Книга: Любовь Орлова: Годы счастья
Назад: А кошка все-таки была!
Дальше: «А вы посадили бы свою жену верхом на быка?»

Путь к встрече

Родина Григория Александрова – Екатеринбург, долгое время именовавшийся Свердловском. В 1919 году на Восточном фронте при политотделе 3-й армии был организован красноармейский театр. Руководил им шестнадцатилетний Григорий Васильевич. Он сам сочинял пьесы, сам их ставил, сам исполнял главные роли. Недаром он был активным участником курсов клубных режиссеров при Екатеринбургском губпрофсовете.

Сцена фронтового театра помещалась на железнодорожной платформе. А для того чтобы во время неожиданных перестрелок – а они случались довольно часто – артисты могли укрыться, основная декорация была сделана из толстого железа.

После отступления колчаковских войск с Урала руководитель фронтового театра возвратился в Екатеринбург. В то время здесь организовался клуб под названием ХЛАМ, что означало – «художники, литераторы, артисты, музыканты». За неимением в то нищее и голодное время обуви и головных уборов члены клуба возвели в принцип ходить босиком и с непокрытой головой. Став членом ХЛАМа, юный Александров именно так и стал разгуливать по улицам Екатеринбурга, за что получил прозвище «босоногий комиссар». В это время он был назначен инструктором отдела искусств губнаробраза.

Именно тогда и встретились два будущих народных артиста СССР – Александров и Пырьев.

Теперь мало кому известно, что Иван Александрович Пырьев, постановщик фильмов «Свинарка и пастух», «Кубанские казаки», «Идиот», «Братья Карамазовы», имел два Георгиевских креста. Совсем мальчишкой Пырьев бежал на фронт и стал разведчиком одной из воинских частей. Бои, ранения… В 1920 году Пырьев в Екатеринбурге назначается агитатором в политотделе 4-й железнодорожной бригады. С Александровым он впервые встретился в театральной студии облпрофсовета. Они часто выезжали со студией на спектакли, проводившиеся на уральских заводах и в селах. Условия были походные: сами строили нары в школах и банях – там, где приходилось ночевать.

Затем Иван Пырьев и Григорий Александров вместе создали в Екатеринбурге детский театр. Для премьеры была выбрана повесть Марка Твена «Принц и нищий». Инсценировку Григорий Васильевич написал сам. Он многое придумал сам, внеся в сюжет изменения фантастического характера. Он же играл роль сказочного персонажа – Ветра. Для своего героя он, опять-таки сам, сделал особый блестящий шлем с крыльями. Это свое изобретение Александров, уже будучи прославленным кинорежиссером, применил в фильме «Цирк»: надел такой шлем на героя Мартынова в исполнении Столярова.

Александров перепробовал, кажется, все творческие профессии, касающиеся сцены. Но и не только. Он занимался еще и тем, что переделывал, исходя из идеологических требований того времени, зарубежные фильмы для показа советскому зрителю. Кинематограф был немым, что облегчало дело, так как менять титры было все же легче, а с помощью монтажа удалялись нежелательные с точки зрения советской цензуры эпизоды фильмов. За 1920 год будущий кинорежиссер подверг такой обработке не менее двух десятков кинолент. Это была его первая встреча с искусством «делать кино».

В 1921 году в Екатеринбурге прошли гастроли МХАТа. Александров и Пырьев посмотрели все спектакли этого прославленного театра и поняли, что научиться чему-либо можно только в Москве, что только там те, кто может научить профессии актера. Тогда это была главная мечта «босоного комиссара». И друзья добились своего: политотдел 3-й армии отправил их на учебу в Москву.

Дорога была нелегкой, денег не было вовсе. Несколько последних станций до Москвы им пришлось идти пешком по шпалам. И они дошли. Один из первых визитов, который сделал Александров, был визит к самому Горькому. Дело в том, что его друг по Екатеринбургу, поэт, будучи хорошо знаком с великим писателем, дал Грише рекомендательное письмо. Александров не преминул им воспользоваться.

Во время посещения Горького он был потрясен роскошью особняка, смущаясь, читал стихи собственного сочинения и, судя по всему, был очень обаятелен, поскольку мастер его запомнил, что потом сыграло немаловажную, а может быть, и решающую роль в дальнейшей судьбе молодого дарования.

После определенных мытарств и метаний друзья поступили в Рабочий театр Пролеткульта, который располагался в Эрмитаже. И в первом же спектакле им пришлось играть вместе. Это был «Мексиканец» по рассказу Джека Лондона. В этом театре молодой Сергей Эйзенштейн преподавал биомеханику и был художником. Он и оформлял спектакль «Мексиканец», являясь также и его сопостановщиком. Играли друзья многих персонажей, в том числе и главных, которые были противниками в боксерском бою.

Эйзенштейн сделал в спектакле два финала. Все зависело от реального исхода поединка. Рассказ у Джека Лондона заканчивался тем, что побеждал на ринге Мексиканец и выигранные деньги отправлял повстанцам на оружие. В спектакле же могло быть и иначе, в зависимости от того, кто из исполнителей победит на самом деле: партнеры дрались всерьез. Александров и Пырьев сражались с переменным успехом, никогда не зная в начале спектакля, чьей победой он закончится. Но самым главным было то, что состоялась историческая для мирового кино встреча двух мастеров, которые затем окажут значительное влияние на развитие этого искусства.

Вот как вспоминает об этой встрече сам Эйзенштейн:

«Я работал на подмостках театра в Каретном Ряду, тогда носившего имя “Центральной арены Пролеткульта”. Туда пришли держать экзамен два парня-фронтовика. Два однокашника. Оба из Свердловска. Один кудлатый, с челкой, другой повыше, поджарый и стриженый. Оба с фронта. Оба в шинелях и с рюкзаками за спиной. Оба прочли мне и покойному В. Смышляеву какие-то стихи. Что-то сымпровизировали. И с восторгом были приняты в труппу.

