Предисловие и рассказы Гитаны-Марии Баталовой

Фото на переплете работы Валерия Плотникова

В оформлении книги использованы фотографии из архивов автора, Киноконцерна «Мосфильм» и РИА Новости

Издательство благодарит за помощь в работе над этой книгой Наталию Дрожжину и Михаила Цивина

© А.В.Баталов (наследники), 2019

© М.А. Баталова, предисловие, рассказы, 2019

© Киноконцерн «Мосфильм», кадры из фильмов

© РИА Новости

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Вспоминая отца

Мой отец, родившийся в театральной семье, прежде чем стать драматическим артистом, прошел длинный творческий путь. Во время Великой Отечественной войны многие театры эвакуировали. И его мама, Нина Антоновна Ольшевская – артистка Театра Красной Армии – организовала в Бугульме небольшой театр, где и началось невольное учение отца актерскому ремеслу. Там он был и рабочим сцены, и артистом.

С пятилетнего возраста отца окружали знаменитые писатели. Они разговаривали с ребенком как с равным себе, рассказывали ему разные истории, прямо у него на глазах сочиняли сказки, рассказы. Отец часто пересказывал мне эти услышанные произведения. Он никогда не проверял, как я выполнила школьные домашние задания, но всегда начинал со мной долгий и интересный разговор по темам моих уроков. Может быть, поэтому я полюбила само творчество.

Лет с пяти логопеды учили меня читать… Мне это нравилось, и в первом классе время, отведенное на изучение букваря, для меня было самым скучным.

Однажды мы с бабушкой лежали в кунцевской больнице. В один из выходных дней приехали родители. Отец снял свой голубовато-серый твидовый пиджак, взял меня на руки и начал подбрасывать. Я смеялась. Когда мы запыхались, он вынул из мягкого портфеля белые разрозненные листы и предложил почитать написанную им сказку «Зайчонок и Муха». Прочел. Я попросила оставить. В сероватых листах и «лохматых» буквах для меня было что-то завораживающее…

Завороженно смотрела я и на то, как рисовал отец в моем детском альбоме всяких зверюшек. При этом он мне всегда что-то рассказывал. Замечательно играл он со мной в кубики: разбрасывал их на ковре, и мы ползали с ним вместе, составляя изображенные на них картинки. Радость и ощущение, что я, как другие люди, здорова, уверенность, что папа защитит меня, появились тоже в детском возрасте.

Жизнь по понятным причинам была вывернута шиворот-навыворот. До четвертого класса я жила с бабушкой на улице Черняховского, а родители – на Большой Полянке. Они забирали меня в пятницу вечером или в субботу днем, в зависимости от моих занятий с методистом и логопедом, а в воскресенье вечером снова отвозили к бабушке. То, что и отец, и матушка через день где-то выступали, я знала. Но они всегда скучали без меня, и когда приезжали забирать, то буквально хватали в охапку и увозили домой. Отец приезжал сразу после работы, в светло-сером, в «елочку» пальто, а зимой в дубленке, в таких ходили многие мужчины нашей страны, и меховой шапке. Он усаживал меня в машину рядом с собой, на переднее сиденье. Пока ехали, мы о чем-нибудь говорили. Отец всегда так выстраивал разговор, чтобы я могла односложно ответить. Когда я подросла, дотянулась до рычага скорости и могла без слов, в любую минуту, взяться за него, отец обхватывал мою руку сверху своей. Меня распирало от гордости. Он это видел и был очень счастлив. Потом он называл: «скорость первая, вторая, третья, четвертая». Я начинала движение. По лицу отца было ясно, правильно я делаю или нет.

Когда я перешла в 4-й класс, родители стали отпускать меня с бабушкой в санаторий. Мне всегда до слез не хотелось уезжать… Какими были веселыми первые два дня по возвращении домой!

До 1984 года я сидела на стульях с подлокотниками и столиком, придуманными и сработанными отцом. Лет двадцать они мне служили.

Больше всего отец любил, чтобы кто-то был рядом, когда он что-либо писал в своей комнате. Матушка сидела возле него сколько могла. А я часто находилась в гостиной, где училась и делала уроки, но все время слышала голос отца. Двери комнат у нас не закрывались, и родители каждую минуту могли понимать, что происходит со мной. Когда я училась в 5-м или 6-м классе, отец часто зачитывал фрагменты написанного – про актеров, режиссеров, операторов. Это были страницы его будущей книги «Судьба и ремесло». Конечно, я знала, что отец пишет книгу о кино, но тогда мне не были знакомы ее герои.

