. Некоторые, самые осведомленные, сообщали так же, что в Порт-Артуре арестован некий Лин, китайский торговец, которого русские жандармы считают резидентом японской разведки. И которой, весьма вероятно, связан с покушением. Японцы с негодованием отвергали эти домыслы, отмечая, что как нападение на наследника в тысяча восемьсот девяносто первом году было реакцией сумасшедшего одиночки, так нынешнее несет печать такого же безумия на национальной почве. При этом часто упоминалось, что китайцы считают все остальные народы ниже себя, а также описывались жестокости, творимые восставшими «тайпинами» или «боксерами» против европейцев и японцев. Но этим статьям верили и перепечатывали мало, в основном — англичане, американцы и, частично, французы. В газетах остальных наций эти оправдания если и печатались, то сопровождались весьма нелестными комментариями и воспоминаниями об убитой корейской королеве Мин. Причем в некоторых французских изданиях публиковали гравюры этой королевы в виде весьма молодой красавицы в экзотическом наряде.
Ажиотаж по поводу этого происшествия был столь велик, что на его фоне остались почти незамеченными сообщения о покушении на министра внутренних дел Сипягина и попытке покушения на генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея.
Еще одним последствием этого события стал резкий рост заказов на револьверы «Смит-Вессон русский», причем не только в России, но и в Северо-Американских Соединенных Штатах. На волне популярности этой модели начали выпускаться даже усовершенствованные патроны 44 калибра[4] с бездымным порохом и полуоболочечной пулей.

 

Желтороссия, г. Харбин, август 1902 г.
Поезд, лязгнув буферами и шипя стравливаемым паровозом паром, встал. Причем выходная дверь второго, «царского» вагона оказалась точно напротив красной ковровой дорожки, расстеленной на перроне. На котором, кроме встречающих высокопоставленных лиц, выстроился почетный караул в новой полевой, свело-оливкового цвета, форме. Кроме караула, чуть в стороне стоял, поблескивая на солнце начищенной медью инструментов, полковой оркестр, громко грянувший мелодию «Боже, царя храни», едва открылась дверь вагона.
Под звуки музыки спустились на перрон один за другим сам император Николай, его флигель-адъютант граф Гейден, наместник Его Величества на Дальнем Востоке адмирал Алексеев и еще несколько человек. Стоявший первым среди встречающих генерал-губернатор Куропаткин, сделав несколько строевых шагов к императору, произнес короткий доклад. После чего начался церемониал встречи, сокращенный по сравнению с обычным регламентом ввиду ранения государя. Среди встречающих заметно выделялись черной парадной формой моряки во главе с адмиралом Дубасовым, назначенным, заодно с исполнением должности морского министра, командующим Тихоокеанским флотом. Кроме них, в глаза бросались среди сравнительно скромно экипированных армейцев, кавалергарды в блестящих парадных кирасах и парадных касках, с фигурками двуглавых орлов на них.
Как только церемония закончилась, встречающие и гости расселись по ожидающим их коляскам. И длинный кортеж в сопровождении гвардейцев-кавалеристов из недавно прибывшего кавалергардского полка и казаков устремился от вокзала к резиденции генерал-губернатора.
По прямой, как проспект, Вокзальной улице, коляски выехали на Николаевскую площадь со стоящим в ее центре собором Святого Николая, и развернулись к большому особняку за причудливой чугунной оградой, охраняемый несколькими постами восточно-сибирских стрелков. Этот особняки был резиденцией генерал-губернатора Северной Маньчжурии. В нем и расположились, вместе с генерал-губернатором, со своей небольшой свитой Николай и наместник на Дальнем Востоке адмирал Алексеев.
На следующий день в большом бальном зале особняка собралась практически та же компания, что и на перроне вокзала. Сверкая золотым и серебряным шитьем парадных мундиров, начищенной синью сторублевых «тимофеевских» сапог и блеском орденов генералы, адмиралы и их адъютанты, свысока поглядывали на одетых в полевую форму армейцев и бледновато выглядевших на фоне всей этой армейской мощи чиновников. И неторопливо размещались на заранее принесенных стульях и креслах. Сидения были расставлены полукругом перед возвышением, на котором во время балов размещался оркестр. Сейчас там стоял столик и несколько кресел.
Наконец из неприметной двери под грохот сдвигаемых стульев появился сам царь. Выглядел он совсем неплохо, хотя левая рука по-прежнему была замотана бинтами почти до плеча и висела, согнутая, в своеобразной люльке, закрепленной на перекинутом через шею беленом ремне. С ним шла его свита, включавшая, кроме вчерашних лиц, еще и Наследника престола в кавалерийской форме с палашом на боку и генерал-губернатора Куропаткина. Государь, милостиво ответив на приветствия, разрешил всем садится и, дождавшись, пока все разместятся, лично открыл совещание.
— Господа генералы и адмиралы, господа офицеры и чиновники! Поскольку все мы здесь собрались для решения важных для нашего дела вопросов, тратить время на пустые разговоры и политесы не будем. Посему всех прошу говорить кратко, по существу, без чинов. Отмечу, что война, о возможности которой говорили еще семь лет назад, началась, как всегда бывает на Руси, неожиданно. И мы оказались к ней не совсем готовы. Особенно наши главные, управляющие чины, штабы и департаменты. Посему, опыт первых недель войны учтя, порешили Мы создать единый штаб управления всеми военными и гражданскими делами на сей территории. И возглавить сей орган Ставку Главнокомандования собственноручно. Наместнику же Нашему быть при Нашей особе товарищем (заместителем) и заведовать всеми гражданскими управлениями. Вторым товарищем Нам назначаю адмирала Дубасова, коий будет командовать и Тихоокеанским флотом. Третьим товарищем, коий будет отвечать прежде всего за армейские дела, назначаю генерал-губернатора, генерал-адъютанта Куропаткина. Армейское и флотское командование остается на своем месте.
Общество сдержанно заволновалось столь неожиданным новостям. Многие из присутствующих полагали, что после покушения Император более не будет рисковать и удалиться в Европейскую Россию, оставив разбираться с «желтолицыми макаками» новоназначенного Наместника. Теперь же, пребывая в изумлении, многие из присутствующих гадали, что кроется за решением государя — желание лично отомстить азиатам или недоверие к сановникам, пусть и назначенным им на руководящие посты. А ведь от этого «важного» вопроса зависело и то, как следует себя вести с ними и государем, и как будут смотреться служебные и неслужебные взаимоотношения в глазах царя с возможными кандидатами на опалу. Впрочем, среди присутствующих были и такие, которых все эти «высокие материи» волновали слабо. Это были прежде всего армейцы и моряки, полагавшие, что «за царем служба не пропадет» и больше интересовавшиеся дальнейшим планом войны, чем размещением начальства на соответствующих рангу креслах. Тем более, как остроумно высказался буквально на днях прибывший вместе со сводной бригадой гвардии граф Стенбок-Формор.
— Пока снаряды рвутся днем и ночью, быстрей идут чины и ордена.
Так что офицеры, по преимуществу сидящие на вторых и третьих рядах стульев, больше ожидали, когда Государь озвучит цели и планы войны. Которая пусть длиться как можно дольше, чтобы успеть отличиться каждому из присутствующих. И чтобы никто не ушел обиженным, генерал-адъютант Куропаткин зачитал обобщенный план военных действий против Японии.
— До накопления сил предусматривается держать оборону на границе с Кореей… После получения превосходства на суше предусматривается наступление вплоть до разгрома высаженных войск… При этом флот, должен препятствовать усилению вражеских войск на континенте. А по прибытии второй эскадры — захватить господство на море и быть в готовности к высадке десантов… В первую очередь планируется захват Курильских островов и Цусимы…

 

Британская империя, Сэндригемский дворец, август 1902 г.

 

Несколько недель, как коронованный владыка крупнейшей мировой империи, раскинувшейся на четверть всей земной суши, сегодня демонстрировал окружающему миру, что он, подобно многим своим подданным подвержен популярной английской болезни — сплину. С мрачным видом, отнюдь не соответствующим неплохой, пусть и жарковатой, летней погоде, Его Величество бродил по дворцу, пугая слуг. Хотя они, надо полагать, вполне понимали настроение своего господина. Столько времени быть всего лишь наследником престола и перед самой коронацией вдруг слечь с аппендицитом… А в довесок к этому — получить оплеуху от буров, а затем — наглую русскую аннексию в Китае и вслед за ней — войну. Конечно, война между Россией и Японией была одной из целей английской политики уже несколько лет. Но не сейчас, когда японцы готовы к ней еще меньше, чем русские. Об этом говорили все прочитанные Его Величеством справки о состоянии армии и флота этой азиатской страны. Это наглядно показало маневрирование японских крейсеров во время подготовки к коронационному параду. Все европейские наблюдатели тогда отметили, что у берегов Ирландии оба японских крейсера при сильном приливном течении проскочили назначенные им бочки и опасно приблизились к берегу, рискуя серьёзной аварией.
Собственно, разобьют или нет русские японцев, короля интересовало мало. Ему требовалось, чтобы русские понесли потери и материальные издержки. С тем, чтобы пристегнуть их потом к антигерманской политике Англии. И от осознания того, что русские могут разрушить столь тщательно выпестованную его министрами комбинацию, король и впадал в столь нехорошее настроение. Буры его интересовали меньше, тем более, что после очередного усиления армии в Южной Африке и уничтожения последнего из бурских каперов, их верхушка снова вернулась к переговорам о мире. Дать им некие преференции, пусть после изрядного дипломатического торга и они перейдут под его руку. А дальше… сажать и вешать можно и потом. Так как джентльмен — хозяин своего слова. А потому — хочет дает его, а хочет — забирает обратно. Главное — результат в его пользу.
Так и ходил Его Величество, словно призрак замка Балморал, пугая встречных и поперечных своим видом… Но стоило ливрейному лакею доложить, что прибыл и просит аудиенции главнокомандующий Средиземноморским флотом адмирал Фишер, как плохое настроение короля испарилось, словно роса на солнце.
Поджарый, среднего роста, подвижный словно ртуть и не по-английски эмоциональный адмирал Джон Фишер, своим лицом напоминающий скорее азиата, чем европейца, не был знаком до этого с Эдуардом. Внешне абсолютно различные, эти два человека были созданы для дружбы, так как думали в унисон. Оба они считали необходимым сохранение величия и первенства своей страны в мире. Надо признать, что их подходы к достижению этой цели несколько разнились, но это отнюдь не могло помешать их взаимопониманию. Если король Эдуард не без успеха плел сложные политические интриги для сохранения европейского мира и предотвращения прямого военного столкновения великих держав, то его адмирал был готов в любой момент воевать против любого флота любой державы, а то и со всеми одновременно. И этот всегда готовый к войне адмирал сразу после коронации запросил аудиенции у своего повелителя. Каковую и получил сегодня, намного раньше, чем это случилось в ином варианте будущего.
Встретились они в неформальной обстановке, в оружейной комнате замка. Его Величество стоял у шкафа с охотничьими ружьями, когда в зал быстрым шагом вошел адмирал, сопровождаемый лакеем, несущим какую-то коробку.
Поздоровавшись, адмирал окинул взглядом уходящие вдаль ряды шкафов, за стеклами которых виднелись вороненые стволы разнообразных ружей. Чего тут только не было! От охотничьих штуцеров, дробовиков, двух- и трехствольных ружей именитых производителей до боевых винтовок и револьверов оружейных фирм разных стран. Чуть дальше стояли шкафы, наполненные охотничьими приспособлениями и холодным оружием, типа луков со стрелами, арбалетов, ножей, копий и капканов. Кроме охотничьих, блестели полированным железом из-за стекол и самые разнообразные боевые мечи, сабли и палаши, включая причудливо изогнутые турецкие ятаганы и азиатские сабли…
Тем временем лакей, поклонившись, оставил футляр рядом с адмиралом и отошел.
— Ваше Величество, как я понимаю, угадали, что я приготовил Вам в подарок, — еще раз поклонившись, заметил Джон.
— Неужели? — деланно удивился Эдуард и усмехнувшись, добавил. — Полно, адмирал, вы не на приеме, чтобы изображать из себя льстивого придворного. Оставьте эти приемчики какому-нибудь Бересфорду…
— Слушаюсь, ваше Величество, — тем же шутливым тоном ответил Фишер, сделав вид, что не услышал фамилии своего врага. Наклонясь к футляру, он извлек недлинный изогнутый меч, со странной двуручной рукояткой, обвитой черным шнуром.
— Прочитав недавние известия из Китая, я понял, Ваше Величество, что в вашей коллекции не хватает именно этого экземпляра, — передавая меч королю, заметил адмирал. — Это — китайский меч, так называемый «Да-дао». Именно такие использовали в покушении на русского царя.
— О, да. Это действительно «царский» подарок, — пошутил король. — Впрочем, полагаю, я знаю, чем отдариться. Но пока…, - он сделал знак лакею. Тот подбежал и принял меч. — В азиатский раздел, Китай. Табличку подписать «Да — дао»… Пойдемте, сэр Джон. Давайте без китайских церемоний поговорим и выкурим по хорошей сигаре. Мне тут поставщик прислал очень неплохие, из Северной Америки. Не «Корона», конечно, но…
В курительной, отделанной охотничьими мотивами комнате с роскошной мебелью, они расположились неподалеку от камина, в котором весело пылали несколько поленьев. Конечно, тепло и даже жарко было и без этого, но огонь создавал такое ощущение уюта, что оба собеседника не смогли удержаться от соблазна сесть поближе.
— Итак Джон, слушаю вас, — после нескольких дежурных фраз о погоде, сделав пару затяжек, начал серьезный разговор Эдуард.
— Ваше Величество, я прибыл просить у Вас отставки, — отложив сигару, ответил Фишер.
— Отставку? Но почему? — удивился король.
— Потому что я не могу смотреть на унижение нашей страны и угрозу Вашей чести, сир, — экзальтированно ответил Фишер. — Правительство Вашего Величества совершенно не понимает ситуации и слишком боится этих русских. Прямо-таки испуганные кролики перед разъяренным медведем… О чем думает лорд Керр[5]? Зачем было отправлять отряд адмирала Идзюина в обход, вокруг Африки, в сопровождении всего лишь двух бронепалубных крейсеров? Почему нельзя было отправить их через Средиземное море? При том, что у русских там осталась всего одна канонерка и три старых миноносца, а у нас — целый флот, даже учитывая отправку части кораблей в Индийский океан. Японцы не только быстрее добрались домой, но могли бы нанести огромный урон русской торговле в этом районе. Тем более, что русская «Летучая эскадра» оказалась совершенно бессильной. Едва бросившись в погоню, она вынуждена была отправиться обратно из-за поломок в машинах, и не могла бы угрожать даже мыши, а не броненосному и бронепалубному крейсерам… И что мы имеем в итоге? Наш союзник вынужден ползти окружным путем к себе домой, где идет война с русскими. А между тем русские беспрепятственно провели свои корабли Суэцким каналом… Я даже не вспоминаю эпопею с бурскими каперами. Необученность личного состава отдаленных морских станций доходит до того, что боевой корабль Вашего Величества топит какой-то вооруженный пароход… Что это — глупость или измена, сир?
Своей внешностью, личным обаянием и горячностью адмирал в считанные мгновения настолько понравился королю, что с этой встречи началась их долгая и нерушимая дружба.
— Я понял вас, Джон. Кстати, как вас зовут друзья? — король пустил в ход все свое обаяние.
— Джек, Ваше Величество, — удивленно ответил Фишер.
— Джек. Можно я так буду вас называть? — ошеломленный адмирал смог только кивнуть. — Джек, поймите, в данном случае решение принимали не они. Я решил, что не стоит дразнить русского медведя. Пусть он повыдергивает хвосты и покарябает чешую азиатским драконам. Но при этом и сам выйдет ослабленным из схватки и не сможет угрожать нам… Тем более, что медведь очень приветливо косится в сторону германского орла. А германцы последнее время становятся очень неприятным соперником. Понимаете, Джек?
— Сир, но в таком случае… Устроить «копенгагирование»[6] немецкого флота, пока они в одиночестве, — встрепенулся Фишер.
— Мысль интересная, но преждевременная, Джек, — улыбнулся король. — Вот что. Готовьтесь сдать свою должность тому, кого назначит вам в преемники Адмиралтейство. И приезжайте принимать должность Второго Морского Лорда. А еще — подготовьте мне соответствующие меморандумы о том, как вы считаете необходимым развить наш флот в свете описанных мною ситуаций во внешней политике. Не волнуйтесь, никто, кроме меня, наследника и лорда Кноллиса с ними ознакомлен не будет. А пока, — он сделал широкий жест рукой, — докурим сигары и прогуляемся вокруг замка, если не возражаете, адмирал. Да, кстати, как вы относитесь к охоте, Джек?…
Встреча в Сэндригем-хаусе имела далеко идущие последствия, даже не учитывая непоколебимой дружбы между будущим Первым Морским Лордом и Эдуардом Седьмым. Благодаря ей адмирал Фишер стал Первым Морским Лордом, что и предопределило развитие военно-морского флота Британии на многие годы и даже, пожалуй, конфигурацию и продолжительность Великой мировой войны.