Один был голубоглаз, обходителен, мягок. В дальнейшем безупречно балансировал на проволоке.

Другой был груб, непримирим, склонен к громовому скандированию строк Маяковского и к кулачному бою более, чем к боксу.

Впоследствии они оба – кинорежиссеры. Один – Григорий Александров. Другой – Иван Пырьев».

Великий кинорежиссер был прав, Александров действительно всегда отличался необычайной мягкостью и обходительностью, что ему не мешало, а может быть, как раз помогало безупречно балансировать, иногда с риском для жизни, в самых острых и рискованных ситуациях своего нелегкого времени, для многих ставших смертельными. Когда они встретились, Эйзенштейну было 23 года, Александрову – 18 лет.

Эйзенштейн вскоре организовал при театре Пролеткульта передвижную труппу – «Перетру», с которой и создал свою первую самостоятельную театральную постановку по пьесе А. Островского «На всякого мудреца довольно простоты». Для смелых экспериментаторов-ниспровергателей пьеса великого классика стала лишь поводом для поиска новых «революционных» форм, в необходимость которых они тогда искренне верили. Афиша спектакля в этом смысле была более чем красноречива: «“Мудрец, или Всякого довольно”. Вольная композиция текста С. М. Третьякова, монтаж аттракционов С. М. Эйзенштейна».

Александров играл Глумова – легкомысленного молодого авантюриста без определенных занятий. «У меня была черная полумаска с зелеными электрическими глазами. Я летал на трапеции, исчезал, как цирковой иллюзионист, играл на концертино, стоял на голове на проволоке и делал еще множество подобных номеров, оправдывая название спектакля “Всякого довольно”», – писал Александров в своей книге «Эпоха кино».

Позднее, уже будучи всемирно прославленным, седым и импозантным, Григорий Васильевич, сидя в президиуме разных ответственных заседаний в Доме дружбы, не раз вспоминал, как именно здесь, в этом роскошном дворце Морозова, он в славные 1920-е годы ходил по канату под потолком над всем зрительным залом.

Я-то его помнила как раз в расцвете его солидной импозантности и просто не могла себе представить этого седовласого и уже грузнеющего красавца скользящим по проволоке на рискованной высоте, да еще крутящим сальто!

Но самое главное в этом эксцентричном спектакле было то, что его создатели ввели в театральную среду язык кинематографа. Они сняли фильм «Кинодневник Глумова», который расширил рамки чисто театральных средств выразительности, и внутри сценического действия возникал язык кино. Для съемок этого фильма Александров, исполнявший главную роль, дирижировал целым шумовым оркестром, который состоял из кастрюль, бидонов, пищалок, банок, склянок и прочих подручных материалов.

«На всякого мудреца довольно простоты» – это было из ряда вон выходящее зрелище, которое сочетало театр, кино, цирк, мюзик-холл и содержало начало начал всего того, что затем развивал в своем сверкающем весельем и смехом творчестве дерзкий и обходительный «босоногий комиссар». В дальнейшем все его фильмы будут так же изобретательны и по-прежнему полны юношеского экспериментаторства. И цирк, и мюзик-холл – эти александровские пристрастия всегда будут сопровождать его кинокомедии.

«Я всегда обожал цирк», – говорил Александров. Для работы в спектакле он брал уроки акробатики у знаменитого московского циркача Руденко. Когда кто-то из группы Руденко заболевал, Григорий Александров вместе с профессиональными гимнастами совершал воздушные полеты.

И еще одно более чем важное обстоятельство. В спектакле «На всякого мудреца довольно простоты» сложилась так называемая «железная пятерка», которая затем в течение десяти лет вместе с Сергеем Эйзенштейном создавала те киношедевры, которые в буквальном смысле слова потрясли мир. Вот их имена: Григорий Александров, Александр Антонов, Михаил Гоморов, Александр Левшин, Максим Штраух. Это были асы и рыцари профессии, одержимые кино и не знавшие слова «нет» в самых невозможных ситуациях, неизбежно возникавших в процессе создания фильмов.

Уже в 1924 году Эйзенштейн со своей верной командой снимает первый самостоятельный фильм «Стачка», о котором сразу же заговорили как о событии. Александров в нем еще и снялся в эпизоде как актер. А через год, в 1925-м, Сергей Эйзенштейн создает картину «Броненосец “Потемкин”», которая впоследствии будет названа лучшим фильмом всех времен и народов. Александров здесь снова продемонстрировал свое владение всем многообразием кинопрофессий. Он был соавтором сценария, ассистентом режиссера и актером – играл роль офицера Гиляровского. Оглушительный успех еще сильнее сплотил «железную пятерку» вокруг своего лидера, и они делают фильм за фильмом.

Далее Г. Александров – сорежиссер С. Эйзенштейна в кинокартине «Октябрь», сценарист и сорежиссер ленты «Старое и новое». Но в 1930 году он впервые пишет самостоятельно и не для Эйзенштейна. Фильм «Спящая красавица» по его сценарию снимают братья Васильевы, а сам он вместе с С. Эйзенштейном и оператором Э. Тиссэ был отправлен в длительную командировку в Европу и Америку, чтобы осваивать мировые достижения в области звукового кино. «Кое-какие представления о принципах записи и воспроизведения звука мы имели, но о многом не имели представления», – говорил Григорий Васильевич об этом периоде развития молодого советского кинематографа.

Поехать в Америку помог и счастливый случай. В Москву приехал президент кинокомпании «Юнайтед артисте» Джозеф Шенк вместе с прославленными звездами – Дугласом Фэрбенксом и Мэри Пикфорд. Восхищенный актерским блеском Фэрбенкса, Александров даже сына назовет в его честь – Дугласом. А Шенк (Иосиф Шенкер, родился в Рыбинске в 1878 году) оказался родственником Эйзенштейна по материнской линии и очень помог ему, Александрову и Тиссэ в хлопотах о зарубежной поездке.

