София Шегельман. Вместо прощания

Почти год назад, 26 апреля 2019 г., в возрасте 91 года ушла из жизни моя сестра Элина Авраамовна Быстрицкая…

На столе – горка непрочитанных писем. Адресованы не мне, сестре. Она не могла прочитать их: когда пришли эти письма, ее глаза уже почти не видели. Скольким людям за немалую свою творческую жизнь она отвечала на письма, сочувствовала, помогала! Скольким молча простила несправедливые обиды!

Теперь на письма ответить должна я: моей сестры Элины больше нет, а отвечать надо. Кто, если не я?

Писем всегда приходило много: в годы успеха, славы, триумфа – мешками, позже – сотнями, десятками, в последнее время – редкий день одно-два. Их присылали домой, в театр, иногда нам, родным, с просьбой передать. Необходимо ответить. Нельзя прервать нить. Я обещала.

Держу в руках очередное письмо. Пришло из подмосковного города. Автора зовут Владимир Иванович. Остановлюсь именно на этом письме, потому что оно, с одной стороны, очень личное, а с другой, можно сказать, обобщающее. Человек душевно делится впечатлениями о том, как ему понравился вечер встречи со зрителями, где Элина рассказывала о своей жизни, работе, семье.

Но цель письма другая. Автор трепетно вспоминает своего покойного отца, описывает, как тот прошел войну, как был тяжело ранен и ему грозила ампутация ноги. Нет, ногу удалось сохранить, а спас его отца от ампутации наш с Элиной отец, доктор Авраам Быстрицкий.

Подобных признаний было много, не только за период войны, но и в более поздние годы нам иногда писали родители солдат, спасенных нашим папой-доктором. Мы всегда гордились им, всегда старались жить по его принципам, в любой ситуации оставаться людьми. Как жаль, что Элина не читала этого письма! Сестра непременно ответила бы. Она не стала бы рассказывать, как в военные годы, будучи фактически ребенком 13–14 лет, пошла санитаркой в военный госпиталь, стала лаборанткой и по секрету от мамы донором, спасла много молодых жизней. Но нашла бы возможность рассказать про Костю Машинина, того самого, что приезжал к нам уже в 60-е годы: это один из тех, кого моя сестра спасла и всегда гордилась тем, какой он хороший человек – хранит в душе чувство благодарности.

Наверное, сестра не стала бы рассказывать, как она получала многочисленные государственные награды. Она очень высоко ценила, можно сказать, чтила свои ордена, медали, грамоты и благодарности, но хвастать не любила. Зато непременно рассказала бы, как, уже будучи студенткой педагогического института и при этом точно зная, что сбежит из него при первой возможности, она после лекций спешила в балетную школу, становилась к станку наравне с семилетними девочками, потому что точно знала: она станет артисткой. И стала. На самом деле все мы, вся семья, совершенно не соотнося свое понимание с практикой повседневности, то есть с видами на профессию, на способ зарабатывать на жизнь, понимали то, чего не понимала, может быть, она сама: она родилась уже готовой артисткой, артистизм составлял суть ее души и ее тела, смысл всего ее существа. И потому все мы: родители, бабушка, брат, я – все мы относились к ней по-особому. Она сама всегда осознавала свою особость. Это не гордыня, не заносчивость. Это трезвая оценка реальности, в данном случае – самооценка, без оглядки на «что станет говорить княгиня Марья Алексевна». Это та нечастая форма реализма, та гарантия, которая дает уверенность: личность состоится, как бы ни складывалась судьба.

А судьба не баловала, подарков на блюдечке не подносила. Каждая поставленная цель была много выше предыдущей, уже достигнутой. И карабкаться приходилось без страховки. Да, именно карабкаться, потому что цветы, овации, признание, любовь – это все уже на финише. А вначале – низкий старт, сложная дистанция, крутой маршрут к вершинам мастерства. И только потом вожделенные лавры.

Судьба складывалась так, что мы жили порой в разных городах, потом эти города оказались в разных государствах, хотя понять это поначалу было непросто. А потом мы и в самом деле оказались в очень различающихся между собой странах. Но это ничего не изменило в наших отношениях, мы всегда были рядом, всегда знали друг о друге все, всегда, можно сказать, держались за руки, даже когда нас разделяли сотни километров. Сегодняшние технологии это позволяют. И я за это благодарю судьбу, потому что за все хорошее, что есть в моей жизни, я благодарна прежде всего родителям и наравне с ними – моей сестре Элине: она была старшей, хотя со временем это стало менее заметно. И сегодня, мысленно ведя с моей незабвенной сестрой бесконечные диалоги обо всем в жизни, я все чаще обращаюсь к прошлому, ко временам нашего детства, совпавшего хронологически с годами Великой Отечественной войны и потому окрашенного в трагические тона.