 

Желтороссия, Харбин, август 1902 г.

 

Наконец-то выдался сравнительно спокойный день в той непрерывной череде дел, которая захватила Николая-Петра с момента его «выздоровления». Все донесения прочитаны, документы, подлежащие личной правке, обработаны и подписаны, в войне на суше и море затишье, если не считать мелких стычек казачьих арьергардов с японскими авангардами в Корее и постоянных схваток миноносных сил у Порт-Артура, над всем Дальним Востоком безоблачное небо…
Честно говоря, такие вот свободные дни ему В ТОЙ ЖИЗНИ никогда не нравились, но, кажется, пребывание в новом теле подействовало успокаивающе. Он заметил, что реже стал ругаться, да и драть провинившихся, как сидоровых коз, или бить их палкой уже особо не хочется. С другой стороны, даже те изменения, которые произошли с ним за это время, в Семье вызвали такие волнения, что ему поневоле пришлось сдерживать свои порывы.
Вспомнив о Семье Романовых, он невольно припомнил и Алексея. Подумав с закипающей ненавистью, что тогда, отстраняя дядюшку «семь пудов августейшего мяса» от должности, он очень ошибся. Надо было его не в Париж отпускать, а казнить прилюдно, хотя бы расстрелянием. А лучше — четвертовать, за все то зло, что он флоту российскому причинил. Тут Николаю вспомнились полученные донесения о происшествии с броненосцами «Победа» и «Ослябя». Новейшие броненосцы! Котлы на которых угробили за половину похода, если по донесениям от командиров — из-за некачественного изготовления и недостаточного времени подготовки машинной команды! «Ослябя» строится с девяносто пятого года! И все это время не могли найти возможности обучить машинную команду?
После таких воспоминаний Николаю захотелось лично опробовать на ответственных за эти недавно приобретенный для него графом Гейденом экземпляр американского «Кольта Нью Нейви». Интересный револьвер, кстати. С откидным барабаном для быстрого перезаряжания и три и восемь десятых линии калибром[7]. А не три, как «Наган». И заряжать быстрее. Вот бы проверить, как он действует и не разбалтывается ли крепление барабана при частой стрельбе…
Но никого из этих гаденышей, по вине которых ушли от адмирала Фелькерзама два вражеских крейсера, под рукой не было и, чтобы успокоиться, ему пришлось встать, подойти к шкапу и налить себе из стоявшего там графинчика рюмку очищенной. Вот водка — это несомненно то, что за прошедшее время стало намного лучше. Теперь даже не надо отбивать неприятный вкус добавками, как в ТО время…
Водка помогла успокоится. Но ненадолго, так как сразу же в памяти всплыли французские заказы. Новейшие броненосец и крейсер, которые эти «союзники» никак не могут достроить. И ведь корабли-то хуже, чем японские. А дядюшка еще ухитрился и пять броненосцев по такому же типу заказать! Повезло, что два не успели заложить вообще и удалось отложить их постройку, а сэкономленные деньги бросить на другие цели. А три так и строятся, устарев, по мнению Николая, уже на стадии закладки из-за меньшего водоизмещения и скорости, чем у броненосцев Англии, Германии и Японии. И что с ними делать? На начало войны опоздали, достроены будут не раньше конца следующего года, а третий вообще к пятому году. В общем — одно расстройство и перевод денег. Вот переработанный проект, который сейчас Скворцов делает, может быть и будет лучше этих «лягушачьих выродков». (А как, посудите сами, можно назвать потомков еще недостроенного французами — лягушатниками броненосца?) Но и Скворцов, как докладывает за основу взял эти же броненосцы. Только и нового, что средний калибр увеличил до восьми дюймов, да систему бронирования сделал как у немцев. Скорость, конечно, больше планируется, чем у современных броненосцев, но всего на узел. И проектируют медленно, раньше, чем через два года не закончат. А к тому времени, подумал Николай, и опыт войны появится, так что опять изменения вносить придется. Как бы опытных рабочих не потерять. Может заказать что-нибудь по готовому проекту? Крейсера, например, броненосные? Надо будет с Федором Васильевичем (адмирал Дубасов) совет учинить, пока он в Порт-Артур не уехал. И опять же — где деньги взять? Опять у французов или немцев занимать?
От расстройства Николай налил водки прямо в стоящий на столе чайный бокал и выпил ее на раз, большими глотками. Опять успокоился, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло, достал трубку и начал неторопливо набивать ее английским табаком. Набил, столь же неторопливо раскурил и снова сел в кресло. Подумал, что неплохо бы перенести Ставку ближе к боевым действиям, в Мукден. Но тут же вспомнил нервные возражения приехавшего вместе с большей частью конвоя барона Мейендорфа. Который уверял, что обеспечить его охрану даже в Харбине очень сложно, а уж в практически китайском Мукдене или в находящемся под обстрелом врагов Порт-Артуре. Потому и пришлось устроиться здесь. Все же и русских побольше. Даже пусть часть из них и евреи, коим сюда разрешили переезжать без ограничений профессий. Он усмехнулся, подумав, что и евреи не слишком сюда рвутся ехать. Им бы куда-нибудь в Европейскую Россию, чтобы там свои шинки да лавки открывать и на русских крестьянах наживаться. Ничего, перетерпят. Те, кто побогаче уже по новому указу специальный налог на проживание выплатили и живут где хотят. А голытьбы, да лавочников в России хватает и без евреев…
Опять расстроившись от неожиданной мысли, что войну, получается, слишком рано спровоцировали — ни переселенцев привезти достаточно, ни флот новыми кораблями оснастить, ни даже дорогу железную до нормальной работы достроить не успели, он снова набил трубку. Затянулся и, глядя сквозь клубы ароматного дыма на темнеющее окно, решил, что откладывать было еще опаснее — японцы флот уже оснастили, вдруг да успели бы подготовиться и через год начать войну уже на своих условиях. К тому же и англичане, сейчас только бурскую войну заканчивающие, могли своим союзникам большую помощь оказать. А сейчас у них руки связаны, пока мир с бурами не заключили. Вот и гадай, как лучше, если они сейчас ухитрились крейсера этих азиатов из Англии под своей охраной отправить. «Фелькерзам же ничего сделать не сумел, но в сем конфузе виноват менее всего. А молодец, не побоялся на крейсерах через Средиземное море и Суэц вдогонку Чухнину пойти. Даже не дожидаясь, пока его отряд «Наварин» усилит. Догонит, чаю (ожидаю). И отписать, чтоб на себя крейсера эскадры взял. Ежели здоровье позволит».
В дверь постучали.
— Да, — откликнулся он, убирая трубку. Про то, что царь перешел с папирос на трубку, слухи уже ходили, но зачем давать лишний довод…
Вошедший Чемадуров с поклоном передал Николаю записку Дубасова, извещающую, что в Ставку прибыли трое мичманов — Корсак, Оленев и Белов, «кои из известной Вашему Величеству поездки по личным делам вернулись».
— Хорошая весть, Терентий. Прикажи-ка мне мундир флотский подать. И к ужину гостей ждите, не меньше четырех человек. Подадите в большой столовой.
— Слушаюсь- с, Государь! — еще раз коротко поклонился камердинер и быстро вышел, чтоб без промедлений приготовить все необходимое.
Швейцарская конфедерация, Женева, пивная «Bistrot 23», август 1902 г.
Гарсон[8] наконец-то принес кружку пива, и Борис сделал глоток, длинный, как целая жизнь. Честно говоря, он предпочел бы хорошее вино, но не верил, что в этом заведении в окраинном районе города найдется что-то приличное. А пиво… пиво оказалось неплохое. Но самое главное, первый же глоток наконец смыл напряжение, копившееся все это время внутри. Все закончилось и он в безопасности. Стало легко и приятно, даже приятней, чем после понюшки кокаина.
Он поставил кружку, достал из портсигара папиросу и закурил, вспоминая…
Постановление об убийстве министра внутренних дел ему передал лично Азеф. И он же познакомил с группой товарищей, готовых выполнить этот акт борьбы. Похоже, Борис своей целеустремленностью, хладнокровием и боевыми умениями понравился фактическому главе Боевой Организации, иначе с чего бы он назначил Савинкова в группе руководителем.
Борис сделал еще глоток и вспомнил… В Петербурге он остановился в гостинице «Северной» под именем господина Семашко. Вечером того же дня Борис пошел на явку к уехавшему заранее товарищу Покотилову. Он должен был ждать Савинкова ежедневно на Садовой, в районе от Невского до Гороховой. Поэтому Борис гулял по Садовой, отыскивая в пестрой толпе разносчиков знакомое лицо. Чем дальше шел, тем меньше был уверен во встрече. Он уже решил, что товарища нет в Петербурге, что он либо арестован на границе, либо не сумел устроиться торговцем. Вдруг кто-то окликнул Бориса:
— Барин, купите «Голубку», пять копеек десяток.
Перед Борисом стоял тот, кого он искал. Совершенно не похожий на запомнившийся по заграничной встрече образ, настоящий офеня — в белом фартуке, в полушубке и картузе, небритый, осунувшийся и побледневший. На плечах у связника висел лоток с папиросами, спичками, кошельками и разной мелочью. Савинков подошел к нему и, якобы выбирая товар, успел шепотом назначить свидание в трактире. Часа через два они уже сидели в грязном трактире, недалеко от Сенной. Он оставил дома лоток, но был в том же полушубке и картузе. Разговаривая с ним, Борис долго не мог привыкнуть к этой новой для него одежде товарища. Он рассказал Савинкову, что другой товарищ уже тоже извозчик, что они оба следят за домом министра и что однажды им удалось увидеть его карету. Он тут же описал мне внешний вид выезда Сипягина: вороные кони, кучер с медалями на груди, ливрейный лакей на козлах и сзади и впереди — охрана: трое конных жандармов и пара сыщиков на вороном рысаке. Рассказал Покотилов и об обычных маршрутах министра, чаще всего ездившего мимо Летнего сада в сторону Мариинского дворца, на доклад премьер-министру.
План покушения созрел быстро и был одобрен всеми членами группы. Но до сих пор Борис считал, что благополучный исход этой, первой попытки покушения, был чистой удачей, выпавшей на их долю. Ибо они с таким видом ходили после срыва акции по улицам, что самый тупой филер мог бы сообразить… А Боришанского, который испугался якобы окруживших его агентов охранки и сбежал с поста, он отстранил правильно. И будет это отстаивать и перед Азефом, и перед любым членом центрального комитета. Не достоин такой трус, сорвавший хорошо спланированное дело, быть членом Боевой Организации. Борис сделал еще пару глотков из кружки, машинально отметив, что пиво действительно неплохое, совсем как немецкое.
Потом стало еще хуже — при разряжении бомб, которые остались от неудачного покушения подорвался Покотилов. Полиция словно сорвалась с цепи, проверяя подозрительные квартиры и целые районы. Но ничего не нашла, а самого Савинкова, жившего по паспорту Константина Чернецкого, останавливали на улице несколько раз. Но каждый раз с извинениями отпускали.
Надо признать выдающиеся таланты Азефа, сделав еще глоток, подумал Савинков. Все предусмотрел, даже возможность подрыва основного изготовителя бомб. Не прошло и двух недель, как из Киева приехал знакомый Борису химик Швейцер. Кстати, познакомились они как раз в этой пивнушке. И привез этот знакомый около пуда динамита в обычной сетке. Из этого динамита получилось ровно четыре бомбы.
Яркие воспоминания вновь нахлынули на него, заставив заново пережить ТОТ день, пусть и мысленно…
Он медленно встал со скамейки в Летнем саду и вышел в ворота с таким расчетом, чтобы пройти вдоль по улице мимо изготовившихся метальщиков
Уже по виду улицы было понятно, что Сипягин проедет сейчас. Приставы и городовые, стоящие напротив входа в сад и у моста, имели подтянутый и напряженно выжидающий вид. Когда Борис прошел половину дороги к Пантелеймоновскому мосту, он наконец заметил среди прохожих Сазонова. Тот шел по улице, высоко подняв голову и держа у плеча бомбу. И практически одновременно по мосту проскакала тройка жандармов, за которыми мчалась карета с вороными конями. Сзади ехало еще двое сыщиков в собственной, запряженной вороным рысаком, пролетке. Борис узнал выезд Сипягина. Засмотревшись на жандармов, он потерял из виду Сазонова, закрытого фланирующими прохожими. Вдруг однообразный шум улицы заглушил тяжелый странный звук, словно кто-то с размаху ударил кувалдой по чугунной плите. Он увидел, как на месте кареты в небо взвился столб серо-желтого, почти черного по краям дыма. Дым, поднимаясь расползался в стороны, затянув на высоте пятого этажа всю улицу. Все вокруг застыло на несколько мгновений, как на фотографии.
Но он ждал взрыва и поэтому пришел в себя почти мгновенно, побежав по улице к месту взрыва. Уже на бегу до него донеслось чей-то испуганный возглас: «Не бегите! Будет взрыв еще…». Когда он подбежал к месту взрыва, дым уже рассеялся. Жандармы, практически не пострадавшие, все еще не могли справиться с лошадьми и вернуться к месту взрыва. Пахло гарью. Прямо передо ним, шагах в четырех от тротуара, на запыленной мостовой полулежал Сазонов, опираясь левой рукой о камни и склонив голову на правый бок. Фуражка слетела, и его темно-каштановые кудри упали на лоб. Лицо было бледно, кое-где по лбу и щекам текли струйки крови. Ниже, у живота, виднелось кровавое темно-багровое пятно. Кровь, растекаясь, образовала большую багряную лужу у ног товарища. У Бориса даже мелькнула мысль, что Сазонов убит. Но разбираться было некогда, конные жандармы уже вернулись к месту взрыва, а один из дежуривших у моста полицейских попросил его уйти. И опять ему повезло — не задержали. И даже не опросили…
А вечером он из газет узнал, что Сипягин все же убит, а Сазонов жив. И что вводятся ограничения на въезд и выезд жителей из столиц, «в целях розыска злоумышленников, покушавшихся на жизнь…» Великого Князя Сергея и министра Сипягина. Покушение на Великого Князя оказалось неудачным и, как писали, участвовавший в нем эсер дал показания о личностях, замешанных в подготовке и осуществлении террористических актов.
Поэтому из города пришлось выбираться пешком, минуя заставы, а потом добираться на поездах до Киева. В Киеве оказалось еще хуже, чем в Петрограде. Начальник местного жандармского отделения полковник Спиридович сумел организовать розыскные мероприятия наилучшим образом. И разгромил местные ячейки партии, арестовав всех до последнего человека. Хорошо, что у Бориса сработало предчувствие и он не пошел на заранее оговоренную конспиративную квартиру. На которой днем позднее был арестован приехавший в Киев Швейцер.
А его спасло хладнокровие и прежние связи — уехав из Киева, он через одного знакомого по ссылке в Вологду вышел на местных контрабандистов. Пришлось выложить почти полторы сотни рублей, но через австрийскую границу его перевели без проблем.
Борис очнулся от воспоминаний и обнаружил, что пиво в кружке уже закончилось. Пока он подзывал гарсона и делал новый заказ, в пивную зашел долгожданный товарищ Азеф, который тоже чудом ускользнул из Москвы после покушения.