Помню, я перешла в 8-й класс, когда отец принес списанную электрическую пишущую машинку Olympia. К тому времени у меня уже был немецкий стул на колесиках, на котором можно было ездить как угодно. И пока отец ставил, подключал, я крутилась возле. Когда я села за печатную машинку, он засветился от счастья. В декабре между уроками, чуть ли не за три недели, я ухитрилась написать сказку «Рождественская звезда» и показала отцу. Почему-то я изрядно волновалась. В ту ночь мне долго не удавалось заснуть. Следующим вечером отец вернулся с работы рано. И потом около месяца срывался со службы и бежал домой, и мы сидели над сказкой чуть ли не до двенадцати ночи. Отец читал вслух. Я слышала корявые места. Понимала их, говорила, где что исправить. Затем он вновь читал, уже с моими исправлениями. А на мой день рождения, в конце января, отец прочитал готовую сказку в присутствии мамы и бабушки. Для меня это было чрезвычайно волнующе. И едва он успел прочесть, как бабушка взяла ее к себе… и мы сказку больше не видели. Были еще короткие рассказы, которые я умудрялась писать между уроками, а когда окончила школу, то еще лет десять и отец, и учительница литературы, и наш друг семьи, историк, учили меня писать прозу. Отец умел начать разговор с самого простого, а завершить мудрым и ясным замечанием, которое приостанавливало мою суетливость и все дальнейшие вопросы.

Я старалась писать иначе, пересказывала отцу книги современных писателей, открывала их для себя. Отец говорил, что все они достойные, честно описывают жизнь, но главное, по его словам, было не это. Самыми серьезными, у которых стоило по-настоящему учиться, для него были Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой. Он очень хорошо знал произведения этих писателей и их современников. Часто рассказывал мне о героях той или иной книги, да так, что я рот раскрывала.

Иногда, если выпадал свободный от ВГИКа вечер, он находил себе работу по дому. Он любил каждый предмет, находящийся у нас в квартире. Большая часть вещей была когда-то перевезена из Петербурга. Отец мог рассказать о любой из них. Он прекрасно знал историю искусств – архитектуру, скульптуру и живопись с античных времен и по XIX век. Он научил меня разбираться в стилях, видеть рисунок дерева. Отец знал состав клея, которым скрепляли мебель. И часто, как парня, учил меня варить столярный клей, показывал, как ухаживать за красным деревом. Несколько раз мы с ним делали абажуры, лавки под телевизор с приставкой, чинили розетки, стулья, не применяя гвоздей, проводные телефоны. Отец старался обучить меня всему, что умел сам. Он повторял, что чем больше областей, в которых человек разбирается и может своими руками что-то создать, починить, наладить, тем более независим он от общества. «Мне нужна еще одна рука, и ты будешь у меня все делать, даже водить автомобиль», – говорил отец, ремонтируя что-либо.

Особое отношение было у него к подсвечникам и свечам. В нашей гостиной всегда по праздникам зажигались свечи. Аккуратно, скальпелем, чистя каждый подсвечник, рассказывал мне отец о деде Антоне и бабушке Зине, о прабабушке Александре Баталовой. Она и ее супруг Петр Баталов были верующими людьми, знали многие церковные обряды. Сколько праздников встретил отец вместе с ними! Он очень любил Рождество, старый Новый год и Пасху. В эти праздники и в мой день рождения я сама выбирала, что отцу надеть. Мы уходили в комнату, открывали два шкафа, и отец покорно подчинялся мне. Такая у нас с ним была традиция, и мы поддерживали ее почти сорок лет. Как красив он был в черном бархатном пиджаке, темно-серых брюках, белой рубашке с темно-синей бабочкой!..

Помню, какие интересные разговоры происходили у нас за завтраком. Они рождались из самых простых, обыденных вопросов. Папе каким-то образом удавалось расширять тему разговора, увеличивая ее до всемирных размеров, свободно передвигаясь в истории цивилизаций… Иной раз мы увлекались настолько, что забывали про время, и когда вдруг смотрели на часы, поднималась суматоха…