Европа и Америка открыли для Александрова невиданный мир технических возможностей киноволшебства. Именно там он понял, что без соответствующей техники в кино делать нечего. С тех пор Александров навсегда остался неистощимым изобретателем бесконечных технических новшеств и кинотрюков, благодаря которым среди профессионалов у него сложилась прочная репутация режиссера, который затрачивает на съемки баснословные суммы и делает «богатое кино». Однако обходительный Гриша умел так подсветить и так скомбинировать несколько метров тюля и буквально три палки, что добивался действительно ошеломляющего зрелищного эффекта. Он всегда обожал цирк и знал толк в фокусах.

В Европе он снял свои первые самостоятельные и к тому же звуковые фильмы. В Париже по заказу фирмы «Гомон» – «Сентиментальный романс» и в Германии – «Женское счастье – женское несчастье». Сценарий писал сам и ставил тоже сам. Его оператором был Тиссэ. Первый самостоятельный звуковой фильм Александрова «Сентиментальный романс» состоял всего из одной части, в нем звучала музыка – на фортепьяно играла актриса, которая, как потом оказалось, была очень похожа на Любовь Орлову. Его встреча с ней состоится через три года.

Из Европы советские кинематографисты отправились в Америку – страну, где был легендарный Голливуд и где жил еще более легендарный Чарли Чаплин. Именно на его вилле остановились эти трое, и дружбу с Чаплином Григорий Васильевич пронес через всю жизнь. Тогда они вместе плавали в лодке по океану, гребли и во все горло распевали «Волга-Волга, мать родная…».

Жизнь вообще была сверхинтересна, но тоска по дому и по любимой молодой жене напоминала о себе постоянно. Красавец Александров был настоящий мужчина, а, как известно, именно настоящий мужчина способен на подлинное чувство и верность этому чувству. Поэтому писал он на родину много и часто. В фонде С. Эйзенштейна в РГАЛИ (Российский государственный архив литературы и искусства) сохранилось несколько писем Александрова из Европы и Америки жене Сергея Михайловича – Пере Аташевой. Судя по всему, обе пары – Эйзенштейна с Перой и Александрова с Ольгой – связывали тесные и доверительные дружеские отношения. Перу Аташеву Григорий Васильевич галантно называл Перл – Жемчужина. Я приведу здесь наиболее интересные выдержки из тех трех писем, что до сих пор сохранились среди бумаг Эйзенштейна в его архиве, куда каждый исследователь может прийти и прочитать любые документы, включая и эти, но никто этого почему-то до меня не сделал, предпочитая слухи и сплетни, но не факты и документы.

«Париж. 23 декабря 29 года. Перл!!! Дорогая!!! Можете верить… можете нет… Я никогда так много не писал, как в эти дни европейского путешествия. Я ежедневно пишу несколько страниц дневника. Записываю технические вещи и сижу за письменным столом по несколько часов и от этого набухают чемоданы записными книжками и из этого могут получиться хорошие книги и мемуары, если на старости лет мне удастся обработать эти стремительные записи сумасшедшего двадцатипятилетнего Александрова… Люблю Ольгу безумно (в связи с этим про меня черт знает что думают: сифилис, педераст и еще хуже). А я на все положил и занимаюсь исключительно профессиональным делом. Привет Оленьке. Целую Вас. Гриша».

«Берлин, 31 августа 29 г. Вы же сами понимаете, что слава и популярность связаны с большими делами, визитами, банкетами, встречами и путешествиями. Мы не живем, мы бежим, как белки в колесе. Из одних рук мы попадаем в другие, из одного дома в другой дом, из машины в машину, и таким образом наш день начинается с 8-ми утра и кончается в 2–3 часа ночи. Обедаем через день – не хватает времени. Похудели. Но я с уверенностью могу сказать, что умею снимать картины вдвое лучше, чем до сих пор… Только две доминанты моего состояния служат мне семафорами и дают мне возможность ориентироваться. Это замечательная любовь к Ольге (несмотря на миллион европейских женщин) и великолепное дружеское отношение к Вам, дорогая моя Перл!»

«Париж. 10 марта 30 г. Дорогая моя Перл! Спасибо за письмо с интимными и материнскими инструкциями. Серьезное спасибо, потому что в вихре европейской жизни – путешествий и кинематографической работы забываешь самые важные вещи и упускаешь иногда из вида, что ты и сам – тоже человек! Неиспользованные богатства и у меня самого копятся и мстят – но это нисколько не соблазняет меня на графинь и княгинь, которые присылают цветы в мою скромную комнату монпарнасовского отеля. Смешного хотите Вы… Пишем мы с С.М. друг о друге мало потому, что редко видимся – мало говорим и интересуемся разными отраслями человеческой деятельности. Он по гостям и редакциям, по балам и театрам, а я по лабораториям, фабрикам и специалистам по звук. кино. Вот потому это и происходит… Во французских ателье работают по крайней мере вдвое медленнее и втрое хуже, чем в наших. Французская кинематография курам на смех. А какие возможности… Ах!!!»

Итак, уже ощутима тень разногласий с кумиром и учителем, уже понятна частично их суть. В этих кратких отрывках уже ясен и характер их автора, масштаб его страсти к кино. Можно также предположить, что Перл действительно была конфидентом для своего молодого друга. Вполне может быть, что именно от нее Гриша получал первые намеки на то, что его любимая жена устала от столь долгой разлуки и что она, возможно…

В деловом отношении в Америке тоже было не все гладко. Компания «Парамаунт» последовательно отклоняла все творческие инициативы посланцев подозрительной Советской страны. Но вот выдающийся мексиканский поэт Диего Ривера предлагает советским кинорежиссерам сделать фильм об истории Мексики. Знаменитый американский писатель Эптон Синклер создает «Трест мексиканского фильма Эйзенштейна» и собирает деньги на поездку советской киногруппы в Мексику. Эйзенштейн, Александров и Тиссэ пробыли в ошеломляюще экзотической стране 14 месяцев, отсняли тысячи метров пленки, но деньги кончились, и друзья вернулись на родину. Отснятый материал был собственностью треста и остался в Америке.