 

Маньчжурия, район реки Ялу, сентябрь 1902 г.

 

К первым числам сентября неторопливо двигающиеся вперед японские войска наконец оттеснили казачьи полки Мищенко к реке Ялу. Отступавшие казаки переправились на западный берег, в первую очередь перебросив на заранее приготовленных плотах конную батарею. В обозах которой, кстати, уцелело всего пара десятков снарядов. Переправившиеся казаки, сосредоточились у Сегепу, став подвижным резервом правого фланга. Казаки, не раз сходившиеся в коротких схватках с наступавшими японскими авангардами, смотрели на сидящую в окопах пехоту свысока. Генерал-майор Мищенко докладывал, что: «…японская конница по сравнению с русской чрезвычайно плоха, в конном строю бой старается не принимать, а будучи в него втянута — терпит поражение. Пехота же отличается высокой стойкостью, на поле боя держится до последнего, даже будучи окружена. Артиллерия ни в чем не уступает нашей, но предпочитает стрельбу с закрытых позиций. Подчиненная ему казачья батарея потеряла два орудия, пытаясь стрелять по принятому в мирное время обычаю». Впрочем, получавший такие донесения и ранее, Александр Алексеевич уже принял меры и большая часть орудий, включая недавно полученную четырехорудийную батарею сорокадвухлинейных (106,7 мм) осадных пушек, были укрыты либо в редутах, либо на обратных склонах высот.
Сутки после прибытия казаков прошли спокойно, подошедшие японцы копошились на своем берегу, не всегда отвечая даже на ружейный огонь, время от времени открываемый охотничьими командами[9], занимавшими острова.
Наконец, японцы зашевелились. Их передовые части, на ходу развертываясь из походных колонн в густые цепи, устремились к берегу реки. Среди идущих цепями пехотинцев видны были группы носильщиков с лодками. Как выяснилось позднее, часть лодок была припрятана заранее прямо на берегу. В результате чего охотники, отстреливая носильщиков, наступление японцев остановить не сумели и, действуя по приказу, отошли, едва первые лодки начали отплывать от противоположного берега. Отход прошел успешно, но не без потерь — одновременно с началом переправы острова обстреляла японская артиллерия, как шрапнелью, так и фугасами. Русские орудия пока молчали. Но, как только первые японские цепи вышли на западные берега островов, над ними рванули шрапнели. Розоватые облачка разрывов, казалось, безобидно висящие в небе, обрушили на пехоту противника град пуль, заставив залечь и кое-где даже отступить. Поручик Араки, командовавший восьмой ротой первого полка гвардейской дивизии написал позднее в письме домой о своих впечатлениях хокку:
— Розовые облака дождем свинцовым
Без страха идут вперед сыны Ямато
Славно умирать
На обстрел откликнулись японские орудия. И над головами пехотинцев полетели в обе стороны огненные подарки. Медленно, словно нехотя, разворачивалось артиллерийское сражение. Густые разрывы фугасов и облачка накрывающей цели шрапнели, словно забыв об ищущих укрытия простых солдатах, обрушились на плюющиеся огнем русские редуты и нащупывали укрытые позиции батарей c той и другой стороны реки. Но новые русские пушки, которых к этому времени у Гернгросса теперь стало уже две облегченные батареи нового типа — по шесть орудий, стреляли чаще и как бы не точнее, чем японские. Им неплохо помогали и тяжелые осадные пушки, недосягаемые для вражеского обстрела, достающие до самых дальних японских батарей. Артиллерийская дуэль, изматывающая и методичная, шла до темноты. Уже к середине дня выяснилось, что древо-земляные укрепления старого типа, вроде редутов и люнетов, плохо переносят обстрел современными фугасными снарядами. Почти все потери разбитыми и поврежденными орудиями, а также убитыми или ранеными бойцами за день пришлась именно на них. Так что всю ночь работы шли не только на захваченных японцами островах, но и на оборонительных укреплениях русских. Пока японцы укрепляли свои позиции и подтягивали артиллерию, русские тоже не спали. Уцелевшие орудия из редутов перевозились на подготовленные для других батарей запасные позиции. Но в целом потери были не столь значительны, недостатки устранялись, и Гернгросс уже набросал для себя черновик победной реляции. Однако Александр Алекссевич отнюдь не забывал, что учителями японской армии были немцы, поэтому приказал выдвинуть подкрепления не только для возмещения потерь первой линии, но и на пока спокойные фланги. Которые по немецкой теории тактики наступления должны непременно обойти и атаковать наступающие. И надо признать, что он оказался прав…
Рано утром вся японская артиллерия (двадцать четыре тяжелые двенадцатисантиметровые гаубицы, семьдесят две полевых и двенадцать горных пушек) открыли сильный огонь по русским позициям. Многие батареи вели прицельный огонь прямой наводкой, укрытые в зарослях на островах. Под прикрытием огня артиллерии, на который русские орудия отвечали вяло, сберегаемые до «решающего штурма», японская пехота переправлялась на западный берег, и сходу, разворачиваясь в густые цепи, пыталась захватить русские окопы. Ключевую позицию на Медвежьей сопке, которую японцы называли Тигровой, атаковала пехота гвардейской дивизии.
Но русские, хладнокровно подпустив японские цепи на сравнительно небольшое расстояние, неожиданно открыли плотный ружейно-пулеметный огонь. А по позициям японских батарей открыли огонь все способные стрелять русские пушки, включая осадные. Неся огромные потери, без поддержки своей артиллерии, подавленной русским контрбатарейным огнем, японские пехотинцы откатились назад и кое-где даже бросились вплавь через реку, стремясь достичь островов. Только гвардия, дошедшая до русских окопов вплотную и отброшенная штыковой атакой, несмотря на большие потери, раз за разом поднималась и пыталась атаковать сопку.
— По донесениям с мест, — начальник штаба корпуса, Генерального штаба полковник Агапеев, работать с документами умел и любил, поэтому доклад Гернгроссу последовал незамедлительно, — явно просматривается основное направление усилий японцев — Медвежья сопка. И я бы не исключал, Александр Александрович, появления на фланге сей позиции обходящих сил японцев. Особо учитывая тот факт, что в лоб они атаковали, по оценкам, не более чем дивизией.
— В таком случае, Александр Петрович, прикажите-ка послать гонца и телеграфировать гелиографом Лечицкому. Пусть Платон Алексеевич выдвигается своим отрядом к… пожалуй, что и к Хусану. Как раз должен успеть, как полагаете?
— Так точно! — быстро прикинув на карте расстояние от Амбихэ до Хусана и Лизавена, ответил Агапеев и тотчас вышел из комнаты, чтобы передать приказание…
Пока гвардия наглядно показывала, что она, как и положено гвардии, «умирает, но не отступает и не сдается», передовые части двенадцатой дивизии переправились через Яду и Амбихэ, и продвинулись до Хусана. Вслед за ними начали переправу и пехотные полки двенадцатой дивизии. И никто не подозревал, что за ними внимательно наблюдают глаза русских дозорных, уже отправивших донесение полковнику Лечицкому. Храбрый, грамотный и умелый командир, Платон Алексеевич, получивший полковника вне старшинства за отличие в боях против китайцев, уже начал сворачивать разбросанный по берегу реки Амбихэ отряд, когда по цепочке гелиографов к нему дошло приказание Гернгросса.
Утром, одновременно с новым ударом по фронту оборонительной позиции силами гвардии и второй дивизии, пехота двенадцатой дивизии форсировала Эйхе. Надо сказать, что переправлялись японцы при полном молчании русских батарей, что очень удивило их командование. Но с русских позиций не сделали ни одного выстрела. Оборону на этом направлении, по данным японской разведки, держали всего два батальона сибирских стрелков без артиллерии. Поэтому командовавший дивизией Иноуэ Хикару посчитал, что русские отходят или хотят дождаться начала атаки и произвести залп в упор. Если русские не ушли, решил он, надо смять их оборону одним мощным ударом, а затем выйти быстрым маршем в район Лауфангоу, прямо в тыл левому флангу русских. Японская артиллерия провела сильную артподготовку при полном молчании русской. Затем все четыре японских полка пошли в атаку, построившись в колонны, прикрытые густыми цепями стрелков. Вот тут и началось самое интересное. Оборонявшиеся стрелки сначала встретили их залповым огнем и шрапнелью. Причем русские, как оказалось, имели здесь явно больше двух батальонов, а орудий — как минимум две батареи. А как только японская пехота и артиллерия втянулись в перестрелку с фронта, с тыла ударили казаки и стрелки отряда Лечицкого. Японцы отступили к Хусану, причем некоторые роты окончательно смешались и поддались панике. А самых легконогих бегунов перехватили даже на переправе через Ялу.
Порядок восстановили быстро, но больше атаковать ни в этот день, ни в следующий, японцы не решились. Вялая артиллерийская перестрелка тоже закончилась к вечеру следующего дня, так как и русские, и японцы оказались сильно озабочены непредвиденным расходом боеприпасов. Особенно много расстреляли трехдюймовые скорострелки образца девятисотого года, на батареях которых практически закончился возимый запас патронов[10]. Немногим лучше обстояло дело с пулеметами, потратившими в среднем по три с половиной тысячи патронов на ствол. Плохи были дела и у японцев, имевших небольшие возимые запасы, а к тому же понесших большие потери в пехоте. Тем более, что доставка грузов и подход подкреплений неожиданно осложнилась непогодой — налетевшим проливным дождем с ураганным ветром. Войска, выставив дозоры, укрылись в поселках, потеснив местных жителей, и пережидали непогоду, длившуюся целых два дня. Даже после улучшения никто не спешил вновь активно воевать, ограничиваясь перестрелкой передовых дозоров и иногда канонадой отдельных батарей. Казалось и русские, и японцы, все — от командующих армиями до последнего солдата, ждут знака судьбы…