Ей было 13, когда началась война, она окончила 6-й класс. Вспомните себя в этом возрасте: вы уже перестали играть в классики на асфальте?

Элина буквально восприняла лозунг «Все для фронта, все для победы!» и отправилась в сформированный при участии нашего отца военный госпиталь. А куда же было идти девочке, растущей в медицинской семье? Но детей на территорию военного объекта не пускают, пришлось совершить первый подвиг во имя победы – перелезть через забор, чтобы попасть к главному начальнику. Однако подвиг не оценили, начальник медчасти отечески погладил Элину по головке и велел идти к маме. Она пошла к папе – и правильно сделала. Папа сказал вполне по-взрослому:

– Ты молодец, дочка! Иди трудись. Когда случаются трудные времена, каждый должен делать все, что может.

Потом этот принцип стал главным в ее жизни. Да и в моей тоже. Элина ходила по палатам, подавала раненым попить, читала им газеты, письма, иногда писала под диктовку. Стихи читала, песни пела, когда просили. Но это был очень короткий период: рук не хватало. И вскоре моя сестричка, как большая, стала работать санитаркой, потом, после краткосрочных курсов, пошла в лабораторию, брала кровь у раненых, делала уколы, солдатики просили: пусть та красивая девочка уколет, у нее ручка легкая. А еще ей приходилось вместе со всеми участвовать в приемке раненых – это стоны, крики, развороченные тела, кровь, и наравне со взрослыми надо поднимать тяжелые носилки с привезенными военными. Потом, спустя годы, обнаружилось, что из-за регулярного поднятия тяжестей у нее не может быть детей. Это одна из причин того, что главным делом ее жизни навсегда стал театр, главным домом – сцена. Но это все потом, а тогда после рабочего дня она бежала сдавать кровь: «каждый должен делать все, что может».

С первого дня войны этот принцип возвела в основное правило жизни и наша мама. Если не рассказать о ней, не все понятно будет и в жизни Элины. Наша по-настоящему героическая мама носила библейское имя Эсфирь. Она была редкостно красива, Элина очень похожа на маму. Мама в свое время окончила одну из киевских частных гимназий, получила очень хорошее классическое образование, до войны успела немного поработать в школе, а когда началась война, она тоже всей душой восприняла девиз «Все для победы». Ей не пришлось для этого лезть через забор, она просто пошла на госпитальную кухню поваром, потому что умела и любила вкусно кормить. И вкладывала душу в приготовление еды, чтобы раненые защитники Отечества получали все, что доступно в условиях войны. При этом мама ни на миг не забывала о нас, понимала, что детей растят без выходных, отпусков и перерывов на войну, каждый день, каждый миг обучая на собственном примере. Это мама научила нас любое начатое дело доводить до успешного завершения. Это она научила нас верить в себя и не опускать руки. Это мама вырастила нас так, чтобы мы всегда были необходимы друг другу. Мы по-настоящему оценили этот подарок судьбы, уже став взрослыми, и постоянно твердили: «Спасибо маме и папе, что мы есть друг у друга!» Повторяли эти слова, как молитву, до самого конца. Мы обе – дочери ветеранов войны, а Элина и сама ветеран. И, конечно, это сказалось на наших характерах, пристрастиях, судьбах.

Четыре года, полные страхов и надежд, нужды и лишений, ни для кого не прошли бесследно. Те, кто жил в то время, кто пережил ту войну, навсегда впитали опыт максимального напряжения сил, опыт коллективизма и взаимовыручки. И знают цену дружбы, цену плеча, которое рядом. Эти люди умеют оценить личность по ее делам, по мотивам этих дел, по самоотдаче. Они знают себе цену. Может быть, это и есть подлинный источник того чувства достоинства и самоуважения, которые всегда отличали мою сестру, были стержнем ее характера. А еще война научила не бояться никакой работы. Научила даже совсем маленьких детей, дошколят, какой в то время была я, потому что детство у нас закончилось 22 июня 1941 года и мы сразу стали взрослыми и ответственными людьми.