Вернувшись в Москву, Григорий Александров, отделившись от «железной пятерки», начинает самостоятельную творческую жизнь в кино. Десять лет он являлся верным соратником, соавтором и сорежиссером великого Эйзенштейна, но сам был индивидуальностью столь яркой и мощной, что его отделение было неизбежно. Само творческое видение жизни, способ ее восприятия и осмысления этих художников были, по существу, совершенными антиподами. Достаточно вспомнить названия снятых ими фильмов, чтобы сразу понять суть этого несовпадения: С. Эйзенштейн – «Стачка», «Броненосец “Потемкин”», «Октябрь»; Г. Александров – «Веселые ребята», «Цирк», «Весна».

Первого интересовали мощные социальные катаклизмы, трагические глубины жизненных проявлений. Второй стремился к радости и блеску жизни, к максимальному извлечению смеха, веселья и юмора в любых поворотах судьбы и характера.

«Слово юмор происходит от латинского “humor” – влага. В противовес сухости. Мягкость в противовес жесткости. Я бы сказал, что юмор – сок жизни. Юмор похож на масло, которое нужно для смазки машин… Комедия может быть не только смешной, но и веселой. Смех должен быть добродушным, оптимистичным, воодушевляющим, утверждающим хорошее настроение. Недаром народная пословица так выражает отношение к веселому смеху: “Кто людей веселит, за того весь свет стоит”», – писал в своей книге «Эпоха кино» Александров. Но это позже. А сейчас он заказал сценарий уже хорошо известному в Москве комедиографу и острослову Николаю Эрдману. Его соавтором был В. Масс.

«Когда зритель хочет смеяться, нам уже не до смеха», – сказал Эрдман, и они принялись за работу. К тому же режиссер, как мы уже знаем, начал искать актрису на роль домработницы Анюты. И нашел «свое режиссерское счастье» – Любовь Орлову. И не только режиссерское. Они встретились…

Любовь Орлова, которую в доме называли – независимо от возраста – не иначе как Любочка, появилась на свет в 1902 году в Москве. Принадлежала Любочка к двум старейшим русским дворянским фамилиям. Род Орловых вел свое начало с XIV века, в нем были и светлейшие князья, и графы. Через подвиги и победы этот род в XVIII веке дал прославленных братьев Орловых, которые были фаворитами самой Екатерины Великой. И младший из них – Федор – породит особенно яркую личность в этой ветви Орловых – Михаила Федоровича. Декабрист, друг Пушкина, героический участник войны 1812 года, Бородинской битвы, он, 26-летний полковник, диктовал условия капитуляции Наполеону, и его подпись на этом документе осталась в истории рядом с подписью великого француза. Впервые девятнадцатилетний корнет Орлов встретился с Наполеоном в Пруссии: он был направлен в ставку Бонапарта с предложением о перемирии, переросшем в Тильзитский мир. Всего у него было пять встреч с этой исторической личностью, и каждая решала судьбы народов, войны и мира. В 1814 году Михаил Федорович во главе международной комиссии с блеском урегулирует конфликт между Норвегией, Данией и Швецией, в результате деятельности молодого русского дипломата последней пришлось прекратить военные действия против Норвегии. Таким образом, Норвегия, благодаря Михаилу Орлову, обрела мир, свободу и свою конституцию, по которой живет и по сей день.

Михаил Орлов был не только другом, но и счастливым соперником Пушкина. Он женился на Екатерине Раевской, которую, говорят, великий поэт любил безответно. Более двадцати портретов пером Екатерины Раевской оставил Пушкин на полях рукописи «Бориса Годунова». Но даже это весьма щекотливое обстоятельство не повлияло на его дружбу с Михаилом Орловым.

Михаил Орлов являлся членом Союза благоденствия и в декабре 1825 года был арестован одним из первых. После шести месяцев в Петропавловской крепости его сослали, но не в Сибирь и ненадолго. Он единственный не назвал на допросах ни одного имени и при этом был избавлен от тех суровых наказаний, которые обрушились на его сподвижников. Разумеется, он вышел в отставку, и государственная карьера для него была закончена в его 30 лет. Однако блистательно одаренный и деятельный Михаил Орлов, вернувшись в Москву, стал членом целого ряда научных и литературно-художественных обществ. А в 1832 году создал Московское художественное общество, которое, претерпев много всяких преобразований, стало той основой, на которой в наши дни существуют два высших учебных заведения: Московский архитектурный институт и Московский художественный институт имени Сурикова.

Вот так, очень коротко, обстоит дело с родословной Любови Петровны по линии отца. Что же касается материнской линии, то моя прабабушка (Любина мама) Евгения Николаевна в девичестве носила фамилию Сухотина. Ее дядя, Михаил Сергеевич Сухотин, был женат на дочери Льва Толстого Татьяне Львовне. Интересно, что мои окна смотрят прямо на дом Льва Толстого в Хамовниках, где, естественно, бывали мои предки Сухотины.

Всего этого я раньше толком не знала, в доме об этом не говорили. Сначала – по понятным причинам нежелательного в советское время дворянского происхождения. Потом, вероятно, это стало привычным. Просто я знала, что наши предки – дворяне. Но вот мне стал звонить знаток русской генеалогии Владимир Николаевич Санеев. Он, что называется, «вычислил» меня как некое звено в цепи рода Орловых и очень просил моего разрешения прийти и познакомиться: может быть, есть какие-нибудь старые фотографии, семейные легенды. К тому же и он сам, по его словам, принадлежит к какой-то ветви древа Орловых.