Над сюжетами своих рассказов я работала постоянно. Прислушивалась к разговорам наших друзей, знакомых, что-то записывала. Содрогнулась, когда началась чеченская война. Она опалила нашу жизнь через экран телевизора. Отец до последних дней избегал со мной разговаривать о войне в Чечне. Он первым прочитал мой рассказ «Рождественский ужин», сюжет которого разворачивается в это страшное время. Помню, пока отец его читал, я очень волновалась. А какое сильное потрясение я испытала, когда через пару дней он сказал, что это – серьезная литература. Но сложное испытание ждало меня впереди. Я должна была править свой текст. И не в компьютере, а диктовать. Это для меня было довольно мучительно, потому что я разговариваю с большим трудом. Отец каким-то образом освободил себе вечера, и после ужина мы затворялись в моей комнате. Разбирали мизансцены, действия, обстановку. Это помогало мне яснее видеть, представлять действия, мелочи, детали, рассказывающие о героях. Так мы писали несколько месяцев. Потом еще дней десять я перепечатывала текст в компьютере набело. Наконец все было готово. И наступил тот самый вечер, когда, после одиннадцати часов, отец созвал нас с мамой и бабушкой в гостиную, чтобы прочитать мой рассказ. Помню, с какой гордостью и ревностью на меня смотрела бабушка. Спустя некоторое время она попросила, если я изберу творческую профессию, взять ее имя Гитана-Мария.

Однажды осенним вечером отец вернулся домой необыкновенно одухотворенным. Не раздеваясь, не снимая обуви, не помыв руки, он прибежал ко мне в комнату и поделился одной историей, которую видел, стоя в автомобильной пробке. Мы ничего с ним не обсуждали, а спустя недели три я дала отцу новую рукопись – «Ступень к спасению». Он вернул мне ее следующим вечером, сказав: «Я всегда знал, Гиташка, что ты моя дочка». Через полгода я написала следующий рассказ – «Встречи во сне». На другой день отец разговаривал со мной об этом тексте, разбирал некоторые места, показывал, что следовало поправить. Бабушки тогда уже с нами не было.

Я проводила много времени в уединении, читала только духовную литературу и размышляла, чем дальше заниматься. И однажды подруга принесла какой-то роман, прекрасно написанный. Во мне вновь пробудилось желание писать. Появились сомнения, серьезно ли то, чем я занимаюсь? Что я, в сущности, умею? Я понимала, что моя начитанность – это ворох мыслей, знаний, разобраться в которых самостоятельно я не смогу и не смогу понять, как ими пользоваться. Поговорила с отцом, объяснила, что хочется упорядочить свои знания, научиться ими пользоваться. Отец предложил поступать во ВГИК, на заочное отделение сценарного факультета. При поступлении мне нужно было письменно ответить на три вопроса по истории, на три по литературе и описать три картины: «Весну» и «Рождение Венеры» Сандро Боттичелли, а также «Вакха» Рубенса. Еще требовалось представить этюд. Тогда я не знала, что описание того или иного места, где совершается действие в определенный отрезок времени, является этюдом. Самый первый урок сценарного ремесла преподал мне отец. Он поставил стол у окна, взял бумагу и ручку и попросил описать мост, который виден из наших окон. Мы писали, наверно, по двенадцать часов в день.

Я ездила во ВГИК на собеседование к Валентину Ежову, на курс которого я в итоге попала. К нам домой один-два раза в неделю приезжал педагог Андрей Борисович Можаев. Читал лекции сразу по трем предметам. Когда у меня появлялось свободное время, я возвращалась к своим рассказам. Дописывая и поправляя их, чувствовала себя по-настоящему счастливой. В продолжение пяти месяцев удалось доделать два рассказа о Петербурге – «Весна в осенних покрывалах» и «Сирень верности». Их родители давали читать нашим знакомым, а те – своим знакомым. И однажды появилась книга «Сирень верности». Первые два года моей учебы у нас дома еще не было Интернета, а я нуждалась в литературоведческих материалах. Отец позаботился и об этом – с появлением Интернета все сразу пошло быстрее. И за три года обучения я написала немало работ по творчеству Пушкина, Тютчева, Ахматовой, Есенина, Бунина… И каждый раз отец вникал в мои штудии, беседовал со мной по данным темам. Ему всегда все, что я делала, было интересно. Мы много беседовали с ним о том, в чем смысл учения и образования, в чем суть профессии сценариста, его работы. Кому легче передавать чувства, сомнения, терзания героев – писателю, сценаристу, актеру или композитору? И до конца мы оба так и не могли ответить на эти вопросы. Отец любил музыку, но не знал, не понимал ее, хотя поразительно увлекательно рассказывал о ней, хорошо пел под гитару…

Он был человеком семейным, интересующимся любой мелочью нашей общей жизни. Всегда и во всем хотел, чтобы мы принимали участие в делах друг друга, и когда сам должен был принять ответственное решение, советовался с мамой и со мной. Его доверие для меня было высшей наградой.

Гитана-Мария Баталова