 

Южно-Китайское море, сентябрь 1902 г.

 

— Остров есть Крит посреди винноцветного моря, прекрасный…, - рассматривая выделяющиеся на фоне морского простора темным пятном берега Формозы (Тайваня), процитировал мичман Блок отрывок «Одиссеи» Гомера.
— Что, Николай, вспомнили Средиземное море? Или по гимназии соскучились? — пошутил стоящий рядом мичман-инженер-механик Аркадий Абрамов.
— Скорее по дому соскучился, — серьезно ответил Николай. И, повернувшись к собеседнику, добавил с иронией. — Смотрю, как государь новые звания для «машинных духов» ввел, вы и духом воспряли? Не боитесь теперь золотых погон?
— Николаша, а вы не слишком близко приняли к сердцу мою шутку? — удивленно ответил Аркадий. — Если так, то извините-с. Ибо груб, неотесан и рядом с самодвижущимися минами одичал-с.
— И ты извини, Аркаша, за неудачную шутку, — улыбнулся Блок. — На душе нехорошо. Идем в пролив рядом с японскими берегами, в открытую, словно у них здесь и миноносцев не может быть. А ведь мы даже не все транспорты отпустили…
Оба они дружно перевели взгляды на море.
Впереди густо дымили броненосцы. Эскадра шла по Южно-Китайскому морю уверенно, словно в родных балтийских водах неподалеку от Кронштадта. В начале колонны, пред «Ростилавом», следовали «Сисой Великий» и «Двенадцать апостолов». Невидимые сейчас собеседникам из-за надстроек, в кильватер ему шли два «императора» — «Николай I» и «Александр II», и «Наварин». У линии горизонта, на пределе видимости, трудно различимые даже в бинокль, широким клином развернулись четыре быстроходных дозорных крейсера. Пароходы, остальные крейсера и истребители, идущие с другого борта, закрывали надстройки.
— Я, как ты уже заметил, всего лишь «машинный дух» и стратегиям вашим не обучался, — улыбнулся ответно Абрамов, — но, полагаю, что японцам выгоднее ловить нас не здесь, а там, где мы окажемся в любом случае — у входа в Печилийский залив.
— Может, ты и прав, Аркадий, — Блок опять посмотрел в сторону удаляющегося острова. — Вот только чувствам не прикажешь. Не нравится мне этот маршрут и все. О чем только «Гроза белоглазая»[11] думает! Лучше бы Лусонским проливом шли…
— Путь длиннее, угля израсходовали бы больше, машины износили сильнее, — возразил Абрамов.
— Ну да, тебе, механической душе, лишь бы машину не напрягать, — пошутил Николай. Глянув на солнце и достав после этого часы, он заметил: — Пора бы к вину свистать и на зав…, - окончание фразы перебил веселый пересвист боцманской дудки.
— Пойдем, загрузим трюмы, господин мичман-инженер, — предложил Блок.
— Пойдем, господин просто мичман, — отшутился Абрамов.
— Ничего, скоро получу лейтенанта, вот тогда посмотрю на твои шутки, — ответил Николай.
Тем временем на баке появилась ендова с водкой, к которой немедленно выстроилась очередь свободных от вахты матросов. Неторопливо проследовал к ней старший баталер, доставая списки и готовясь к выдаче «винной порции».
В кают-компании в это время собирались офицеры. Принятое в мирное время негласное правило не разговаривать о службе в кают-компании давно уже было столь же негласно отменено. И потому сейчас разговор среди присутствующих касался не только легких и, как правило шутливых тем, наподобие воспоминаний об изумленных лицах португальских чиновников в Гоа. Или приключениях лейтенанта Ленина, в пьяном виде едва не уехавшего за границы португальской колонии, в Британскую Индию. А также, например, обалдения англичан, не ожидавших стол наглого появления русской эскадры у индийских берегов и потому срочно приславших для наблюдения за ней аж полдюжины крейсеров.
Но сейчас большинство разговор касалось животрепещущей темы — нового Указа о введении дополнительных званий капитан-лейтенант и капитан-командор, а также общефлотских званий, для всего состава Корпусов инженер-механиков флота и штурманов флота. Если дополнительные звания для строевых офицеров все приняли безоговорочно, то в отношении второго нововведения были и сомневающиеся, и недовольные. К завершению спора с одним из таких консерваторов и подоспели мичманы.
— Не правы вы, Аркадий Константинович, — отвечал своему оппоненту, лейтенанту Небольсину, мичман Бахтин. — Напомню, что с начала постройки паровых судов, управление машинами кораблей и судов возлагалось на вольнонаемных механиков. И были сии машины вспомогательным средством передвижения, а в длительных походах использовали паруса. Ныне же без машины даже артиллерию использовать затруднительно, не говоря о простом движении по морю. И решение Государя совершенно правильное. Артиллеристов и штурманов уже давно обычные строевые офицеры заменяют…
— Не знаю, не уверен, — сдаваясь, но все не желая признавать поражения в споре, покачал головой Небольсин. — Впрочем, готов признать, что резоны для такого решения у Его Императорского Величества есть.[12]
— Господа, а у кого газета «Новое время»? — спросил вошедший вслед за друзьями фон Шульц.
— Вам-то она зачем, Арнэ Карлович? — удивился ревизор Заржевский. — Новое что-то хотите прочесть?
— Не прочел еще статью про Тюренческий бой. Хочу прочесть, как наши армейские, с-дула-заряжающиеся, сапоги, супостата побили и в Манджурию не пустили, — признался, занимая место за столом, фон Шульц.
— Прочитаете еще. Тем более, журналисты все одно, что-нибудь да переврут, — успокоил его Заржевский. — Лучше расскажите, что нового на мостике слышно.
— А ничего интересного. Идем в Порт-Артур, япошки не показываются. Или их наши столь сильно потрепали, что им и воевать пока нечем, или замышляют очередное азиатское коварство…
— Одно хорошо, — заметил Бахтин. — Учениями перестали донимать.
Многие понимающе улыбнулись. Но тему не поддержал никто, даже сильно недовольные адмиралом, который лез в любую щель, механики. Тем более, что последствия учений видели все — эскадра шла, как на параде, без недоразумений и даже без привычных первое время поломок машин.
Вошел старший офицер, князь Путятин, рассматривая на ходу кают-компанию и сервировку стола. Вестовые, словно получив неслышный сигнал, бросились отодвигать стулья. Офицеры, прервав разговоры, поднялись с кресел, двигаясь к своим местам.
— Прошу к столу, господа, — сказал Николай Сергеевич, подойдя к своему месту в середине стола. Отец Вениамин осенил расставленные блюда крестом и, не останавливая движения протянутой руки, тотчас взял салфетку и заправил её за воротник рясы, закрыв всю грудь.
Офицеры заняли свои места и обед, традиционно называвшийся в кают-компании завтраком, начался.

 

Желтое море, сентябрь 1902 г.