«Орловы… Наполеон… Бородино… Раевские…» – слышала я в телефонной трубке. Но, одна в пустой квартире, я, честно говоря, побаивалась открыть дверь незнакомому человеку. По телефону-то он декабрист, думала я, а как дверь откроешь… Но опасения были напрасны. К тому же Владимир Николаевич оказался на удивление похожим на бабушку – тонкостью черт лица и странной смуглостью. Мы смотрели фотографии, я слушала его рассказы о своих великих предках, о подвигах, славе и победах, которые мы все изучали еще в школе на уроках русской истории, и пила чай без сахара. В то лето в Москве почему-то были с ним перебои…

Подробнейшая справка Санеева о родословной Любови Орловой опубликована в книге Д. Щеглова «Любовь и маска». Должна сказать при этом, что еще один специалист по генеалогии русского дворянства не менее убедительно объяснил мне, что Любовь Орлова принадлежит к куда более скромному роду, хотя и не менее древнему. По этой версии среди мелкопоместных предков Орловых было много священнослужителей, ветеринаров и военных. Этот род берет свое начало в том числе и в Полтавской и Витебской губерниях и имеет примесь польской крови.

Так или иначе, дворянская семья Любочки Орловой оказалась в 1917 году, как и все люди этой породы, в крайне затруднительном положении. Правда, было одно маленькое утешение. «Видишь, Женечка, – добродушно рокотал бархатным голосом мой прадед и Любочкин отец Петр Федорович, – видишь, как хорошо, что я успел проиграть в карты наши три имения. Сейчас все равно отобрали бы. По крайней мере, не так обидно!» Высокий красавец Петр Федорович обожал свою маленькую и очень властную жену. Однако его жизнелюбие и широта натуры, судя по всему, не всегда были подвластны и ей. Петр Федорович музицировал и прекрасно пел. Евгения Николаевна, говорят, была хорошей пианисткой. Орловы дружили с Шаляпиными и не раз всей семьей проводили лето в их имении Ратухино на Волге. Дело в том, что Петр Федорович работал в Ярославле на строительстве моста через Волгу, и летом к нему приезжала вся семья. Оттуда и ездили в Ратухино. Шаляпин, Собинов, Коровин… С детства сестер окружали гиганты, уникальные индивидуальности, не знающие границ творчества, фантазии и артистизма. А начало этой дружбы обусловило то, что дочь Шаляпина Ирина и старшая сестра Любочки Нонна вместе учились в гимназии. Отзвуки дружбы моих бабушек и великого певца коснулись и моего детства. Среди фотографий в бабушкиных альбомах я помню большой портрет Шаляпина с его дарственной надписью: «Очаровательной Нонночке. И пусть Бог бросит цветы счастья на пути твоем. Федор Шаляпин». Люба рассказывала, что Федор Иванович называл Нонну Петровну статуэткой Танагра. Это знаменитые терракотовые женские фигурки, которые изготовляли в Древней Греции. Они отличались особым изяществом и изысканностью линий. Помню и крупную седую даму, появлявшуюся в калитке во Внукове под радостные возгласы бабушки: «Ирочка!» – Ирину Федоровну Шаляпину.

Федор Иванович два-три раза в год в своем доме на Садовой устраивал детские праздники. На одном таком балу для детей пятилетняя Любочка Орлова, вся в розовом, играла, танцевала и пела в музыкальной сказке «Грибной переполох». Ей досталась роль редьки. Она всех очаровала, и сам Шаляпин, подхватив девочку на руки, сказал: «Ах, Любашка, моя Любашка, будешь ты, Любашка, ба-а-льшой актрисой!» – после чего девочка подбежала к матери: «Мама, я буду большой актрисой и буду тебя возить в большой карете!» Этот детский спектакль делали профессионалы, да еще какие! Костюмы были придуманы и сшиты самой Ламановой, которая в 1920–1940-е годы была самой модной портнихой или, как сказали бы теперь, модельером в Москве. Она одевала самых известных людей столицы того времени. «Одеваться у Ламановой» – это был один из признаков высшего общественного положения и признания. Выдающийся мастер бытового и театрального костюма, Ламанова стала автором первой в жизни сценической одежды пятилетней Любочки Орловой. Она же потом одевала и кинозвезду Любовь Орлову.

Зрители на детском спектакле у Шаляпиных, естественно, были из самой высокой элиты творческой Москвы. С детства Любочка вдыхала атмосферу творчества, питалась энергией личностей предельного масштаба, и блеск таланта был ей знаком с самого начала жизни. Она воспитывалась среди тех, кто достиг вершин славы и возможностей человеческого творчества, среди тех, кто этим творчеством был одержим и видел лишь в нем весь смысл и содержание жизни. Позже и она будет жить по этим законам. Любочка вместе с сестрой Нонной училась в музыкальной школе. Нонна была на шесть лет старше. Любочка училась игре на фортепьяно, а Нонна осваивала искусство игры на скрипке. Родители мечтали о музыкальной карьере для своих дочерей. Но грянул 1917 год, который, как мы уже знаем, стал в жизни семьи Орловых тем, чем он стал для большинства людей этого сословия. На них обрушились разруха, нищета и безработица революции и Гражданской войны. Орловы жили в Воскресенске, где снимала домик сестра Евгении Николаевны – Любовь Николаевна. У нее была корова. Это добродушное животное стало поистине спасением для семьи. Сестры в больших тяжелых бидонах возили молоко в Москву на продажу. Промерзшие, грязные пригородные поезда со сломанными и ободранными сиденьями, выбитыми стеклами, убогим освещением. Не внушающая доверия вечерняя публика, постоянное чувство опасности и страха. Безлюдная дорога и неблизкий путь к дому от станции. Ахи и охи родных, когда замерзшие, уставшие и голодные сестры наконец оказывались в тепле дома. Все-таки вдвоем сестрам было не так страшно.