Прошли годы, и вот опять народная беда – Чернобыль. Вскоре после страшной аварии Элина ездила туда, к ликвидаторам, выступала перед ними, читала стихи, монологи из спектаклей, рассказывала о войне. И там встретила моего сына, своего племянника Петра, он как раз и был одним из ликвидаторов. Элина очень любила его, называла всегда «наш сын», потом его дочерей звала «наши внучки», а следующее поколение – «наши правнуки». Она так чувствовала, это были не просто слова. Сестра приезжала к нам на время отпуска, даже когда мы уже поселились в Израиле. Мы с ней любили отдыхать вместе – в Подмосковье, на Волге, в Литве или Латвии, потом на берегу Средиземного моря. Живя вдали друг от друга, мы регулярно перезванивались, всегда знали, кто из нас где, не чувствовали отдаления. Мы никогда не забывали поздравить друг друга с праздником, подставить руки, если возникала надобность в помощи. Мы были одной семьей. Где бы ни находилась Элина, она всегда интересовалась жизнью семьи, спешила поучаствовать не просто в повседневных делах, в решении любой проблемы. И очень обижалась, если я говорила, что мы управляемся, помощь не требуется. Всегда помнила, что она старшая. И я помнила, ведь у меня был надежный тыл – родное плечо, терпеливое ухо, гарантия быть правильно понятой.

В течение всей жизни Элина много помогала людям. Помогала получить необходимую помощь от муниципального начальства, ордер на квартиру в те времена, когда квартиры еще давало государство. В скорбную минуту прощания прямо на кладбище ко мне подошла очень пожилая женщина и, утирая слезы, рассказала, что работала в Малом театре гардеробщицей и еще в советское время только стараниями Элины получила от государства квартиру. «Век буду за нее Бога молить, где бы я теперь голову преклонила, старая да одинокая, если бы не Элина Авраамовна, светлая память». Согласитесь, дорогого стоит.

Более шести десятков лет люди приходили в театр на спектакли с участием Элины, благо Академическому Малому театру всегда было что сказать публике. Зрители видели блистательную звезду сцены и экрана, аплодировали, восхищались, но кому когда приходило в голову соотносить титулованных героинь актрисы с ее собственной героической судьбой комсомолки, советской девочки, ветерана войны?

Из-за роковых ошибок вдребезги разбиваются порой блестящие проекты, рассыпаются светлые мечты, умирают нереализованные идеи. Ошибки ломают порой даже государственные режимы. Мы все совершаем в жизни ошибки, но исправить можно далеко не все и не всегда. Такой ошибкой приходится признать неожиданное решение Элины уйти с театральной сцены, где она была признанным мастером. Отчасти виноват возраст: драматический спектакль требует очень больших затрат физических сил, а когда здоровье напоминает о себе болью, эти затраты многократно увеличиваются. Отчасти виноват характер – неукротимое стремление жить полной жизнью, а значит, всегда искать новые грани, стремиться постигать новые горизонты. И она ушла с театральных подмостков, попробовала себя в вокале.

Я знаю, что мастера российской эстрады, мягко говоря, иронически оценили ее героическую попытку. Я не обижаюсь на них: с высоты их профессионального опыта все выглядит именно так. Известная, прославленная, любимая зрителем, обласканная властями драматическая актриса, признанный мастер своего дела, она ринулась в последний прорыв, чтобы продлить счастье контакта со слушателем, еще раз ощутить вкус успеха, испытать волну зрительской любви. Она ведь знала рамки своих возможностей в новом облике. Но верила в своего зрителя, верила, что он поймет ее и не упрекнет. Сама получала удовольствие от процесса и старалась заразить этим чувством зал. И зритель ее понял и поддержал.

Что теперь остается? Просто слушать и делить с Элиной счастье первооткрывателя, погружаться в чистый мир красоты и правды. Верить, как верила она, что поступает правильно. И помнить.

Никто не знает, как болело мое сердце после этого шага сестры, ее ухода из театра. И вот теперь ее нет рядом, и я который уже месяц веду с нею бесконечные диалоги. Вы можете не поверить, но долгими моими бессонными ночами я все время слышу ее голос, она мне отвечает, соглашается или возражает… Учусь жить без сестры, раньше не приходилось.

Малый театр служил моей сестре вторым, а может быть, и первым домом более 60 лет. И оставался для нее таковым до последнего ее вздоха. Счастье, что эта любовь была взаимной. Собираясь с визитом в Малый театр по приглашению его руководства, я спросила у сестры, что передать. Она ответила: «Передай, что я тоскую по театру».

В момент ухода Элины из жизни театр проявил себя по отношению к ней как настоящая теплая, родная семья. Я всегда буду об этом помнить и всегда буду благодарна.

Максима, которую мы с сестрой исповедовали всю жизнь: учителя не те, кто учит, а те, у кого учатся. Это утверждение и сегодня остается моим кредо. Я училась и все еще учусь жить у моей дорогой, любимой и незабвенной сестры Элины Авраамовны Быстрицкой. И горжусь этим.