 

Необходимость в этой, затеянной северными варварами войне рисковать и снова рисковать, неимоверно злила Того. Но Хэйхатиро, как истинный самурай, старался выглядеть невозмутимым. А как командующий — еще и уверенным в правильности любого решения, даже такого откровенно авантюрного, как сейчас.
Очередное, уже третье наступление на позиции русских у реки Ялу опять принесло огромные потери при весьма незначительных результатах. Даже подкрепление в виде еще одной пехотной дивизии не помогло. Русских окончательно оттеснили за реку Эйхэ… и в общем все, успехи на этом закончились. В глубине души Того признавал, что и флот оказался не на высоте. Потеря трех крейсеров, нескольких канонерок, дестроеров и миноносцев, сильно поврежденный русской береговой артиллерией «Фудзи» — и никаких серьезных результатов. Не считать же за победы потопление старого броненосного крейсера и канонерской лодки.
Как выяснилось, «роске» оказались весьма хитроумны и напали как раз в самом начале подготовке войны с ними. Еще бы года два, и японский флот не только сравнялся бы с русским, но и превзошел его за счет более современных и скоростных кораблей линии. Армия бы тоже подтянулась, но вот по отношению к армии Хэйхатиро, как истинный мореман, питал некоторые сомнения.
Но сейчас надо было что-то срочно делать. Поэтому, после нескольких совещаний, решено было рискнуть, пока порт-артурская эскадра русских из гавани не выходит, успеть высадить еще одну армию. Причем высадить ее так, чтобы она создавала угрозу обхода позиций под Тюренченом и при этом могла в любой момент быть прикрыта флотом. В результате сформированный конвой проследовал в порт Дагушань, выбранный, как наиболее удобное место для высадки. Конвоировали транспортные суда три броненосных крейсера адмирала Катаока. А броненосцы Того и пара броненосных крейсеров, в сопровождении пары бронепалубных разведчиков, прикрывали операцию, рейдируя около Порт-Артура.
Армия почему-то ожидала сильное сопротивление противника и поэтому с кораблей отряда место высадки подверглось сильному артиллерийскому обстрелу. Но, к большому удивлению японцев, русских войск у Дагушаня не оказалось. Высадившиеся части успели лишь засечь уходящие на запад кавалерийские дозоры.
Сообщения о начале высадки на берег крупных японских сил пришло в Порт-Артур, Ляоян и на корабли Того практически одновременно. Того, не теряя времени, приказал выдвигаться к русской базе, надеясь, что сообщение об очередном десанте заставит Гильтебрандта выйти из гавани. А тогда появится шанс нанести русским потери, ослабив их накануне прихода подкреплений с Балтики.
Русское командование, очевидно, исходило из тех же предпосылок. Поэтому стоявший на мостике идущего головным броненосца «Микаса» заметил дымы русской эскадры чуть позже, чем пришла радиограмма от отходящих к его эскадре крейсеров. «Читосе» и «Касаги», форсируя машины, убегали от преследующего их одинокого «Алмаза», пытаясь завлечь его к основным силам японцев. Однако командир русского крейсера не стал приближаться к неприятельской эскадре близко, а увеличив скорость до полной, развернулся к своим.
Две колонны кораблей, постепенно увеличивая скорость до боевой, густо дымя, шли навстречу друг другу. Бронепалубные крейсера и дестроеры, сопровождающие как русских, так и японцев, собирались в отряды с противоположной от противника стороны броненосных колонн. Оба адмирала поставили свои самые быстроходные корабли в конце кильватерных колонн. У японцев это были два броненосных крейсера: «Адзума» и «Якумо», а у русских — броненосцы «Ретвизан» и «Пересвет». Пять русских броненосцев готовились противостоять семи японским броненосным кораблям.
Того стоял на мостике, рассматривая приближающиеся силы в бинокль, невольно отметив про себя, что в строю не хватает четырех крейсеров и пытаясь понять, что это значит. — Передать на «Читосе» — обойти строй русских и разведать подступы к Редзюну (Порт-Артуру)! — не отрываясь от наблюдения, приказал он.
Колонны сблизились примерно до пятидесяти кабельтов, когда открыли огонь русские. В отличие от своего обычного порядка, когда пристрелка велась сначала одним орудием, обычно шестидюймовым, головной «Петропавловск» выстрелил из двух орудий головной башни. Двенадцатидюймовые снаряды упали рядом с бортом «Микасы», подняв фонтаны воды. Причем один из них даже взорвался, но не сразу, а погрузившись вглубь. Стоящие на мостике «Микасы» почувствовали сотрясение корпуса от гидравлического удара. Японцы не отвечали, начав разворот на параллельный курс. Русские же, пользуясь моментом, открыли огонь из среднего калибра, пристреливаясь необычно для себя — не одиночными орудиями, а полузалпами. Наконец, развернувшись, японцы открыли ответный огонь. Бой разгорался. Русские и японцы обстреливали друг друга на параллельных курсах, постепенно сближаясь. Японцы, имеющие большую скорость, пытались охватить голову колонны противника и сосредоточить огонь на головном броненосце. Русские, более саженно маневрируя, ускользали от охвата и не обращая внимания на интенсивный огонь противника, продолжали бой. Японцы, выполняя ранее отданные приказы, в этом случае начинали обстреливать наиболее удобные мишени — идущие параллельно корабли. В результате под огнем оказалась вся колонна русских броненосцев.
Адмирал Того с началом боя перешел в боевую рубку, откуда напряженно следил за сражением, временами отдавая отрывистые распоряжения. На его лице застыло сосредоточенное выражение. Усилием воли Хэйхатиро сдерживался, чтобы не показать все более и более овладевавшее им чувство тревоги. Никогда еще русские не проявляли в бою столько выдержки и упорства.
«Микаса», обстреливаемый одновременно «Петропавловском» и «Севастополем», весь был окутан дымом от взрывов и возникающих на нем пожаров. Шум стрельбы собственных орудий сливался с грохотом разрывов попадавших в него русских снарядов в невообразимую, терзающую слух, какофонию. Надо признать, русским доставалось не меньше, особенно флагманскому «Петропавловску». Русский флагман горел, в бинокль видны были яркие языки пламени, прорывающиеся сквозь дым и фигурки людей, копошащихся на палубе в тщетной попытке потушить пожары. Но горящий, избитый японскими снарядами «Петропавловск» продолжал отвечать огнем из всех исправных орудий. Причем довольно точным огнем, судя по состоянию японского флагмана. Горели и другие русские корабли. Вот над «Севастополем» взвился столб взрыва, и тотчас начался пожар в носовой части. Особенно сильно доставалось «Пересвету». Слабо бронированный полуброненосец-полукрейсер оказался под огнем сразу двух броненосных крейсеров и броненосца «Сикисима», и сейчас шел, весь окутанный дымом и пламенем. Почти все верхние надстройки были разрушены и снесены, на исковерканной палубе валялись неубранные трупы. Одно из орудий носовой башни было подбито, другое могло действовать с трудом. Кормовая десятидюймовая башня на время вышла из строя из-за попадания осколка в мамеринец, половина среднекалиберной артиллерии левого борта не действовала. Казалось, еще немного и избитый, горящий от носа до кормы, корабль либо выйдет из боя, либо утонет.
Медленно, но верно японская колонна обгоняла русскую, имеющую меньшую эскадренную скорость. В результате «Микаса» вышла из зоны обстрела. Замолчали и ее орудия. Давно уже унесли с мостика тяжелораненого командира — капитана первого ранга Идзучи, отправлены в лазарет больше половины штабных офицеров, включая начальника штаба Симамуру. Держать открытой бронированную дверь рубки оказалось весьма опасной привычкой. Адмирал вышел на мостик и оглянулся на идущие в кильватер корабли. Горел «Асахи». Сквозь дым пожара были видны наполовину снесенная грот-мачта и развороченные верхние надстройки. За «Асахи» чуть выступал из правильной колонны «Ясима». По относимому в сторону дыму можно было судить о наличии на нем значительных разрушений. Остальные корабли были не видны. Но не это волновало сейчас адмирала. Он наконец рассмотрел, что делают русские и не смог удержаться от ругани. Потому что русские броненосцы, едва японцы их обогнали, прибавили ход и теперь во все стволы азартно обстреливали концевой крейсер. «Якумо» в этот момент вильнул и стал виден как на ладони. Корабль горел, руины мостика выглядели, как дом после землетрясения, из носовой башни сиротливо выглядывало одно орудие. Кормовая башня, похоже, тоже молчала. И даже то, что «Пересвет» все-таки покинул линию, не могло облегчить участь ни «Якумо», ни идущего перед ним крейсера «Адзумо», которому доставались все прелетевшие мимо концевого корабля русские снаряды
Того оглянулся на стоящего у двери рубки капитана второго ранга Ариму, принявшего обязанности начальника штаба.
— Поднять сигнал…, - начал говорить Хэйхатиро и в этот момент русские, сделав изящный поворот «все вдруг», прекратили огонь. Одновременно на мостик вбежал вестовой от трюмной команды с сообщением, что в нос поступает вода. — Поднять сигнал «Эскадре отходить в Сасебо» — уже без колебаний приказал Того.
«Один корабль линии мы у русских все же выбили, надеюсь надолго. Наши — отремонтируем. Жаль, что Идзюин не успевает. Сейчас его «Асама» была бы не лишней», — подумал Хэйхатиро, устало спускаясь по трапу с мостика.

 

Желтороссия, Харбин, сентябрь 1902 г.

 

Николай-Петр, покуривая трубку, сидел в своем кабинете и читал доклад мичмана, а с недавних пор — уже лейтенанта, Оленева о потоплении английско-австралийского крейсера: «…Крейсер-купец имел в среднем только по тридцать пять выстрелов на ствол, и полные угольные ямы. Поэтому на совещании с фелькорнетом Яаппом ван Груде решено было идти к австралийским берегам, где нашего присутствия никто не ожидает… … числа июня месяца сего года в … часов наблюдатели увидели дым. Решив, что это каботажный пароход, о котором говорили матросы с предыдущего приза, я приказал повернуть навстречу… В шестнадцать ноль-ноль стало возможно опознать приближавшийся лёгкий крейсер, по внешнему виду — типа «Перл». Встреча оказалась случайной и неожиданной для обеих сторон и некоторое время мы продолжали следовать навстречу друг другу. В … я приказал развернуть «Кроонстадт» к «австралийцу» кормой и дать полный ход. Противник, в свою очередь, увеличил скорость и последовал за нами. Заходя с кормы и против солнца, британцы не могли рассмотреть корпус нашего судна и его флаги. Кроме того, в этой позиции было сложно провести формальную процедуру опознания, для чего англичанам следовало идти параллельным курсом. Уйти от крейсера наш корабль не имел никакой возможности. Вследствие чего я приказал дать сигнал «Алярм» (Тревога) и вызвать на мостик фельдкорнета ван Груде, коему, по его прибытию, сдал командование, продолжая выполнять обязанности шкипера. Около семнадцати часов с крейсера передали прожектором сигнал — требование обозначить себя. Я приказал поднять случайный набор флагов, который, кажется, вполне успокоил командование противника. Во всяком случае, никаких внешних признаков тревоги на нагоняющем нас корабле не обнаружилось. К … часам корабли шли со скоростью двенадцать узлов параллельно друг другу на дистанции около одной мили. С высокой долей вероятности можно предположить, что австралийский крейсер не был готов к бою. Некоторые из наших моряков позднее утверждали, что видели явно незанятых делом матросов, которые стояли на палубе и смотрели на наш корабль. В … с крейсера передали флагами и прожектором: «Куда следуете?». Мы ответили: «В Сидней». Поскольку маскировка наших орудий могла быть разоблачена в любой момент, а несоответствие курса должно быть замечено сразу, фелькорнет Яапп ван Груде решил, что «представление» окончено. Он приказал поднять флаг Трансвааля и открыть огонь. Отлично подготовленные мичманом Корсаком артиллеристы всего за тридцать секунд убрали камуфляж и открыли огонь из обеих шестидюймовых пушек, бортовой пятидюймовки и митральез. Первыми же выстрелами они разрушили мостик английского крейсера, к тому времени опознанного как «Рингарума». По всей видимости командир крейсера и другие старшие офицеры погибли в самом начале боя….
Ответный огонь был открыт только после пятого или шестого залпа наших орудий. В первые же минуты боя у австралийского крейсера, если судить по наблюдаемым вспышкам выстрелов, остались боеспособными лишь две пушки в бортовых спонсонах. Однако британцы сумели в столь трудной ситуации не только открыть огонь, но и добиться четырех попаданий в наш корабль. По окончательным сведениям, первый снаряд пробил трубу и взорвался. Второе и третье попадания, которые пришлись в машинное отделение, повредили машину и котлы, и практически полностью вывели из строя машинную команду. Четвёртый снаряд попал в одну из шестидюймовых пушек, но не разорвался. Из-за повреждений машины наш корабль лишился хода. Потери в нашей команде составили три десятка матросов и старшин. К восемнадцати часам крейсер противника заметно погрузился в воду носом и сильно горел. Расстояние между кораблями постепенно увеличилось до десяти миль, и в … «Кроонстадт» полностью прекратил стрельбу. Противник, оставаясь за кормой, скрылся из вида. Наш корабль также находился в очень плохом состоянии. Запустить машину было невозможно, огонь подбирался к импровизированным погребам. Понимая это, ван Груде отдал приказ покинуть корабль, и к двадцати одному ноль-ноль мы спустили на воду шлюпки и спасательные плоты…»
— С одной стороны, такая беспечность, а с другой — мнится мне, что выучка даже у таких заштатных артиллеристов неплоха. Успеть в считанные минуты… и еще попасть в таких условиях несколько раз. Упорный и трудный противник, — отложив в сторону бумаги и выбивая трубку в пепельницу вслух констатировал Николай. — Пожалуй, все, что осталось на Балтике, трогать не стоит…
В дверь постучали.
— Входи! — крикнул царь.
Вошедший флигель-адъютант взволнованно доложил.
— Телеграмма, Государь! От Линевича. Противник высаживает десант в Дагушане, ориентировочно силами до двух дивизий! В тыл позиции на Ялу, так получается, Ваше Величество.
— Куропаткин знает? Хорошо! А Дубасову передали? Передать немедленно. И Алексееву. Прошку сюда! Мне — мундир. И вызовите барона Мейердорфа, пусть готовит конвой к поездке… Быстрее, черт бы вас побрал!