Неокрепшие руки пятнадцатилетней Любочки часто примерзали к ледяному металлу неподъемных бидонов и навсегда сохранили следы этого непосильного напряжения. Забота о том, что она должна быть одета так, чтобы кисти рук не бросались в глаза, стала впоследствии постоянной проблемой актрисы. Очень часто на фотографиях она стоит, сидит, идет – зимой и летом – в перчатках…

В Москве – там, где теперь расположился Театр Российской армии, была целая система переулочков и тупичков, и место это называлось Божедомка. В этом не слишком приветливом лабиринте располагался и Орловский тупик, где в небольшом двухэтажном особнячке проживала семья довольно преуспевающего краснодеревщика Федора Веселова. Семья эта являлась постоянным клиентом сестер Орловых: Люба и Нонна регулярно привозили сюда молоко. У Федора было три сына и две дочери. Так и состоялось знакомство Нонны со старшим из братьев, красавцем Сергеем, будущим инженером-строителем, моим дедом. Это был относительно сытый дом, где молодежь частенько устраивала вечеринки. Любочка садилась за пианино, начинались танцы. Итак, старшая сестра ушла в семейную жизнь, а младшая – учиться в консерваторию по классу рояля. Вечерами после занятий Любочка, как правило, бежала к сестре. Зимой особенно было не по себе на обледеневших темных улицах Москвы, где редкие прохожие – пугали. Иногда постреливали. Кто в кого – неизвестно. В городе в то время грабеж и убийство были обычным делом. Однажды на улице Герцена (Большой Никитской) началась очередная «заварушка» – стрельба, крики, бегущие люди. Перепуганные студенты консерватории забились в полуподвал и в окна наблюдали за панически разбегающимися ногами. Люба позвонила сестре. «Любочка! – кричала в трубку Нонна. – Любочка, ни в коем случае не выходи оттуда, пока все это не кончится!» Думаю, если бы Люба буквально последовала совету сестры, ей пришлось бы сидеть там и по сей день…

Итак, Любочка училась в консерватории. Но только учиться она не могла себе позволить. Надо было работать и зарабатывать – жить было не на что. К тому же на ней были родители. Петр Федорович то работал, то не работал в системе Министерства путей сообщения и к этому времени был уже на пенсии. Орловы жили в коммуналке в проезде Художественного театра. Но, что бы то ни было, мой прадед, говорят, всегда был одет в красивую стеганую домашнюю куртку, всегда был выбрит, подтянут и благоухал одеколоном. Любочка прекрасно понимала беспомощность своих родителей в условиях нового режима и все взяла на себя. Всю жизнь она несла на своих плечах заботу о семье, об отце и матери. И оба мужа воспринимали ее только вместе с родителями как нечто единое целое. Родители всегда жили вместе с ней.

Итак, надо было зарабатывать, и она работала. Это были уроки танцев жиреющим и жирующим нэпманам. От людей, знакомство с которыми еще недавно в ее среде считалось неприличным, зависел кусок хлеба для нее и ее близких. И она часами улыбалась и танцевала. Работать тапером в кинотеатрах тоже было не очень-то сладко. Неотапливаемые кинозалы, стынущие пальцы, необходимость извлекать из разбитых инструментов максимально громкие звуки, лузгающая семечки публика. Все это мало походило на недавний праздничный мир детства, красивую семью, мечты о прекрасном искусстве. Но она уже все решила.

Консерватория была оставлена после трех лет учебы. Нет, она продолжала учиться. Но другому. Так как за учение нужно было платить, ей пришлось совмещать постижение законов творчества с работой. Любочка решила стать актрисой, которая умела бы все и соединяла бы в своем искусстве владение голосом, танец и драматическую глубину сценического образа. И она, как я уже говорила, училась хореографии, вокалу, брала уроки драматического искусства. Сутки были забиты до отказа. Однако жизнь и молодость брали свое. В 1921 году Любочка выходит замуж за Андрея Гаспаровича Берзина, который был на десять лет старше. Красавец латыш занимал высокую должность в Наркомземе. Женившись, он забрал жену с ее родителями в свою огромную квартиру в Хохловском переулке у Покровских Ворот. А вскоре туда забирают и маленькую Нонну, дочь Любочкиной сестры, – мою маму. Мой дед был еще студентом, жить было очень трудно, и ребенка «сдали» бабушке с дедушкой и тетке с ее мужем. Андрей Гаспарович остался в воспоминаниях мамы и бабушки образцом рыцарственности, великодушия и интеллигентности. Вся семья его очень полюбила. Высокий, красивый, типичный прибалт – блондин с очень светлыми глазами, от него веяло надежностью и внутренней стойкостью. Он с радостью принял все то, что касалось его очаровательной юной жены. И ее мечты о сцене – тоже. Она же теперь, благодаря мужу, могла не работать и целиком посвятить себя учебе и профессиональному совершенствованию. Любочка все хотела делать первоклассно. И петь, и танцевать, и владеть искусством драмы. В квартире на Хохловском была комната в 60 квадратных метров. Настоящий репетиционный зал, чем Люба не замедлила воспользоваться. После хореографического училища и занятий по вокалу к ней домой приходил педагог по танцу. Люба и две ее подруги часами разрабатывали ноги, держась за спинки кресел: «И раз, два, три… раз, два, три…» Также часами она распевалась у рояля, стоявшего в этой же огромной комнате: «И-и-и!.. А-а-а!..»

…Приходила Нонна с сестрами своего мужа и подругами, приносили редкое в то время лакомство – пирожные из кондитерской в Столешниковом переулке. Но они общались с родителями, друг с другом, но не с Любочкой. Она всегда была занята. Исключение составляла лишь Ануся Вильямс. Она была женой выдающегося театрального художника, ее знала «вся Москва», и только ее доброжелательная общительность и активность могли пробиться в редкие паузы между Любочкиными занятиями. Они очень дружили, и Ануся была единственным человеком, с кем Люба могла просто «поболтать» в свое удовольствие. В остальном же – труд, труд, труд. Она хотела стать синтетической актрисой и все делать лучше всех. Поэтому своим занятиям отдавалась до конца и самозабвенно. Ее усилия увенчались успехом. В 1926 году Любовь Орлова проходит конкурс и поступает в труппу Музыкального театра под руководством В. И. Немировича-Данченко. Это была ее победа, сбывшаяся мечта и начало профессиональной жизни. Казалось бы, все было хорошо, но…

Муж Любови Петровны, замнаркома земледелия Андрей Гаспарович Берзин, относился к тому типу интеллигентов, которых арестовывали и при царе, и при Советах. Последнее же время его забирали и выпускали так часто, что у него в передней всегда был наготове чемоданчик со всем необходимым на случай ареста. И вот в 1929 году его в очередной раз взяли, но на этот раз уже не выпустили. Он был арестован по известному делу Чаянова. Любочка бежала домой с очередной репетиции – она была уже хористкой музыкального театра, – и ей навстречу на извозчике ехал Андрей в соответствующем сопровождении. В руках у него был хорошо знакомый ей чемоданчик. Больше они никогда не виделись. У них даже не было возможности попрощаться… Это надо было пережить… Как пережить?! Никто никогда не слышал, чтобы она говорила об этой трагедии.

В 1959 году у нее умерла любимая и единственная сестра Нонна Петровна – и эта тема тоже станет запретной. Боль утраты была так сильна, что малейшее упоминание об этом было невозможно. Такой был характер. Все носила в себе…

И все же Берзина и на этот раз выпустили из-под ареста, но уже спустя годы. В 1934 году он даже несколько месяцев жил в Москве. Но Андрей Гаспарович никогда ничем не напоминал о себе жене и бывшей семье, видимо, отчетливо понимая, какую угрозу таит в себе его судьба для близких. В анкетах, которые в бесчисленном количестве ему приходилось заполнять в лагерях и тюрьмах, он никогда не указывал жену… В наших семейных преданиях и воспоминаниях этот человек возникает как некий образец великодушия, рыцарства и надежности. Уже после войны его выпустили окончательно, так как он был обречен – умирал от рака. Он ехал на свою родину в Ригу, где жила его сестра, через Москву и пришел к нам, к моей маме. Мама рассказывала, что он ни разу не позволил возникнуть разговору о Любочке и не задал о ней ни одного вопроса. А я запомнила как стоп-кадр, как портрет: высокий, очень стройный седой человек со светлыми и яркими глазами, в военной форме с портупеей и без знаков отличия. Он стоит прямо передо мной и держит в руках куклу. Судьба сместила его временные ориентиры, и он ехал с подарком к девочке, которая когда-то жила в его семье. А девочка была уже мамой, и мне исполнилось немногим меньше, чем было моей маме, когда его арестовали. Кукла, появившаяся в нашем доме таким непростым и горьким путем, досталась мне. Думаю, это был 1947 или 1948 год. Очень скоро Андрей Берзин умер в Риге…

Сразу после ареста Андрея Берзина Любочку с родителями и племянницей выселили из квартиры, и они поселились в двух комнатах в коммунальной квартире на Тверской. А Люба снова с головой ушла в работу, в профессию. В театре под руководством В. И. Немировича-Данченко она начинала как хористка, но ее хореографические способности вскоре тоже были замечены, и ей доверялись танцевальные номера.

Она сама рассказывала о своих первых шагах на сцене: «Владимир Иванович Немирович-Данченко говорил, что самое большое событие для молодых актеров и актрис – это первые сказанные на сцене слова. Когда мне дали роль Герсильи в оперетте “Дочь Анго”, вся моя роль заключалась в словах: “Да, гражданка! Нет, гражданка! Слушаюсь, гражданка!” – это было первым большим событием в моей творческой жизни, потому что я получила право говорить на сцене. И вторым событием было, когда мне дали партию Бабетты в той же оперетте. Вся моя партия заключалась во фразе: “Она еще у туалета”. Но я была бесконечно горда, ведь я получила право петь на сцене с оркестром… Я пела и играла еще целый ряд небольших ролей. Затем я приготовила большую партию Периколы в оперетте Оффенбаха. Это очень серьезная партия, где надо и петь, и говорить, и танцевать. После этого я почувствовала себя по-настоящему актрисой. И смелее стала присматриваться к другим ролям».

Но самый большой успех Любовь Орлова имела в роли Серполетты в оперетте «Корневильские колокола», после чего о ней заговорили как о будущей звезде театра. И не случайно. В этой роли было много личного, неких знаков ее жизни и будущей судьбы. Очаровательная и отважная комедиантка Серполетта явно напоминала будущих героинь кинозвезды Любови Орловой в музыкальных комедиях Александрова.

 

Как жаль, что беспокойный случай

Меня толкнул на путь иной.

Наверно, было бы мне лучше

Быть просто чьей-нибудь женой.

Я сею мак, сажаю дыни,

Готовлю жбаны для вина.

А впрочем, нет! Пусть я – графиня!

И руки портить не должна…

Пускай актеры и бедны

И жизнь их очень тяжела,

Но я срываю, черт возьми,

С себя и бархат и шелка!

И вот опять в актерский список

Я, Серполетта, внесена.

Как хорошо, что я актриса,

Хотя и очень голодна!

 

А она действительно была очень голодна. В материальном отношении ей опять не на кого было рассчитывать. Все большее и большее место в ее творчестве стала занимать концертная деятельность. Сначала это были отдельные вокальные номера, но затем она создала целую концертную программу и выступала с ней в кинотеатрах перед началом сеанса. Это были ее заработки. Одержимость любимым делом, профессиональный азарт стали ее спасением. Да и молодость брала свое. Ее женское очарование, изящество, брызжущая внутренняя энергия, артистизм делали актрису бесконечно привлекательной, и у нее не было недостатка ни в друзьях, ни в поклонниках. В нее всерьез влюбился сын В. И. Немировича-Данченко, Михаил Владимирович, артист этого театра. Сам Владимир Иванович весьма благосклонно относился к идее брака сына с талантливой и интеллигентной Орловой. Брак актрисы с сыном руководителя театра сулил немалые возможности, тем не менее его любовь осталась безответной. Ей понадобилось немало такта, чтобы, отказав Михаилу в любви, сохранить с ним дружбу и ровные отношения.