 

Балтийское море, сентябрь 1902 г.

 

На просторах Балтики воцарилась осень, сырая и дождливая, секущая лицо ветром, а иной раз и снегом. Но миноносцы и миноноски, оставшиеся на охране столицы, не успокоились, напрягая машины в учебных атаках. Степан Осипович Макаров, само собой, завидовал ушедшим на войну Чухнину, Дубасову, Гильтебрандту. Завидовал завистью человека, всю жизнь мечтавшего стать во главе воюющего флота, а вместо этого вынужденного сидеть вдали от решающих событий и готовить флот к возможной войне с англичанами. В которую, если честно, Макаров не верил от слова «совсем». Ну не тот сейчас расклад сил в мире, чтобы англичане решились объявить войну России, не тот. Германцы весьма определенно высказались в поддержку русских, французы, пусть и лукавые, но тоже русские союзники. Так что хитрые и привыкшие загребать жар чужими руками островитяне, к тому же не до конца замирившиеся с бурами, с ходу ввязаться новую войну не рискнут. Однако инструкции Его Императорского Величества были однозначны и приходилось, смирившись, муштровать минные силы, да проверять ход работ по ремонту броненосцев. А то ведь стыдно сказать — новейшие, недавно вступившие в строй «Ослябя» и «Победа» вынуждены были прекратить погоню за японским отрядом во главе с «Асамой», и вернулись в Кронштадт из-за поломок в машинах. И никак ввести в строй не могут, ремонт все тянется и тянется. Вот и приходится делать ставку на миноносцы и тройку «броненосцев, берегами охраняемых». Да, только эти три маленьких кораблика береговой обороны и остались у новоиспеченного командующего Балтийским флотом из всей броненосной эскадры.
Макаров машинально погладил бороду и повернулся к стоящему рядом на мостике «Властного» капитан-лейтенанту Боссе.
— Передать на «Грозовой» — «Сделано хорошо! Продолжать учения!» и прикажите разворачивать на Кронштадт.
— Слушаюсь, Степан Осипович, — ответил Федор Боссе. — Прикажете дать полный ход?
— Не будем надрывать машины, Федор Эмильевич. Достаточно будет и экономического. Должны успеть, — продолжая поглаживать бороду ответил Макаров. — Без нас не начнут…,- дополнительно успокоил он командира истребителя, который, как и командующий знал, что должно произойти сегодня.
А сегодня в Кронштадте, а точнее в море, неподалеку от форта «Первый Северный» планировалось пробное погружение в море «секретного миноносца» за номером «150». Вообще, если бы не война и не столь чрезвычайное положение с морскими силами, с этой необычной конструкцией возились бы еще годик-другой. Одни проблемы с двигателем, изготавливаемым в Германии, чего стоили. Но интерес Его Величества и вливание средств позволили резко ускорить постройку и оснащение корабля, а энтузиазм капитана второго ранга Беклемишева — ускорить ввод «миноносца» в строй.
Макаров, несмотря на предложение спуститься вниз, остался на мостике. Соленые брызги, вылетавшие из-под форштевня «Властного», напоминали ему молодость, русско-турецкую войну и его лихие минные атаки. Похоже, это его настроение предалось и всем присутствующим на мостике. Офицеры как-то подтянулись, а командир, словно забыв указание о скорости, негромко передал в машинное, чтобы прибавили ход.
Истребитель помчался вперед словно пришпоренный. Причем Макаров как будто не заметил самоуправства Боссе и лишь покрепче взялся за ограждение мостика…
Подводная лодка конструкции инженера Бубнова и лейтенанта Беклемишева, с ее вооружением из двух старых пятнадцатидюймовых торпед, была скорее экспериментальным, а не боевым, кораблем. Но Степан Осипович сразу оценил возможное воздействие на умы английских адмиралов наличия подводной угрозы. Поэтому приказал срочно подготовить лодку к эксплуатации. Уже в августе начались ходовые испытания, лодка выдала максимальную надводную скорость в восемь с половиной узлов. Чуть позднее начали испытывать ее в полупогруженном состоянии. А сегодня, несмотря на любую погоду, экипаж должен был впервые погрузить свой кораблик на заданную глубину. Ждали только командующего флотом. Едва Макаров прибыл, как на лодке были запущены насосы, и она начала погружаться. Недостатком лодки, как отметили все наблюдатели, было не только медленное, в четверть часа продолжительностью, погружение, но и невозможность заранее задраить люк. Дело в том, что вытесняемый из балластных цистерн воздух стравливался внутрь корпуса и потом выходил наружу через рубочный люк.
Во время первого погружения удержать лодку на заданной глубине не удалось. И она с грохотом воткнулась в дно. Пришлось срочно всплывать. К облегчению наблюдателей и экипажа, лодка оторвалась от дна и поднялась к поверхности. После успешного всплытия вышедшие из лодки Бубнов и Беклемишев сняли фуражки, перекрестились и кто-то из них произнес: «Ну, вот, слава Богу, и поплавали под водой…»

 

Маньчжурия, сентябрь 1902 г.

 

Сказать, что высадка японских войск в Дагушане это выход в тыл Тюренченской позиции, было бы некоторым преувеличением, так как между ближайшей точкой русской обороны и портом было около семидесяти верст. То есть стратегически это конечно охват, а вот чтобы превратить его в тактический — японцам надо было еще постараться. Однако во многих недружественно настроенных России изданиях военные обозреватели объявили этот десант гениальным ходом японских военных стратегов. Его сравнивали с проходом прусской армии через Судеты или с маршем Шермана и рейдом Стюарта[13]. Они были очень убедительны, тем более, что по какому-то хитрому русскому плану никаких войск в окрестностях Дагушаня японцы не обнаружили. После же морского боя в Желтом море, закончившегося сильным повреждением, по японским сведениям, как минимум двух русских броненосцев (о своих потерях и повреждениях они, как обычно, не сообщили), военные обозреватели предсказали высадку там же, в Дагушане, дополнительных сил. Кое-кто даже называл место возможного «нового Седана» и поражения русского отряда Гернгросса. Таких предсказателей, надо заметить, оказалось немного, но то, что русские вынуждены будут отдать японцам столь упорно удерживаемые ими позиции на Ялу — считало большинство серьезных обозревателей. Однако в действительности все оказалось немного не так, как в описываемой газетами реальности. Высадка десанта, даже в оборудованный порт, занимает много времени, поэтому сразу начать наступление японцы не смогли. А через три дня, когда все войска, обозы и припасы выгрузились, стали известны результаты сражения в Желтом море. И командующий второй армией генерал Оку задержал наступление еще на день.
В результате, наступающие войска наткнулись на густую сеть кавалерийских дозоров, имеющих на вооружении, кроме винтовок, ружья-пулеметы Мадсена и даже легкую артиллерию. Засады и обстрелы тормозили движение японских колонн, особенно после того, как несколько довольно сильных передовых отрядов были отрезаны и разбиты конными отрядами русских. Немного позже и японцы совсем остановились, наткнувшись на неожиданно сильную оборону пехотных частей…
Николай, получив известие о высадке противника в Дагушане, время зря терять не стал. Полчаса на совещание и Линевичу в Ляоян полетели зашифрованные телеграммы. А пока провода, гудя от напряжения, доносили до командующего Маньчжурской армией приказы и распоряжения Ставки, личный Его Императорского Величества литерный блиндированный поезд гудел, принимая пассажиров и готовясь к дальней поездке. И она состоялась, несмотря на уговоры Алексеева, Куропаткина и отчаянные попытки Мейердорфа шантажировать государя невозможностью обеспечить надежную охрану его персоны в такой обстановке. Царь, которому явно надоело спокойное сидение в Харбине, рвался в бой и не слушал никаких возражений. Заявив, что его предки, включая императора Петра Великого, участвовали в боях, а он ничуть не хуже их, царь выехал в штаб Маньчжурской армии, к генералу Линевичу. А по прибытии в Ляоян лично возглавил давно и неторопливо организуемый командующим армией Летучий корпус, состоящий из сводной армейской кавалерийской бригады, казачьей бригады Мищенко, давно переведенных из отряда Гернгросса в Ляоян, и ездящей пехоты из трех батальонов гвардейских стрелков, посаженных на коней. Это соединение, создаваемый по приказу Николая, должно было действовать наподобие корволанта Петра Первого или английского отряда генерала Френча — в качестве подвижного резерва для отражения высадки японского десанта. Но как это обычно бывает в российской действительности, как раз к моменту десантирования очередной японской армии он только собрался. Формально корпус еще не был организован до конца, но царь не послушал никаких возражений и через сутки в поход вышли первые части, а еще через двое — главные силы корпуса.
Прапорщик Михаил Гаврилов за время пути и пребывания полка в Ляояне подружился с субалтерн-офицерами[14] своего четвертого эскадрона, поручиками Фришем, Римским-Корсаковым и корнетом Экком. Это было тем легче, что с двумя из них он не раз встречался в Санкт-Петербурге. Но привыкнуть к армейским порядкам, научиться «маленьким армейским хитростям» и кавалерийской науке оказалось намного сложнее. Самой большой неожиданностью для новоиспеченного прапорщика стало осознание, что современная кавалерия должна не только бесстрашно скакать на врага и владеть холодным оружием, но и уметь вести бой по-пехотному. И офицер кавалерии должен был уметь развернуть взвод как в конную лаву, так и в стрелковую цепь. Пришлось изучать и пехотные наставления заодно, но привычка к работе с бумагами и хорошая память Михаила помогли одолеть и это препятствие. Командовать же взводом научится оказалось еще проще, тем более что вся обычная жизнь солдат протекала под надзором унтеров и фельдфебелей. Так что к приезду в Ляоян Гаврилов отличался от остальных офицеров полка лишь некоей штатской мешковатостью. И даже командир эскадрона, бравый ротмистр Джунковский уже не ворчал, распекая его за очередной гафф: «Армия, это вам не министерский департамент и не университет. Тут думать надо, господин поручик». Потому что и гаффов, как таковых, у Михаила последнее время не было.
А неделю назад он удостоился похвалы не только Степана Степановича, но и командира полка генерал-майора Яфимовича. По какому-то странному выверту стратегической мысли командующего гвардией великого князя Владимира, успевшего отдать свой приказ до отъезда в Туркестан, кавалерийские полки гвардии отправлялись на войну не полностью, а в ослабленном четырехэскадронном составе. Чтобы как-то увеличить хотя бы огневую мощь столь слабых частей, им придали импровизированные пулеметные дивизионы, в которых предусматривалось иметь на вооружении шесть конно-вьючных пулеметов Максима. Однако, как и ожидалось, на все полки именно вьючных пулеметов не хватило, так как на складах Военного Ведомства таковых оказалось всего восемь штук. Поэтому Драгунский полк получил обычные пехотные пулеметы на громоздких колесных станках, неспособные сопровождать конницу. Вот тут-то Михаил и вспомнил неоднократно виденную гравюру маневров прусского кавалерийского полка. На ней бравые гусары атаковали противника при поддержке огня картечниц, установленных на специальные повозки. Мысль понравилась всем, включая полковое начальство. Быстро выяснилось, что простые повозки не годятся, а шестерку подрессоренных — пришлось разыскивать по всему Ляояну. Одну из недостающих таратаек привезли даже из Харбина. Для разработки установки пулемета в повозку пришлось обращаться в местные железнодорожные мастерские. Заведовавший ими инженер-путеец Вениамин Белоусов не только разработал нечто вроде салазок, но и помог организовать их производство. Пулемет на таком импровизированном станке не только легко крепился на повозке, но быстро снимался и мог вести огонь с земли.
К удивлению Гаврилова, офицеров в конно-пулеметной команде было всего двое. Поэтому командир полка, осмотрев получившиеся «конно-пулеметные лафеты Гаврилова-Белоусова», подумал и перевел, к неудовольствию Джунковского, Михаила в команду вторым субалтерн-офицером.
— Образование у господина прапорщика хорошее, не только строем ходить умеет, но и новое выдумывает. Вот пусть и заведует своими выдумками, — объяснил свое решение генерал.
Едва Михаил успел забрать свои вещи и денщика, и устроиться в отдельной фанзе, выделенной пулеметчикам, как пришла команда на выступление.
— Не успели устроиться? — участливо спросил его штабс-ротмистр фон Сиверс, его новый командир. — Привыкайте, такова наша участь. А вещи денщику прикажите на повозку номер шесть отнести. И будьте готовы принять первый взвод, корнет Оболенский будет командовать вторым. И учтите — с нами в поход едет Его Величество, так что следите, чтобы порядок на марше образцовый!
— С нами? — удивился Гаврилов, уже привычно прикидывая, что необходимо сделать и что осмотреть в первую очередь.
— Не с нашим полком, как вы понимаете, а со штабом, — улыбнулся фон Сиверс. — У вас вахмистр Толоконников очень толковый, не стесняйтесь к нему прислушиваться при случае. Ну, с Богом! Ступайте.
— Есть, господин ротмистр, — только и смог ответить Михаил.

 

Корейский пролив, сентябрь 1902 г.

 

После боя в Желтом море основные силы Тихоокеанского флота фактически оказались заперты в Порт-Артуре. Броненосцы требовали ремонта, оба броненосных крейсера и два из трех бронепалубных были слишком тихоходны, чтобы прорвать фактическую блокаду. Единственной боевой силой до прибытия второй эскадры оставались владивостокские крейсера. Тем более, что ремонт машин «Рюрика» и «Варяга» наконец-то завершился, а понесшая большие потери японская армия требовала подкреплений и пополнения запасов. К тому же для укрепления японских позиций в Корее требовались оккупационные части и чиновники. И все это плыло от японских островов к берегам Кореи на самых разнообразных пароходах, отчего морские пути между этими странами временами напоминали улицы города, забитые транспортом.
Так что Крейсерская эскадра под флагом контр-адмирала Небогатова снова вышла в море. На этот раз им предстояла более опасная задача — рейд к берегам Кореи, поэтому ни «Светлану», ни снабженцев-угольщиков с собой брать не стали. Впрочем, по имевшимся у русского командования сведениям, крейсера Катаока занимались блокированием Порт-Артура, поэтому сильного противодействия никто не ждал. До берегов Кореи эскадра добралась без происшествий.
«Варяг», посланный Небогатовым осмотреть порт Гензан, ушел, дымя в небо из всех своих труб. Уголь на крейсерах был местный, сучанский. Мало уступая кардифу по зольности, дыму он давал в несколько раз больше. Вернулся «Варяг» часа через два, причем одна из труб еле дымила — опять отказали капризные котлы Никлосса. Капитан Бэр, прибыв на дрейфующий флагман, докладывал, стараясь не показывать своего недовольства поломкой.
— Уничтожили каботажник «Гойо-Мару», шхуну и три баржи. Остальные суда показали флаги нейтральных государств, их трогать не стали. Обстреляли береговые укрепления, казармы и войска. Потерь в экипаже нет.
— Хорошо, Владимир Иосифович, а с машиной у вас что? — от острого взгляда Небогатова ничего не ускользало. — Что-то серьезное?
— Никак нет, Николай Иванович, механики обещают за два часа исправить, а пока мы можем пятнадцать узлов дать в любой момент.
— Что же, в таком случае оставайтесь с нами. Отправил бы вас во Владивосток, но без разведчика при эскадре не могу.
— Я вас уверяю, ничего серьезного, — холодно ответил оскорбленный намеком Бэр.
— Верю, верю, Владимир Иосифович. Не обижайтесь на старика, — хитро посмотрел на командира «Варяга» адмирал. — Благодарю за службу, ступайте. Через четверть час пойдем дальше.
В Корейском проливе крейсера перехватили военный транспорт «Идзумо-Мару». Поняв, что удрать не удастся, японский капитан, высадив команду на шлюпки, затопил судно. Продвигаясь дальше, крейсера вышли на одну из оживленных коммуникаций, причем никто из командования противника не ожидал появления здесь русских рейдеров и суда шли без всякого охранения. «Громобой» настиг транспорт «Хитаци-Мару», на борту которого перевозили тысячу сто солдат, триста двадцать лошадей и восемнадцать осадных восьмидюймовых орудий фирмы Круппа, которые должны были отправиться на позиции у реки Ялу и помочь в прорыве русской обороны. Капитан японского судна, англичанин Дж. Кэмпбэл, попытался таранить русский крейсер. Уклонившись, «Громобой» расстрелял «Хитаци-Мару» из орудий.
Тем временем «Варяг», «Россия» и «Рюрик» догнали другой большой военный транспорт — «Садо-Мару», на котором находилось множество завербованных строителей, армейский железнодорожный батальон, рельсы, понтоны, телеграфный парк, станки к осадным орудиям (которые утонули вместе с «Хитаци-Мару»), чиновники колониальной администрации и даже, как выяснилось позднее, солидная сумма в серебряных лянах на подкуп китайской администрации. «Рюрик» всадил поочередно по торпеде в правый и левый борт судна. При этом радиотелеграфисты на крейсерах успели засечь короткую передачу с транспорта, которую сейчас же забили искрой.
Крейсера пошли дальше, полагая, что оседающий под воду транспорт окажется на морском дне. Однако Небогатов почему-то не поверил в утопление этой цели и, уже отправившись на встречу с «Громобоем», приказал «Варягу» вернуться и проверить, как обстоит дело. Неожиданное возвращение русских привело к видимой издалека панике среди оставшихся на палубе японцев. Приказав дать предупредительный выстрел, Бэр ждал, когда же они покинут корабль. Но вместо этого некоторые из японцев начали стрелять в приближающийся русский крейсер из винтовок.
— Открыть огонь, — увидев первые вспышки выстрелов хладнокровно приказал Владимир Иосифович. И добавил, закуривая папиросу и глядя на собравшихся на мостике офицеров. — Если враг не сдается, его уничтожают.
Пока крейсер добивал обреченный транспорт, тройка броненосных крейсеров продолжала движение на юг. К сожалению, установленные на крейсерах радиостанции Дюкрете не позволяли держать устойчивую связь дальше двадцати четырех миль, поэтому связаться с кораблем Бэра никак не удавалось. Часа через три, не дождавшись появления «Варяга», Небогатов приказал снизить скорость до минимальной. А несколькими минутами позднее — лечь в дрейф. Практически сразу наблюдатели сообщили сначала об одном, а потом еще о нескольких дымах с севера. На «России» подняли сигнал «Увеличить ход до семнадцати узлов». Однако было поздно — не только наблюдатели, но и все свободные от вахты уже могли различить две колонны кораблей, приближающихся к русским крейсерам. Еще через десять минут можно было различить идущий головным броненосный крейсер «Адзума». Идущий мателотом корабль с третьей, далеко отодвинутой к корме трубой, не мог быть ничем иным, как французской постройки крейсером «Идзума». Следующую пару кораблей с большой долей вероятности составляли «Ивате» и «Токива». Идущая в миле от них вторая кильватерная колонна была намного длиннее, но, судя по флагману — бронепалубному «Акаси» состояла из более легких противников. Впрочем, пересчитав их, Небогатов опустил бинокль и заявил, стараясь выглядеть спокойным.
— Нам очень повезет, если обойдемся без потерь. Бронепалубных шестеро и четверка броненосных. Нашим старичкам и с бронепалубными было бы сложно справиться. Не зря искрил этот проклятый японец… Уходим.
Русские крейсера повернули на восток, набирая скорость. Однако японцы изначально шли практически полным ходом, к тому же все их корабли имели большую максимальную скорость хода. Японские крейсера медленно, но верно настигали русские корабли и, подойдя кабельтов на сорок, открыли огонь. Русские отвечали, маневрируя чтобы открыть углы обстрела своих казематных орудий. Из-за этого относительная скорость русского отряда падала еще больше. Но попадания в противника первыми добились именно они. На концевых «Ивате» и «Токива» расцвели заметные с мостиков русских кораблей разрывы. Однако и русским доставалось, особенно идущему концевым и почти небронированному «Рюрику». Но в самое опасное положение отряд неожиданно поставило попадание в «Россию», разбившее ей третью трубу. В результате крейсер неожиданно сбросил скорость. «Громобою» с «Рюриком» пришлось резко менять курс, чтобы избежать столкновений. В результате «Рюрик» пошел ближе к строю неприятеля, чем остальные корабли, и сразу же получил несколько попаданий. Вспыхнуло сразу множество пожаров, один из которых грозил распространиться через носовой люк подачи снарядов в погреб восьмидюймовых боеприпасов. Под руководством подоспевшего из боевой рубки старшего офицера Алексея Зурова, пожар удалось потушить. И почти следом же разорвавшийся новый снаряд поразил Алексея Александровича, град осколков ударил его в спину и голову. На мучительную смерть обречен был и раненый командир плутонга восьмидюймовых орудий мичман Ханыков, вся спина которого обратилась в сплошную вскрытую до ребер кровавую рану. Почти одновременно в эти минуты погибли командир броненосца капитан первого ранга Матусевич, сменивший его вахтеный офицер Дмитрий Толстой, за — ним старший минный офицер Зенилов. Командование кораблем после гибели командира и старших офицеров принял младший артиллерийский офицер лейтенант Константин Иванов Тринадцатый. Но едва он успел занять место на мостике, как в результате попаданий в незащищенную корму крейсер потерял управление и начал сваливаться в неуправляемую циркуляцию. Но никто на корабле не поддавался панике. Прикрытые лишь щитами расчеты палубных орудий или просто металлом той же палубы артиллеристы на батарее шестидюймовых орудий, они продолжали вести бой, не обращая внимания на убитых и раненых. На самом опасном месте, под градом японских снарядов, дважды легко раненый мичман Павлов невозмутимо, словно на учениях, командовал огнем своей батареи стодвадцатимиллиметровых орудий. «Россия» и «Громобой», пытаясь прикрыть своего собрата, свернули вслед за ним. Державшиеся до того в стороне японские бронепалубные крейсера начали сближаться с горящими, избитыми огнем русскими кораблями, стремясь поставить их в два огня. Однако сейчас впервые казематная схема оказалась полностью соответствующей условиям боя. Русские открыли огонь с обоих бортов, отбиваясь от обоих колон неприятеля. Одновременно с севера подошел на полной скорости «Варяг», своим неожиданным появлением и точным огнем шестидюймовок заставивший отвернуть и сломать строй получившие несколько неприятных попаданий концевые «Такачихо» и «Акаси». В образовавшийся разрыв сейчас же свернули «Россия» и «Громобой», на прощание поразив «Ивате». На японском корабле разгорелся сильный пожар и крейсер даже вышел из строя. Но и это удачное попадание уже не могло спасти обреченный «Рюрик», полностью потерявший управление и отвечавший на огонь противника всего лишь из десятка орудий.
Командовавший японской эскадрой адмирал Катаока, обнаружив, что менее поврежденные русские корабли уходят, приказал прекратить преследование. Истерзанный в неравном бою, оседающий в море кормой, окутанный паром из разбитых котлов, «Рюрик» показался ему более легкой добычей. Однако лейтенант Константин Иванов Тринадцатый, и оставшиеся в живых офицеры и матросы флаг спускать не собирались. Когда последние орудия «Рюрика» вышли из строя, и ответный огонь стих, японцы пошли на сближение. Но экипаж русского крейсера внезапно предпринял отчаянную попытку таранить ближайший корабль, а в крейсер «Идзумо» пошла торпеда… Японские корабли, прибавив ход, отошли от неожиданно оказавшегося опасным крейсера, но быстро вернулись назад и вновь открыли огонь. К концу схватки их было одиннадцать против одного.
Наконец, после длительного и жестокого боя «Рюрик» был превращен в груду искореженного железа и только чудом держался на плаву. На нем не осталось ни одного исправного орудия, если не считать одной сорокасемимиллиметровой пушки, уцелевшей чудом. К неподвижному и прекратившему огрызаться огнем крейсеру вновь стали приближаться японцы. Не желая сдавать корабль врагу, лейтенант Иванов приказал открыть кингстоны, покинуть корабль и спасаться «по способности». Раненых на скорую руку привязывали к уцелевшим койкам и просто выбрасывали в море, в надежде, что такой поплавок не даст им утонуть.
Адмирал Камимура, поняв, что капитуляции со стороны русских не будет, пришел в ярость и приказал обрушить на крейсер шквал огня. Взрывы японских снарядов на воде и палубе убивали старающихся спастись русских моряков. Однако броненосный крейсер русского флота «Рюрик» с поднятым Андреевским флагом и взвившимся сигналом «Погибаю, но не сдаюсь!» скрылся в морских волнах, так и не покорившись врагу. Японцы прекратили огонь и начали подбирать оставшихся в живых моряков…
Военные обозреватели всего мира, включая японских, писали: «Нужно быть железными существами, чтобы выдержать такой адский бой».