В театре Орлову любили, помимо всего прочего, она умела быть хорошим товарищем и надежным партнером на сцене. И никто никогда не слышал от нее жалоб ни на ее страх быть женой репрессированного, ни на одиночество, ни на вечную нехватку денег. Как и все артистки, она умела, не имея ничего, всегда выглядеть элегантной. Одно и то же черное платье служило ей много лет. То менялся воротничок, то поясок, то длина юбки. Спектакли, репетиции, концерты – она была предельно загружена. Но она мечтала еще и о кино. К сожалению, первые попытки кинопроб оказались неудачными. Оператор, снимавший ее впервые, категорически предсказал ей невозможность кинокарьеры из-за родинки на носу, которая, по его словам, на экране закроет собой актрису. Однако вскоре после пережитого Любовью Орловой отчаяния режиссеры Г. Рошаль и Б. Юрцев пригласили ее сниматься. И она сыграла в двух кинолентах. У. Б. Юрцева в фильме «Любовь Алены»: это была небольшая роль иностранки – жены американского специалиста, работавшего в советской России. А у Г. Рошаля в «Петербургской ночи» она сыграла уже главную женскую роль актерки бродячей труппы. Судьба странным образом подавала знаки будущих триумфов Любови Орловой, переплетая жизнь и творчество в нечто единое целое. Почти все ее будущие героини – актрисы, дважды потом ей придется сыграть американок – в «Цирке» и «Встрече на Эльбе».

Во время съемок своих первых фильмов Орлова, как уже упоминалось, была неофициальной женой иностранца. Это благодаря ему уже в те годы Любовь Орлова пользовалась репутацией одной из самых элегантных актрис «со своим гардеробом», что играло немаловажную роль и в ее профессиональной жизни. Роман с Францем увлек было ее всерьез, но тут произошла встреча с Григорием Александровым. Она влюбилась сразу и навсегда…

Итак, они встретились. «Вы бы видели ее. От нее исходило такое… такая дивная прелесть, какую мне, уж верьте моему слову, просто не приходилось встречать у других актрис. Ни тогда, ни после. А я их много перевидала. Ни у кого не было такой грации, такого легкого, веселого шика – своего, природного», – вспоминала об Орловой начала 1930-х Фаина Раневская.

Изящная, с точеной фигуркой, какая-то очень четкая – и в речи, и в жесте. Мягкий, глубокий, необыкновенно звучный голос, особая мелодия речи с плавными и очень объемными гласными. И как бы она ни дурачилась, ни кокетничала и ни смеялась, в ней всегда ощущался некий стержень – нерушимый и надежный. Двигалась Любочка неотразимо легко и грациозно, и каждый жест ее отмечен точностью и законченностью. Красота голубоглазой шатенки Любочки Орловой заключалась в удивительной гармонии, которую она излучала всем своим существом. Ей был 31 год, и за праздничной внешностью и безупречными манерами этой женщины нельзя было и предполагать тягот непрерывного упорного труда, многих лет нужды, беспредельной горечи потерь и страха. Она сразу подкупала абсолютной естественностью, внутренней свободой и – высшее выражение подлинного аристократизма – простотой в общении. Она была актрисой, которая умела все – быть на сцене живой и заразительной, прекрасно петь и танцевать. Она станет актрисой, которая, являясь урожденной дворянкой, будет лучшей исполнительницей ролей домашних работниц в советском кино. Это была актриса, которая исключила из профессионального лексикона слово «не могу» и которой хорошо была известна нелегкая цена сценической легкости. Любовь Орлова делала только первые шаги на пути к успеху, ее только начинали признавать, и все, чего она добилась, пришло к ней благодаря ее усилиям, упорству и мужеству. Ни один ее шаг вперед не был освящен счастливым случаем, но был очередным этапом на пути к поставленной цели, этапом терпеливой борьбы за себя, свой талант и своих близких.

Актриса Любовь Орлова была воспитана на верности классическим традициям в искусстве, чему способствовали консерваторское образование и изучение строгих принципов эстетики Художественного театра. Она была человеком долга, хорошо знающим, что такое ответственность за того, кто рядом. На фамильном гербе Орловых, где на лазурном фоне красовался золотой лев, было трижды начертано только одно слово: «Отвага! Отвага! Отвага!» И в тот момент, когда наконец именно случай принес ей встречу с ее любовью, она мечтала о кино.

Александров был на год моложе ее, он был счастливчиком и баловнем судьбы. К моменту их встречи Григорий Александров в своем Екатеринбурге уже перепробовал – и всегда с успехом – все мыслимые и немыслимые творческие профессии. Именно его, а не кого-нибудь другого, посылают учиться в Москву. И не к кому-нибудь, а именно к Сергею Эйзенштейну, в его команду он попадает на целых десять лет, участвуя в создании мировых киношедевров. Он объездил Европу и Америку, дружил с Чаплином, знал Горького и пел под гитару Сталину. Ему покровительствовал председатель Государственного управления кинофотопромышленности (ГУКФ) Б. Шумяцкий, и все его таланты обещали раскрыться во всей их полноте. Он был любимцем женщин, царил в любой компании с гитарой в руках, он был режиссер, артист, акробат, умел ходить по канату на головокружительной высоте без страховки. И даже был чемпионом Москвы по плаванию. Когда он однажды чуть не сорвался с каната, удача поддержала его и он сумел сбалансировать и остался в живых. К 31 году жизни его биография была фантастична, как приключения сказочного героя. Дерзкий экспериментатор, жадный до всего нового, ярый сторонник авангарда в искусстве, Александров с первых же шагов в профессии исключил из своего творческого лексикона слово «нет». У него не было фамильного герба, но был свой собственный девиз: «Все будет хорошо!» Он повторял его как заклинание, и девиз этот непостижимым образом выручал и хранил его в самых экстремальных ситуациях. И он уже рвался к вершинам волшебного мира иллюзий – к кино!

К моменту их встречи Любочка была формально свободна, хотя Франца все считали ее мужем. Александров был еще формально женат, хотя его жена Ольга фактически уже имела другую семью.

Назад: А кошка все-таки была!
Дальше: «А вы посадили бы свою жену верхом на быка?»