 

Маньчжурия, южнее Сюаньчжоу, сентябрь 1902 г.

 

Марш оказался весьма тяжелым испытанием для Михаила, несмотря на все его тренировки в конном спорте. Оказалось, что скакать, самому выбирая время и возможность отдыха, куда проще, чем маршировать в колонне полка. Но Гаврилов справился и даже втянулся в ритм движения. Поэтому и незаметно пропустил начало боя. Просто марш вдруг сменился непонятной суетой и командами, бездумно выполненными и ретранслированными Михаилом своим подчиненным. В результате две таратайки его взвода заехали за небольшой холм. Быстро снятые пулеметы солдаты, понукаемые унтерами и громкой руганью Толоконникова, заглушавшей даже звуки выстрелов, поволокли наверх. Михаил, спешился и бросив поводья денщику, поднялся на вершину, одновременно доставая из футляра бинокль. Наверху было довольно ветрено и шумно, над головой посвистывали какие-то непонятные насекомые. Несколько драгун из бокового дозора лежали и, лихорадочно передергивая затворы винтовок, палили куда-то в поле. Там, впереди, двигались фигурки в необычной темной, почти черной форме. Выстрелы несколько оглушили Михаила, и он не сразу расслышал, что ему кричит подбегающий Толоконников.
— Вашбродь, не геройствуйте, ложитесь! Пуля, она — дура!
Вот тут Гаврилов и осознал, что свистело над головой и кто перебегал там, впереди, в черном. Указав фельдфебелю взмахами руки две удобные позиции, он, смущаясь, присел вначале на колени, а затем и прилег рядом с одним из стрелков. Что-то в руках мешало лечь удобнее, и он со стыдом осознал, что совершенно забыл про бинокль.
Пока прапорщик разбирался со своим состоянием и снаряжением, расчеты «Максимов», старясь не подниматься над землей больше необходимого, линнемановскими лопатками[15] выровняли площадки под пулеметы, установили их и приготовились к ведению огня.
Рассматривая в бинокль атакующих, Михаил вдруг понял, что неприятное ощущение внизу живота, все более тяготившее его — это банальный страх. Такой страх, какого он еще не испытывал ни разу. Даже в детстве забравшись на огромный старинный дуб и глядя вниз на землю, он, кажется не боялся так, как сейчас. Хотя тогда было жутко страшно.
Переживания Михаила прервал странный хлюпающий звук. Он оторвался от бинокля и успел увидеть, как лежащий неподалеку стрелок несколько раз изогнулся, издавая странные, слышные даже сквозь все усиливающийся грохот стрельбы звуки, брызгая во все стороны какой-то темной, маслянистой жидкостью. И затих. Под его головой начала быстро расплываться темная лужа. Гаврилова чуть не стошнило и он, сдерживая позывы рвоты и вцепившись руками в бинокль так, что побелели косточки на пальцах, заставил себя отвернуться и смотреть на приближающуюся пехоту. И тут понял — пора стрелять. Нащупал непослушными пальцами свисток, не нашел и проорал, в надежде, что его услышат.
— Дистанция четыреста шагов! Поджать винт! Огонь!
С облегчением он расслышал доносящиеся до него, как сквозь вату, крики вахмистра Толубеева, дублируемые командирами расчетов. И тут раздался всезаглушающий грохот близких и следующих один за другим выстрелов, сливающихся в одну… а точнее — в две очереди. Японские пехотинцы начали падать один за другим, словно срезанные косой травинки и через несколько мгновений либо побежали назад, либо падали и замирали на месте. Гаврилов оглянулся на правый пулемет. Дрожащий, словно в лихорадке, ствол плевался огнем, отчего ему показалось, что огненная бабочка часто-часто махает крыльями. Неожиданно слух Михаила словно бы отсек шум от близких выстрелов, и он понял, что стреляет не только его расчет. С правого фланга явно стреляли еще два пулемета. Залегшие перед холмом пехотинцы стреляли уже не залпами, а пачками, словно соревнуясь с пулеметами, кто быстрее выпустит весь боезапас. Неожиданно стрельба прекратилась, пулеметы дожевали свои ленты, а стрелки, видимо, получили такую команду. Во всяком случае, подскочивший несколькими прыжками Толоконников крикнул.
— Вашбродь, приказ — прекратить огонь!
Наконец-то нащупав свисток, Гаврилов высвистал сигнал «Прекратить огонь» и снова перевел взгляд на поле, успев заметить, что расчеты без команды обихаживают пулеметы.
Ситуация впереди изменилась резко, как в дешевом приключенческом романе про Ната Пинкертона. Бегущие по равнине пехотинцы попали под удар неведомо откуда выскочивших конников. И сейчас шло самое страшное, что может себе представить вражеская пехота — преследование бегущих в панике кавалеристами. Михаил один раз увидел в бинокль, как такого беглеца в темной форме, бросившего винтовку и изо всех сил перебиравшего руками и ногами настиг драгун на соловом коне. Увиденное заставило его вновь бороться с приступом рвоты и, опустив бинокль, он на несколько мгновений уткнулся лицом в теплую, пахнущую столь знакомо и успокаивающе землю. Когда же он справился с очередным приступом слабости и развернулся осмотреть, чем заняты его люди, на холм в сопровождении небольшой свиты поднимался странно знакомый офицер в полковничьем мундире.
— Вашбродь! Его Величество, — смутно донеслись до него слова Толоконникова. Михаил вскочил, словно подброшенный пружиной, инстинктивно проверил, как сидит на голове фуражка, крикнул своим команду и на подгибающихся ногах двинулся навстречу царю.
— Без доклада, господин прапорщик! Все вольно! И без чинов, — не успел он подойти, как услышал ответ полковника. — Мы желаем осмотреть все без церемониала, господин прапорщик, — добавил, усмехнувшись доброй, располагающей улыбкой царь.
— Прапорщик Гаврилов, — только и смог доложить Михаил враз пересохшим ртом.
— А по батюшке? — подойдя и внимательно разглядывая пулемет, у которого, несмотря на приказ, вновь вытянулись во фрунт номера расчета, спросил император.
— М…м…михаил Пафнутьевич, — заикаясь от волнения ответил прапорщик.
— Отлично, Михаил Пафнутьевич. Расскажите же нам, что это за интересные станки у ваших автоматических картечниц. Кто придумал? Зачем такая форма? И поподробнее, как вы устраивались на позиции и принимали решение на открытие огня, — неожиданные вопросы Николая Второго, повернувшегося и заинтересованно смотревшего на прапорщика, вогнали того в ступор. Но пойманный Михаилом ободряющий взгляд императора вернул уверенность. И он начал рассказывать, неторопливо и подробно, словно на экзамене по латинскому языку в гимназии…
Очередная высадка японцев в результате неожиданно противодействия русских в итоге завершилась лишь образованием сравнительно небольшого плацдарма вокруг города Дагушань и дополнительной нагрузкой по его снабжению на транспортный японский флот. Нейтралы, несмотря на потопление «Рюрика» и наступивший перерыв в действиях крейсерского отряда и порт-артурской эскадры противника, в такие места плыть отказывались категорически. Не помогало ни предложение охраны из броненосных крейсеров, ни дополнительное увеличение платы за фрахт, которая и так неподъемно выросла после рейдов русских крейсеров. А с юга неумолимо наползала Вторая Тихоокеанская эскадра.
Ситуация становилась критической и требовались какие-то неожиданные меры, чтобы спасти Японию от неминуемого поражения.

 

Из газет:
«В виду того, что в Москве проходят телеграфные провода связующих Петербург с Дальним Востоком линий, обер-полицмейстером сделано распоряжении об особом охранении от порчи этих проводов. Все домовладельцы и собственники владений, прилегающих к линиям этих проводов местностей, обязаны подпиской заботиться об охране проводов и не допускать, в особенности к работам по починке проводов, лиц, не снабженных надежными документами от телеграфно ведомства»
«Московскiя вѣдомости». 12.07.1902 г.
«Во Франции, в Роньоне, в кафе, освещавшемся ацетиленом, произошел взрыв; погибло десять человек, сидевших в это время в кафе»
«Московскiя вѣдомости». 20.07.1902 г.
«Вчера в городском манеже открылись гулянья попечительства о народной трезвости. В виду событий на Дальнем Востоке программа гуляний значительно изменена. Исключены клоуны и оставлены только чисто народные развлечения как — игра на призы, балалаечники, военные песни и т. п.»
«Московскiя вѣдомости». 20.07.1902 г.
«В «Berliner Tageblatt» пишут, что общество и печать в преобладающем большинстве настроены против японцев. Японские известия о непричастности к покушению на Его Императорское Величество отвергаются и считаются просто увертками… Император Германский соизволил лично комментировать появившиеся в английской прессе статьи словами: «Выступать защитниками европейской цивилизации меньше всего имеют право те, которые объединились с азиатами и дают всему миру позорное зрелище натравливания желтых на белую расу»»
«Петербургскiя вѣдомости». 17.08.1902 г.

 

[1]Слова песни из фильма «Волшебный голос Джельсомино»
[2] «Выйдешь на море- трупы на волнах.
Выйдешь ли в горы — трупы в кустах.
Все умрем за императора,
Забыв о мирских делах».
Яп. патриотическая песня «Уми юкаба»
[3]Из подлинной записи в дневнике Николая II за 16 марта 1904 г.
[4]44 калибр «русский» (.44) — 10,67 мм
[5]В то время — Первый Морской Лорд. Первый морской лорд — глава ВМС Британской империи и начальник Главного Морского Штаба, в отличие от Первого Лорда Адмиралтейства, аналога морского министра других стран
[6]Копенгагирование — термин, появившийся после уничтожения флота Дании в гавани Копенгагена адмиралом Нельсоном. Означал уничтожение флота другого государства внезапной атакой без объявления войны
[7]9 миллиметров
[8]Официант, франц.
[9]Разведывательные отряды полков. Комплектовались солдатами, обычно добровольцами или наиболее подготовленными, из состава линейных рот. Предназначались для ведения разведки, охранения, иногда — для диверсионных действий («поисков») за линией фронта
[10]Унитарные артиллерийские выстрелы, состоящие из снаряда и гильзы, называются патронами, как и патроны для стрелкового оружия
[11] К сожалению, подлинного прозвища не нашел, поэтому придуманное мною прозвище адмирала Чухнина. Намеки на слухи о его непреклонном требовании к порядку во время службы старшим офицером на «Генерал-Адмирале» и на фамилию, созвучную названию финнов — чухонцы, одним из племен которой была «чудь белоглазая»
[12]Общефлотские чины были введены в нашей реальности в 1913 году, также с добавлением к званию слов «инженер-механик»
[13]Имеются ввиду события австро-прусской войны 1866 г., когда прусская армия, перейдя Судетские горы, вторглась в Австрию и разбила австрийские войска в битве при Садовой. А также гражданской войны в США 1861–1865 гг. Марш Шермана — поход армии северян, под командованием генерала Шермана по территории штата Джорджия к морю. Итогом стало разделение территории южан надвое и последующее их поражение. Рейд Стюарта — рейд кавалерии южан по тылам наступающих северян в 1863 г. Несмотря на успехи южан, рейд не помешал победе северян при Геттисберге
[14]Общее название в Российской Императорской армии для младших офицеров роты (эскадрона, батареи), которые подчинялись командиру подразделения
[15]Известна также как малая пехотная лопата, запатентована в 1870 датским офицером Линнеманом
Назад: Гремел войны девятый вал
Дальше: Лихие времена